Текст книги "По древним тропам"
Автор книги: Хизмет Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)
РАЗЛИВ
Много лет тому назад в одном из округов Синьцзяня, по ту сторону Тянь-Шаньского хребта, закончилось строительство большого оросительного канала. Три года работали на канале бедняки дехкане, жили впроголодь, за свой труд ничего не получали и успокаивали себя тем, что теперь на их жалкие клочки земли, выжженные солнцем, наконец-то придет долгожданная влага и они вырастят хороший урожай. Но вода, которую с огромным трудом взяли у бурной реки Тарим, не досталась таким вдовьим сынам, как Тохтахун. Посевы на его поле с каждым днем желтели все сильнее, а байские мирабы, сколько бы он ни просил их, воды на его поле не давали.
– Жди своей очереди, не мешайся, – говорили они.
Тохтахун отходил от байских прихвостней, и его сердце сжимала обида: «Я рыл канал собственными руками. Сколько же можно ждать? Посевы гибнут».
В один из этих дней тягостного ожидания в селение пришла тревожная весть: вода прорвала канал и опять уходит в реку. В тот же день прискакал сотник и приказал всем молодым и старым мужчинам идти на спасательные работы.
Двадцатилетний Тохтахун заткнул за кушак кукурузный хлебец, взял свой большой кетмень и собрался в путь.
– Дорогой Тохти, сын мой, – сказала ему старая мать на прощанье. – Береги себя. Не надорвись, как было в прошлом году. Будет голодно, сходи на ту сторону канала к дяде Дараму. Он был хорошим другом отцу и не оставит тебя в беде. А нужно что, его семье помоги и ты, не поленись.
– Хорошо, мама. Я сделаю так, как сказала ты. Дядя Дарам будет доволен мной. – Тохтун обнял мать и улыбнулся. – Я обязательно зайду к дяде Дараму.
Мать не случайно так напутствовала сына. У старого Дарама была дочка Гульсум, и Тохти любил ее. О лучшей невестке мать и не мечтала. Дарам, несмотря на слепоту, навещал их, помогал, чем мог, и породниться с такой семьей было бы большим счастьем. Гульсум боевая девушка, смелая, будет толковой хозяйкой в доме. Она сама призналась в своей любви к Тохти.
Пусть они будут счастливы, думала мать, глядя вслед уходящему по переулку сыну.
Слепой Дарам тоже одобрял выбор дочери и не стеснял ее свободы, но набожные старушки шептались в селе и предрекали Гульсум дорогу своего отца-безбожника: «Аллах покарал Дарама за отступничество, а он все равно распустил свою дочь…»
Злоязыкие не понимали, что Дарам, заботясь о Тохтахуне, помнил о своем долге, чтил память безвременно умершего от болезни друга.
Гульсум же не обращала внимания на старушечьи сплетни, держалась свободно и независимо. Весной она сама пришла к строящемуся каналу, угостила Тохтахуна и его друзей лепешками, которые испекла сама.
Сотники неодобрительно посмотрели на девушку, но ничего не сказали. Они боялись отпугнуть приходящих из ближайших селений жителей, которые приносили строителям еду. Однако мулл и муэдзинов, присланных на канал для укрепления религиозных убеждений работающих, возмутил этот, на их взгляд, предосудительный проступок. «Здесь, где свершается святое дело, появление незамужних девушек может повредить…» – говорили они простолюдинам.
Мать запретила Гульсум ходить к каналу, Дарам заболел и слег, а Тохтахун после окончания строительства не зашел к ним – праздничной одежды у него не было, а в рваной рабочей идти постеснялся. Теперь же, думая о предстоящем свидании с Гульсум, он втайне радовался, что канал прорвало: значит, снег в горах начал от жары сильно таять – и воды теперь хватит всем.
Ждала встречи со своим любимым и Гульсум.
К месту прорыва они пришли в полдень следующего дня. Еще издали услышали все усиливающийся шум воды и заторопились. Увиденное еще больше встревожило дехкан. Там, где канал начинал огибать склон холма, зияла широкая промоина. Вода с грохотом падала к основанию холма и до краев заполняла давно высохший овраг.
– Беда нам! Беда! – запричитал кто-то из аксакалов.
– Справимся, – весело сказал Тохтахун и поднял свой большой кетмень. – Воды с гор становится все больше. Теперь и нам, беднякам, достанется.
Молодости свойственно переоценивать свои силы, но на то и аксакалы рядом, чтобы соединить эту силу с мудростью. Но мудрость мудрости рознь.
Вблизи прорыва, особняком от толпы дехкан, на бугорке совещались бек Апритдин, кадии, баи, муллы. Они, должно быть, не знали, как приступить к спасению канала, и громко переругивались – их голоса было слышно даже сквозь шум водопада.
Подошли старые каризисты и показали русло старого канала. Спор несколько стих, но вскоре разгорелся с новой силой. Каризисты предлагали отсечь воду выше прорыва, увести ее в сторону и здесь посуху укрепить размытый край канала. А лучше подождать, пока вода в реке спадет и половодье утишится. Баи возражали – жара не спадала и промедление с поливом посевов грозило им убытками, на что они не могли пойти, требуя немедленно приступить к работе.
Спор зашел в тупик. Все смотрели на жирного бека, шея которого сливалась с плечами, и подобострастно ждали, что скажет он. Бек не торопился. Он, переваливаясь в ноги на ногу, подошел ближе к прорыву и покачал головой. Что это означало, предположить было трудно, но один из богатеев, маленький и подвижный, и тут успел лизнуть руку бека.
– Я подсчитал, – сказал он, переламываясь в пояснице, – здесь надо не менее ста бревен, двести мешков камня и столько же песка. Все это можно приготовить и завезти до завтра с помощью жителей всех близлежащих сел. Как вы думаете, уважаемый бек?
– Конечно, в бедствии все должны помогать друг другу. Возьмите моих людей и начинайте, – наконец вымолвил бек важно, и горстка богатеев пошла на толпу.
– Слушайте, правоверные, – раздался резкий голос муэдзина…
Воля бая – божья воля. Бай может делать свои дела и с помощью бека, потому что все зависит от денег. Богатеи усердствовали – на льстивые слова не скупились, и уже к вечеру к месту прорыва было завезено все необходимое.
Утро настало сухое и жаркое. После молитвы двести молодых дехкан с мешками камней и песка группами стали подходить с двух сторон к промоине. Несколько пар быков подтащили возы с бревнами и связками жердей, и юноши по команде начали сталкивать все это в поток. Вода подхватывала сброшенное людьми и легко уносила к водопаду. На перекате бревна вздыбливались, ломались, как соломинки, огромные снопы длинных жердей развязывались, и их разматывало по сторонам. Одну жердь кинуло на стоящих у обрыва с тяжелыми мешками дехкан, и в числе сбитых ею оказался Тохтахун. Хлыстом ему стегануло по ногам, он упал как подкошенный. С противоположного берега из толпы женщин до него донесся истошный крик, ему показалось, что он услышал голос Гульсум. Подняться, как другие, Тохтахун уже не мог – нестерпимо болело колено. Юношу подняли на руки односельчане и отнесли на склон холма.
Сотники подгоняли к промоине новые группы дехкан с мешками, но увеличивающийся с каждой минутой поток глотал сброшенное и не унимался. Тохтахун видел, как откололась от края промоины глыба земли с людьми и парой быков и тут же была снесена в воду. Через несколько минут они были далеко внизу, там их, побитых потоком, но живых, женщины вытаскивали на берег вместе с бревнами. А здесь шли и шли цепочкой к воде уже измотанные неравной борьбой люди.
Пятый, шестой, седьмой раз летят вниз мешки и бревна, но напрасно, все так же несется бурный поток, сокрушая все на своем пути.
– Кон-ча-а-аай! – раздается наконец команда бая, и сотни людей облегченно вздыхают, валясь от усталости на землю.
– Надо отвести воду в начале канала, как говорили каризисты, – сказал кто-то из бедняков и тут же получил по спине крепкий удар плеткой.
– Твое дело работать, – сказал сотник, замахнулся еще раз, но не ударил. – Смотри у меня, глупец. И, пошел вон.
Баи, которые упорствовали в своем решении, переглянулись, зашушукались. Тот, который первым вчера заговорил с беком, и здесь нашел что предложить.
– По-моему, – начал он осторожно, – нужно пригнать еще тридцать – сорок пар волов с возами бревен. Бревна и жерди привязать к веревкам, сбросить, а веревки укрепить на берегу. Тогда поток не унесет бревна, а мешки и снопы джиды зацепятся за них и тоже останутся на дне. Не так ли, уважаемый бек?
– Конечно, – подтвердил бек. – В любом деле нужно терпение.
– На все – воля аллаха, – подхватил мулла. – Я думаю, надо прочитать молитву, надо просить аллаха о помощи. И потом, я думаю, нужна жертва…
Баи с вниманием слушали говорившего и после его последних слов притихли, потому что хорошо понимали, о какой жертве он сказал.
В тот же вечер мулла пришел под сделанный на скорую руку навес, где лежал Тохтахун, прочитал молитву.
– На все воля аллаха, – сказал он. – И, если аллах захочет, колено перестанет болеть.
Но молитва не помогла, колено распухло, и боль становилась невыносимой. Друзья решили помочь Тохтахуну.
– У тебя вывих, – сказал один из них, – и надо резко дернуть за ногу, чтобы кость встала на место. Потерпи, не закричи, Тохтахун.
Тохтахун согласно кивнул. Говорить у него не было сил.
Друзья крепко взяли его под мышки, а предложивший дернуть резко сделал это. У Тохтахуна перехватило дыхание, зрачки расширились, голова бессильно упала на плечо. Он потерял сознание.
– Тохтахун! Тохти! – шептали друзья, но он не слышал их.
– Ну очнись же!
Тохтахун вздохнул, обвел лица друзей невидящими глазами, сказал чуть слышно:
– Не надо больше. Сердце разорвется.
Если бы знали друзья, что у Тохти не вывих, а смещение коленной чашечки! Теперь, когда колено распухло еще сильнее, даже опытный костоправ не смог бы определить, что с ним.
– Посадите меня, – сказал Тохтахун. – А сами ложитесь спать. Завтра опять будет трудный день. Слышите, как шумит вода?
– Мы посидим с тобой.
– Эх, – скрипнув зубами, прошептал Тохтахун. – Была бы рядом Гульсум, она что-нибудь придумала бы. Где ты, моя Гульсум? Как давно мои глаза не видели тебя! Помнишь ли ты обо мне, знаешь ли, что попал твой Тохти в беду? Эх!..
Друзья вскоре уснули, а Тохтахун, еще вчера так же сладко предававшийся сну, остался один со своей болью среди черной пустыни ночи.
Забрезжил рассвет. Звезды на небе померкли, с гор потянуло прохладой. Где-то далеко несмело пропел петух, явственнее стал шум водопада. Тохтахун, проворочавшийся всю ночь от боли, незаметно для себя успокоился, перестал чувствовать ногу. В тягостном забытьи между сном и явью увиделось ему лицо матери, вдруг сразу постаревшей после смерти отца. Мелькнула в цветастом платье и шароварах непоседливая Гульсум, которая вела за руку ослепшего Дарама, цветущий куст урюка, увидел себя, маленького, на пороге родного саманного дома, жующего только что испеченную матерью лепешку, согнутого отца с кетменем… и опять все скрылось в тумане какой-то долины, возникли из него мокрые камни и на них остроглазое, злое лицо муллы, низкие облака, послышались голоса незнакомых людей, и он очнулся, пытаясь удержать в памяти то, что пригрезилось ему, но тишину утра разбудил протяжный и резкий голос муэдзина, призывающего правоверных к утренней молитве.
Друзья Тохтахуна вскочили испуганно, поспешно разостлали свои матерчатые кушаки, сели на них для совершения намаза.
Тохтахун ясно почувствовал запах кипящего масла, захотел есть. Со вчерашнего обеда у него и крохи во рту не было. Он вытащил из кушака кукурузный хлебец и жадно стал есть.
– А что ты лежишь, несчастный?! – услышал он рядом с собой неприятный, чавкающий голос, повернул голову и увидел над собой человека с козлиной бородкой и длинными торчащими бровями над узкими щелками глаз.
– Мне ногу вчера отбило, и встать я не могу.
– А горло? С горлом все в порядке? – спросил человек, еще сильнее сузив глаза и поднимая подбородок Тохтахуна рукояткой плети.
Тохтахун замер в немом ожидании, боясь расплакаться от обиды и боли, сжал зубы.
– А? Так это тебе вчера разбило ногу? Ну-ну. Полежи. Обойдешься и без молитвы… – незнакомец улыбнулся ехидно, как хорек, засеменил ножками.
«Ну и противное же у него лицо, – подумал Тохтахун. – Мерзостное».
Тохтахун и не подозревал, что этот человек всю ночь стерег его, охранял жертву[36]36
Жертвой, предназначавшейся для усмирения водной стихии, становились обычно молодые люди, носящие ритуальное имя Тохти, что означает «Остановившийся».
[Закрыть]. Не подозревал Тохтахун, что жить ему осталось совсем немного…
Поднялось над зелеными горами солнце – день обещал быть таким же жарким и сухим, как предыдущий, и все было так же: мычали запряженные в скрипучие телеги быки, лениво отмахиваясь хвостами от мух, лежали бревна, их еще увязывали дехкане, и за их работой следили сотники, молодые юноши несли к прорыву мешки с камнями и песком, разматывали веревки; кричали, подгоняя дехкан, охрипшие от команд баи, стояли муллы, потный бек, муэдзины, но вскоре все замерло в тягостном ожидании. Двое помощников муллы побежали к навесам с плетеными носилками, остановились перед Тохтахуном.
– Садись. Мулла сказал, что тебя отправят домой.
– Меня?
– Кому ты нужен тут, калека?
– Мулла и повозку не пожалел…
Его положили и понесли к прорыву. Тохтахуну стало не по себе – вдруг увидит его, беспомощного, любимая Гульсум, он попытался оглядеться, но боль в колене замутила глаза, и он различал только очертания людей, гор, повозок. Он сжал зубы, чтобы не показаться перед людьми беззащитным и слабым, а мужественным, как подобает мужчине, но чувствовал, как по его лбу катятся холодные капельки пота и замирает при каждом толчке от боли в ноге сердце.
Он не слышал страшного слова «Аминь», завершившего молитву, которую всегда читают перед погребением, и даже тогда, когда его бросили в ледяную воду и его понесло течением, он не осознал еще, почему он там оказался. Ледяная вода с гор привела его в чувство, он вынырнул, хоть и успел хлебнуть от неожиданности, и тут его кинуло вниз, ударило коленями о берег, он вскрикнул от короткой боли и здесь же почувствовал легкость в ноге и всем теле: должно быть, коленная чашечка встала на место, и он понял, что его принесли в жертву разбушевавшейся стихии. Он поплыл к берегу, но налетевшее сверху бревно больно ударило его по плечу и сильно царапнуло по спине. Он опять вынырнул, теперь уже оглядываясь, увидел еще одно бревно, вцепился в него – оно выскальзывало, но Тохтахун не выпустил его, продолжал барахтаться, а когда сладил с ним, услышал крики бегущих по берегу мужчин. И опять ему показалось, что есть в этих криках родной голос Гульсум, он вгляделся в другой пустой берег и увидел ее – в цветастом стареньком платье и шароварах, одну…
– Тохти, ко мне плыви! Ко мне! – кричала она. – Они опять бросят тебя в водопад.
Тохтахун огляделся. Несколько всадников скакали по обоим берегам оврага. Он бросил бревно и поплыл изо всех сил к Гульсум.
Тохти доплыл до берега, встал на ноги, упал в прибрежную траву. Гульсум напрасно старалась поднять Тохтахуна – сил у него уже не было. Но он все-таки попытался встать на ноги и даже сделал несколько шагов… Подъехали на конях преследователи, связали его и повезли вверх, к прорыву.
Страшное время! Страшные обычаи! Но страшнее всего дракон по имени «религия» и ее служители, пользующиеся неистребимой силой предрассудков среди темного народа.
По воле бека и муллы бедного сироту Тохтахуна опять бросили в воду, привязав на шею камень и выкрутив руки назад. Гульсум, вырвавшись из рук старых женщин, бросилась вслед за любимым…
Только через два дня после того, как спали воды реки и удалось запрудить прорыв в канале, нашли утопленных. В мрачной тишине похоронили их, и на могиле долго был слышен безутешный плач Дарама и его старухи, – оплакивающих безвинную смерть двух молодых сердец – Тохтахуна и Гульсум.
Перевод Б. Марышева.
