Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"
Автор книги: Иэн М. Бэнкс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
– Не верю своим ушам.
– А что, девушка не может просто передумать?
У него нет слов. Покачав головой, он на ходу развязывает галстук. Она что-то насвистывает.
Длинные письма и стихи, адресованные Софи, он аккуратно датировал и запечатывал в конверты; оставалось только узнать, где она живет, надписать адрес – и можно отправлять. Он послал коротенькую записку в Лидкомб, сделав пометки «Конфиденциально», «Лично в руки» и «Просьба переслать адресату», причем печатными буквами, чтобы его не опознали по почерку; в записке он довольно сухо просил Софи позвонить или написать и желал ей всего наилучшего, хотя знал, что конверт, скорее всего, будет перехвачен Джеймсом и Кларой.
Мрачные образы измены и разлуки перемежались в его стихах с длинными лирическими пассажами, которые пестрели многочисленными упоминаниями цветов, весны и красоты. А письма больше походили на дневник, повествующий о том, как проходят его дни и недели (отчасти это имело целью убедить ее, что он не помышляет о других девчонках), или на мемуары о лете, проведенном вместе в Лидкомбе; он не скупился на пылкие признания и заверял, что полон решимости ее отыскать, чтобы их любовь не угасла.
С родителями никаких заморочек не было. Как-то раз он нечаянно подслушал, что его хотят направить к школьному психологу, но дальше разговоров дело не пошло. Энди больше не беседовал с ним «по-мужски». А Лия стала относиться к нему еще добрее и бережнее, чем прежде. Когда они выходили куда-то вместе, это ему даже докучало. По дороге в центр города он обычно держался на пару шагов сзади.
Как-то раз Энди и Лия пригласили на ужин Кеннарда и Ренэ с детьми, и он решился поговорить с кузеном Гайдном. Мальчики сидели за компьютером в комнате Олбана. Гайдн оказался полным тупицей. Родители запрещали ему играть в компьютерные игры и заставили пообещать, что в гостях у друзей он тоже не будет садиться за компьютер. Олбан не знал, что хуже: давать такие идиотские обещания или держать их. За Гайдном увязался его младший брат Филдинг, вредина и нытик. Взрослые считали само собой разумеющимся, что Олбан с Гайдном должны развлекать этого сопляка, намного младше их самих. Десять лет, мелочь пузатая. Вообще уже!
К счастью, Олбан сумел раскопать в ящике с игрушками старый кубик Рубика, чем привел Филдинга в полный восторг: мальчишка никогда такого не видел и на некоторое время оставил их в покое. Гайдн как попало давил на клавиши, но играл с увлечением. Он загорелся таким отчаянным азартом, будто хотел за один вечер наиграться на год вперед.
– Ты же дал обещание не играть с друзьями, – поддел его Олбан, принимая из рук двоюродного брата теплый пульт игровой приставки.
– Я обещал не играть с друзьями, а ты – родственник, – объяснил Гайдн, прищурившись за стеклами очков.
– Хм. – Олбан решил, что настал удачный момент. – Кстати, о родственниках, ты давно не видел дядю Джеймса и тетю Клару?
– С прошлого года не видел. Вроде они в Сомерсете живут, разве нет? – Гайдн смотрел, как Олбан рассеянно крутит в руках пульт, не спеша уступать очередь.
– Угу. А кузина Софи?
– В смысле? – нахмурился Гайдн, не сводя глаз с вожделенного пульта.
– Где она сейчас?
– Откуда я знаю? Ты играть собираешься? А то дай сюда, я за тебя отстреляюсь.
– Получилось! – завопил Филдинг и соскочил с кровати, чтобы вклиниться между ними и похвалиться кубиком с одной сплошной красной гранью.
Олбан вздохнул.
Он звонил и писал другим двоюродным братьям и сестрам, но все как в рот воды набрали. Из-под его пера выходили все новые стихи. Некоторые из них, самые складные, романтические и печальные, он переписывал и вставлял в письма к Софи.
Как-то раз вся семья собралась за столом во время позднего воскресного завтрака, и Олбан спросил, не планируется ли на Рождество поездка в Лидкомб, но ему напомнили, что они все вместе едут в Австрию кататься на лыжах. Может, на Пасху? Нет, на Пасху останемся дома или наведаемся в Гарбадейл. А летом? – не унимался он.
– Сколько мо-о-ожно! – протянула Кори, переворачивая пустую яичную скорлупку, чтобы разыграть старый трюк. – Скушай яичко, мамочка.
Энди закрыл воскресный номер «Обсервера» и посмотрел на Олбана поверх газеты:
– Сдается мне, Олбан, что в обозримом будущем нам не придется больше ездить в Лидкомб. По крайней мере, пока там живут Джеймс и Клара.
Казалось, за этим последует что-то еще, но отец только переглянулся с Лией и опять развернул газету.
– В Австрии мы прекрасно отдохнем! – сказала Лия.
Австрия. За тридевять земель от тех мест во французских Альпах, где раньше каталась на лыжах Софи и где был бы хоть какой-то шанс ее встретить.
Олбан опять начал подумывать о том, чтобы добраться до Сомерсета и разыскать кого-нибудь из подружек Софи.
Ближайшим поводом для большого семейного сбора, запланированного на февраль следующего года в Йорке, была женитьба кузена Стива – сына тети Линды и дяди Перси – на его избраннице Тессе. Олбан знал, что родители получили приглашение и уже ответили, что приедут. Для верности он уточнил, где они остановятся. Остановятся они в отеле, ему уже шестнадцать, так что у него будет свой отдельный номер.
Она тоже приедет, ведь так? Это же свадьба. Очень важное, символичное событие. Семейных торжеств не случалось уже пару лет, родня давно не собиралась в полном составе; все должны там быть. И она в том числе. Наверняка она добьется, чтобы ее взяли.
Чтобы не вызвать подозрений и не спугнуть удачу, он не спрашивал, приедет ли на эту свадьбу Софи. Но втайне продолжал думать о ней, вспоминая ее улыбку, смех, голос, запах волос, прикосновения своих рук к ее телу и ее рук – к своему, ощущение себя у нее внутри.
Он хранил в памяти все ее словечки и фразы – теперь включенные в его стихи. «Где их черти носят?», «С лошади свалилась, сэр», «Ну, не до такой же степени». У него появился тайный ритуал – шептать каждую ночь перед сном, как молитву: «Сестра, сестра, милая сестра».
– Ты, должно быть, считаешь меня жутким хамом.
– Раз должно быть, значит, так и есть.
– Нет, правда, Уин, я виноват…
– Не бери в голову, солнышко. Вовсе я так не считаю.
Ах ты, черт, бабка Уин где-то совсем рядом. Голоса за его спиной приближаются.
– Ну, поскольку мы…
– Конечно-конечно. Вот…
– Тогда ладно. Надеюсь, скоро увидимся.
– Не надейся, – слышит он шипенье бабушки Уин.
Кому принадлежит другой голос, он не разобрал. В большом отеле около Йорка накрыт фуршет, а на вечер назначен свадебный ужин. Престарелые родственницы не давали ему прохода – наперебой сюсюкали, как он вырос (после лобзаний двоюродной бабушки Берил пришлось долго вытирать щеки), поэтому он взял стакан лимонада – Энди запретил ему до вечера прикладываться к спиртному – и переместился к огромному, от пола до потолка, окну. Там стояли стулья, и Олбан хотел присесть, но побоялся, что будет выглядеть брошенным и одиноким, как дамочка без кавалера, а потому, раздвинув зеленые бархатные шторы, принялся изучать пейзаж – мокрую траву, голые деревья и далекую серую реку. Он не пытался спрятаться, просто уткнулся лбом в белый оконный переплет, но шторы сомкнулись у него за спиной, и он оказался в ловушке.
С превеликой осторожностью он поворачивается, чтобы не сорвать эти долбаные шторы. По паркету чиркнул стул, и в штору вдавился отпечаток спинки. Вот зараза, уселась.
Так можно застрять не на один час.
С другой стороны, можно услышать и что-то полезное. Чем черт не шутит, вдруг бабка Уин станет кому-то рассказывать, где сейчас Софи?
Эта свадьба идет ни шатко ни валко. Софи не приехала. Зато Джеймс и Клара тут как тут. Он видел их обоих. Дядя Джеймс заметил его, когда все гуськом заходили в церковь, но сделал вид, что не узнал, просто посмотрел сквозь него. Тетя Клара выделила его из толпы, когда он входил в банкетный зал чуть впереди Энди, Лии и Кори. Испепелив его взглядом, она отвернулась. Он все время говорит себе, что надо бы подойти к кому-то одному из них, просто поздороваться, может, даже извиниться, но об этом даже думать противно, а потому, видя с их стороны открытую неприязнь, он вздыхает с облегчением. В самом деле, ничего хорошего из этого не выйдет.
Тем более что он теперь в западне; чуть двинешься, чихнешь или заденешь этот чертов стул – и пиши пропало: разумеется, бабка Уин решит, что он за ней шпионит. Холера. Это все из-за отца: он категорически запретил брать в церковь и на банкет новехонький «уокмен». Был бы с собой плеер – можно было бы сделать вид, будто слушаешь музыку и ни сном ни духом не ведаешь, что происходит у тебя за спиной.
Звучит чей-то приглушенный голос, а потом бабушка Уин произносит:
– Сделай милость, солнышко. Тебе не трудно? Да всего понемножку. И налей мне еще, если не сложно. Грэм, поди-ка сюда, присядь. Где Кеннард? Фабиол, солнышко, будь добр, сходи посмотри, где Кеннард. Лорен, моя ненаглядная, не могла бы ты пересесть? Ты же знаешь, Кеннард вечно бубнит себе под нос, а я с этой стороны лучше слышу. Вот спасибо, храни тебя Господь, дорогая.
Он понимает, что нужно запастись терпением – может, у них речь пойдет о Софи, – но отчаянно трусит. Если его обнаружат, это финиш. А если выползти прямо сейчас – ну, может, покосятся, но упрекнуть-то его не смогут, потому как они только что здесь расселись. Если же помедлить, тогда станет ясно, что он специально подслушивал. К тому же рано или поздно родители его хватятся и пойдут искать, еще чего доброго начнут звать. Вот это будет полный абзац.
Он опасался, что после истории с Софи его будут держать за выродка или прокаженного, но пока все шло нормально. Если считать нормальными эти семейные сборища. Ему недавно приснилось, будто он входит примерно в такой же зал – и все умолкают, в ужасе глазея на отморозка, который имел наглость появиться среди родных после того, как обесчестил свою несовершеннолетнюю кузину. А он опускает глаза и понимает: все пялятся на него потому, что он абсолютно голый. На этом месте он проснулся.
По большому счету, все родственники, кроме Джеймса и Клары, держались как ни в чем не бывало. Возможно, ту историю просто замалчивали, как правительство замалчивает неудобные факты. Положа руку на сердце, он считал, что так проще для всех, в том числе и для него.
Не надо было надуваться лимонадом – пузырь уже лопается.
Задницей он случайно задевает спинку стула, от которого отделен занавеской.
– Ой, кто это там? – вскидывается бабушка Уин. – Там кто-то есть! – доносится до него ее крик.
Он выходит из-за шторы.
– Привет, ба, – говорит он, заливаясь краской.
– Олбан! – радостно восклицает бабушка Уин, протягивая ему руку.
На ней костюм лилового цвета и широкополая шляпа в тон. Собравшаяся вокруг нее стайка родственников приветственно кивает.
– Позвольте узнать, юноша, чем вы там занимались? – спрашивает бабушка Уин, поймав его за руку. – Смыться хотите? А? Планируете побег?
– Нет, я просто…
– Как жизнь, молодой человек? Прекрасно выглядишь. Элегантный костюм. Говорят, ты засел за учебу? Наслышана о твоих академических успехах.
– Все хорошо, – отвечает он, не зная точно, что сказать и стоит ли вообще отрывать рот.
– Рада слышать, Олбан, – говорит бабушка Уин и похлопывает его по руке, которую не отпускает. – Гляжу я на тебя – ты разобьешь не одно сердце, прежде чем остепенишься. Ведь так, Лорен?
– Точно, – поддакивает тетя Лорен, закуривая сигарету.
– О Лорен, умоляю, – тянет бабушка Уин со скорбной улыбкой.
– Прости, – отвечает тетя Лорен. – Забыла. – Она тушит сигарету в маленькой круглой пепельнице, которую носит в ридикюле.
– Олбан, голубчик мой, – говорит бабушка Уин, – надеюсь, ты потанцуешь сегодня со своей старенькой бабушкой? Это ведь тебя не затруднит, а?
Потанцевать? С ней? Она что, рехнулась?
– Конечно, ба, – говорит он вслух.
– Фабиол куда-то запропастился. Будь другом, принеси мне бокал шампанского.
– Конечно, ба.
– Ты такой милый! Пожалуйста, зови меня Уин.
– Хорошо, Уин.
– Ты просто ангел.
Хотя у женщин туфли на высоких каблуках, он оказывается выше большинства своих родственниц, с которыми приходится танцевать после ужина.
Бабушка Уин твердо намерена танцевать. Она переоделась – теперь на ней легкое красное платье. От нее пахнет лилиями. Ее глаза упираются ему в подбородок.
– Нет, серьезно, как твои дела, Олбан? – спрашивает она.
– Серьезно, Уин?
– Ты меня понимаешь.
– Дела, – начинает он, – хорошо.
– Преодолел свою маленькую слабость?
До него не сразу доходит, к чему она клонит. Маленькую слабость? Он чувствует, что наступил старой карге на ногу. От смущения прикусил язык. Начни он говорить вслух о Софи, а тем более с бабкой Уин, из глаз, того и гляди, хлынут слезы.
– Олбан, солнышко, – шепчет ему Уин во время танца, – ты пойми: ради семьи я в лепешку расшибусь. Для себя, даже для Берта, палец о палец не ударю. Все для семьи. Такова цель моей жизни. В наши дни это, наверное, звучит старомодно, но так уж я устроена. Ты, верно, сердишься на меня за то, что случилось в Лидкомбе, но – так и быть, скажу тебе напрямик – все было сделано для твоего же блага. Можешь ты это понять? Ты ведь уже взрослый, правда?
Они смотрят друг другу в глаза. Она выглядит маленькой и хрупкой, но ему кажется, что он ведет в танце охотничий нож, укутанный в кружева. Его затрясло.
– Тебе, наверное, претят такие слова, – продолжает она, глядя через его плечо. – Но не переживай. Я тебя понимаю, сама терпеть не могла, когда мне говорили подобные вещи. Кому приятно такое слушать? А еще хуже, когда это правда, когда и в самом деле все было для твоего же собственного блага. Иногда просто нет выбора: надо довериться старшим, и все тут. – Танец продолжается, он молит Бога, чтобы оркестр наконец заткнулся. – Стало быть, жизнь прекрасна, да, Олбан?
Что за бред? Какая может быть жизнь без Софи, если даже нельзя дознаться, где она сейчас?
– У меня все будет хорошо, Уин, – отвечает он.
– Так, значит, преодолел? – спрашивает она совсем тихо.
– У меня все будет отлично, поверь мне, – говорит он.
А сам думает: у меня все будет отлично, когда я найду Софи, а уж когда мы с ней будем вместе и уже навсегда – вот тогда жизнь будет прекрасна. Больше ему нечего сказать: он не собирается отрекаться от Софи, отрицать свою любовь или просто откровенно лгать.
– Вот и славно, – произносит Уин. – Пожалуйста, поверь мне, я искренне надеюсь, что у тебя сейчас все хорошо, а потом будет еще лучше. – Она останавливается, убирает правую руку с его плеча и высвобождает левую из его ладони. – Проводи-ка меня на место. Сделай одолжение.
Он находит в себе силы поблагодарить ее за танец.
Потом он танцует с невестой, Тессой. Ей девятнадцать, старше его всего на три года. Если честно, эта стройненькая, фигуристая блондинка его зацепила. Во время танца у него в паху даже появляется предательский бугор, но он делает над собой усилие, так что она ничего не замечает. Ей положено танцевать со всеми, она сияет от счастья и радуется жизни.
Из вежливости нужно потанцевать и с Лией: она навеселе и все время хихикает. Он злится.
Среди гостей есть несколько очень симпатичных девушек, включая одну совершенно изумительную подружку невесты, родственницу Тессы, которых он бы не прочь прижать в танце. Позже будет дискотека с нормальной музыкой вместо этого дурацкого оркестра, вот тогда можно будет переключиться на девушек. Он выпил два бокала вина – один с ведома Энди, другой с ведома Лии, но его не забирает. Появилась, так сказать, некоторая легкость, но ничего более. Он подумывает, не подойти ли к стойке бара за очередным стаканом.
Когда он отдыхает за столиком – новые туфли немного жмут, так что лучше поберечь ноги для ночной дискотеки, – к нему подсаживается тетя Лорен – интересуется, как он поживает и как проводит время. Она примерно ровесница Энди, пухленькая, еще привлекательная женщина с пышными волосами, любительница экстравагантно-полосатых колготок. В этот вечер она одета более традиционно: в нечто воздушное, персикового цвета.
– Дорогой, – вкрадчиво говорит она, слегка дотронувшись до его локтя. – Я тут прослышала о тебе и нашей Софи. – Она боязливо улыбается.
Прослышала? От кого же?
– Да? – говорит он.
– Тебе, наверное, очень тяжело, Олбан. По молодости такое всегда тяжело.
– Можно спросить, как ты узнала, тетя Лорен?
– Не беспокойся. – Тетя Лорен подмигнула. – Дальше меня это не пойдет. – Она склоняется ближе к нему. – И далеко не все знают, что я в курсе дела. – От нее пахнет табаком и духами. – Но от тебя я не скрываю.
– Понятно.
– А у вас это как было – по-настоящему?
– Да, – отвечает он. Ему не отделаться от чувства, что она сейчас влепит ему пощечину или разразится хохотом, но она сохраняет вполне серьезный вид, и он тоже продолжает вполне серьезно. – Это было по-настоящему.
– Как романтично, да? Правда?
– Ну, в общем… – Он смущенно потупился. – Это было… это было прекрасно, тетя Лорен.
Он поднимает на нее глаза, чувствуя себя совершенно беззащитным, уже приготовившись мужественно и стойко перенести любые насмешки или советы не быть дураком и выбросить из головы такое ребячество, глупое увлечение.
Вместо этого она затаила дыхание, прикрыв рукой намазанные персиковой помадой губы.
– Бедный, бедный мальчик. – Она качает головой, глаза поблескивают, и он опасается, как бы она не разрыдалась. – Ты любил ее, – стонет она, кивая сама себе.
– Да, конечно, – говорит он спокойно и сдержанно.
Она робко улыбается и начинает лохматить ему волосы. Он умудряется не дрогнуть.
– Ах! Ты ведь так молод! Бедный мой! Наши юные Ромео и Джульетта! Совсем еще дети, но дети в наши дни быстро взрослеют.
– По-моему, она сейчас в Испании, – говорит он, не придумав ничего лучше.
Тетя Лорен убирает руку из копны его волос. Наконец-то.
– Верно-верно, – произносит она. – Знаю. В Мадриде.
Знает? Не врет?
– А тебе известно, где именно? Я бы хотел ей написать, но Джеймс и Клара не передадут… – продолжает он.
– Послушай, Олбан, с меня взяли обещание тебе не говорить, уж ты прости. Но она жива-здорова, это точно.
– Я всего лишь хочу ей написать, тетя Лорен.
– Понимаю, дорогой, понимаю. Но адрес дать не могу. Да я его не знаю. Только так, приблизительно. Знаю, куда ее определили, но точного адреса у меня нет. (Он отметил для себя это «определили».) Она впадает в задумчивость. – Наверное, узнать-то несложно. Было бы желание. Я так считаю. – Она покусывает ноготь левого мизинца.
– А ты можешь узнать? – спрашивает он. Вдруг повезет?!
– Ну, – неуверенно тянет она.
– У меня к тебе просьба: не могла бы ты пересылать ей мои письма? – торопливо спрашивает он, поворачивается к ней и наклоняется поближе, чтобы не повышать голос. Вроде рядом никого нет, никто не подслушивает. Почти все танцуют. Громкая музыка заглушает разговоры, утаивая их от посторонних ушей. – Больше мне ничего не нужно – только переписываться. Поможешь? Ну пожалуйста, тетя Лорен.
С глубоким вздохом тетя Лорен расправляет плечи.
– Только ради тебя, Олбан, – соглашается она и кивает. – Раз ты так просишь. Ладно уж.
– О тетя…
– Нет, погоди. Дай мне слово, что не станешь подбивать ее на поступки, которых не одобрят родители. Склонять к побегу или еще что. Тут я вам не помощница. Так что поклянись.
– Мне бы только снова ее увидеть, поговорить.
– Возможно, у тебя что-нибудь и получится, но сперва поклянись.
– Даю слово, что не буду склонять ее к побегу.
– Ну тогда ладно.
– Спасибо, тетя Лорен. Это для меня очень важно.
– Вот и хорошо. Наш-то адрес у тебя есть?
– Конечно есть.
У него были адреса почти всех членов семейства: Энди и Лия неукоснительно рассылали благодарственные письма.
– Ну, что ж, тогда присылай мне свои весточки. Правда, не могу обещать, что она ответит. Понимаешь?
– Понимаю, тетя Лорен. Спасибо. Большое тебе спасибо.
– Ах ты, бедный мой. – Она стиснула в ладонях его лицо, еще раз обдав запахом табака и духов. – С тебя еще один танец, согласен?
– Конечно, тетя. – Широко улыбаясь, он встал и предложил ей руку.
На две порции: вскипятить чайник (примерно литровый). Затем в миске или другой посудине среднего размера разболтать два пакетика пюре быстрого приготовления. Лично я всегда беру «Суперпюре»: высыпаешь хлопья в миску и заливаешь кипятком, но, в принципе, годится любое порошковое пюре (только другие сорта нужно, наоборот, в воду засыпать, так что не лоханитесь, прочитайте сперва, чего там на пакете сказано). Добавить чуток масла или маргарина (если есть), по желанию примерно треть воды можно заменить молоком. Соль-перец – по вкусу: сыпануть прямо в порошок, прежде чем заливать водой, чтоб два раза не размешивать. Опять-таки для вкуса можно при размешивании добавить вустерский соус3838
Вустерский соус – традиционный кисло-сладкий, пикантный английский соус, приготавливаемый из уксуса, черной патоки, кукурузного сиропа, воды, соевого соуса с добавлением острого красного перца, анчоусов, различных сортов лука, чеснока и других ингредиентов. Непременный компонент салата «Цезарь» и коктейля «Кровавая Мэри».
[Закрыть] или кетчуп – пальчики оближешь.
На следующем этапе (если я, конечно, в цивильной кухне, а не на природе) добавляю банку фасоли – либо холодную, либо малек разогретую. Короче, добавляем фасоль. Самую обычную жестянку. Слегка перемешиваем. Дальше: берем стандартную банку рагу из баранины, разминаем – и туда же. Тут есть своя мулька: в банке сверху слой жира – некоторые плюхают прямо так, но я рекомендую жир снимать. Баранину разминаем вилкой как можно тщательнее, плотных комков не оставляем (по ходу удаляем жилы, хрящики и любые другие вкрапления, которые не разжевать, – кому охота потом в зубах ковыряться). Добавляем чатни,3939
Чатни – индийская пряная приправа.
[Закрыть] маринованный огурчик и еще какие-нибудь специи, с учетом личных пристрастий. Для украшения посыпаем тертым сыром (можно просто сверху побросать кусочки, если у кого фулюганы сперли терку, как, например, у меня). Ставим это дело в микру (естественно, в цивильной кухне – походных-то микроволновок покамест не изобрели!!!). Пара минут – и готово.
Сервируем. Все, что потребуется, – столовая или десертная ложка каждому едоку.
Да, чуть не забыл: название этого деликатеса – «рыгу». Так его наш Олбан окрестил, а если кому не нравится, его не колышет.
Приятного аппетита!
В конце концов он вывез этот груз на середину озера, предварительно замотав в коричневую упаковочную бумагу и перевязав старой грубой ворсистой бечевкой. Внутрь положил крупный булыжник и уже намеревался утопить в самом глубоком месте, но потом передумал. Развернул сверток, вытащил булыжник, бросил его за борт в темно-коричневую, почти черную воду и несколько мгновений наблюдал, как зыбкое бледное пятно исчезало в холодной глубине.
По берегам продолговатого озера возвышались зазеленевшие с приходом новой весны горы. Восточные пики освещались тонущим в озере солнцем, а западные склоны были уже темны. Кучка высоких облаков медленно плыла по небу, окрашиваясь в розовый цвет заката. Умеренные порывы западного ветра приносили с собой терпкий, соленый запах океана. Лодка колыхалась примерно на середине озера, невидимая с пристани и из верхнего ряда окон дома в Гарбадейле, незаметная ни с дороги, ни из окрестных деревень.
Избавившись от булыжника, он опять перевязал сверток и, держа его на вытянутой руке, облил горючим из канистры – так, чтобы смесь масла и бензина не попала на борт или на дно. Накренившаяся лодка запрыгала по волнам. Капли горючего упали в воду и почти мгновенно растеклись по поверхности, расцвечивая радугой дрожащую с подветренной стороны лодки рябь.
Немного масляно-бензиновой смеси попало на пальцы. Он вымыл в ледяной озерной воде сначала одну руку, потом другую, удерживая пропитанный пахучей жидкостью сверток за петлю бечевки. Только после этого он бросил пакет за борт, примерно в метре от лодки. Достал коробок с незадуваемыми спичками. Зажег одну, бросил. Ее подхватил и отнес ветер, она зашипела в воде поодаль от затонувшего на четверть свертка. Он попробовал еще раз, сделав поправку на ветер. Спичка ударилась о сверток и отлетела; он решил, что опять не вышло, и уже было приготовился чиркнуть еще одну, но увидел, как над пакетом вырос язычок пламени, сперва лениво-голубой, потом пожелтевший.
Пламя окрепло и разгорелось, быстро побежав по свертку. Ветер подгонял лодку к этому огненному рукотворному островку, пришлось оттолкнуть его веслом. Язычок пламени перекинулся на лопасть; он сунул весло в воду. Потом завел подвесной мотор, пару раз дернув шнур стартера, чтобы оживить маленький двухтактный двигатель. Он сел на банку, дал задний ход и отплыл на несколько метров, после чего переключился на холостые обороты и стал смотреть, как в воде горит огонь.
Горело хорошо; бумага и бечевка почернели, потом и вовсе исчезли, а пропитанное бензином пальто, оказавшись на свободе, раскрылось, как темный, пылающий цветок. Старый прорезиненный плащ горел еще лучше; занявшаяся от горящего бензина пропитка поддерживала пламя до тех пор, пока вся зеленовато-коричневая поверхность не вспыхнула ярко и неистово, отражаясь в мелкой ряби и горячо дыша ему в лицо.
Он подождал, пока не догорело, проводил глазами редкие серые лоскуты, на которых кое-где еще плясали крошечные язычки пламени, потом нажал на газ, развернул лодку и промчался прямо по клочкам пальто, которое надела его мать в день самоубийства. Ему было не понять, по какой странной прихоти или изощренной злонамеренности они сняли с ее поднятого из глубин тела это пальто и оставили висеть в гардеробной – ненужное, ничье, вечное привидение в получеловеческом обличье; смотреть на это было выше его сил. Он увидел его в прошлом году, когда приехал сюда с родителями, и не поверил своим глазам. В нынешнем году он приехал один – и опять подумал, что ему мерещится.
Он кинулся к Нилу Макбрайду, но управляющий и слушать не стал – дело-то семейное. Пришлось обратиться к бабушке Уин, но та настояла, чтобы пальто осталось на вешалке, и дала понять, что так заведено еще Бертом, ее покойным мужем. Это было его любимое пальто, потом его по очереди носили мальчики, и оно будет висеть здесь всегда в память о Берте, равно как и в память об Ирэн.
Это было уму непостижимо. И тогда, и теперь. Он заехал в Гарбадейл во время мотопробега по Северошотландскому нагорью, забрал пальто, обернул его вокруг найденного на берегу камня, взял лодку и в сгущавшихся сумерках, скрытый от посторонних глаз, сжег этот проклятый саван. Его мать. Его решение. Кто сам испытал скорбь, тот, возможно, содрогнется, но что сделано, то сделано.
На поверхности еще держались промокшие недогоревшие лоскуты. Он проехался по ним днищем раз, другой, пока они не исчезли без следа, направил нос лодки на северо-запад, к дому, дал полный газ и откинулся назад, тяжело дыша, подставляя мокрые от слез щеки встречному ветру.
– Обдолбан!
– Эй, крутой чувак, шоб меня, видок у тебя отпадный! Твою мать, зашибись, вы гляньте на него! Твою ж мать!
– Громила Ол! Как поживаешь?
– Всем привет.
Он вернулся в Перт, в прежнюю квартиру Танго: здесь все как было; дверь, пострадавшую от встречи с полицейским тараном, присобачили на место; городской совет, как видно, сменил гнев на милость, счета за коммунальные услуги и жилплощадь оплачены, жизнь, можно сказать, бьет ключом.
– Присаживайся, Ол, падай сюда. Шон, бампер-то подвинь. Вот. Ну, крутой чувак, что слышно?
– Да все путем. Вы-то как?
Обмен любезностями завершен. В гостиной не протолкнуться, дым коромыслом, на журнальном столике бутылки, жестянки, пепельницы и кружки. Олбан знаком с шестью из восьмерых присутствующих и смутно припоминает двух других, включая крупную даму с подбитым глазом. В коридоре визжат дети.
– А я как раз думаю: надо бы «каку» сварганить на всю компашку, – сообщает Танго. – Верб – вот он тут – очень кстати приволок пару банок индийского супа. Ты будешь?
Олбан широко улыбается:
– От деликатеса никогда не откажусь, особенно с индийским супом; но с меня приходится – я думал карри на всех заказать.
– А ты, видать, нынче в шоколаде, Ол?
– Как фундук.
– Как кто? – переспрашивает Шон.
– Ну, значит, карри.
Решено заказать с доставкой – кое-кому лениво выползать из дому. Сделали солидный заказ по телефону. Ол помогает на кухне заваривать чай, перешагивая через знакомых собак и двоих неопознанных детей, которые играют в догонялки и вопят во все горло.
– Рад тя видеть, Ол.
– И я, Танго.
– Ол, ты уж прости, но комната твоя занята. Понимаешь, у толстухи Мифти проблемы с мужиком…
– Не парься, Танго, я в гостинице остановился. – Он заглядывает в холодильник. – Молока-то нет. Сгоняю в магазин.
– Ах ты гаденыш! – вскидывается Танго, давая пинка пробегающему мальчишке. – Опять молоко в сральник вылил?
Дети с визгом бросаются прочь.
– Танго, – спрашивает Олбан, вытирая руки полотенцем, – вроде ты говорил, что-то из моего барахла вернулось?
– Ага, я ж сказал по телефону: чудеса в решете, нах. Сам погляди. В стенном шкафу. – Как только открывается дверца стенного шкафа в прихожей, на пол вываливается большой черный пластиковый мешок для мусора. – Рюкзачина твой, конечно, с концами – я ж говорил, тот коп на него глаз положил, но шмотки почти все отдали.
Олбан бегло обследует содержимое.
– И на том спасибо. Пусть пока здесь полежит, я потом это в гостиницу заберу.
– Не забудь.
– Ни-ни.
Из ресторана приносят заказ, все наедаются до отвала, немного даже остается на завтра. Танго относит детям гамбургеры и чипсы. Баночное пиво принято на ура, водки хоть залейся, по кругу идут косячки. Диди признается, что вообще-то не слишком обожает «рыгу» в исполнении Танго. Танго уязвлен:
– Это ж мое фирменное блюдо!
Тут разгорается жаркая дискуссия вокруг сравнительных достоинств «Суперпюре» и пюре «Мистер Картофель»; второе, по общему мнению, – несмотря на громогласные протесты Танго, – куда как предпочтительнее, поскольку форма упаковки дает оптимальные возможности для размещения пакета на себе, любимом, при выходе из ближайшего супермаркета без урегулирования финансовых аспектов вышеозначенного приобретения. Водка выпита, косячки забиты по новой. Олбан не злоупотребляет и часов в одиннадцать уже собирается уходить, невзирая на дружные уговоры остаться.
Танго идет проводить его до дверей. Из шкафа извлекается черный мешок с вещами.
– Стало быть, отчаливаешь, Ол? – негромко спрашивает Танго.
Олбан встречается с ним взглядом. В глазах Танго будто бы отражается нечто, увиденное в глазах Олбана.
– Ага, до поры до времени, – отвечает Олбан, закручивая горловину мешка, чтобы удобнее было нести. – Завтра в Глазго, через пару дней на север – у нас семейная тусовка. А там видно будет.
Танго протягивает руку:
– Счастливо, старик. Ты там поаккуратней.
– Да все путем. Ты тоже поаккуратней. Не пропадай.
– Это ты мне? – ухмыляется Танго.
– Нет, серьезно. Хочу мобилу купить. Может, прямо завтра. Как только, так сразу и позвоню.
– Давай, Громила, звони.
– Ну, бывай, Танго, спасибо за все.
