Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"
Автор книги: Иэн М. Бэнкс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Теория игр. Возможно, это по его части. Черт побери, рано, однако математики начинают. Зал рассчитан человек на сто. А занято всего два десятка мест, и все в первых рядах. Люди на вид вполне вменяемые. Ну разве что чересчур бодрые для восьми часов утра.
Зайдя в зал, он присматривает местечко сзади, на тот случай, если его одолеет скука или дремота. Ему немного не по себе: а вдруг в нем распознают чужака, начнут указывать пальцем, кричать, а то и выставят с позором – лучше держаться поближе к выходу. Он сидит на втором от прохода месте, чтобы, с одной стороны, не показывать свою готовность свалить в любую минуту, а с другой – чтобы оставить себе свободу маневра, если попросят подвинуться.
В полупустом зале плывет запах кофе, приносимого в картонных стаканчиках. Девушка – нет, женщина… Нет, все-таки девушка – то есть особа женского пола со светлыми игольчатыми волосами, одетая в черный костюм мужского покроя, но без галстука, усаживается на крайнее место двумя рядами ниже. Он в замешательстве. Не больно-то она похожа на математичку. Да и этот черно-белый стиль сбивает с толку. Ее можно было бы принять за официантку, только среди здешней обслуги не наблюдается европейских лиц. Нет, на официантку не похожа. Но если приглядеться, туфли-то удобные, устойчивые, какие носят те, кто весь день на ногах. Лицо круглое – похоже, славянское, взгляд чуточку сонный. Будто подслушав его мысли, она замедленными движениями, наводящими на мысль о слабости здоровья или о тяжелом похмелье, достает из кармана темные очки и нацепляет их на переносицу.
Лицо у нее поразительное. Отчего-то ему даже нравится, как она сидит. Ну и ну, запал на посадку, говорит он себе. Одна ее рука лежит на спинке соседнего стула – тянется прямо к нему, но это, видимо, случайность, потому что ее место с краю: по другую сторону просто-напросто нет стула. Она слегка барабанит пальцами по перекладине. Расслабилась, закинув правую ступню на левое колено, – женщины обычно так не сидят. А вдруг это мужик? Правда, грудь обрисована четко, кадыка не видно… Не то чтобы в наши дни это было явным половым признаком, но все же… Нет, трудно поверить, что это не женщина. Конечно, не его тип – слишком худая, подержаться не за что, угловатая, светловолосая, – но интересная, это точно.
Она вынимает громоздкий мобильник. Похож на карманный компьютер; а может, у нее один из этих шикарных новых «Блэкберри» – издалека не разберешь. Сдвигает очки наверх, на игольчатые светлые волосы, быстро проверяет сообщения, нажимает еще несколько кнопок, возвращает телефон во внутренний карман пиджака и опускает очки на переносицу. Он раздумывает, как бы завязать разговор. В голове проносится мимолетная фантазия: она заснет во время доклада по теории игр, а он, будто ненароком, заденет ее стул – тут-то она проснется и, как в одном английском комедийном сериале, влюбится в первого, кто попадется ей на глаза, или же она поймет, что он специально ее разбудил, и в благодарность предложит выпить по чашке кофе. Раскатал губу.
Нет, они никогда не разговорятся, никогда не познакомятся – может, она даже по-английски ни бум-бум, а он, не считая французского, другими языками не владеет; просидят битый час в метре с небольшим друг от друга – и все. Разбегутся в разные стороны, так и не узнав, что могли бы стать друзьями, любовниками, партнерами по бизнесу, а могли бы просто устроить одноразовую оргию, удачную или не очень (он все еще думает о Париже, о Кальпане и со странной уверенностью сознает, что это останется его самым возвышенным свиданием на одну ночь). Мимо проходят сотни и тысячи людей, с которыми тебе не суждено познакомиться, и ты никогда не узнаешь, что могло бы между вами произойти. Возможно, ты был в секунде, в метре, в одном слове от любви всей твоей жизни, но знать этого никому не дано.
Ладно, проехали. Это в порядке вещей, и хватит париться. Нечего забивать себе голову. Вот он, например, уже встретил любовь всей своей жизни, а что толку?
Высокий, нескладный парень, похожий на лесоруба, выходит на небольшую сцену в конце зала и поднимается на кафедру. Снимает часы, кладет их перед собой, перебирает бумаги, окидывает взглядом аудиторию и сразу начинает читать доклад – безо всякой преамбулы, ограничившись лишь кратким «доброе утро». Между прочим, это первая и последняя связная фраза, смысл которой понятен Олбану. С минуту он изо всех сил напрягает мозги, улавливает примерно одно слово из пятнадцати и вскоре сдается. Теперь надо выбрать момент, чтобы незаметно отвалить, но его неудержимо клонит в сон.
Просыпается он оттого, что кто-то задевает его стул. Олбан вздрагивает, резко вскакивает и видит, что слушатели уже расходятся. Оглядевшись, он замечает, что поблизости от него находится лишь девушка с игольчатыми волосами, да и та изящно продвигается к выходу. Не оглядываясь.
– Еще воды?
– Нет, спасибо, достаточно. Разбавленное слишком легко пьется.
– У меня иногда язык отнимается. – Энди неопределенно помахал перед лицом.
– В переносном смысле? – улыбнулся Олбан.
Энди коротко рассмеялся:
– Нет, в прямом: губы и язык немеют, но и ты тоже прав.
Они сидели у Энди в кабинете, разгороженном книжными шкафами, картотеками и экранами мониторов. Энди щедрой рукой плеснул в стаканы виски «Спрингбэнк». Лия ушла спать.
Олбан помнил, что на стене, в узком простенке между двух книжных шкафов, висела маленькая фотография Ирэн; она оказалась на месте. Встав перед ней, он потягивал виски.
– Часто ее вспоминаешь? – спросил Энди.
Он устроился на углу письменного стола. Фотография была ему не видна, но он знал, куда смотрит Олбан.
– Если честно, то нет, – ответил Олбан. – Раз-другой в неделю. – Он перевел взгляд на Энди. Отцовское лицо приняло какое-то непонятное выражение. Олбан невольно нахмурился. – Наверное, другие сказали бы, что это часто.
– Другие, – мягко согласился Энди, – возможно.
Олбан глубоко вздохнул:
– Мы с тобой на самом деле никогда об этом не говорили, правда?
– О твоей матери?
– Угу.
– А по-моему, говорили. – Энди пожал плечами. – Правда, давно, когда ты был маленьким. Совсем ребенком. Мы частенько о ней беседовали. Ты хотел знать о ней все. Будет тебе, сынок, ты ведь многое помнишь.
Об этих беседах у Олбана остались лишь смутные воспоминания. Если вдуматься, это были самые расплывчатые воспоминания той поры – как будто он все годы старался их похоронить.
– Может быть, – смутился он. – Но это было давно.
– Не все можно выразить словами, Олбан, – сказал ему Энди. – Иногда начинаешь ворошить прошлое – и делаешь только хуже и себе, и другому.
Он не сразу нашелся с ответом, а потому промолчал, потягивая виски и глядя на старую фотографию в рамке. Ирэн, залитая солнцем, сидела на низком каменном парапете, видимо, где-то в горах; позади нее простиралось голубое море с бледневшими вдалеке островами. Короткое синее платье, собранные на затылке светло-русые волосы. Нога на ногу, в руках стакан, смотрит чуть в сторону от объектива, губы приоткрыты – не то улыбается, не то смеется. Счастливая.
– Перед отъездом из Глазго у меня был разговор с Берил.
– Вот как?
И он рассказал Энди то, что узнал от двоюродной бабки.
Отец выслушал, встал с письменного стола, выпил полстакана виски, помолчал, потом обошел стол кругом и опустился в кожаное кресло. Поставил стакан на стол. Посмотрел на Олбана, который подвинул себе стул.
Похоже, Энди собирался что-то сказать, но вовремя одумался и только спросил:
– У нее ведь не опухоль мозга, нет? У бабушки Берил, я имею в виду. Возраст уже почтенный. Она, часом, не того?..
– Нет, – отрезал Олбан. – Наоборот, она, я бы сказал, заметно поумнела.
Энди задумчиво кивнул.
– Ну, это точно не про меня, – сказал он. – То есть «он его не хотел» – это не про меня. – Он уставился на столешницу и провел ногтем по краю кожаной вставки. – Я все сделал, чтобы она его сохранила – чтобы сохранила тебя, сын. – Его улыбка получилась слабой и вымученной.
– А что… она… хотела сделать аборт?
Энди с трудом сглотнул слюну, потом опять поднял стакан и вздохнул.
– Ты точно хочешь знать всю подноготную, Олбан? – Он покачал головой. – Хоть и давно это было, а вспоминать больно. Зачем бередить старые раны? Пусть сами затянутся.
– Нет, я хочу знать, папа.
– Ну ладно, – сдался Энди, отхлебнув виски. Он нахмурился, глядя на почти опустевший стакан. – Твоя мать… сдается мне… да что уж там, я доподлинно знаю: она хотела сделать аборт. – Его ладонь гладила кожаную столешницу. – Не нужно было тебе этого знать. – Он избегал смотреть на Олбана, предпочитая рассматривать свои руки, лежащие на столе. – Прошу тебя, Олбан, скажи мне, что ты не в обиде. Мы с Лией все силы положили на то, чтобы ты чувствовал себя желанным, любимым. – Он откашлялся.
– Ну, я всегда жил с таким ощущением, поэтому…
– Поэтому мы и не спешили заводить второго ребенка…
– Я ценю это, папа.
– Черт, – вырвалось у Энди.
Он сжал переносицу, потер глаза. Пару раз всхлипнул.
А Олбан был странно спокоен и совершенно не расположен к слезам.
– Честное слово, пап. Я тебя не виню, что ты столько времени молчал про аборт. Молчал – и правильно делал. Все нормально. Сам посуди: у меня вечно были конфликты с родней, но с тобой и Лией – никогда. Спасибо за все, что вы для меня сделали.
– Она стала тебе хорошей матерью, Олбан, – сказал Энди, глядя в сторону, на невидимую фотографию Ирэн. – Она стала тебе настоящей матерью, во всем тебя поддерживала, всегда была рядом.
– Я знаю, – ответил Олбан. – Знаю. Лия – просто чудо. От нее я видел только добро, терпение и ласку, а это намного больше, чем некоторые дети получают от родной матери. – Он улыбнулся и развел руками. – У меня все в порядке. Серьезно. Жизнь удалась. Я сделал прекрасную карьеру в нашей фирме, потом наелся бизнесом и выбрал для себя другую прекрасную работу – в лесу, сейчас обдумываю следующий шаг, но я счастлив.
– А этот синдром белых пальцев…
– Пустяки. Все равно вой бензопилы мне уже осточертел.
– Слушай, извини, конечно, но, может, тебе деньги нужны или?..
– Пап, я же продал акции. Оставил сто штук, чтобы сохранить право голоса. В любом случае они не ушли из семьи. Их купил наш имущественный фонд. Я ведь не спустил свои деньги на лошадей, девочек и наркотики.
– Ладно. Но вот твои пальцы…
– Ерунда. Вот если бы я вовремя не расстался с бензопилой, стало бы хуже. Главное – вовремя остановиться. Мое здоровье никак не пострадало.
– Надо бы показаться специалисту.
– Пап, пожалуйста. – Олбан выдержал паузу. – Не переживай. Все нормально. Честное слово.
Энди кивнул и осушил свой стакан:
– Повторим?
– Да, надо бы дозаправиться.
Энди подошел к тележке с напитками, стоявшей около двери, и налил виски.
– Как ты думаешь, если бы я не был на подходе, вы бы с Ирэн все равно поженились? – спросил Олбан.
Энди молчал: он старательно вгонял пробку в горлышко бутылки.
– Может, и нет, – ответил он и передал Олбану наполненный стакан, а сам опять уселся в свое большое кресло, смакуя виски. – Я-то – конечно. То есть если и были какие-то сомнения, то не с моей стороны. – Он поднял глаза на Олбана. – Я влюбился в нее с первого взгляда, прямо на лекции. В Лондонской школе экономики. Ну, ты меня понимаешь: увидел, потерял голову, решил познакомиться, втемяшил себе, что мы созданы друг для друга. Все в один миг. Целый год ее осаждал, бегал за ней, не скрою.
– А она встречалась с кем-нибудь другим?
– Нет, думаю, она была слишком занята учебой и компанией подружек. Ну и родня много времени требовала, понятное дело.
Энди опять принялся разглядывать виски.
– Кто-нибудь вечно оказывался проездом в Лондоне, останавливались все у Берта и Уин. А между тем у Джеймса была квартира в Блумсбери. Они с Блейком хипповали, прожигали жизнь, связались с какой-то компашкой художников, которые устраивали хеппенинги, и юных аристократов, исключенных из Оксбриджа3434
Оксбридж – совокупное название старейших в Англии университетов – Оксфорда и Кембриджа.
[Закрыть] стыдно сказать за что. Грэм и Кеннард тоже втерлись в эту компанию. – Он икнул. – Бархатные пиджаки, наркотики – вся эта братия могла претендовать на титул «Раздолбай года». Она-то никогда в этом не участвовала. Ладно. В итоге именно я… – Энди покосился на Олбана и хохотнул. – Когда мы с ней… ну, когда мы с ней наконец оказались в постели, Ирэн была еще девственницей. – Он сделал извиняющийся жест. – Останови меня, если станет противно слушать; я знаю, дети обычно предпочитают думать, что у их родителей секса не было.
– Это я как-нибудь переживу.
– Но, – Энди тяжело вздохнул и скользнул мутным взглядом в сторону фотографии, – я и тогда не строил иллюзий, и впоследствии не обманывался: она любила совсем не так сильно, как я. Я любил ее всем сердцем. А она… – Он замолчал, пожал плечами и потупился. – Ну, я ей нравился. Ей со мной было не скучно. – Энди застенчиво усмехнулся, искоса поглядывая на Олбана. – Я знал, как ее рассмешить, нам вместе было хорошо, все считали нас постоянной парочкой и так далее, но она даже не притворялась, что любит меня по-настоящему. Если и любила, то… как… друга… – Он опять повел плечами. – Как верного друга. – Еще глоток виски. – И на том спасибо. – Энди прочистил горло. – Так или иначе, тебе, надеюсь, ясно: ты был желанным ребенком. Я о тебе мечтал. И о ней. А она… ох уж… – Последовал долгий, пьяноватый вздох. – Она приняла меня. И тебя. А себя принять не смогла, не смогла примириться с существованием в этом мире. – Изрядно захмелев, он передернул плечами.
– Прости, что завел этот разговор, пап.
– А… – Энди махнул рукой.
– Какие отношения были у нее с отцом?
– С Бертом? – переспросил Энди. – О, они были очень близки. Для своих родителей она значила больше, чем первенцы, Линда и Лиззи. Те всегда держались особняком – они же близняшки, соображаешь? В детстве у них даже был свой тарабарский язык. Вообще их нянька растила, а Ирэн была ближе к Берту и Уин.
– По-твоему, речь шла о Берте? – спросил Олбан. – Это он не хотел, чтобы она оставила ребенка? – уточнил он, видя, что у Энди уже плохо варит голова, а на глаза навернулись слезы.
– Не знаю, – признался Энди. – У него уже не спросишь, – продолжил он с горьким смешком. – Опоздали мы вызнать у старика, что было за десять лет до его смерти.
– Наверное, он любил ее, но, как и многие отцы, не мог допустить мысли, что его маленькая девочка занималась сексом, а тем более – забеременела. – Олбан отхлебнул виски. – А ты с ним ладил?
– Мм… – промычал Энди. – Да, мы отлично ладили. Славный был старик. Во время войны служил в Египте и на Дальнем Востоке, от его историй волосы дыбом вставали. Деловой сметки у него не было, но по крайней мере хватило ума жениться на Уин, у которой как раз котелок варил превосходно. Она и сейчас любого за пояс заткнет. – Он покачал головой. – Восьмерых ему родила, а при этом шестьдесят лет вся семья под ее дудку пляшет. – Энди опять покачал головой. – Чертова баба.
– Как по-твоему, Берт считал тебя подходящей партией для своей дочки?
Энди отвел взгляд в сторону и выпятил нижнюю губу.
– Думаю, да. У нас были хорошие отношения. Ни конфликтов, ничего такого. Дочку его я на руках носил, образование получил хорошее, в компании пришелся к месту – нет, ну поначалу-то места для меня не нашлось, я по другой части был: в Гарбадейле помогал управляющему, потом, в Лидкомбе, живописью баловался, но в конце концов и мне выпал куш: с тех пор служу фирме верой и правдой. Нареканий, похоже, не было. Нет-нет, я к нему со всем уважением. Достойный был старик.
– А как насчет братьев Ирэн? Может, кто-то из них был против?
– Против меня или против нее?
– И против ее беременности.
– Если и так, то они помалкивали, а это на них совсем не похоже.
– Значит, ты с ними тоже поладил? С Блейком, Джеймсом, Кеннардом, Греймом? Вы были приятелями?
– Нет, не сложилось. Они-то белая кость. А в моем роду университетов не кончали. Но я с этими ребятами пару раз общался – ничего плохого сказать не могу. Немного взбалмошные были, горластые, но меня держали за своего.
Олбан улыбнулся:
– Пап, ты со всеми ладишь.
– Да, и всех считаю такими же покладистыми. Ужасное заблуждение, как мне сказали. Если они и впрямь были против, то их иначе как гнусными лицемерами не назовешь, – продолжал Энди. – Друг за дружку горой, не разлей вода. Ну, на Кеннарда еще можно подумать, хотя он по сравнению с другими – тихоня. А остальные… Джеймс – этот вряд ли… впрочем, мог быть и Джеймс… Он ведь к тому времени как минимум одну девицу обрюхатил. На аборт пошла. Шикарная была девица. Потом стала леди-как-ее-там. Если где и бегают внебрачные детишки Уопулдов, мне об этом ничего не известно. Бог свидетель, и в браке рождаются такие ублюдки… Ой, что-то на меня нашло…
– Это мама откладывала свадьбу до самого моего рождения?
– Хм? Да, она. Родители не против были. А я – тем более. Как узнал, что она беременна, решил оформить наши отношения как можно скорее. – Он покачал головой. – Не знаю. Может, не стоило нам оставаться в Гарбадейле. Она все говорила, что ей там лучше. Да и мне это место приглянулось. Все было хорошо, и Берт с Уин, кажется, радовались, что мы там – сами они тогда жили в Найтсбридже, но частенько к нам наведывались; может, зря мы не остались в Лондоне. Там и врачи получше. От послеродовой депрессии вряд ли бы ее вылечили, но все же. – Совсем захмелев, он опять пожимает плечами. – Прописали ей антидепрессанты. Валиум или что в то время прописывали – только она их не принимала. Химия. – Его глаза вперились в стакан.
– Берил сказала, что Ирэн вышла из городской клиники и бросилась под автобус. Так она и оказалась в больнице, где Берил услышала от нее, что кто-то не хочет, чтобы у нее был ребенок. Берил пришла к выводу, что это была не первая суицидная попытка.
– Не первая? – переспросил Энди, глубоко вздыхая. Он выпил еще. – Так, значит.
– Это только предположение.
– Предположение. Человек предполагает, а Бог располагает, верно? – Энди допил виски и грохнул стаканом по столу. – Оп.
– А с тобой Ирэн не делилась? – поинтересовался Олбан.
– Мы вообще об этом не говорили, – ответил Энди. – Как переехали в Гарбадейл, так и зачеркнули все, что было до твоего появления на свет. Может, не очень это разумно, но что сделано, того не переделаешь. Со специалистами не консультировались, к психоаналитику не ходили, ничего такого, просто по старой доброй британской привычке помалкивали о неприятностях и надеялись, что со временем все само рассосется. Вот так-то. Клянусь. Мы об этом и не заикались. – Его пальцы забарабанили по столу. – Ладно, ты уж не суди строго, что-то я перебрал, пойду прилягу. Извини. – С трудом поднявшись, он махнул в сторону тележки с напитками. – А ты угощайся. Не сердись. Наклюкался я. Стыд какой.
Олбан встал и обнял отца за плечи, когда тот проходил мимо. Они еще раз пожелали друг другу доброй ночи, и Олбан остался в кабинете один, потягивая виски.
Мыслями он то и дело возвращается к ней. Она совершенно не в его вкусе, но по прошествии того длинного дня в Шанхае ему так и не удается выкинуть ее из головы. Он должным образом выполняет свои обязанности на выставочном стенде фирмы: радушно приветствует посетителей, искренне улыбается, обменивается визитными карточками; потом спешит на коктейль, потом ужинает в каком-нибудь гламурном ресторане с теми, кто угощает (или угощается за его счет), и наконец, уклоняясь от очередных возлияний, сообщает, что ему необходимо подышать свежим воздухом и пораньше лечь; бразды правления переходят к Филдингу, вполне довольному таким раскладом, потому что теперь он может без помех распинаться о захватывающих перспективах всемогущего Интернета и об отсутствии таковых у конвейерного производства, которое он называет «душным» (чем приводит в замешательство группу китайских и корейских производителей); а Олбан тем временем сматывает удочки, но, вместо того чтобы пойти спать, направляется в ту часть бизнес-центра, где, по его наблюдениям, тусуются математики.
Послонявшись по зданию, прислушавшись к чужим разговорам и поводив пальцем по плану этажей, он находит бар, где полно народу – не исключено, что это математики, но кто их разберет; на вид – вполне вменяемые. Выпивают, громко беседуют, некоторые курят. Он замечает горстку людей, склонившихся над низким столиком: один из них чертит на листе бумаги какие-то фигуры, смутно напоминающие об уроках геометрии в старших классах; видимо, он попал в нужное место. У стойки бара он навостряет уши, берет бутылку китайского пива и медленно пробивается сквозь плотную толпу. Бар переполнен. Краем уха он слышит про «задачу упаковки»3535
«Задача упаковки» – в теории сложности вычислений, или теории комплексности, одна из трудных комбинаторных задач. Ее суть заключается в расчете упаковки объектов заданной формы в конечное число контейнеров заданной формы таким способом, чтобы число использованных контейнеров было минимальным, а количество и объем объектов, подлежащих упаковке, максимальным.
[Закрыть] и думает, что с ней не вредно было бы ознакомиться.
Ни следа. Он шагает какими-то коридорами, которые приводят его в тот же самый бар, и спрашивает у приветливого невысокого парня в джинсах и футболке, сплошь покрытой, как оказалось, сотнями знаков после запятой числа «пи», есть ли тут еще какой-нибудь бар, куда захаживают математики, потому что он кое-кого ищет.
– А кто вам нужен? – спрашивает паренек.
– По фамилии не знаю. Такая… высокая блондинка. Волосы такие… торчком. Утром была на докладе по теории игр. Темный костюм, белая рубашка. Темные…
– Похоже, это Грэф. Профессор университета. Из Глазго. – Он смотрит в сторону, качая головой. – Странно, что ее взяли на кафедру. По протекции Кембриджа, не иначе. – Он оглядывается. – Вы загляните в коктейль-бар. По-моему, там собираются корифеи трехмерной черепицы.
Олбан может только гадать, что бы это значило, но переспросить не решается.
– А как пишется ее фамилия? – уточняет он.
В коктейль-баре, десятью этажами выше, темновато и тихо, из окон открывается изумительный вид на набережную. А вот и она – сидит с женщиной постарше и четырьмя мужчинами – трое совсем молоды, а один годится им в отцы. Она замечает его еще в дверях и следит за ним взглядом, не прерывая беседы с молодым коллегой. На ней круглые очки с прозрачными стеклами.
Олбана проводят к столику, но он садится не у окна, а поближе к математикам.
Из меню он выбирает «шанхайский сюрприз» – звучит смутно знакомо и вселяет надежду на что-нибудь традиционное, но в ожидании заказа он вспоминает, что так назывался идиотский фильм с Мадонной в главной роли. У коктейля апельсиновые цвет и запах. Столик выбран удачно: оставаясь незамеченным, можно как следует разглядеть университетскую преподавательницу Грэф. Он пользуется этой возможностью. Очень интересная внешность. Округлое лицо, высокие скулы, узкий, прямой нос с широкими ноздрями. Хм, симпатичные ноздри.
«А я, часом, не фетишист? – спохватывается он. – Что за патологический интерес к ноздрям?» На ее лице играет – живет – постоянное выражение ироничного удивления. До него даже доносится ее голос. Приятно мелодичный тон, выговор если и шотландский, то ненавязчивый.
Сейчас она посмотрит на меня, думает он. Почти все люди обладают способностью замечать периферическим зрением, даже издалека, что некто смотрит на них в упор. Пусть не сразу, но человек обязательно это почувствует и оглянется.
Действительно, вскоре она смотрит в его сторону. Он поднимает бокал и широко улыбается, будто они знакомы. Она хмурится.
Через несколько минут она кладет руки на подлокотники кресла и кивает своим собеседникам, как будто прощается.
Встает. Наверняка сейчас уйдет к себе в номер. Глупо надеяться, что она захочет поговорить с ним.
Но она, склонив голову набок, прямиком направляется к нему и опять хмурится. Чем черт не шутит?
– Это вы заснули на утреннем докладе по теории игр, верно?
– Виноват, – признается он.
– Мы с вами знакомы?
– Да, – говорит он веско. – Почти.
Она наклоняет голову и разглядывает его поверх очков, все еще немного хмурясь, но с выражением заинтересованного удивления.
– Разрешите представиться. Олбан Макгилл. – Он встает и протягивает руку.
Они выпивают по паре коктейлей. Он пытается зазвать ее в ночной клуб или еще куда-нибудь, но она не успела отойти от вчерашнего вечера: вот это допьет – и в постель. Неплохо посидели. Да, она слышала об «Империи!» и об их семейном бизнесе. А он… ну, когда-то занимался математикой – в школе. Он принимает стратегическое решение, о котором надо будет известить Филдинга с утра пораньше, и приглашает ее завтра поужинать. Много позже он узнает, что одновременно с ним она тоже принимает решение, которое для нее связано с еще большими неудобствами, но зато позволяет ей согласиться.
Поужинать решено в плавучем рыбном ресторане около моста Янпу,3636
Мост Янпу (Шанхай) – один из самых длинных мостов в мире: его общая длина составляет 8,354 км.
[Закрыть] в верховье реки. Для начала – по коктейлю. Поражающие воображение морские гады, словно пришельцы из других миров, совершенно не вяжутся с мыслями о кухне и здоровом пищеварении, но приготовлены с учетом вкусов посетителей и съедены с большим аппетитом. Теперь можно еще выпить.
Они поговорили о проекте по поиску внеземных цивилизаций, о программе SETI@home,3737
Проект SETI (англ. SETI – Search for Extraterrestrial Intelligence, «Поиск внеземных цивилизаций») – финансируемая NASA программа прослушивания электромагнитных сигналов искусственного происхождения. Попытки выделить чужие сигналы, направленные к Земле, до настоящего времени остаются безуспешными. SETI@home – научный некоммерческий проект, использующий свободные ресурсы на компьютерах добровольцев для поиска внеземного разума. Принять участие в этом проекте может любой желающий, запустив на своем компьютере программу (в виде заставки или в фоновом режиме), скачивающую и анализирующую блоки данных, полученных с крупнейшего радиотелескопа Arecibo.
[Закрыть] которая позволяет любому компьютеру – включенному и в данный момент не используемому для других целей – искать следы внеземного разума среди случайных радиосигналов, накопленных системой, но превышающих по объему аналитические возможности самой системы. Потом они переходят к обсуждению компьютерных приставок и онлайновых игр. Она интересуется, можно ли использовать игровые компьютеры для решения таких задач, как дальнейший расчет числа «пи» или генерирование простых чисел высоких порядков.
Они сидят в уютной нише красного лака с позолотой, потягивают спиртное (он – бренди, она – виски) и попеременно разглядывают то официантов и посетителей, то огни проплывающих мимо кораблей.
– Вот что тебе надо сделать, – говорит она ему, – создать AI, искусственный интеллект, объединив в сеть все игровые консоли в мире. Используй подключаемость.
– AI@home?
– Звучит отлично.
– Через модем на пятьдесят шесть килобайт? – спрашивает он с пренебрежением.
– Не прямо сейчас, а когда у большинства пользователей будут оптические кабели или беспроводная связь.
– Эти консоли и так выжимают максимум из своих крошечных чипов, чтобы выдать море крови и пулевую стрельбу; они не успевают создавать уровень аппаратных абстракций.
– Сделай так, чтобы люди их не выключали.
– Ага, жди.
– Или продумай, как их использовать даже во время игры. Пусть в течение заданного времени выполняют две задачи параллельно.
– Какие именно?
– Откуда я знаю?
Он задумывается.
– Можно сделать так, чтобы они скачивали последние версии программ из сети или обменивались тем, что у них есть на винчестере и на дисках. Остается сущий пустяк: синхронизация по времени в мировом масштабе.
– Вполне осуществимо, не сомневаюсь.
Ее маленькие, с круглыми стеклами очки то и дело соскальзывают с переносицы, и она поправляет их указательным пальцем правой руки. Он думает о том, что бы она сделала, вздумай он, опередив ее, протянуть руку и поправить на ней очки.
– Кроме того, – продолжает она, – не обязательно охватывать все устройства без исключения.
– И ты считаешь, что нечто подобное можно держать в секрете?
– Еще чего! Тогда этому грош цена! – Ее возмущает сама идея. – Какой же смысл засекречивать такой проект? Наоборот! Ты объяви пользователям, что они участвуют в обалденно интересном эксперименте по созданию искусственного интеллекта. Нужно дать им стимул, побудить к сотрудничеству.
Он закатывает глаза:
– Ну сколько можно?
– Что? – живо откликается она, едва не выпрыгивая из кресла, – ужинать?
– Изобретать этот искусственный интеллект, – смеется он.
– Сколько потребуется.
Она пожимает плечами. Он опять смеется.
За это надо выпить.
– Эй, баклан, ты типа не в ладах с собой.
– Американский акцент тебе не дается.
Она фыркает:
– Сама знаю. Я над собой работаю, но все без толку.
– Значит, пора завязывать.
– Ну уж нет, на полпути не останавливаюсь.
– Может, сделаешь исключение?
– Мм. – Она смотрит вверх. – Нет, не сделаю.
Он качает головой.
– Не сердись, – говорит она. – Просто мы упертые.
– Кто, математики?
– Нет, семейка Грэф. Итак, возвращаемся к проблеме семьи и родственных чувств.
– Почему ты решила, что я не в ладах с собой?
– Внутренний разлад налицо. Ты любишь свою семью и в то же время ненавидишь ее.
– Нет, я их просто ненавижу. Понятно? Какой же тут разлад?
– Очень простой: ты не способен признаться, что любишь их.
Олбан щурится.
– А ты правда математик?
Выпили еще. Едут в отель на такси.
– Как бы то ни было, спать с тобой я, вероятно, не буду.
– Вероятно? Вероятно?! – Он в смятении. – Что значит «вероятно»? Это несправедливо! Не по правилам! Так нельзя говорить!
Еще чуть-чуть – и он обратится за поддержкой к водителю.
– Ну хорошо: определенно. Сегодня определенно не буду.
– Что?! Это почему же? Мне показалось, мы идеально подходим друг другу!
– И мне так показалось, – отвечает она. – Следовательно, это объективный факт.
– Так в чем же дело? Ты никогда не уступаешь на первом свидании?
– Господи, что за вздор. Конечно уступаю… Уф! Сплошь и рядом.
– Приятно слышать.
– Но это были случайные связи, – объясняет она ему. – На уровне физиологии. Как спорт, правда. – Похоже, ей самой нравится такое сравнение. – А коль скоро у нас с тобой все так прекрасно складывается, то мы, запрыгнув в постель при первой же возможности, рискуем испортить отношения.
– У нас с тобой все так прекрасно складывается, что ты говоришь мне «нет»? – Он не знает, что и думать. – Женская логика! Ты же математик, должна быть выше этого!
– Ха! – смеется она. – Проверка на вшивость. Хи-хи.
– Послушай, – начинает он, решая зайти с другого боку, – допустим, мы все-таки проведем ночь вместе.
– Ну допустим.
– Будешь ли ты после этого по-прежнему меня уважать?
Не совсем то, что он хотел сказать, когда открыл рот, но, в принципе, эта фраза была у него припасена заранее. Она театрально хмурит брови:
– «По-прежнему»?
В кабине лифта, кроме них, никого. Он прислоняется к зеркальной стене: чуть сутулится, руки в карманах брюк. Она прислоняется к противоположной зеркальной стене: одна нога согнута в колене, подошва на стене, руки сложены на груди. Улыбается. Он в ответ только качает головой.
Сначала ее этаж. Раздается мелодичный звон, и створки двери скользят в стороны. Она подходит к нему, чмокает в щеку, поворачивается к двери и оглядывается.
– Вы не выходите, мистер Мактилл?
– Что? – переспрашивает он, подаваясь вперед. Совершенно сбитый с толку.
Двери начали было закрываться, но она выставила вперед руку, а заодно и ногу в удобном ботинке.
– Да или нет?
Она кивает в сторону коридора. Он отталкивается от зеркальной стены:
– Неужели я выдержал экзамен?
Выйдя из лифта, она устремляется вперед по коридору, покачивая бедрами.
– Нет, просто я передумала.
Его чуть не прищемили закрывающиеся двери.
