Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Вот холера! Он – умелый организатор, имеет опыт управления персоналом, что подтверждено многочисленными сертификатами, не говоря уже об уважении коллег и подчиненных. Наладил сбыт готовой продукции, обладает даром убеждения. Почему же он не может достучаться до этого парня, который должен быть ему ближе многих?

– Слушай, Олбан, я еще могу понять… Нет, на самом деле не могу понять, – (хоть волосы на себе рви!), – но думаю, мне просто следует принять твое отношение к семье и к фирме, а об этом, в частности, я и собирался с тобой поговорить.

Олбан поворачивается к нему:

– Может, для начала выпьем?

– Как скажешь. Ладно, давай.

Бар обнаруживается совсем близко, в холле небольшой гостиницы, расположенной в стиснутом со всех сторон центре города. Олбан твердит, что должен проставиться: заказывает себе пинту IPA,<sup>33
  IРА (India Pale Ale) – сорт крепкого английского пива с повышенным содержанием хмеля.


[Закрыть]</sup> а Филдингу – минералку. Еще рано, в баре ни души, здесь царит полумрак, с прошлой ночи пахнет табачным дымом и пролитым пивом.

Заглотив примерно четверть кружки, Олбан причмокивает.

– Итак, зачем ты меня разыскивал, Филдинг? – спрашивает он. – Конкретно.

– Если честно, меня попросили.

– Кто же?

– Бабуля.

– Мать честная, неужели старая карга до сих пор в здравом уме и трезвой памяти? – Ол качает головой и делает еще глоток.

– Ол, я тебя умоляю.

Бабуля – бабушка Уинифред – это столп рода Уопулдов, глава семьи, старейшина клана. А в том, что касается права голоса, – самое влиятельное лицо среди членов правления семейной фирмы. Она не лишена недостатков – а кто их лишен в ее-то годы? – и может быть язвительной, привередливой, а иногда и несправедливой, но при ней и фирма, и семья пережили как трудные времена, так и периоды расцвета; многие, Филдинг в том числе, питают к ней теплые чувства. Бабушка очень стара, и каждый, невзирая на ее решимость и волевые качества, стремится ее защитить, поэтому такие выпады всегда неприятны. Филдинг всем своим видом показывает горечь.

Ол хмурится:

– Да ты никак обиделся?

– Что-что?

– И все-таки, как ты узнал, что я подался в Уэльс?

– Обратился к твоей девушке… к подруге, ну, ты понимаешь, из Глазго. Как ее?..

– К ВГ, что ли?

– Причем тут КВД?

– Вэ-Гэ. Ее инициалы.

– Я понял. А звать-то как? Экзотическое имя, если не ошибаюсь?

– Верушка Грэф.

– Точно, Веруууушка. Она самая.

– Ну ясно.

Тут Филдинг, надо сказать, получает выигрыш по времени.

– Вы сейчас вместе? – спрашивает он.

Олбан усмехается, но без особой радости:

– Филдинг, слышу в твоем голосе уважение и легкое сомнение, но нет, мы не «вместе». Иногда встречаемся. От случая к случаю можем перепихнуться. Не думай, что я у нее единственный.

– Ага, понятно. Так или иначе, она сказала, что последний твой точный адрес, по ее сведениям, именно в этом Ллангуриге.

– Мило с ее стороны.

– Еле уболтал.

– Она знает, что я не терплю вторжений в личную жизнь.

– Ну, честь ей и хвала. На самом деле, ее тоже пришлось поискать. Прочесал весь университет. Вы с ней случайно не сектанты? Принципиально не пользуетесь мобильниками? Что за чертовщина?

– Не хочу, чтобы мной помыкали, Филдинг. А ВГ… Ей попросту бывает необходимо отключиться.

– Она и в самом деле соображает?

– Что значит «соображает»? В смысле не робот? Или что?

– Кончай прикалываться! Как будто не понимаешь. Она правда обалденно крутой математик?

Ол пожимает плечами.

– Все может быть. На математическом факультете Университета Глазго полагают, что так оно и есть. И куча научных журналов придерживается того же мнения.

– Выходит, она действительно профессор?

– Выходит, так. Но сам я, конечно, не наблюдал присуждение звания или как там происходит посвящение в научную элиту.

– Не больно-то она смахивает на профессора.

– Еще бы – блондинка с «ирокезом» на голове.

– Нет, брюнетка.

– Опять? – Ол качает головой, делая глоток. – Она натуральная блондинка.

– Чокнутая, что ли?

– Малость с приветом. Однажды покрасилась в серо-бурый, просто ради интереса.

– А в чем интерес-то?

– Откуда я знаю?

– Ладно. Проехали.

– Проехали.

– Так вот, Бабуля меня просила с тобой кое-что перетереть. Тут наклевывается одна тема. Тебя тоже касается. Возможно, ты даже захочешь вписаться.

Мобильник Филдинга снова вибрирует, но остается без внимания.

– В самом деле? – скептически переспрашивает Ол.

– В самом деле, и думаю, ты согласишься, когда услышишь…

– Разговор надолго?

– Минут этак на несколько.

– Тогда подожди. Схожу отолью. – Олбан встает, осушая кружку, идет к выходу, но потом спохватывается. – Не возьмешь мне еще кружечку?

– Хорошо-хорошо.

Олбан направлялся в мужскую комнату гостиницы «Салютейшн», вздыхая и поглаживая бороду. Улыбнулся пробегавшей мимо официантке, отыскал туалет, на мгновенье помедлил у писсуаров, но потом заперся в кабинке. Садиться не имело смысла – в сортир он пришел не по нужде. Он вытащил из кармана письмо и бочком опустился на крышку унитаза. Щурясь в тусклом свете, пробежал глазами обе стороны плотно исписанного листка. Один раз прочел все подряд, вернулся к началу и перечитал пару мест. После этого уставился в никуда.

Немного погодя он тряхнул головой, словно отгоняя сон, встал, сунул письмо обратно в карман и отпер дверь. Перед уходом зачем-то спустил воду, после чего вымыл руки.

На лице Филдинга, который как раз убирал мобильник, отразилось облегчение, а потом некоторая досада; видно, он беспокоился, не улизнул ли от него двоюродный братец. Но, по крайней мере, на стойке возвышалась еще одна пинта IPA.

– Так вот, у меня для тебя несколько новостей, – объявляет Филдинг, как только Ол принимается за новую кружку. – Во-первых, Бабуля подумывает – то есть уже решила, дело завертелось – продать Гарбадейл.

– Что-что?

– Да, это так. Сам посуди. Ей скоро восемьдесят, и за последний год у нас было много оснований опасаться за ее здоровье; кое-кто стал ее убеждать временно перебраться в такой район, где будет приличная больница. А так ближайшая-то… мм… в Инвернессе, а до нее часа два пилить.

– Ближайшая – в Рейгморе.

– Вот-вот, точно. В любом случае путь не близкий, и это только в одну сторону, а кто ее повезет? «Скорая» будет тащиться туда-обратно вдвое дольше. Есть, конечно, вертолет, но мало ли что. Когда у нее в очередной раз случился сердечный приступ…

– Сердечный приступ? – В голосе Ола прорезалось удивление.

– Мерцательная аритмия или что-то вроде того. Даже обморок был. Она в марте слегла, так что ты, наверное, не в курсе.

– Ни сном ни духом. Это серьезно?

– Видимо, да. Короче, это, похоже, убедило ее переехать наконец из своего захолустья. Пока она рассматривает только Инвернесс, ну, может быть, Глазго или Эдинбург, но, думаю, мы сможем ей внушить, что в Лондоне, поближе к Харли-стрит, будет надежнее.

– Но ведь ей врачи, видимо, не отвели каких-нибудь два месяца?

– Боже упаси, конечно нет. До этого не дошло. Она до ста лет проживет, если будет себя беречь или доверит это нам.

– Ты этим не особенно убит? – спрашивает Ол, лукаво поглядывая на брата.

– Ол, прекрати. – Филдинг делает маленький глоток минералки. – Это еще не все. Дело в том… Ох, чуть не забыл! В следующем месяце ты приглашен на бабушкин юбилей.

Он роется в другом кармане пиджака, вынимает именное приглашение и передает Олу. Тот смотрит на конверт с таким ужасом, словно внутри бомба или по меньшей мере бацилла сибирской язвы. Не распечатывая, он опускает приглашение в карман своей потрепанной дорожной куртки.

– На этой неделе поместье выставят на продажу, – продолжает Филдинг, – хотя до и после торжеств его на пару дней закроют для покупателей. Нам предоставляется последняя возможность побывать в этих местах. В смысле погостить.

– Не, я пас. – Ол делает глоток. – Но все равно спасибо. Если руки не дойдут ответить на письмо, передай мои извинения.

– Это не все.

– Как, еще что-то?

– Осталось самое главное. Стал бы я колесить по всей Британии только ради того, чтобы вручить тебе приглашение. Дело в том, что это не просто семейное торжество. В смысле торжество тоже будет, но в эти же дни произойдет и кое-что другое. Об этом мне и надо с тобой переговорить.

– Разговор-то долгий? Мне снова бежать в сортир?

– Сделай одолжение, потерпи.

– Шучу-шучу.

– Это касается корпорации «Спрейнт».

– Неужели? Вот радость-то!

– В общем, они хотят нас купить.

На полпути к губам кружка Ола на мгновение замирает. Наконец-то – хоть какая-то реакция. Человек удивлен. Даже поражен, не побоялся бы сказать Филдинг.

– Доперли, значит, – говорит Олбан и делает глоток, изображая непринужденность.

Вот теперь лед тронулся.

– На сто процентов, – поддакивает Филдинг. – Покупают с потрохами. Пару человек, видимо, оставят в качестве консультантов. Есть такая вероятность. В обмен на акции и наличные. В основном на акции. Название, конечно, сохранят. Оно денег стоит.

Ол некоторое время молча кивает, скрестив руки на груди. Пристально разглядывает свою обувь – тяжелые желтые ботинки с разномастными шнурками. Потом переводит взгляд на Филдинга и пожимает плечами:

– У тебя все?

– Теперь о праздновании. Накануне юбилея семья, фирма, устраивает в Гарбадейл-хаусе чрезвычайное общее собрание. – Еще один глоточек минералки. – Съедутся почти все.

– Хм… – кивает Ол, продолжая изучать ботинки. Таращит глаза.

– Думаю, ты тоже появишься, хотя бы ради этого, – говорит Филдинг. – Собрание – в субботу. Восьмого октября. Бабушкин юбилей – на следующий день.

– Понятно.

– Как я уже сказал, наши собираются почти в полном составе. Съезжаются со всего света. – Филдинг делает паузу. – Жаль, если тебя не будет, Ол. Честное слово.

Олбан кивает, оценивает взглядом пиво, залпом осушает пинту и встает, натягивая куртку.

– Продолжим наш поход?

– Давай.

Они идут по набережной до того места, где движение оканчивается и через реку перекинут железнодорожный мост. К нему сбоку притулился пешеходный мостик, по которому они и поднимаются.

– Итак, каково твое мнение? – спрашивает Олбана Филдинг.

– По поводу юбилея? Или военного совета? Или поглощения? Или грядущей встречи нашего большого и дружного клана?

– Вообще.

Некоторое время Ол целеустремленно шагает вперед, затем замедляет шаг и останавливается у середины пешеходного моста. Он поворачивается к перилам и смотрит вниз на воду, тихо протекающую под мостом. Ее поверхность, прозрачно-коричневая, как дымчатое стекло, нервно поблескивает в лучах солнца. Филдинг тоже облокачивается на перила.

Олбан медленно качает головой, а легкий бриз развевает его светло-русые космы.

– Я не впишусь. Уж извини.

Филдинг хочет что-то сказать, и в иных обстоятельствах он за словом в карман не лезет, но иногда просто необходимо давать людям возможность заполнять их собственные паузы.

Ол несколько раз глубоко вздыхает и смотрит вверх по течению, туда, где река пропадает из виду.

– Когда-то я почувствовал, что закован… связан по рукам и ногам этой семьей. У меня созрела дурацкая мысль: а что, если свалить куда подальше на один год и один день? Чтобы освободиться или хотя бы примириться… к обоюдной радости. – Он бросает быстрый взгляд на двоюродного брата. – Следишь за мыслью? Как при рабовладельческом строе. Если рабу удавалось сбежать от хозяина и не быть пойманным один год и один день, он становился свободным человеком.

– Да, что-то такое слышал.

Ол усмехается.

– Все равно, идея небогатая. Сначала – желанный год передышки. Потом вернуться, сесть в свое законное кресло, а в один прекрасный день почувствовать, что тебя от этого уже рвет. Думал я, думал – и решил слинять, потому что одного года и одного дня будет мало, и прежде было мало. В рассуждении нашей семейки, этого недостаточно.

Он оборачивается с едва заметной улыбкой. Но это дело известное: если пауза у собеседника затягивается – хочешь не хочешь, а заполняй ее сам.

– Как по-твоему, – спрашивает его Филдинг, – когда же надо возвращаться, чтобы было достаточно?

Ол пожимает плечами:

– Полагаю, где-то между «своевременно» и «никогда».

Помолчав, Филдинг говорит:

– Слушай, помнится, ты взбрыкнул из-за того, что мы продали четверть пакета акций «Спрейнту».

Никакой реакции.

– Конечно, из этого сделали целую историю, – продолжает Филдинг. – Семейное предание о том, как ты не согласился с продажей двадцати пяти процентов и бежал с корабля. В девяносто девятом. Скажи, это правда?

– В общем и целом, да, – говорит Ол. – Ну, до некоторой степени.

– Слушай, если ты все еще против, то… – Филдинг запинается. – Ведь так?

– Что «так»? – переспрашивает Олбан. – Что я по-прежнему отказываюсь признавать американскую компанию «Спрейнт инкорпорейтед» и все ее аферы?

– Да.

Ол качает головой.

– Меня не колышет эта возня, Филдинг. Не вижу разницы. Что те акционеры, что эти. – Он делает круговое движение одной рукой, потом другой.

– Черт побери, – говорит Филдинг, опираясь на металлические перила. – Скажу честно, Ол. Некоторые из нас типа надеялись, что ты возглавишь оппозицию против сделки.

Олбан оглядывается с изумленным видом:

– Разве у нас есть оппозиция? – Он делает паузу и, кажется, раздумывает. – Уж не алчность ли нами движет? – Отводит глаза. – Этому потакать не следует.

– Конечно, оппозиция есть, – втолковывает ему Филдинг, стараясь не замечать явного сарказма. – Речь идет о нашей фирме и нашей семье, Ол. На доске начертана наша фамилия. Этой игрой торговали четыре поколения нашей семьи. Мы продолжаем их дело, наш бизнес – это мы сами. Вот в чем соль, разве непонятно? До наших это вдруг дошло именно сейчас, когда «Спрейнт» получил двадцать пять процентов. Дело-то не в деньгах. Конечно, деньги – это хорошо, но – черт побери – мы и так в шоколаде. Если продадим весь пакет, можно будет срубить еще денег, но мы сразу сделаемся такими, как все.

– Не скажи!

– Хорошо, допустим, как все состоятельные люди.

– Горе-то какое.

– Ол, кончай стебаться! Я думал, хотя бы это тебя зацепит. Тебе что, совсем все равно? Все по барабану?

– Не догоняешь, братан.

– Черт.

Так они и стоят, облокотившись на перила и глядя вверх по течению. В сторону города с лязгом и колесным скрежетом ползет пассажирский поезд. Вблизи он кажется высоченным, этакий хеви-метал. Из окна машет ручкой ребенок, и Филдинг машет ему в ответ, а затем снова облокачивается на парапет рядом с Олом. Повисает очередная пауза.

– Ты всерьез пытаешься меня убедить, – говорит наконец Ол, – что есть еще шанс остановить продажу?

Филдинг делает постную мину, чтобы Ол, неожиданно повернувшись к нему, не заметил его ликования.

– Да, – сказал, как припечатал.

– Сколько человек… нет, скажи лучше, как распределились голоса?

– Точно не знаю. Никто не раскрывает карты. «Спрейнту» достаточно прибрать к рукам всего двадцать шесть процентов оставшихся у нас акций, чтобы завладеть контрольным…

– Нет, нужно две трети оставшихся…

– Ты меня понял.

– Вроде понял. Их удовлетворит контрольный пакет или им нужно полное право собственности?

– Они говорят, что, возможно, остановятся на контрольном пакете, но на самом-то деле хотят сорвать куш.

– Возможно, остановятся на контрольном пакете?

– Им надо обдумать этот вопрос. Они, по их собственным словам, абсолютно уверены, что мы примем их предложение, а потому даже не удосужились продумать, как поступят в случае нашего отказа.

Ол фыркает:

– Ну-ну. А ведь нашу семейку голыми руками не возьмешь. Если упрутся – будут насмерть стоять.

– Это точно.

В задумчивости Ол поглаживает бороду.

– Разве тут не действует правило насчет девяноста двух процентов?

– Действует. На самом деле они и собираются купить девяносто два процента, чтобы иметь право потребовать обязательной продажи остальных акций.

– Так-так… – Олбан поворачивается к брату. – И кто же вознамерился им помешать? – Кажется, он хочет посмотреть в глаза Филдингу. – Помнится, шесть лет назад ты ратовал за продажу.

– Да, было дело, – виновато признает Филдинг. – Тогда мне показалось, что момент выбран удачно. Возможно, я и сейчас стоял бы на своем, да только ситуация изменилась. Тогда нам был нужен приток денежных средств. То есть я понимаю – понимал – и твою точку зрения, однако нам требовались инвестиции, с этим не поспоришь. Но это дело прошлое. Теперь все иначе. Нет никакой необходимости продавать «Спрейнту» что бы то ни было. Мы можем и дальше существовать как… в общем-то… семейная фирма. А «Спрейнт» хорошо бы держать под рукой как надежного, даже активного партнера; мы не станем возражать, если они продадут акции третьей стороне, а то и сами запросто возьмем ссуду в банке, чтобы выкупить их обратно. – Филдинг ждет, что в этом месте Ол снова повернется к нему, но этого не происходит. – Я серьезно, – говорит ему Филдинг. – Это хороший шанс. Репутация у нас неплохая. Даже, можно сказать, отличная. Кэт уже… То есть тетя Кэт, теперь она финансовый директор. Ты, наверное, не знал?

– Знал, – вполголоса отвечает Ол.

– Короче, она неофициально навела справки в паре банков, и они типа готовы пойти нам навстречу. Готовы нас поддержать. По-моему, они считают, что нам стоит вписаться.

Филдинг дает Олбану время это обдумать.

– Так вот, слушай, Ол, среди наших есть человека два-три, которые могут дать слабину. Они мечутся между «за» и «против». Понимают, что, в принципе, «Спрейнт» предлагает неплохую сделку. Продажа фирмы была бы здравым деловым решением. Это факт. Ладно. С другой стороны, на продажу выставлена их участь, их семья, их репутация. Они прекрасно знают, что почем, в том смысле, что деньги – это еще не все: куда дороже возможность стоять у руля. Думаю, все зависит от того, насколько высоко мы ценим нашу семью. Все вместе и каждый в отдельности. – Филдингу кажется, что брат кивает. – Так вот, некоторые хотят по крайней мере побороться со «Спрейнтом». И ты мог бы помочь, Ол. Есть люди – черт, да взять хотя бы моего отца, – которые к тебе прислушаются. А Верил? Двоюродная бабушка Верил? Она всегда питала к тебе слабость, разве не так? Ее тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– А старуха что себе думает?

– Бабуля?

– Да-да. На чьей она стороне?

– Она ведь меня и откомандировала. Это была ее идея. Ну, наша с ней общая.

Олбан в упор смотрит на брата.

– Она против поглощения?

– Категорически, – говорит ему Филдинг.

– А в прошлый раз, когда продали двадцать пять процентов, обеими руками голосовала «за».

– Сколько можно повторять? Не сравнивай. В прошлый раз речь шла о том, чтобы компания осталась на плаву. В этот раз речь о том, чтобы компания не уплыла.

– Не въезжаю. Что в лоб, что по лбу.

– Господи, Ол, все ты прекрасно понимаешь. Без вливаний «Спрейнта» мы бы разорились, потому и взяли у них деньги – чтобы выжить. Теперь они хотят наложить лапу на весь бизнес, сохранив только вывеску, – компании больше не будет. Мы ведем борьбу за выживание. Слушай, ты можешь реально помочь. Было бы желание. Я серьезно. К тебе прислушиваются. Просто вернись и потолкуй с кем надо.

Филдинг делает паузу.

– А почему так внезапно?

Прищурившись, Ол оборачивается, и Филдинг понимает, что цель близка.

– Что «внезапно»? – не понимает Филдинг.

– Почему именно сейчас «Спрейнт» так оживился? Что изменилось, что на горизонте?

– Ну, с нашей точки зрения, причина в том, что «Империя!» лидирует на рынке компьютерных игр и игровых приставок, а «Спрейнт» сейчас подбирает название для своей новой машины, NG. Слыхал?

– Нет.

– NG, «Next Generation», продолжение V-Ex. Выйдет в начале следующего года. Ей вторая «сони-плейстейшн» и «икс-бокс триста шестьдесят» в подметки не годятся. Процессор мощнее и быстрее, чем у новейших компов. Несколько процессоров – три, не побоюсь сказать, плюс лучшая видеокарта на рынке, предназначенная специально для игр. Жесткий диск минимум на восемьдесят гигов, с поддержкой технологии HD. Встроенная широкополосная сеть.

Олбан смеется над горячностью брата.

– Да ты влюбился, как я погляжу.

Филдинг тоже смеется в ответ.

– Обалденно крутая машина. Станет ведущей на игровом рынке в ближайшие пять лет.

– Ну уж!

– Нет, серьезно.

– Софт и игры уже готовы?

– О том и речь. Мы подозреваем, что «Империя!» и ее производные занимают значительное место в их перспективных планах. Одну из версий даже могут приурочить к первому выпуску машины.

– Могут?

– По всей видимости, так и будет.

– Вижу, тебя держат в полном курсе.

– А что такого, мы же партнеры, а не сиамские близнецы.

Ол снова отворачивается, но на этот раз погружается в раздумья.

– Так-так-так, – бубнит он себе под нос. Далее следует на удивление затяжная пауза. – Хочешь остановить этого прожорливого молоха?

– Да, и мы его остановим, – говорит ему Филдинг. – Если нам поверят. Перед чрезвычайным собранием в Гарбадейле надо обработать всех и каждого, но время есть. Уложимся. Естественно, нам самим тоже нужно появиться в Гарбадейле, но и до этого дел будет по горло. Олбан, это займет от силы пару недель – и все. Расходы, ясное дело, беру на себя. – Филдинг делает паузу. Слушает, как бурлит река. – Что скажешь?

Олбан качает головой. И ничего не говорит.

– Черт побери, – не выдерживает Филдинг, – неужели лесоповал – такое дьявольски увлекательное занятие, что захватило тебя с головой?

Олбан смеется.

– Да нет, – говорит он, снова запуская пальцы в шевелюру. – Я все равно ушел по инвалидности.

– Что?

Е-мое, думает Филдинг, неужели я что-то упустил? Ол оттяпал себе палец на руке или на ноге или кое-что похуже? Куска мизинца он лишился давно, когда только-только завербовался, но, может, он еще что-то потерял?

– Видишь эти пальцы? – говорит Ол, выставляя указательные и средние пальцы обеих рук.

Филдинг кивает:

– Вроде полный комплект.

Ол тоже вглядывается:

– Пальцы-то белые.

– Ну и что?

– Виброболезнь называется. Лепила объяснял. Кровеносные сосуды разрушает, что ли. Когда долго старой бензопилой орудуешь, такое случается. В принципе, болезнь может годами не проявляться, но такой уж я чувствительный.

– Хреново. Болит?

– Нет. – Он шевелит пальцами перед собой, изучая их по отдельности. – Чувствительность ослаблена, зимой переохлаждаться нельзя, но жить буду.

– Так ты сейчас не у дел?

– Ага.

– Они что, не могли подыскать тебе какую-нибудь непыльную работенку?

Ол улыбается:

– Валить деревья – это кайф. Ну, хотели меня посадить на тягач – стволы оттаскивать, кору обдирать, складировать и прочее, но такая работа не по мне.

– В таком случае… – Филдинг поднимает обе руки. – Не вижу препятствий…

Он умолкает, а Ол снова поворачивается и смотрит вверх по течению.

Под ними нескончаемо течет вода.

– Слушай, – говорит Филдинг, – навести хотя бы Берил и Дорис. Сущая ерунда, братишка, это же в Глазго, а не где-нибудь. – Если честно, мысль о встрече с двоюродными бабками повергает Филдинга в ужас. Но об этом лучше помалкивать. – Они будут тебе рады, – говорит он Олбану, и вполне вероятно, что это правда. – Чего тянуть, прямо сегодня и махнем.

Молчание. Потом Ол говорит:

– Возможно. Не знаю.

Господи, думает Филдинг, откуда такая подавленность, угнетенность? Ладно, это лучше, чем ничего, говорит он себе.

Через некоторое время Ол уточняет:

– Говоришь, в Гарбадейл съедется чуть ли не вся родня?

– А куда они денутся? Бабушка имеет право – то есть совет директоров имеет право, но это по сути одно и то же – использовать голос каждого из отсутствующих. Действенная мера.

– Так-так. – Ол глубоко вздыхает. – А из Штатов кто-нибудь будет?

– О, целая туча.

Плечи Ола трясутся – то ли его разбирает смех, то ли что-то еще.

– Мы оба недоговариваем, Филдинг. Нам ли не знать, что…

На этот раз умолкает Ол. Прочистив горло, Филдинг сообщает:

– Как я понимаю, Софи точно собирается приехать. Кузина Софи. Она приняла приглашение на юбилей и обещала присутствовать на собрании. Думаю, мы ее увидим. – Пауза. – Хотя, конечно…

До Филдинга вдруг доходит, что это лишнее – он, того и гляди, провалит дело; надо держать язык за зубами.

Олбан, сцепив пальцы, вытягивает лежащие на перилах руки вперед и опускает голову на этот треугольник, словно изучает стремительно бегущую под ним реку.

Или молится.

Потом поднимает голову и оборачивается с улыбкой на лице:

– Ты созрел для обеда?

– Давно, – говорит Филдинг.

И они поворачивают назад, к центру.

– Боже мой! Ты цел?

Ему пришлось долго собираться с силами, чтобы прохрипеть:

– Не совсем.

Он еще плотнее сжался в комок, хотя понимал, что от этого легче не станет.

Такой дикой боли он еще не знал. Она возникала в паху, а потом зловещими черными змеями расползалась во все стороны, впиваясь в каждую клетку тела, от макушки до пят. Боль зашкаливала, унося его в другие пределы, где царили неодолимая тошнота и ледяная безнадежность. Но облегчения-то при этом не было. За все пятнадцать лет своей жизни Олбан не испытывал ничего похожего. И надеялся, что повторения не будет.

– Господи, ужас какой.

Девушка сорвала с головы черную шапочку для верховой езды и бросила на мощенную кирпичом дорожку. Опустившись рядом с ним на колени, она в нерешительности помедлила, а потом опустила руку ему на плечо и осторожно сжала пальцы. У него вырывались не то хрипы, не то бульканье. Она огляделась, но в обнесенном стеной огороде никого не было. У нее мелькнула мысль, что надо бежать к дому и звать на помощь. А вдруг с ним что-нибудь случится? Вначале она заподозрила, что он придуривается: рухнул как подкошенный и свернулся клубком. Теперь до нее стало доходить, насколько нестерпимы его мучения.

Завитушка фыркнула и, пятясь к ним крупом вперед, снова дернула задней ногой. Господи, только бы она его не лягнула еще раз. Да и сама хозяйка могла запросто получить копытом. Девушка поцокала языком, выпрямилась, подзывая крупную каурую лошадь, и от греха подальше отвела ее к морковным грядкам, где зеленела сочная ботва. А сама вернулась к парню, который лежал на кирпичной дорожке и корчился от боли. Прикусив губу, она легко погладила его по голове. У него были вьющиеся русые волосы.

– Это шпат, – выговорила она, не найдя ничего лучше.

Он издал нечленораздельный звук, который при желании можно было истолковать как переспрос: «Что?»

– Когда лошадь резко, судорожно вскидывает заднюю ногу, – объяснила она, – это называется шпат.

Жалобно закряхтев, он попытался вытянуться, но только охнул и снова свернулся клубком.

– Ну спасибо. – Казалось, ему не под силу разжать зубы. – Буду знать. – Он перевел дыхание. – Я-то думал, это называется… удар копытом.

– Вообще-то, очень похоже. Мне жутко неприятно, что так вышло. Наверное, боль нестерпимая, да?

Он едва заметно кивнул:

– Типа того.

– Завитушка впервые такое выкинула.

– Кто-кто?

– Завитушка. Впервые такое выкинула. Раньше никогда не лягалась.

– Надо же. – Слова получались отрывистыми, словно рублеными.

– Честное слово. Но в принципе, к лошадям нельзя подходить сзади, особенно к чужим.

– Угу. Но в принципе… – подхватил он, – с лошадьми… – еще один судорожный вдох, как стон, – в огород тоже нельзя. Особенно в чужой.

– Это верно. Извини.

– Ты, случайно, не глухая?

– А? Нет, что ты. Я просто плеер слушала.

– Можно узнать… – он сдавленно глотнул воздуха, – …что именно?

– Да так, «Вот это музыка»<sup>44
  «Вот это музыка» («Now That's What I Call Music») – ежегодные сборники хитов, выпускаются фирмой «Полиграм» с 1983 г.


[Закрыть]</sup> и еще там.

– Оно и видно.

Она снова прикусила губу. Вся ее вина заключалась в том, что к концу верховой прогулки, после осмотра поместья и береговой линии, ей приспичило свернуть в этот обнесенный стеной запущенный огород. Вернувшись из Испании, она не могла дождаться, когда можно будет вывести из стойла Завитушку и вскочить в седло. Она еще раз погладила мальчишку по голове. Волосы были очень мягкими. У нее почти не оставалось сомнений, кто он такой.

– Схожу за подмогой. Принести чего-нибудь?

– Не знаю. Лед захвати.

Он повернул голову, и только теперь она смогла как следует его разглядеть. Конечно, лицо искажено страданием, но, как можно заключить, в нормальной кондиции он наверняка недурен собой. Прекрасные карие глаза, цветом как масть Завитушки. Выглядит лет на шестнадцать – на год-полтора старше ее самой. Чем-то напоминает Ника Роудса из Duran Duran. По собственному убеждению, она уж год как переросла Duran Duran, но симпатия к Нику осталась.

– Честно, не знаю, как быть, – выдохнул он. – Может, врача вызвать? На всякий случай, понимаешь?

– Чего уж тут не понять. – Она сильнее сжала его плечо. – Сейчас сбегаю в дом.

– Только сначала уведи эту скотину от моих грядок.

– Как скажешь. Я мигом.

Она быстрым шагом вывела лошадь через высокую калитку и оставила за стеной с западной стороны огорода.

Боль то накатывала, то отступала, словно волна, терзающая каждую песчинку, как крошечное яичко. Ох, сил нет терпеть, мать твою. За что такие муки? Года три-четыре назад ему зафигачили между ног теннисным мячом, тоже приятного мало, но разве можно сравнить? Неужели эта невыносимая мука – плата за секс, оргазм и продолжение рода? На самом деле у него еще ничего такого не было, только дрочил втихаря, а теперь испугался, что дальше этого и не пойдет. А могут яйца лопнуть? Ой-е. Совсем недавно ему пришло в голову, что неплохо бы когда-нибудь (не сейчас, конечно) стать отцом, а вдруг это уже не для него – и виной всему какая-то мочалка и ее бешеная, злобная кобыла, которая лягается как черт. Сейчас бы встать, спустить джинсы и трусы да определить степень увечья, но об этом и думать нечего – девчонка, того и гляди, вернется, а с ней дядя Джеймс, тетя Клара или отец с матерью.

Мало-помалу – ну совсем еле-еле – боль начала отступать. Он уже не чувствовал себя инвалидом. Опираясь рукой на кирпичную дорожку, он осторожно сел между грядками латука. Вытер глаза. Нет, на самом деле он, конечно, не ревел, просто от боли и судорожной гримасы сжимались слезные протоки – так он решил. Вытащив из кармана носовой платок, он высморкался. Даже это отозвалось болью. Покашлял. Опять больно. Задумался, как бы встать на ноги, но побоялся, что от этого будет еще хуже. В глаза бросилась черная шапочка, которую девчонка оставила прямо на дорожке. Бархатистую поверхность пересекал, как золотой меридиан, длинный вьющийся рыжий волос, поблескивающий на солнце.

Девушка отсутствовала минут пять-десять, но вернулась одна, неся ведерко со льдом.

– Где их черти носят? – воскликнула она. – Всех как ветром сдуло. И ни одной машины.

Он уставился на нее, смахнув последнюю слезу. Росточка невысокого, на голову его ниже. На вид вроде бы ровесница. Фигурка аппетитная, вполне, как говорится, «оформившаяся», подумал он. Высокие черные сапожки, длинная черная куртка и светлые рейтузы сидели на ней как влитые. Стянутые в узел рыжие волосы отливали медным блеском в синеве летнего дня. Она присела рядом с ним на бордюр. Глазищи зеленые. Кожа слегка тронута загаром, на щеках нежный румянец. Аккуратный носик.

– Смотри, лед притащила. – Она с грохотом опустила ведерко на кирпичную дорожку между носками ботинок и, порывшись в кармане куртки, извлекла упаковку таблеток. – И парацетамол. Думаю, не повредит.