Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"
Автор книги: Иэн М. Бэнкс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
Он ухмыляется:
– Могу поспорить, ты говоришь это всем парням.
– Естественно, – отвечает она и тянется опять за косяком. – А как же иначе? Будем здоровы!
Смеясь, он выпускает клуб дыма и поднимает бокал. Сидит он на полу, вытянув ноги под стеклянный журнальный стол с хромированным бортиком. А она расположилась на диване позади него, чтобы удобнее было передавать туда-сюда косяк и смотреть телик.
Их встреча представлялась ему совсем по-другому. Он воображал, что они кинутся друг другу в объятия, чтобы больше не расставаться, или, наоборот, устроят жуткий, оскорбительный для обоих скандал, который оставит на сердце незаживающие раны.
Так или иначе, он ждал чего-то значительного. А возникло только странное, если не сказать досадно-неловкое отчуждение, будто и не было никогда между ними близости, будто никогда не было Лидкомба.
– Я так долго тебя искал, когда нас разлучили, – говорит он ей.
– Да ну? – Ее голос звучит скептически.
– Правда. Ты хоть одно мое письмо получила?
– Ни одного, – говорит она, передавая косяк обратно.
Он не знает, что ответить. Все впустую, все напрасно, все зря. Ну что ж. Он глубоко вздыхает, откашливается.
– И звонить пробовал. Собирался даже ехать на перекладных, мчаться в Лидкомб, чтобы тебя увидеть, а потом узнал, что ты в Испании.
– Вышпании, Вышпании, – повторяет она как-то задумчиво, вроде как под кайфом, разглядывая бокал. Похоже, даже не передразнивает, а повторяет чужие слова, из чужой жизни. – Вышпании… – Потом смотрит на него. – Это правда? – спрашивает она. – Ты писал мне письма? Серьезно?
– Конечно, и еще стихи. Сотни страниц. Тетя Лорен уверяла, что все пересылает тебе. – Он поднимает на нее взгляд. – Точно ты ничего не получала?
– Ни единой строчки. – Она встает, чтобы поменять запись. – Думала, забыл ты меня, – говорит она тихо, стоя к нему спиной.
– Нет, не забыл.
Он оглядывается на нее, но она изучает стеллаж Дэна с дисками и книгами. Собираясь в ресторан, она переоделась в легкое короткое зеленое платье. Сейчас она тянется к верхней полке, и загорелые ноги открываются намного выше колен.
– Ты случайно не привез какие-нибудь диски? – спрашивает она. – У Дэна тут неплохая коллекция, хотя он говорит, что предпочитает винил. И вот эти штуки.
Она снимает с полки коробку с саундтреком к «Китайскому кварталу».5151
«Китайский квартал» (1974) – неонуар-фильм Романа Полански, в главных ролях Джек Николсон и Фэй Данауэй. Действие происходит в Лос-Анджелесе 1930-х. Основные темы фильма – коррупция и инцест.
[Закрыть]
– Лазерные диски. Как с фильмами, знаешь?
– Ну, что-то такое слышал, – говорит он.
– Хм.
Она возвращает лазерный диск на место.
– А ты-то пыталась со мной связаться? – спрашивает он, отводя глаза и доставая последний косяк из кармана рубашки.
– Мать моя, да сколько их там у тебя? – восклицает она.
– Это последний. Не хочешь – не буду закуривать. – Он уже изрядно заторчал, но старается этого не показать. Оглядывается на нее, но она по-прежнему изучает коллекцию дисков, скрестив руки на груди.
– Вот еще! Не хватало мне на тебя давить. – Пауза. – Окно хотя бы открой.
Она бросает взгляд на экран телевизора, но тут же отворачивается.
– Софи?
– Что?
– Так пыталась или нет?
– Тебе нравится Джони Митчелл? Дэн от нее фанатеет, а по-моему, ничего особенного. Надо бы притащить The Cure. Пыталась что?
– Связаться со мной.
Долгая пауза.
– Нет, зай, не пыталась.
Край виниловой пластинки с еле уловимым ропотом подставляет себя под иголку: глухой, пустой звук, чреватый неизбежностью.
А ему кажется, это кровь хлынула у него из сердца и потекла вниз, через три этажа, на улицу. «Зай». Урезанный «зайчик». Очередное новое словцо. Наверно, Дэн ее так называет. В постели. Или она его. Может, выкрикивает, когда кончает, когда он доводит ее до оргазма. Черт, ясно же, что ловить здесь нечего.
Она садится на пол к нему лицом, прислоняется спиной к дивану, а ноги вытягивает под журнальным столиком, параллельно его ногам.
– Когда предки увезли тебя из Лидкомба, мне было хуже некуда, – говорит она ему. Печальная, строгая и прекрасная, но все еще непонятно чужая. – Мне внушили, что я дрянь. Дескать, я теперь вся в грязи. После того, что между нами было.
Он так и держит в руке последний косяк. Смотрит ей в глаза, пытаясь представить, через что ей пришлось пройти. А ведь за все эти годы он, терзаясь собственными муками, ни разу по-настоящему не задумался, что выпало на ее долю: она представлялась ему все той же девочкой, только остановившейся во времени, застывшей в прежнем облике, неподвижной, будто попавшей в янтарный или смоляной плен, из которого можно выйти как ни в чем не бывало и продолжить свою – их общую – жизнь с того мгновения, когда развеются злые чары.
Ему и в голову не приходило, что та история могла настолько ее изменить. Даже когда Гайдн сболтнул, что она вернулась в Лидкомб, что у нее новый парень, он просто выбросил это из головы, вычеркнул – и все. Может, Гайдн что-то перепутал, а может, в ней всегда было непостоянство, просто сейчас это выплыло наружу. Все равно ее образ, хранившийся у него в памяти, никак не изменился; эта непостижимая, застывшая икона по-прежнему оставалась с ним, и в глубине души он был уверен, что даже после всех своих скитаний и безумств сумеет пробудить их обоих ото сна: стоит только ее найти – и все будет как раньше. Только сейчас он понял, что это выше его сил, что все изменилось, а главное, изменились они сами.
– Джеймс и Клара твердили, что я всем причиняла зло, – вполголоса продолжает Софи. – Не только им самим, но и бабушке Уин, и твоим отцу с матерью, и всей родне. Даже тебе. А потому мы с тобой должны… то есть я должна, забыть ту историю как кошмарный сон и начать жизнь сначала. Это, мол, единственный путь, единственный выход. Списать все на детскую глупость и забыть. Если не оглядываться назад, все встанет на свои места. Семья успокоится. Я спасу свою душу. А ты меня очень скоро забудешь.
У него наворачиваются слезы, но он пытается их проглотить, стиснув зубы.
– Ну-ну. – Приходится еще раз прочистить горло. – Ты тоже считаешь, что это была детская глупость?
Она смотрит на него долгим взглядом. Джони Митчелл поет о холодной вороненой стали и ласковом огне. В конце концов Софи говорит:
– Ты собираешься закуривать этот чертов косяк или так и будешь мять его до бесконечности?
Они курят последний косяк, передавая его друг другу через стол. В титрах «Преследование школьного автобуса» теперь переименовано в «Задержание школьного автобуса». Звонит Дэн: извиняется, что не сможет приехать – заночует у приятеля в Дэли-Сити. Говорит, что рискованно оставлять ее наедине с таким симпатичным парнем, но типа они же двоюродные, а не озарки какие-нибудь.5252
…они же двоюродные, а не озарки какие-нибудь. – Озарки – жители плато Озарк, высокогорного региона в центральной части США, который простирается от южного Миссури до северного Арканзаса. Принято считать, что среди жителей этой местности распространен инцест.
[Закрыть]
Они приканчивают бутылку.
Поднимаясь, она вынуждена опереться на край дивана; сама не ожидала, выдает: «О-ля-ля!» – и ставит The Waterboys, «Это море».5353
…ставит The Waterboys, «Это море». Этот альбом вышел как раз в то время, когда их разлучили. – Альбом «This Is the Sea» этой британской рок– (а затем и фолк-) группы вышел в октябре 1985 г.
[Закрыть]
– Узнаешь?
Этот альбом вышел как раз в то время, когда их разлучили.
– А как же, – говорит он ей. – Узнаю.
Пошатываясь, она стоит около музыкального центра, между колонками: голова опущена, глаза закрыты, руки подняты вверх, пальцы сцеплены.
Он резко разворачивается и некоторое время наблюдает за ней.
Она поднимает на него глаза:
– Потанцуем?
– Тебе придется уйти, – говорит она ему.
– Что, прямо сейчас?
– Не обязательно сейчас, но до возращения Дэна.
– С какой стати?
Хотя, конечно, он знает ответ. Старается не выдать обиду.
– Чтобы не усложнять. Да и врать я не очень-то умею.
– Но почему я должен уходить, если?..
– Послушай, Олбан, это совсем не значит, что мы опять будем вместе. Он с минуты на минуту вернется. И я останусь здесь.
Они впервые занимались любовью в постели.
– Допустим, но ведь…
– Скажу ему, что мы разругались. Поссорились. Семейные дрязги. Придумаю что-нибудь. На это меня хватит. Но при тебе – не смогу.
Он тянет время, привлекает ее к себе, поглаживает волосы, незнакомый худенький бок, бедро, накрывает ладонью нежную, уменьшившуюся грудь.
– Ладно, – говорит он.
Протянув руку, она тянет на себя скомканную простыню.
– Мне еще нужно вот это застирать. – Она тяжело вздыхает, мельком смотрит на зашторенное окно и откатывается на край кровати. – Господи, уже светло; шевелись давай быстрее. Если я сейчас спущусь в прачечную, то к его приходу успею это высушить и вернуть на место.
Он помогает ей снять простыню, а про себя спрашивает, когда она успела стать такой предусмотрительной, такой опытной, такой хозяйственной.
Они прощаются в подвале дома, прямо в прачечной; высокое замызганное оконце вровень с тротуаром едва пропускает бледно-розовые лучи солнца. Она не позволяет ему глубоких поцелуев и отрывает его руки от своих ягодиц; стоит ему заговорить о главном, как она отрицательно качает головой.
Прижимаясь лбом к его лбу, она шепчет:
– Напрасно мы это сделали.
– Совсем не напрасно.
– Нет. Нет. Напрасно.
Много позже ему становится известно, что Дэн мгновенно обо всем догадался и тут же вышвырнул ее на улицу.
Из той суммы, что была в конверте Блейка, после поездки в Лиму осталось не менее пяти сотен; пропотевшие банкноты, примотанные к лодыжке, спрятаны у него в носке. С лихвой хватает и на такси до вокзала, и на железнодорожный билет до Л.-А.
Через месяц с небольшим начинается учебный год в университете.
Софи его избегает.
Они увидятся только на ярмарке игрушек в Сингапуре. Софи к тому времени превратится в яркую, сверкающую белоснежной улыбкой блондинку с маленьким носиком и до предела постройневшей фигурой.
7
Четверг. Верушка везет его по Большому западному шоссе из окутанного серым дождевым облаком города, двигаясь со скоростью на пару миль ниже предельно допустимой; у моста Эрскин слегка притормаживает, а после Думбартона опять разгоняет свой «форестер». Вдоль берегов озера Лох-Ломонд движение становится плотнее, но ей все же удается совершить несколько продуманных, изящных обгонов.
– Тачка-то, похоже, стала резвее, – хмуро отмечает Олбан.
– Не зря же мне перепрограммировали бортовой компьютер, – усмехается она в ответ.
– Разве от этого она быстрее бегает?
– Намного.
– Страховой компании, держу пари, ты об этом не сообщила.
– А вот и сообщила – тоже мне, умник.
Задний отсек в основном завален ее вещами. Его пожитки уместились в одну новую сумку, а у нее с собой увесистый рюкзак плюс полная альпинистская экипировка и даже палатка – на тот случай, если придется заночевать на полпути между автотрассой и облюбованной горой. Если такой надобности не возникнет, она переночует либо в машине, либо в спальном мешке, прямо на склоне.
После Ардлуи дорога становится шире, и они стрелой проносятся сквозь плотный моросящий дождь мимо прочего транспорта, двигаясь с хорошим временем. Встречная машина мигает им фарами, а поджимающий сзади внедорожник «мицубиси эволюшн», грохоча солидным прицепом, тут же идет на обгон. Обгон, поясняет она, как бы аннулирует мигание. Тем более что оно было абсолютно неоправданным.
На неожиданно сухом отрезке длиной в несколько миль, вблизи моста Орхи, машина развивает просто головокружительную скорость. В Форт-Уильямс они делают остановку, чтобы заправиться и перекусить. Она, по ее словам, живет в альпинистском режиме, а потому уминает завтрак, которого хватило бы на весь день, – плотный, со значительным содержанием жиров. Он улыбается, покачав головой. На выезде из города они минуют указатель отеля «Замок Инверлохи», где будут ночевать Филдинг и дуэт сестер-бабушек на пути в Гарбадейл.
Они в режиме случайной выборки слушают ее iPod, включенный в бортовую аудиосистему автомобиля, получается что-то вроде пиратской радиостанции; им в изобилии преподносят Баха вперемежку с Берлиозом, а также Гвен Стефани, Эктора Зазу, Kaiser Chiefs, Jethro Tull, White Stripes, Belle and Sebastian, Мишелль Шокд, Massive Attack, Кейт Буш, Primal Scream и, наконец, Битлов. Только двадцать вторым номером идут Цеппелины. Где же они раньше были? (Не иначе как ветер был встречный, подхватывает она, ха-ха.)
Очевидный маршрут – через Инвернесс, но у Верушки иное мнение, поэтому от Инвергэрри они мчатся к западу (он просит ее остановиться, чтобы рассмотреть какие-то неизвестные деревья, но она пропускает это мимо ушей) и сворачивают на Кайл. Дороги, ведущие к развязке Охертайр, сливаются в едином вихре с залитыми солнцем горными вершинами, потоками дождя и ошеломленными лицами водителей обгоняемых автомобилей. По мере приближения к Ахнашину дорога подсыхает, и Верушка с широкой улыбкой еще сильнее жмет на газ.
– Зашкаливает? – спрашивает он.
Она бросает взгляд на спидометр, у которого, похоже, не предусмотрено цифр для такой скорости:
– Ага.
– Шины-то выдержат?
– Ага.
Под вечер к северу от Уллапула, где они дозаправились горючим и выпили по чашке чая с булочками, небо еще больше проясняется. Она немного сбавляет скорость, хотя по-прежнему вихрем проносится мимо остального транспорта. До Гарбадейла остается меньше часа езды.
– Ты продумал свои… – Поднимая бровь, она признается, что не знает, чем бы заменить слово «планы». – Ладно, не важно. Продумал? Решил, зачем ты туда едешь? – спрашивает Верушка, повернувшись к нему.
Он не отрывается от летящего им навстречу полотна дороги:
– Вижу себя по меньшей мере наблюдателем ООН. Еду посмотреть, как люди перегрызутся из-за денег, – отвечает он после паузы. – Или во имя какой-то сомнительной солидарности останутся в одной упряжке. Хотя, откровенно говоря, у нас это плохо получается.
– А сам ты чего хочешь?
– Если честно, я, наверное, хочу, чтобы «Спрейнт» отвалил к едреной матери и оставил нас в покое. Если мы продадим свою долю, то получим ровно то, что заслужили. Кроме денег, возможно.
– О'кей. А о какой сумме идет речь?
– Семьдесят пять процентов акций компании, на которые они покушаются, оценены в сто двадцать миллионов американских долларов. На наши деньги – примерно семьдесят миллионов фунтов.
– Это окончательное предложение?
– Говорят, да. Но начали они со ста, так что все может быть. Если проявим алчность, то выжмем из них под двести миллионов баксов.
– А вы алчные?
– Еще какие, – отвечает он с улыбкой, но без иронии.
– Значит, если они поднимут планку до такого уровня, ты все же будешь голосовать против и склонять к этому других?
– Да.
– Но ты не очень расстроишься, если выйдет не по-твоему?
– Разумеется.
– Для тебя финансы не имеют большого значения?
– Я оставил себе сотню акций – именно для того, чтобы сохранить право голоса. Если меня вынудят их продать, мы с тобой закатим шикарный банкет на двоих, с бутылкой лучшего вина. Но по большому счету для меня ничего не изменится.
Она хмурится:
– А тебя могут вынудить?
– Если они загребут девяносто два процента акций, то по закону смогут требовать принудительной продажи оставшейся доли.
– Так-так.
Несколько мгновений она молчит, а сама ловкими поворотами руля и коротким гудком заставляет посторониться седан «ауди», следующий на вполне приличной скорости.
Олбан оглядывается.
– Сдается мне, это тетя Кэт и Ланс, – говорит он и на всякий случай машет рукой.
«Ауди» мигает фарами. Им никто не мигал начиная с Глен-Коу. Правда, никто и не обгонял, как тот «мицубиси эво» недалеко от Крайанлариха.
– Это считается?
Она отрицательно мотает головой:
– Нет, это не считается.
– Так вот, – продолжает он, возвращаясь в прежнее положение, – не думаю, что смогу повлиять на родню. Продажа – дело решенное. Не определена только цена вопроса.
Верушка пристально смотрит на него:
– А что там твоя двоюродная сестра? Софи?
– Должна приехать. Вроде как.
– Я не о том. Давай выкладывай.
Это требование звучит совершенно беззлобно.
Какое-то время он смотрит на дорогу.
– Не знаю, – ровным тоном произносит он. – Можно подумать, я только и жду, когда наступит… – Он поворачивается к Верушке. – …пытаюсь чем-то заменить слово «завершение», но на самом деле…
– Серьезно? При каждой встрече ты еще испытываешь какие-то чувства?
– Наверное. – Олбан опускает глаза, отряхивая с джинсов воображаемые крошки. – Что-то в этом роде, – говорит он, потирая виски, как при головной боли. – Сам не знаю. Это как…
Он умолкает.
– И что же ты к ней чувствуешь? – Верушка, похоже, заинтересовалась, но не более того. – Признавайся, Макгилл. Не обманывай. – Еще один взгляд в его сторону. – Хотя бы себя не обманывай.
– Ну, не знаю я, ВГ, – говорит он, качая головой и глядя на медленно проплывающие вдали горы. – Иногда мне кажется, что легче всего обмануть самого себя. Что я к ней чувствую? Честно скажу: не знаю. Думаю, думаю, но, похоже, так и не разобрался. Кажется, вот увижу ее и все для себя решу, но из этого тоже ничего не выходит. А она… она сильно изменилась. Сильно изменила себя. – Олбан качает головой. – Выглядит прекрасно, лет на десять моложе своего возраста, но над ней основательно поработали специалисты.
– Думаешь, она еще что-нибудь над собой сотворит по сравнению с прошлым разом?
– А хек ее знает. Может, вколет себе «ботокс» от морщин? Подтяжку сделает? Увеличит задницу? Или уменьшит? Подкорректирует сиськи? Откуда мне знать что сейчас модно?
– Ну ты, баклан, нашел у кого спросить, – ухмыляется Верушка.
– Американский акцент тебе не дается, – говорит он добродушно.
– Что ж поделаешь. Возможно, когда-нибудь… Ладно, проехали.
– Проехали, – повторяет он, кладя руку ей на затылок.
– Как хорошо, – мурлычет она, слегка откидывая голову назад. – Если у меня слюнки потекут, сразу прекращай, ладно? – И с усмешкой добавляет: – А если разобьемся, тем более.
– Договорились, – отвечает он. – А почему ты не спрашиваешь, как я отношусь к тебе?
Она пожимает плечами:
– Я и так знаю.
– Знаешь? Хорошо, расскажи.
– Ты считаешь, что я потрясающая, – говорит она ему. – Тут я с тобой совершенно согласна. – Она лукаво улыбается, – Но, как тебе известно, я свободна в своих привязанностях, безнадежно эгоистична, не имею ни малейшего желания связывать себя узами брака и не хочу детей. Так что у нас с тобой все будет прекрасно до тех пор, пока ты не найдешь другую любовь, которая захочет того же, чего и ты, – в первую очередь детей.
– Или пока ты не найдешь.
– В том-то и разница, – говорит Верушка. – У меня уже есть почти все, что я хочу.
– Тебе повезло, старушка.
– Да, повезло. – Она улучает момент взглянуть на кучку пушистых облаков высоко в небе. – На самом деле это не совсем так.
– Чего же тебе не хватает?
– Мне не хватает тебя, – говорит она. Почти безмятежно. – Вчера ночью я сказала то же самое. И не покривила душой. Жаль, что ты живешь не в Глазго и даже не в его окрестностях. Могли бы чаще видеться. – Она пожимает плечами.
Ответа у него нет.
– Ну, – мямлит он после паузы, – где-то же мне нужно жить.
– Успокойся, возьми себя в руки, – говорит она с издевкой. – К чему такая бурная реакция?
– Извини, – говорит он, – я не то сказал. Просто… А как насчет тебя? Ты бы согласилась переехать?
– Только туда, где есть университет и горы, – отвечает она не задумываясь. – Глазго, Эдинбург, Данди, Абердин. В Европе сгодится любое место вблизи Альп. Или, к примеру, Осло. В Штатах – Колорадо. Есть куча мест. А что?
– Проверка.
– Как ты понимаешь, нет никаких гарантий, что я предложу тебе перебраться ко мне.
– Догадываюсь.
– И тем не менее, Олбан, ты не хочешь меня потерять, – негромко произносит она и смотрит на него так долго, что потом ей приходится слегка выруливать.
– Это правда, – говорит он, – не хочу.
Боковым зрением он видит ее профиль. Ему дорога эта женщина, понимает Олбан, но как с ней объясниться, чтобы это не прозвучало слишком робко или слишком трезво? У него никогда не было безумной любви, даже, по большому счету, к Софи. Софи – это далекое прошлое, но то, что было между ними, случилось в юном возрасте, в период становления; вот она и стала для него точкой отсчета – ложной, зыбкой, безнадежно скомпрометированной, – по которой он до сих пор сверял отношения с женщинами, хоть сколько-то ему небезразличными.
И все же нет – он не хочет потерять Верушку.
– А что? – спрашивает он. – Мне грозит опасность тебя потерять?
– Нет, – отвечает она. – Насколько я понимаю, не грозит. Но не знаю, что будет после этих выходных, когда ты увидишься со своей старой подругой, давно утраченной возлюбленной, которая в незапамятные времена лишила тебя невинности. – Она поворачивается к нему с невеселой, даже грустной улыбкой и добавляет: – А особенно тревожит меня то, что ты и сам, похоже, этого не знаешь.
– Наверно, потому и психую, – признается он.
– Правда?
В ее голосе звучит озабоченность. Он поглаживает себя по животу через рубашку:
– Правда.
– Оно и видно, – поддразнивает Верушка. – Все будет хорошо. Думаю, ты с пользой проведешь время. Убедишь родственников, что вам всем нужно вступить в Шотландскую социалистическую партию, а «спрейнтовских» грабителей вымазать дегтем и обвалять в перьях, чтобы никакой капитализм не помог, – и пусть катятся к себе в Калифорнию. Софи приедет с милейшим спутником жизни и с близнецами, которых держит в секрете уже целый год; она поблагодарит тебя за приобщение к миру страстей и призовет не останавливаться на достигнутом; ты прекрасно поладишь с ее муженьком – и так далее и тому подобное дерьмо. Даже твоя бабушка будет очень ласкова.
– Она часто бывает ласкова. Если на то есть веская причина.
– Не переживай. Как-никак родная кровь.
– «Не переживай», – передразнивает он, бормоча себе под нос. – Действительно, пахнет кровью.
На подъезде к деревне Слой, что у подножья горы Квинаг, Верушка и Олбан съезжают с магистрали и делают правый поворот, спускаясь по пологому склону к озеру Лох-Гленкул, потом огибают еще одно озеро, Лох-Бииг, и приближаются к огромному поместью Гарбадейл.
Они въезжают через парадные ворота, минуя сторожку. Олбан смотрит назад, на воды озера, горбатый мостик через реку Гарв и тропу от дома к оконечности озера. «Форестер» шуршит колесами по гравию подъездной аллеи, между двумя рядами кедров сорта «красный западный».
– Обалдеть, – говорит Верушка, положив подбородок на рулевое колесо, и вглядывается сквозь высокие деревья, привлеченная видом особняка в конце извилистой аллеи.
Возникшее впереди здание залито солнечным светом. У входа припарковано около дюжины машин и парочка белых фургонов. Они въезжают в тень южного крыла и опять выезжают на солнце.
– Эгей, вон он, домик-то, стоит ешшо, – дурачится Олбан.
– Ну и уродство – монстр какой-то, – вырывается у Верушки. – На кой черт нужно было столько башен?
– Дом выставлен на продажу, – сообщает ей Олбан. – Тебе ведь всегда хотелось иметь пристанище в здешних местах. К особняку также прилагаются собственные горы. Так что милости просим обращаться с предложениями.
– Нет, – отвечает она, вклиниваясь между двумя рейнджроверами. – Благодарю вас, но я искала что-нибудь попросторнее.
– О, я разочарован, но могу вас понять.
– Олбан! Хэлло! Прекрати, сделай милость! Соблюдай приличия. Хотя бы в доме.
– Привет, кузен! – Олбан поднимает руку. – Привет, детвора!
У порога их встречает Гайдн – семья полагает, что он лучше других способен избежать путаницы в организации приема и размещения гостей, при том что в доме есть управляющий, который с легкостью решает подобные задачи. В холле носятся четверо или пятеро детей неопределимого пола, ростом по пояс взрослому человеку: они скачут по лестнице, обегают большой тяжелый восьмиугольный стол, шмыгают туда-обратно через входные двери. Олбан наблюдает за их перемещениями, еще не опустив руку, поднятую в приветственном жесте, который остался без ответа. Он пожимает плечами.
Гайдн, моргая из-под очков, таращится на освещенную льющимся сквозь витражи солнцем Верушку, которая стоит на высоких каблуках, заложив руки за спину, и улыбается.
– А вы, должно быть…
Гайдн заглядывает в свою папочку, вороша страницы.
– Все в порядке, мне комната не нужна, – говорит ему Верушка, приближаясь и протягивая руку:
– Меня зовут Верушка Грэф. А вы, наверное, Гайдн. Рада познакомиться.
– Гайдн. Очень приятно. Значит, вы без ночевки?
– Я у вас проездом.
– Зато я – с ночевкой, – приходит на помощь Олбан, следя за тем, как двое рабочих перетаскивают поближе к лестнице большую пальму в тяжелой кадке и с кряхтением волокут наверх, осторожно перешагивая со ступени на ступень.
– Да-да, – подтверждает Гайдн, еще раз сверившись со списком. – Сначала хорошую новость или плохую? – обращается он к Олбану, но тут же переводит удивленный взгляд на Верушку. – Проездом? – недоумевает он. – Куда же?
– Дальше на север, – отвечает Верушка. – Ведь здесь у вас юг – Сазерленд.
– М-да, – говорит Гайдн, снимая колпачок с авторучки, чтобы вычеркнуть имя и фамилию Олбана. – Но это название придумали еще викинги.
– Они же придумали назвать Гренландию «зеленой страной», – подхватывает Верушка, разглядывая потолок, украшенный деревянной резьбой в виде геральдических щитов и свисающих золоченых кистей, напоминающих гигантские сосновые шишки. – Викинги – что с них взять.
– Выкладывай плохую новость, Гайдн, – требует Олбан, ставя сумку на паркет.
– Ты в одной комнате с Филдингом.
– Он в курсе?
– Еще нет.
– А он храпит? – спрашивает Верушка.
– Насколько мне известно, нет, – говорит Гайдн.
Верушка кивает в сторону Олбана и сообщает:
– Этот храпит. – Она отходит немного в сторону, любуется огромным латунным обеденным гонгом и щелкает по нему коротким ногтем. – Интересно, сюда приходит настройщик?
– Я правда храплю? – спрашивает Олбан, искренне удивленный.
Рабочие затаскивают кадку с пальмой наверх и катят по галерее.
– Что ж, это проблема Филдинга, – говорит Гайдн.
Верушка бросает быстрый взгляд на Олбана, машет рукой и говорит:
– Но тихонько-тихонько. Даже как-то уютно. Вряд ли Филдинг попытается придушить тебя подушкой. – Она строго смотрит на Гайдна и спрашивает: – У вас припасены затычки для ушей?
Олбан, скрестив руки на груди, смотрит на нее в упор:
– Что ж, не будем тебя задерживать.
В ответ он получает в высшей степени стервозную улыбочку:
– Ах, не стоит благодарности, мне было по пути.
Он улыбается и подходит к ней, чтобы обнять:
– Да, спасибо, что подвезла. Серьезно. Домчали просто здорово. Ты меня очень выручила.
– Не за что, мне было приятно, – отзывается она, целуя Олбана. Он отвечает ей тем же.
– Я бы посоветовал взять комнату, – бросает Гайдн, проходя мимо, – но помочь не могу.
Он грузно опускается в мягкое кожаное кресло с витыми стойками. Сокрушенно качая головой, начинает просматривать свои скрепленные листки.
– Проблемы? – спрашивает Олбан.
– Думаю, как разместить стариков на первом и втором этажах, но это головоломка, – отвечает Гайдн.
Олбан отрывается от Верушки и подходит к Гайдну.
– Неплохо было бы иметь колокольню, чтобы засунуть туда Уин, правда? – предполагает он.
(Верушка замечает, что он быстрым взглядом окидывает зал, лестницу и галерею, прежде чем это сказать).
Рабочие с пальмой в кадке скрылись из виду.
Верушка раздумывает, не вставить ли что-то типа: «Я математик – могу помочь в расчетах», но решает придержать язык, потому что подобные легкомысленные замечания не раз воспринимались всерьез, вызывая только неловкость и обоюдное разочарование.
– Ха-ха, – выдавливает Гайдн, но при этом тоже озирается.
Верушка, которую они не видят, качает головой.
– Американцы всем скопом прибывают завтра, – сообщает Гайдн, открывая последний лист своего списка. – Я постарался отвести «спрейнтовцам» комнаты с самыми живописными видами.
– В благодарность за их виды на нас?
Гайдн хмурится, моргает, открывает рот, чтобы ответить, но в этот миг со скрипом распахивается какая-то дверь, и они оба поворачиваются в сторону главной лестницы, за спиной у Верушки. В холл по-хозяйски выходят две огромные серые длинношерстные собаки – Верушка почти уверена, что это ирландские волкодавы, – и с сопением направляются к Олбану и Гайдну. С недовольной гримасой Гайдн отдергивает свою папочку. Олбан ухмыляется и ерошит им шерсть на загривках. Одна из собак замечает Верушку и мягкой поступью направляется к ней.
– Это Джилби, – сообщает Олбан Верушке. – А может, Плимут. – И смотрит на Гайдна. – А Джеймисон еще жив?
Гайдн качает головой:
– Окочурился.
– То есть в замке бродит его дух, – говорит Олбан. – Ладно, эти не кусаются.
– Угу, – отвечает Верушка, гладя гигантскую охотничью собаку по голове, которая оказывается на уровне ее груди.
Ей доводилось видеть взрослых собак размером меньше головы этого животного. Шетландские пони на пару ладоней ниже, хотя, конечно, шире. Кобель поднимает морду и прыжками бросается наверх. Сука решает отойти. Она без предосторожностей плюхается за гигантским гонгом и тут же начинает сопеть.
– Ах, Лорен, – суетится Гайдн. – О! Уин. Наконец-то.
С той же стороны, что и волкодавы, появляются немолодая женщина и древняя старушка. Лорен, шестидесятилетняя шатенка, неплохо выглядит для своего возраста: ее волосы еще сохраняют первоначальный оттенок на фоне преобладающей седины, она в брюках и синем джемпере. Уин, завтрашняя именинница, – божий одуванчик с редкими седыми волосенками, одета в твидовый костюм свободного покроя. Она сутулится и правой рукой опирается на длинную деревянную трость.
Лорен отходит от Уин, приветствует всех, торопливо чмокает Олбана и спрашивает:
– Сюда не заносили пальму? Двое работников?
Олбан и Гайдн дружно указывают в одном направлении:
– Уже наверху.
– Черт, – бросает она, трясет головой и устремляется вверх по лестнице, держась за перила.
На полпути она ловит на себе взгляд Верушки, изображает улыбку и одними губами произносит «здравствуйте», а потом исчезает в глубине галереи, стуча подошвами сабо.
– Олбан, Олбан, – воркует бабушка Уин, слегка распрямляясь и принимая поцелуи в обе щечки. – Приехал. Спасибо тебе, уважил. На мой день рождения-то останешься?
– А как же, ба? Это основная причина.
– Знаешь, все так говорят, а сами… – начинает Уин, замечает Верушку, едва заметно поворачивает к ней голову и хмурится:
– Да? Чем мы можем вам помочь?
Верушка подходит и мило улыбается:
– Думаю, ничем.
Уин вопросительно смотрит на Олбана.
– Уин, это моя добрая знакомая, Верушка Грэф. Она любезно согласилась подвезти меня сюда из Глазго.
Верушка кивает:
– Очень приятно.
Уин колеблется.
– Да, здравствуйте, – цедит она. – Гайдн, у нас найдется?..
– Я здесь проездом, мэм, – говорит Верушка, пока Гайдн соображает, как ответить. – Мне предстоит подъем к вершинам. – Уин так ошарашена, что Верушка вынуждена добавить: – В буквальном смысле слова, а не в переносном.
– О, понимаю, – говорит Уин. – Но вы можете по крайней мере остаться на ужин.
Верушка бросает взгляд на Олбана:
– Спасибо. Я уже как бы настроилась разогреть в фольге порцию цыпленка-карри и съесть под прикрытием москитной сетки, но…
– Прошу вас, останьтесь на ужин, – повторяет Уин, опираясь на трость слегка подрагивающей рукой, и смотрит на Гайдна, который проявляет признаки нервозности. – К тому же я уверена, что мы сможем вас разместить, по крайней мере на одну ночь…
