Текст книги "По древним тропам"
Автор книги: Хизмет Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Недаром Кумул называют «Сиротливым»: он стоит особняком, далеко от других городов Уйгурстана. Быть может, потому Ханипа была рада приезду Момуна.
Момуна интересовало здесь все: исторические места, школы, жизнь дехкан и ремесленников. Он заметил некоторые характерные отличия здешнего уклада жизни от жизни в Илийской и Урумчинской областях. В Кумуле, как и в других старинных уйгурских городах, были сильны пережитки и религиозные верования.
История Кумула хранит немало интересных преданий и легенд.
В период маньчжурской династии губернатор Урумчи – Джан-Джун вызвал якобы кумулского ванга (князя) и велел ему узаконить бракосочетание маньчжур с уйгурами. Но кумулский ванг ответил: «Нельзя». Маньчжурский губернатор настаивал: «Почему нельзя? Что будет?» Кумулский князь вынул саблю из ножен, приставил ее к своему горлу и со словами: «Вот что будет!» – перерезал себе горло.
Плодородным будет и кумулский камень,
Если он возделан нашими руками.
Только нам за это тумаки да крики, —
Такова уж «милость» грозного владыки.
Эта популярная песня говорит о жизни кумулских уйгуров, об их угнетателях, приходивших из Внутреннего Китая через пустыню Дун би – «Дорогу дьявола». Кумулцы любят петь на гуляньях, на пире шаманов, во время работы на току, мастерски рассказывают о прошлом своего края и о чудесах ислама. В течение веков здесь укоренилось чувство национальной неприязни к китайским и маньчжурским завоевателям.
Можно представить, с какими трудностями была связана работа учителей в таких условиях. Они ходили по домам и терпеливо уговаривали родителей отдать детей в школу, всячески стремились оградить молодежь от пагубного влияния знаменитых кумулских ученых-чудотворцев, монахов, отшельников и других мракобесов. Учителю приходилось быть как бы в роли акушера при рождении нового человека – и руководить и руководствоваться стихией здешнего населения.
– Разве можно вмешиваться учительнице в домашние дела своих учеников? Как бы почтенные муллы не возненавидели тебя, доченька!.. – не раз говорила мать Ханипы.
Отец же, несмотря на то что тоже служил муллой в одной из городских мечетей, был своеобразных взглядов человеком. Многим сурам корана он давал такие толкования, что у других мулл уши вяли.
«Все свои положения и законы Магомет не привел с небес на крылатом коне-«броахе», а продиктовал, основываясь на своем личном жизненном опыте и познаниях. Но чтобы люди верили и беспрекословно подчинялись законам, он преподносил их от имени аллаха. Чтобы привить людям чистоплотность и необходимость телодвижений для снятия усталости, он требовал по пять раз в день совершать намаз, с целью экономии – месячный пост – уразу. Паломничество в Мекку и многие другие законы также не лишены практического смысла, доченька. Людям надо правильно разъяснять положения корана. По моему мнению, учителя должны использовать полезные стороны религии. Во всяком случае, доченька, остерегайся противопоставлять науку религии. Ибо народ будет не только против нас, но и против всего нового. Человека надо перестраивать постепенно, всему свое время…»
Слушая полужитейские-полурелигиозные рассуждения отца, Ханипа задумывалась над тем, как же ей практически заняться своими учительскими делами, завоевать авторитет у родителей.
– Вчера мне стало известно, что еще три девочки и один мальчик не будут посещать школу. Один из них решил якобы учиться в медресе. Как вы думаете, это делается по желанию детей? – спросила Ханипа, глядя в глаза отцу.
– Конечно, это делается по желанию родителей. Дети из твоего класса?
– Нет, из другого класса.
– Кто учитель?
– Учитель… гм… забыла его имя. Но все ученики с нашей улицы. Если бы вы, папа, когда читаете проповеди, разъясняли родителям, что школы не приносят вреда, вам бы поверили.
– Правильно, поверят. Мы тоже не хотим морочить людям головы и не позорим школу. Поэтому я и говорю, что если дети уходят из школы, то в этом в основном повинны учителя. Если разумный учитель, стараясь воспитать детей в антирелигиозном духе, настраивает их против религиозных родителей, то в конце концов он настроит детей против себя, потому что родители им дороже. Я по этому поводу беседовал с вновь прибывшим молодым человеком, которого зовут Момун; он серьезно задумался над моими суждениями. Надо оставить мысль искоренить религию одним махом.
На вчерашнем собрании тот самый учитель, имени которого Ханипа не назвала, заявил: «Хоть тысячу лет будет учиться дочь муллы в университете, она не сможет стать учительницей!..» Ханипе тяжело было слушать эти слова. Конечно, оратора крепко раскритиковали за необоснованные нападки, но все же боль в сердце Ханипы не прошла. Иногда она соглашалась с отцом, а иногда думала, что прав этот грубый учитель, предложивший открыто действовать против религии.
Девушка была рада приезду в ее город умного и волевого Момуна. Но, занятые работой, они могли встречаться редко, только по выходным дням. Момун, как и все учителя, в свободное от занятий время работал с дехканами.
Как-то Ханипа вдвоем с подругой зашла к Момуну домой. Момун обрадовался приходу девушек и засуетился, желая угостить друзей.
– Момун, не беспокойтесь. Мы зашли по пути и сейчас уйдем, – сказала Ханипа.
– Спасибо. Очень хорошо сделали, что не побоялись прийти ко мне. Вас, оказывается, кумулские муллы называют безбожницами.
– Но зато вас могут подвергнуть порке – «дарри» в мечети?
– Нам-то положено. Не случайно, когда родители отдают мальчика в ученье мулле, говорят: «Мясо ваши, кости наши».
Момун попросил девушек подождать его и вышел.
Внимание Ханипы привлек мелко исписанный лист.
– Письмо Садыкджану… Тому Садыкджану, о котором я тебе рассказывала. А что, если мы его прочтем?!
Не дожидаясь ответа подруги, Ханипа стала торопливо читать письмо.
«Садык! Ты прости меня, друг. На следующий день после того, когда мы с тобой расстались, я зашел к тебе. Двери твоей комнаты были широко раскрыты. Я очень сожалел, что не сказал тебе обо всем. Я даже не знаю теперь, куда посылать это письмо. Но невысказанные мысли не дают мне покоя. Во-первых, теперь я хочу сказать: когда я был в Урумчи вместе с тобой, я не совсем понимал твою душу и твои переживания… Вполне может быть, что ты обиделся на то, почему я не пожелал ехать в свои родные места, а попросился в Кумул? Я выбрал Кумул потому; что раньше в нем не был. Кроме того, передо мной встал образ нашего общего доброго друга – Ханипы.
И действительно, ее отношение ко мне оправдало все мои надежды: Ханипа ухаживает за мной, как за дорогим гостем. Ее душа полна любви к людям… Особенно она воспламеняется, когда мы вспоминаем тебя. Ей-богу, иногда я тебе завидую, Садык! Но это тоже для меня новое и приятное ощущение. Жаль, что мы не вместе. Видишь, каким я стал сентиментальным…»
Здесь письмо прерывалось… Ханипа отошла к окну, в ее больших черных глазах выступили слезы, губы дрожали.
Говорят, в капле воды отражается весь мир, но как трудно бывает человеку увидеть в той капле отражение своего мира, так же трудно увидеть и передать словами бесконечные чувства в сердце девушки. В памяти Ханипы встали и беседы в парке университета, и минуты, когда она ожидала Момуна с экзамена, голос Садыкджана при чтении «Ипархан», букет, который он утром собирал в саду, и его грусть во время последнего свидания…
Вернулся Момун и, как будто все поняв, попытался веселыми прибаутками разрядить обстановку.
* * *
Пока письмо Момуна шло до Турфана, Садыка тем временем арестовали. Едва он прибыл в селение на работу, как через два дня его водворили в турфанскую тюрьму, в камеру, где сидели картежники, воры, курильщики анаши и другие преступники. Ему было предъявлено обвинение в том, что он зарезал ни в чем неповинного Шакира и тот, истекая кровью, умирает.
* * *
Шакир тяжело переживал разлуку с матерью, больной, оскорбленной, измученной. Он жалел о том, что в тот кошмарный день не смог забрать ее с собой. Он знал, что мать скорее умрет, чем расстанется с мужем, данным ей богом.
Шакир мучительно искал выхода. С надеждой он думал о том, что, когда родится сын, возможно, мать захочет увидеть внука. Захида тоже жалела старую женщину и рвалась проведать ее, помыть ей голову, расчесать волосы. Но Шакир и слушать не хотел, чтобы Захида пошла в этот страшный дом.
И вот Марпуа родила сына. Шакир поспешил сообщить матери о своей радости. Он приехал в город и, нигде не задерживаясь, направился домой. Хотя ворота были не заперты, на дверях дома почему-то висел большой замок. Шакир оторопел. «Хорошо, что нет дома сегодня отца, но где же мать?!» Он осмотрелся. Нигде никого. Шакир подошел к двери и услышал за ней слабый стон. Шакир забеспокоился.
– Мама! Мама!
– Шакирджан… Сынок! – послышался слабый отклик из-за двери.
Шакир ухватился за ручку и изо всей силы рванул дверь. Замок сорвался вместе с цепью, соскочившая с одного шарнира толстая дверь с гулом ударилась о стену.
В углу полутемной комнаты на ветхом одеяле, постланном на полу, лежала старая Гулямхан. Шакир опустился, на колени. Лицо матери было отекшим, глубоко запавшие глаза еле мерцали, словно стекляшки под водой. Вся она горела. У Шакира перехватило дыхание. Мать, забыв о себе, гладила лицо сына, стоившего перед ней на коленях, взяла его руку своими ослабевшими пальцами и приникла к ней губами.
– Что он с тобой сделал, мама?!
Старуха почмокала высохшим ртом: она не могла шевельнуть языком. Силы ее иссякли, она уронила голову на подушку. Шакир осмотрелся – нет ли воды. Все дома было покрыто пылью. Кухонная посуда, ведра были пусты, бочка рассохлись. Шакир не верил своим глазам. Он взял ведро, принес воды.
– Мама, я приехал, чтобы забрать тебя. Сноха твоя родила. – На его глазах выступали слезы.
Гулямхан приложила губы к рукам Шакира, простонала:
– Я рада, дети… дети мои!
Гулямхан день ото дня приходила в себя. Марпуа хлопотала около ребенка, кормила его, пеленала. Зорахан всецело отдалась заботам о своей увеличившейся семье. Шакир и Масим-ака возвращались с поля поздно вечером, а с рассветом уходили снова и под свежий утренний ветерок пели песни о жатве.
И вот в один из таких беспечальных дней… Шакир вечером возвращался с поля. У самого дома его встретил бандит и ударил ножом. В это время неподалеку случился шаман Реимша. Он задержал бандита.
Старуха Гулямхан, увидев потерявшего сознание Шакира, приложилась лицом к окровавленной груди сына и скончалась – избавилась от своих полувековых страданий. Марпуа, Захида и Зорахан от горя не находили себе места. Они стояли во дворе и плакали, боясь зайти в дом. Лежавший в люльке младенец надрывно кричал.
Шаман Реимша, волнуясь, путано рассказал следователю:
– Я… видите ли, господин… Я только что вернулся с шаманства и хотел расседлать осла… Да, чуть не забыл. Еще в обед, когда я ехал шаманить, я встретил этого незнакомого парня. Одет он был чисто и модно, но худой и бледный… Но откуда мне было знать, что он явился сюда, чтобы убить человека!
– Итак, вы только что приехали. Вот отсюда и начинайте.
– Значит, я только что приехал и неожиданно слышу крик: «Не убегай!.. Негодяй!..» «Может быть, следом за мной пришел какой-нибудь злой дух?» – подумал я и, взяв в руки камчу, пошел на крик. Я дошел до стены дома Масима-аки и увидел: кто-то лежит у дувала, не может встать. В это время, с другой стороны дувала показалась чья-то тень, и я как пуля кинулся за ним. В два счета я догнал бандита, свалил его, связал руки и ноги веревкой и бросил в яму около стены. Я вернулся к раненому, а там уже никого не было! Подбежал пес Масима-аки, стал тереться о мои ноги и скулить. «Пес хочет мне что-то показать», – подумал я и последовал за ним. У дома лежал человек. Я узнал Шакира… Ей-богу, больше ничего не знаю, господин…
Следователь долго писал что-то, потом Реимше ручку подал:
– Здесь записаны ваши показания. Если вы говорили правду, распишитесь.
Реимша с опаской намазал чернилами свой не совсем чистый здоровенный палец и приложил к бумаге.
Когда он вышел, в комнату вошел Масим-ака.
– Вы из города? Как дела? – обернулся к нему следователь.
– Тяжело! Сердце Шакирджана еле-еле бьется. Хотели сделать переливание крови: ни моя, ни друга его Акбара не подошла. Взяли у Захиды… Дочь моя совсем побледнела, там в больнице осталась!
– Что говорят врачи? Есть надежда?
– Шакирджану нужна еще кровь.
– Пусть желающие дать кровь садятся в мою машину.
– Кто-то сказал, что бандит отправлен в Турфан. У этого кровожадного зверя нет ни капли жалости… Как могла подняться рука негодяя на такого джигита?
– Реимша мучил совсем невинного человека…
– Как невинного?
– Реимша поймал парня по имени Садык, прибывшего только вчера в Буюлук работать учителем.
– Садык?
– Да. Оказывается, вас он хорошо знает, видите ли…
– Браток, да он для меня дороже родного брата!.. Клянусь, что он до сих пор мухи не обидел. Боже, говорите – Садыкджан?! – с этими словами Масим-ака, схватившись за голову, вскочил с места. – Его сейчас же надо выпустить, браток. Ручаюсь за него, как коммунист!..
– Сейчас его выпускать нельзя. Освободим тогда, когда найдем настоящего бандита.
– Пока найдете настоящего бандита, что с ним может стать, браток. Он такой мягкосердечный малый. Пойдемте в тюрьму!
– Пойти можно. Но не для свидания с Садыком, а с важным поручением. Для этого я вам раскрою частицу тайны.
– Я готов помочь. Но каким образом мог Садык попасть в эту историю, а?!
– Потом узнаете. А сейчас слушайте… Как въедем в город, я сойду с машины. Вы же поедете дальше. Когда приедете в больницу, пусть ваша дочь отнесет в полицейское управление вот эту бумажку. Но только лицо пусть закроет платком.
– Пока ничего не понимаю, браток.
– Едемте, по дороге все объясню.
Следователь хорошо знал нравы и обычаи турфанских уйгуров. Когда он утром увидел избитого и перевязанного Садыка и обменялся с ним несколькими словами, ему стало ясно, что Садык – не преступник. Садык шел к Масиму-аке и увидел возле дома двух дерущихся мужчин. Бандит побежал, Садык бросился за ним, но тут кто-то неожиданно ударил его из-за угла. Его показания полностью подтверждали ответы Реимши. Было ясно, что настоящий преступник бежал, оставив на месте преступления кинжал.
Кто он? Как напасть на его след?
В городе, сойдя с машины, следователь пошел в кузнечный ряд. Издалека слышны были удары по наковальням, виднелись снопы золотистых искр. У одного старого мастера, виртуозно взмахивающего молотом, следователь спросил, кто здесь может изготовить хороший кинжал.
– Видите ли, браток, сейчас я такой работой не занимаюсь. Власти запрещают изготовлять холодное оружие, – ответил кузнец.
– Дядя, я не собираюсь заказывать вам кинжал. Не можете ли вы сказать, кто мог изготовить вот этот кинжал и по чьему заказу?
Старый мастер взял в руки кинжал, посмотрел внимательно и многозначительно улыбнулся, как улыбаются при виде знакомой вещи.
– Это не мой кинжал. Но я знаю, кто его изготовил и для кого. – Кузнец для проверки зажал нож в тисках и, проведя подпилком по острию, сказал: – Этот кинжал, обоюдоострый, с желобками по обеим сторонам, с ушками между лезвием и ручкой, заказывал вор Нодар. А выполнял заказ горбатый Азалдин с улицы кожевников. Только у него есть такая нержавеющая сталь.
Следователь поблагодарил старика. Выйдя из кузницы, он направился к дому Сопахуна. Там он встретил оперативных работников, наблюдавших за домом, и вместе с двумя из них вошел во двор.
Около джоза – низенького стола, поставленного посредине комнаты, полулежала на мягкой подстилке, облокотившись на пуховую подушку, Нурхан-ача и что-то жевала. Она рассеянно посмотрела на нежданных гостей, не зная, сердиться на них или улыбнуться. Но, рассмотрев на пришельцах военную форму, Нурхан-ача растерянно вскочила, попросила гостей пройти в комнату и предложила им сесть на почетное место.
– Сами тоже садитесь! – сказал следователь после затянувшегося молчания.
Нурхан-ача не пошевелилась. Тогда следователь положил на стол кинжал с сохранившимися следами крови и поправил кобуру нагана. Коленки Нурхан-ачи затряслись, и она грузно опустилась на ковер.
– Этот кинжал вы дали Нодару, чтобы убить Шакира. Нам известно, что вы поставили перед ним условие: «Только после того, как ты убьешь Шакира, я пойду за тебя замуж».
– Боже, спаси меня! Что… что вы говорите?!
– Не волнуйтесь. Если это ложь, то скажите правду! Ибо всю вину сваливают на вас.
– Я… одинокая сиротка… Они мучили меня… Оскорбляли… Этот нож они вчера наставляли на меня… У-у-у, злодеи!..
– Перестаньте, не плачьте! Выходит, кто-то натворил, а вину хотят свалить на вас?
– Все натворили они сами…
– Кто – «они сами»?
– Зордунбай и хозяин этого ножа, кровопиец Нодар!.. Шакир для меня родной брат. Он заступался за меня, он поругался с Зордунбаем. Недавно, когда Шакир увез свою мать, у Зордунбая пропали серебряные слитки. Из-за них они кого угодно зарежут!
Следователь молчал. Нурхан-ача понемногу успокоилась и подробно рассказала о многих грязных делах Нодара и Зордунбая.
Следователь с полицейскими вышел со двора Сопахуна. Из ворот дома Зордунбая, из самых больших ворот на этой улице, вышел сам Зордунбай с Нодаром. Преступники направились в центральную часть города, не подозревая, что за ними следят. В их походке и жестах следователь заметил нервозность, признаки плохо скрываемой тревоги.
Зордунбай с Нодаром прошли во двор большой мечети. Только что закончилась полуденная молитва, а бандиты, дождавшись, когда люди вышли из мечети, ворвались туда.
– А-а, попался!..
Они набросились на Шавката-муллу, который только что отошел от алтаря – махраба.
Следователь отправил одного полицейского, чтобы тот вернул в мечеть богомольцев. Он знал, что в отсутствие верующих арест в мечети может быть опротестован духовными властями.
Когда богомольцы вернулись, следователь вошел в мечеть. Никогда еще своды мечети не оглашались таким криком.
– Сопахуна убивать должен я, а владеть его богатством будете вы? – кричал перепуганный мулла.
– Ты не мулла, а вор! Поганый! Ты увидел, что мой дом не заперт, и утащил мое добро! – кричал Зордунбай, ощупывая карманы и складки кушака муллы.
Наконец Зордунбай завладел тяжелым мешочком Шавката-муллы и, не выпуская его из рук, стал бить Шавката по лицу, но тот, отплевывая кровь, кричал о «шеите» Сопахуне и о своей доле. Нодар сильным ударом свалил муллу. Зордунбай, прижав к груди мешочек, побежал к выходу, но Нодар сбил его с ног. Зордунбай упал, из мешочка со звоном посыпались золотые и серебряные монеты и украшения. Нодар выхватил из рук Зордунбая мешочек и кинулся к наружной двери, но ему преградили путь богомольцы. Нодар метнулся в сторону, но навстречу ему шагнул полицейский с наганом в руке. У Нодара бессильно опустились руки. Из синего мешочка медленно сыпались к ногам драгоценности, они блестели и искрились в свете дня.
– А теперь, уважаемые мулла и мюриды, вы не станете возражать, если мы уведем из священного места этих почитаемых вами правоверных? – спокойно обратился следователь к богомольцам.
Толпа одобрительно зашумела.
XVIIМасим-ака и прибывшие с ним односельчане застали Захиду взволнованной, встревоженной и в то же время радостной. Врачи сказали: «Есть надежда!»
Когда дехкан повели в лабораторию для анализа их крови, Масим-ака, поглаживая голову Захиды, передал ей просьбу следователя и вручил письмо.
– Пока ты вернешься, доченька, я еще раз узнаю о его состоянии, а потом мы возвратимся в Караходжу. Твои родственницы остались одни, да и старую Гулямхан мы сами должны похоронить.
Захида вышла из больницы и пошла на центральную улицу. Она как бы ощущала пальцами чрезвычайную важность переданной ей бумажки. Захиде казалось, что эта записка имеет непосредственное отношение к ее судьбе. Захида украдкой посмотрела на записку. Всего пять-шесть слов. Не прочесть ли?!
«Он действительно невиновен. Я пошел по верному следу. Прошу взять под наблюдение черные ворота. Посылаю с человеком, с которым вам надо поговорить.
Брат».
Захида ничего не поняла.
В кабинете начальника полицейского управления сидели двое посетителей. Начальник прочитал записку и нажал на кнопку в столе. В дверях появился полицейский. Начальник передал ему записку и вежливо обратился к Захиде:
– Садитесь, пожалуйста. Вы кем приходитесь Шакиру?
– Я… сестра Шакира.
– Как вас зовут?
– Захида.
Сидевший у двери молодой джигит, удивленно и растерянно посмотрел на взволнованную девушку и тихонько шепнул соседу:
– Она самая, Саид-ака!
Начальник полиции спросил шептуна:
– Абдугаит, вы знаете эту девушку?
Захида вздохнула, услышав знакомое имя, глянула на юношу.
– Я ее никогда не видел, но слышал о ней…
– А вы, сестра, знаете Абдугаита?
– Я тоже слышала.
– От кого?
Захида в замешательстве молчала.
– Ну, хорошо, не затрудняйтесь, сестра. – Начальник встал. – Я хочу сказать вам, что близкий вам человек Садыкджан был арестован по ошибке. Шаман Реимша задержал его и вгорячах избил, приняв за преступника. Сейчас мы его освободим.
Мог ли подумать Садык, что именно так произойдет его встреча с любимой!
В первое мгновение он не поверил своим глазам. Он замер с вытянутыми руками, еле выговорил: «Захида!..». Захида, с глазами, полными любви и сострадания, бросилась к нему и заплакала.
Абдугаит и Саид-ака вышли в коридор. На глазах старого манджана выступили горячие слезы.
* * *
Шакир был очень слаб. Один из ножевых ударов пришелся по горлу, и Шакир не мог говорить. Он благодарил товарищей взглядом пожатием руки и закрывал глаза.
Врачи запретили всякие свидания и, кроме Марпуи, никого к больному не пускали.
Шакир подолгу смотрел на Марпуу, молча гладил ее руки и взглядом своим и жестами пытался вселить в нее надежду и веру в свое выздоровление. Марпуа глядела в лицо мужу, и багровый рубец под глазом Шакира казался ей кровавой слезой. Шакир засыпал, просыпался и опять молча смотрел на жену и успокаивал ее взглядом.
Однажды Шакир очнулся после короткого сна и неожиданно заговорил:
– Как-к… мама?
Марпуа растерялась, по ее щекам потекли слезы.
После тяжелой минутной тишины Шакир продолжал:
– Как мама решила назвать нашего сына?
Марпуа бесконечно обрадовалась тому, что слышит наконец голос мужа.
– Мама качала зыбку с нашим малышом, и я слышала, как она называла его Аркинджаном…
Шакир улыбнулся.
Марпуа хотела рассказать о Захиде и Садыке, но, вспомнив предупреждение врачей – поменьше волновать больного, промолчала. Кроме того, Марпуа еще не знала, с чего начать и чем закончить этот сложный рассказ: ей казалось, что о любви Захиды и Садыка, их страданиях и обретенном счастье можно рассказывать всю жизнь и не рассказать.
Шакир улыбнулся. Марпуа встала, прижимая руки к груди, как бы стараясь придержать и унести с собой эту бесконечно дорогую для нее улыбку.
Через две недели Шакир выписался из больницы. К тому времени закончился суд над бандитами и были справлены поминки по Гулямхан.
Садык самозабвенно отдавался работе в школе и среди дехкан. Захиду радовало, что ее муж и Шакир поняли друг друга и подружились.
По вечерам Шакир и Садык оживленно беседовали. К их разговору обязательно подключался и Масим-ака. Со своей долей участия появлялся в доме и неугомонный весельчак Абдугаит, приезжавший из Турфана. С присущим ему легкомыслием он всякий разговор старался свести на шутку.
Однажды, слушая рассказ Абдугаита о его прошлых проделках, Шакир не выдержал и по-дружески прервал его:
– Слушай, дружище, в народе говорят: «Что прошло, того не вернешь!» Давай лучше поговорим о будущем.
– Разве я какой-нибудь учёный, чтобы предсказывать будущее? – изумился Абдугаит.
Шакир обернулся к Садыку:
– Садыкджан, разве артистов нельзя причислить к ученым?
– Некоторых, конечно, можно…
– Наш Абдугаит, наверно, из артистов-кумиров, соблазнителей. Забывая, что у него есть молодая жена, он то и дело заводит разговор о кашгарских девушках.
Абдугаит расхохотался:
– О том я и говорю! Половину моего сердца захватили в Кашгаре, другой половиной завладела курносенькая смуглянка из нашего ансамбля. Поймите мое положение!
– И долго ты жил с разорванным сердцем? – спросил, улыбаясь, Садык.
– Нет, моя курносая не из таких! Как только приехала в Турфан, взяла меня в свои когти, и я даже оглянуться не успел на свою прошлую вольную жизнь!..
Распахнулась дверь, и ворвалась восторженная Захида:
– Советские люди вскрыли подземную реку! Народ в селении празднует, а вы сидите!
Масим-ака и Зорахан, Марпуа с ребенком на руках, Шакир, Абдугаит, Садык и Захида – все выскочили на улицу.
– Вода! Вода! – доносилось отовсюду.
Захида бежала рядом с Садыком, крепко держалась за его руку. Запыхавшись, они поднялись на развалины древнего города Дакияпуса.
– Вот это действительно всенародный праздник! – воскликнул Садык, глядя на равнину.
По направлению к скважине, поднимая пыль, двигался разноголосый, разноцветный людской поток. Старые и малые стремились увидеть чудо, о котором их деды и прадеды мечтали. Казалось, поднялись, встали из могил славные предки, стряхнули вековечный прах угрюмые рабы и идут, чтобы увидеть священную воду земли.
В эту ночь Садык не спал. Он сидел у окна в той самой комнате Масима-аки, где они когда-то встретились с Захидой и признались друг другу в любви.
Проснувшись на рассвете, Захида с затаенным дыханием, боясь шевельнуться, долго наблюдала за мужем.
Временами Садык переставал писать, медленно поднимал голову, неподвижно смотрел на алеющий восток, затем снова склонялся к бумаге, и в тишине становилось слышно, как отрывисто шуршит перо.
Захида тихо натянула платье и, нарушая обычай, босиком побежала к мужу. Ей показалось, что Садык глянул на нее грустными глазами.
– Ты до сих пор готовишься к урокам? – удивилась она, впервые обратившись к мужу на «ты».
Садык ответил не сразу. Он опасался, что Захида не сможет так быстро понять его вдохновенное состояние, а он не сможет подобрать подходящих слов для объяснения. Ему захотелось взволнованно обнять Захиду, как в первую ночь под яблоней, и полететь вместе на крыльях мечты и воображения, ничего не объяснять и все понимать молча. Сейчас Садык был поэтом, человеком необыкновенным, не простым смертным.
Его рассеянный взгляд упал на письмо Момуна, полученное накануне. Верный друг выручил Садыка и на этот раз.
Садык поднялся, обнял жену за плечи и отвел ее от окна.
– Тетя Зорахан, наверно, уже встала. Ты помоги ей приготовить завтрак, а потом прочтешь то, что я написал.
Когда Захида вышла из комнаты, Садык снова вернулся к подоконнику и стал писать ответ Момуну:
«…Мне всегда казалось, что счастье я найду только там, где родился и вырос. Так оно и получилось. Хорошо любить людей, страдать за них, но еще лучше быть им полезным.
Какое удовольствие доставляет мне школа, возможность учить детей, босых и черномазых, каким и я был когда-то, как жадно они воспринимают каждую крупицу знаний, словно пустыня влагу! Я верю, что эти дети, как и орошаемая нынче пустыня, дадут обильные всходы, о которых мечтал и мечтает наш народ…»
