Текст книги "По древним тропам"
Автор книги: Хизмет Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
Она, казалось, еще сама себе не верила, что наконец отыскала нас.
– Когда я объяснила все отцу, он… Я думала, он рассердится, скажет, что запрещает и никуда меня не отпустит!.. А он… Он поцеловал меня в голову и заплакал. И сказал: «Пускай хоть ты, дочка, найдешь свое счастье…»
Она выпалила все это залпом, сияя от радости, похожая на ребенка, который спешит поделиться своей радостью с другими, считая, что и у них нет препятствий к тому, чтобы и самим ощутить ту же беспредельную радость. Но Леонид молчал. И на какой-то миг ее лицо стало вдруг испуганным, страх промелькнул в ее глазах.
«Или ты… Или ты передумал?..» – хотела она спросить, но губы ее только шевельнулись, впрочем, по движению их можно догадаться, о чем боялась она спросить вслух…
Мы с Алпамысом отошли в сторонку.
А дальше?.. Дальше мне остается рассказать совсем немногое. В воскресенье мы с Леонидом получили заветную увольнительную, однако, выходя из казармы, я впервые ощутил себя «третьим лишним». «Теперь-то я им зачем?» – подумал я. Вероятно, мой друг в глубине души считал то же самое, но из дружеской деликатности, конечно, никогда бы не признался в этом.
Но меня выручила сама обстановка. На дорожке перед казармой мы увидели командира роты, окруженного взводными. При нашем приближении все они почему-то заулыбались, а когда мы подошли, стали поздравлять Леонида. С чем?.. Мой друг явно растерялся, подозревая какую-то шутку. Но командир роты не думал шутить. Он вдруг посерьезнел, отрывисто скомандовал: «Смирно!» – и, вынув из кармана кителя какую-то бумагу, развернул ее и громко, тщательно разделяя слова, прочел:
– «Приказ № 87. Сержанта 25-го мотострелкового полка, первой роты третьего батальона Леонида Ивановича Жигалова демобилизовать досрочно. Кроме дорожных расходов, выдать ему месячное довольствие из расчета на двух человек. Командир дивизии генерал-майор Попов».
Офицеры еще раз поздравили Леонида и оставили нас наедине со старшиной.
– Точка, Жигалов, – сказал старшина. – Получается, я был прав, когда говорил тебе: вот она, настоящая русская девушка! – Ничего такого, пожалуй, он раньше не говорил, но какое это имело теперь значение? – И сама, сама всего добилась, чертовка! Явилась прямо к замполиту, да еще вместе с отцом…
Перевод Ю. Герта.
ЧУЖОЙ
С ним я познакомился в Чойбалсане, точнее, даже в его пригородах… Раньше этот город назывался Баян-Тюмен, стоит он недалеко от советско-монгольской границы…
До Чойбалсана тянется нормальная железная дорога, по которой тяжело и мощно мчатся товарные составы, комфортабельные пассажирские поезда, рассекая тугой теплый воздух монгольских степей. А дальше – на юг Монголии – убегает узкоколейка, по которой снуют проворные «кукушки».
На земле бушевала война и еще не было видно конца этой войне, и потому мы, новобранцы, с молчаливым удивлением вступили на землю загадочной и неведомой нам Монголии. И еще больше удивились мы тому, что там, вблизи Чойбалсана, нам приказали вырыть противотанковый ров.
Монголия была верным другом нашей страны, а до Японии или Маньчжурии от Чойбалсана – тысячи километров, и мы были уверены, что этот ров нам велели копать просто в учебных целях и для закалки, ведь мы только-только надели солдатскую форму. Но для такой безобидной цели нормы земляных работ были слишком велики, а требования командиров очень жестки. И земля Монголии, на которой стоял низкорослый, сонный Чойбалсан, была каменно-твердой и желтой, как степная трава в разгар лета.
А вокруг только просыпалась весна. К земле косо летели холодные долгие дожди; мы жили в палатках из тонкого брезента защитного цвета, питались под открытым небом у новеньких походных кухонь, которые только на наших глазах начинали чернеть, обретая бывалый вид. Так что и на работе и «дома» мы промокали, мерзли. И каждый из нас страдал, осиливая непривычную, казавшуюся нам надрывной работу, при любом движении чувствовал свое тело, переполненное усталостью, и особенно спину, простуженную и опухшую от бесконечных уколов – то против чумы, то против холеры, то против еще каких-то многочисленных напастей.
Моим напарником оказался Ашим Сеитов – парень необычайно выносливый, сообразительный и молчаливый. Был он невысок, крут в плечах, и его лицо, цвета молодой меди, всегда оставалось неподвижным и холодным. Никогда Ашим не жаловался и не радовался. Рядом с ним я выглядел мягкотелым, хрупким, полным сомнений, и потому я проникся к этому парню сначала уважением, а потом и угодливой покорностью, как к человеку, от которого целиком и полностью зависела моя жизнь. Подражая Ашиму, я старался только работать и молчать.
И все же один раз Ашим вышел из себя.
Во время нашего отсутствия соседи по земляным работам взяли лопату Ашима и нечаянно разбили ушко для черенка. Ашим потребовал от соседей целую лопату взамен своей поломанной. Те рассмеялись ему в лицо, а одни из них даже оттолкнул Ашима… И тут Ашим молниеносно взмахнул два раза ребром ладони, и здоровенные парня, еще секунду назад смеявшиеся Ашиму в лицо, осели на дно рва. Ашим невозмутимо, по-хозяйски выбрал себе лучшую лопату и как ни в чем не бывало приступил к работе.
Парни через несколько минут пришли в себя, поднялись с земли, потирая рубцы, вздувшиеся на шеях после ударов Ашима, и, косясь на него, смирно начали копать…
Через месяц мы расстались с Ашимом, а осенью опять сошлись в одной караульной роте, уже в другом монгольском городе – Егодзер-хите. За лето противотанковый ров протянулся и сюда.
В один из жарких осенних дней к месту нашей «обороны» подъехал верхом комдив в сопровождении офицеров. Один из них вел в поводу незаседланного жеребца гнедой масти. Скоро мы узнали, что жеребца почему-то звали Тузиком, что был он трофейный и строптивого нрава: ни секунды не стоял на месте, играл, взбрыкивал, норовил вырваться, так что о седле и говорить не приходилось.
Я заметил, что, увидев Тузика, наш Ашим разволновался, он пристально смотрел на жеребца, потом бросил работу и вылез из рва. Вытерев руки о зад, Ашим уже, явно волнуясь, направился к жеребцу. Наш комбат, только что отрапортовавший комдиву, заметил, что Ашим без разрешения приближается к группе офицеров, и хотел было окликнуть его, но тут на Ашима обратил внимание комдив.
– Что, солдат, нравится жеребец? Узнаешь хорошего коня?
Ашим, видно, забыл от волнения, кто его спрашивает, он совсем по-граждански кивнул и подошел к Тузику, протянул руку к поводу… Жеребец своенравно выгнул шею и вздыбился. Комбат проворно отскочил в сторону и закричал на Ашима. Все во главе с комдивом рассмеялись.
Ашим опять приблизился исподволь к Тузику, неожиданно он схватил повод у самой его морды и повис на нем.
– Разрешите объездить его? – обратился он к комдиву.
– А что, тебе приходилось ездить на таких дикарях?
Ашим снисходительно улыбнулся.
– Да что вы, товарищ генерал, какой он дикарь?! Он сто раз объезженный, – сказал Ашим, показывая на белую шерсть на холке жеребца. – Просто он немного отвык от седла да еще с жиру бесится.
Комдив одобрительно посмотрел на Ашима.
– Верно говоришь. Но выездить его надо по-кавалерийски… Хотя давай, бери его к себе на учебу. Ты казах или киргиз?
– Киргиз, – соврал Ашим. Комдив мог не знать, что уйгуры не хуже управляются с лошадьми и могут объездить любого коня, и Ашим боялся, что генерал переменит свое решение.
Ашим попросил всех отойти подальше, полностью прибрал повод и, улучив миг, вскочил на Тузика. Жеребец встал на дыбы, закрутился на одном месте, и в какую-то секунду я почувствовал, что вот-вот он намеренно повалится на спину, чтобы освободиться от седока. Но Ашим был начеку, каким-то образом ему удалось поднять жеребца в галоп, и скоро они скрылись из виду. Генерал поднес к глазам бинокль и восхищенно сказал:
– Настоящий джигит. Он из этого Тузика сделает человека!
Мы встретили Ашима чуть ли не аплодисментами. Было видно, что прыти Тузику он заметно поубавил.
– Как думаешь, Сеитов, уморил ты его или еще нет? – спросил генерал, уже знавший фамилию Ашима.
– Никак нет, товарищ генерал, не уморил! – ответил возбужденный скачкой Ашим. – Для него это мелочи, только сразу нельзя долго гонять, жир может расплавиться…
Некоторые рассмеялись, услышав, как Ашим объясняет комдиву, но многие из нас поняли его правильно: разнеженные, нетренированные кони при резкой нагрузке часто не выдерживают.
Комдив тут же спросил Ашима, не желает ли он быть у него коневодом и заодно заниматься с Тузиком. Ашим, еще не совсем усвоив армейскую субординацию, вопросительно посмотрел на своего непосредственного начальника – командира роты: как, мол, отпустите меня к генералу? Ротный смутился и поспешно сказал:
– Рядовой Сеитов, выполняйте приказ товарища генерала!
Заручившись разрешением своего командира роты, Ашим решил, что теперь ничто не мешает ему согласиться на предложение комдива, и он расцвел, как ребенок.
– Да я, товарищ генерал!.. Я вам из этого Тузика не коня – птицу сделаю!
Так мой молчаливый и диковатый напарник по работе вызвал зависть и восхищение всех новобранцев и уехал прямо в свите генерала на сказочно красивом Тузике.
И еще раз встретились мы в Егодзер-хите, но уже при более печальных для Ашима обстоятельствах.
Он вернулся в нашу караульную часть на следующее лето, отсидев десять суток на гауптвахте. Оказывается, все это время он только и занимался тем, что выезжал и холил генеральского Тузика.
И в один прекрасный день, в наказание за все изнурительные скачки и прочие крайности, Тузик опозорил Ашима. Когда тот в жаркий полдень купал жеребца в озере неподалеку от гарнизона, Тузик дождался, пока зловредный хозяин сядет ему на холку, и умчал Ашима голого в военный городок, галопом прошел по главной улице Егодзер-хита, а потом подвез его прямо к квартире комдива…
После гауптвахты Ашим стал еще более замкнутым и угрюмым. О подробностях его жизни в приближенных генерала мы не смели спрашивать и разузнали все окольными путями. А Сеитов, казалось, только и жил воспоминаниями о своем необычном взлете и позорном падении.
Минуло ветреное монгольское лето, опять потянулась долгая осень с дождями, грязью, колкой порошей по ночам. Наш взвод выставили за гарнизон в заградительный пост, и мы поочередно парами дежурили у двух землянок. В одной жили солдаты и офицеры, в другой хранились боеприпасы.
В тот вечер на вспухшую, набрякшую дождевой водой землю лег первый снег. Холодный ветер быстро сбил его в ледяную корку. Ночь была черна, и оставалось надеяться только на слух. Подходящие из степи машины мы останавливали световым сигналом вдалеке от землянок, вызывали начальника караула лейтенанта Зыкова и только после тщательной проверки пропускали эти машины в расположение гарнизона.
Как только мы с Ашимом заступили на пост, из тьмы раздался странный шорох и кто-то шумно вздохнул. Я подошел к Ашиму поближе, чтобы спросить его – слышал ли он что-нибудь, но Ашим уже держал винтовку у плеча и целился в ту сторону, откуда с ветром прилетел тяжкий вздох. Так стояли мы, напрягшись, пока наконец звук не повторился, теперь гораздо ближе, прямо против нас. Ашим дважды спросил полушепотом: «Стой! Кто идет?» – затем почему-то выбежал вперед на несколько шагов и застрелил кого-то в упор. Немедленно из землянки выскочили с фонарями наши. Впереди бежал лейтенант Зыков и растерянно кричал: «Почему стрельба?! Спокойно, спокойно, товарищи!..»
Застреленным в упор оказался Тузик. Это он, несмотря на путы, терпеливо шел к Ашиму, вздыхая, видя его своими всевидящими глазами…
До самого рассвета я то и дело подходил к жеребцу и искал в его точеном и сильном теле признаки жизни, думая о том, что будет завтра, как генерал примет весть о том, что его любимый конь убит именно Ашимом Сеитовым!
Ашим за всю смену не сделал лишнего шага, он молчал, воровато покуривал в рукав и ждал, когда его сменят, чтобы уйти в теплую землянку и безмятежно завалиться спать.
Утром приехал генерал. Он мельком взглянул на жеребца, потом долго и внимательно посмотрел в глаза Ашиму, играя желваками. Ашим стоял перед генералом, и лицо его было по-прежнему неподвижным и холодным. Лейтенант Зыков доложил, что Сеитов действовал в полном соответствии с уставом караульной службы. Генерал еще раз скользнул взглядом по лицу Ашима, опустил голову и, как старый солдат, для которого служба была превыше всего, объявил Ашиму Сеитову благодарность. А на вечернем разводе лейтенант Зыков, довольный тем, что сам комдив отметил его подчиненного, поставил Ашима Сеитова нам в пример…
Однообразная служба без новостей и каких-либо перемен, бесконечная монгольская степь, горбатая низкими сопками – вся та жизнь казалась мне застывшей, вечной. Дни сменяли друг друга, мы размеренно, монотонно несли службу, и это никак не совмещалось с моими представлениями о военном времени, с самим зловещим духом войны. Но ничего не поделаешь, служба есть служба – делай то, что тебе приказывают. Все остальное – лишнее.
Единственным развлечением для некоторых солдат нашей части была охота на сайгаков. Остальные довольствовались обильной едой после такой охоты и с завистью смотрели на счастливчиков, возбужденные рассказы которых слушал даже командир заградотряда капитан Петров.
Чаще других на таком охоте бывали лейтенант Зыков и Ашим Сеитов. Мы все удивлялись тому, что лейтенант выбрал в напарники именно Ашима. Стрелял он не лучше нас, а компаньоном был известно каким. Наверное, потому, что он аккуратный и такой же немногословный, как лейтенант, – думал я, стараясь быть справедливым, но у меня это плохо получалось. Ашим ведь дурак дураком, читать ничего не хочет, ничто ему не интересно, живет как крот в своей поре, в одиночку грызет сухари и молчит. Даже писем домой не пишет. Особенно в последнее время я начал чувствовать к Ашиму холодную отчужденность, поняв, что внутренне он никогда не был близок мне и не хотел этого. В довершение всего я страстно завидовал Ашиму как напарнику лейтенанта в охоте. Я понимал толк в оружии, сам умел и любил охотиться, и было обидно, что мое умение и охотничья страсть никого не интересовали.
Желание оказаться на охоте стало настолько велико, что я незаметно для самого себя начал заискивать перед лейтенантом и даже перед этим Ашимом. Вроде намекая на что-то, я рассказывал им о своем отце, действительно опытном охотнике, выболтал все охотничьи байки, которые были мне известны, часто повторял вроде между прочим, что могу запросто нести двух-трех сайгаков.
Наши стрелки охотно слушали мои россказни, но дальше этого дело не шло. И вдруг лейтенанта отозвали в Егодзер-хит, в расположение дивизии, и меня назначили напарником Ашима.
К моему удивлению, едва мы вышли за расположение части, Ашим оживился, охотно заговорил… Не умолкая, он вспоминал свое детство, рассказывал об отце… Почувствовав какой-то тайный смысл в словах Ашима, я насторожился, а он, всегда такой осмотрительный, вдруг пустился в воспоминания о Кульдже, говорил о скачках, о религиозных праздниках, ночных маскарадах… Рассказывать он, оказывается, умел, и скоро я невольно оказался в плену этого красноречивого «молчуна» – я готов был выполнить его любое указание на предстоящей охоте, так на меня подействовали его экзотические рассказы.
В полдень мы передохнули, и Ашим опять продолжил наш путь, уже казавшийся мне странным. Я осторожно спросил Ашима, неужели сайгаки держатся именно у самой границы? Ашим несколько нарочито рассмеялся:
– Что, устал? А трепался: я, мол, охотник!.. До границы еще топать и топать, а сайга держится во-он за теми сопками…
Бинокля у нас не было, зато в части нас снабдили винтовками с оптическими прицелами. Ашим быстро шел по известному ему пути, курил на ходу «Беломор». Мне он папирос почему-то не предлагал, и я, поспевая за ним, скручивал на ходу козьи ножки, рассыпая табак.
До сопок мы шли теперь молча. Ашим все ускорял шаги, и я думал, что он входит в охотничий азарт. Наверное, вот-вот нам откроются табуны сайгаков – и мы пустим в ход винтовки.
– Останешься здесь, – вдруг властно сказал Ашим, не глядя на меня. – Лежи и не шевелись. Я обойду сопки, пугну сайгаков на тебя. Вот тогда и пали по ним…
– Хорошо! – быстро согласился я и без лишних расспросов упал на землю и затаился. Ашим огляделся по сторонам и почти бегом направился к сопкам.
Я прождал сайгаков два часа. В полной тишине солнце побагровело и легло на горизонт. Над каменистой равниной заструился ветер, мало-помалу остужая раскаленную землю, разнося пряный запах вечерней полыни. Скоро и суслики встали столбиками над своими норами, и только их резкий свист нарушал тишину безмолвной степи…
Окончательно отчаявшись, я встал на ноги и растерянно огляделся. Воздух уже посинел, на западе багрово догорал закат. Вдруг меня охватило острое одиночество и стало жутко и тоскливо. Почерневшие сопки горбились вокруг и с каждой минутой отдалялись в нескончаемое пространство земли и воздуха. Я стоял в нерешительности и не знал, что мне делать: искать Ашима или идти обратно в часть. Наконец я решил, что возвращаться в отряд без Ашима мне никак нельзя. Во-первых, без него я обязательно собьюсь с пути и потеряюсь в этой безводной степи, а во-вторых, если я даже и доберусь к нашим, как я объясню исчезновение Ашима?
Я медленно поднялся на вершину той сопки, за которой скрылся мой напарник, посмотрел в темнеющую даль и хотел было крикнуть, выстрелить, но тут все опасения дня разом вернулись ко мне, я понял, что мы наверняка дошли до самой границы, и невольно присел. Не знаю, сколько просидел я так, прислушиваясь к звукам ночной степи, шелесту крыльев неведомых ночных птиц. Я уже не верил во что-то противоестественное и потому не очень-то боялся. Однако то и дело я вглядывался в ночь, помня нрав волков монгольских степей. Как сын старого охотника, как солдат, я верил своему оружию, верил в его неотвратимую силу и потому просидел на теплой земле всю ночь не сомкнув глаз, сжимая в руках винтовку с оптическим прицелом, выданную мне для охоты на сайгаков. Что ждет меня на следующий день, я еще не знал…
На рассвете я прошел еще с километр в том направлении, куда скрылся Ашим, и убедился, что он действительно привел меня к самой границе: в оптический прицел я разглядел двух верховых пограничников. Скоро они остановились, спешились и, став на колени, начали осматривать контрольно-следовую полосу. Вскоре к ним подъехала целая группа пограничников… Тут уж я скатился с сопки и, приседая, заспешил в сторону нашей части.
Солнце уже выкатилось в зенит, от земли заструился горячий воздух. Фляжка давно была пуста, винтовка словно налилась свинцом, подсумок гнул меня книзу. Я мечтал до захода солнца добраться до расположения части и первым делом влепить по морде Ашиму, если он ушел без меня или даже если его доставили наши друзья – монгольские пограничники. В любом случае он должен был побеспокоиться обо мне, и, если бы он это сделал, меня давно хватились бы и нашли.
Я не знал, что, потерявшись в степи, человек обязательно идет по кругу, и к вечеру, окончательно измотанный, я вернулся к границе и наткнулся на тот же пограничный наряд…
Ашим исчез бесследно. Сколько оскорбительных сомнений, догадок и обвинений я испытал из-за этого мерзавца! Нет надобности пересказывать все, что выпало на мою долю, скажу только о самом главном – лишь война с Японией и вступление наших войск на территорию Внутренней Монголии прояснили эту странную и злополучную историю.
Наша часть в составе Плиевского соединения успешно перешла горы Большого Хингана, с боями освободила Далайнор, Анзянтун и Хобяйку. Штаб соединения расквартировался в большом городе – Жэха. Я опять попал в караульную роту и часто патрулировал по городу.
Однажды меня снова вызвали в особый отдел дивизии и сообщили, что меня переводят в другую часть. Причину перевода мне не сказали, но я догадывался, что она чрезвычайна, ибо кому мог понадобиться разжалованный сержант, не имевший ни особых ратных заслуг, ни какой-либо редкой специальности.
Едва я прибыл в новую часть, как меня вызвал ни больше ни меньше как начальник штаба дивизии. У него в кабинете я увидел капитана, которого знал еще по Егодзер-хиту. Полковник с успокаивающей улыбкой посмотрел на меня и сказал капитану:
– Вот этот человек. Я оставлю вас, работайте… Когда введете его в курс дела… – полковник опять ободряюще посмотрел на меня, – немедленно выезжайте!
Когда полковник вышел, капитан положил мне руку на плечо и тепло сказал:
– Ну, садись поближе, сержант…
Я осторожно напомнил капитану, что меня в свое время разжаловали. Капитан сочувственно похлопал меня по руке и сказал извиняющимся тоном:
– Ладно, что было, то прошло. Мы это дело уже поправили… – и он повторил, – товарищ сержант.
В порыве благодарности я вскочил было, чтобы вытянуться перед этим офицером с доброй улыбкой, но капитан удержал меня.
– Ладно-ладно, сиди, это все потом… Слушай меня внимательно, сейчас мы с тобой поедем в Харбин, – продолжил он серьезным тоном. – В Харбине нашли одного типа, очень похожего на твоего напарника по охоте… Помнишь его?
– Да я его, товарищ капитан!..
– Сиди-сиди…
Тут я спохватился и вдруг припомнил, что Ашим умел говорить по-китайски. Капитан сразу насторожился, удивленно вскинул брови.
– Как-как? По-китайски, говоришь?! Он что, сам тебе об этом сказал?
Я сказал капитану, что еще в Егодзер-хите мы пошли с Ашимом в лавку и он разговаривал с ее владельцем на китайском языке.
– Точно, точно, товарищ капитан! Они еще часто так повторяли: «Харбина! Харбина!..»
– Эх ты!.. Сибирский валенок! – начал ругаться капитан, – Тебя сколько таскали, а ты молчал! Точно, сибирский валенок, или как там у вас таких называют!
Я опустил голову и судорожно сглотнул. Все перемешалось во мне: и стремление отплатить Ашиму, и ожидание скорой встречи с ним, и досада на себя за то, что на допросах после той охоты я забыл сообщить такую важную информацию… Капитан привычно плеснул в стакан холодной воды из графина, подал мне.
– На, хлебни и успокойся. И вот еще… – Он достал из кармана маленький браунинг и протянул его мне: – Положи, чтоб легче было выхватить, и – пошли, браток…
Я уже знал кое-что о древних русских и восточных городах, однако Харбин до смятения поразил меня своей пестротой и многоликостью. Казалось, этот город вобрал в себя штрихи всех стран и земель: китайцы тут носили европейскую одежду и говорили по-японски, русские усвоили все повадки китайцев и бойко переговаривались на английском языке…
Наши солдаты несли здесь в основном караульную службу, занимались передачей японских арсеналов частям китайской Народно-освободительной армии, прихода которой ждали во многих городах и селах Внутренней Монголии и Маньчжурии.
Объектом нашего наблюдения стала торговая база русского купца, промышлявшего по пушнине. То и дело к его складам, толстостенным лабазам подъезжали китайцы, тибетцы, уйгуры из Синьцзяня. Все эти торгаши, попрятавшиеся во время военных действий, как тараканы в сильный мороз, теперь оживились и неутомимо поправляли свои дела. Таможенный и торговый контроль были всецело переданы в руки китайских военных властей.
Едва прибыв в Харбин, мы с капитаном немедленно обрядились в нашей комендатуре в штатские костюмы: капитан «стал» русским деклассированным интеллигентом, а я, поскольку немного знал монгольский язык, облачился в халат и остроносые сапоги. Немедленно мне привели низкорослую монгольскую лошадь, на ней я почти каждый день ездил на торговую базу купца, покупал там разные мелочи, болтал с торгашами, интересовался ценами…
Ашим на глаза не попадался. А капитан, судя по всему, знал о Сеитове многое и часто строил далеко идущие догадки.
– Странно, – говорил он, – почему этот Ашим, дышло ему в бок, уехал в Синьцзян и быстро вернулся оттуда?.. Наверняка он связан с гоминьдановской разведкой… Так говоришь, он по-китайски хорошо калякает?
Я уже в который раз подтверждал, что Ашим говорит по-китайски, но всякий раз добавлял, что не знаю, плохо это или хорошо.
– Ладно, разберемся, – говорил в таких случаях капитан. – Дай только сцапать его, понял? Ты должен сначала опознать его, а потом будем брать.
Через пару дней на дорогих дрожках в сопровождении двух разодетых людей и при здоровенном кучере у базы появился Ашим Сеитов. Хотя он был одет как кашгарец – в полосатый чапан, расшитую жемчугом тюбетейку и к тому же отрастил бороду и усы, я сразу же узнал его. Я находился на порядочном расстоянии от этой компании и потому не слышал, о чем они говорили, но в одном я убедился доподлинно – Ашим выполнял роль переводчика. Поразили меня его новые манеры, он заискивал, угодничал, делал это заученно легко. Оказывается, в Ашиме жил еще и холуй.
Выслушав меня, капитан почему-то твердо решил, что Ашим не тот человек, за которого себя выдает. Он несколько раз прикидывал, как бы пробиться в окружение Ашима, но ничего путного не придумал. К тому же нас беспокоила вероятность исчезновения Ашима, он был хитер и мог, зачуяв слежку, бесследно раствориться в Харбине. Капитан решил брать Ашима, а уж потом раскрыть его карты. Мне было поручено встретить Ашима, когда он будет один, и без лишнего шума, под браунингом, препроводить его подальше от людных мест, где меня будут ждать капитан и его люди.
Ашим вздрогнул, увидев меня. В первую секунду он заметался, но, бросив понимающий взгляд на мою правую руку, в которой таился браунинг, притих и медленно пошел чуть впереди. Через несколько шагов Ашим полуобернулся и начал тихо говорить – жалостливо и заискивающе.
– Хорошо, что я встретил именно тебя… Другой бы меня не понял, а ты должен понять, я ведь помню, ты умный и добрый парень… – Он совсем остановился. Я ткнул его под бок стволом браунинга. Ашим должен был понять, что вести со мной такие разговоры бесполезно, но он опять заладил свое: – Я ведь, дурак, хотел тогда прикончить тебя, даже прицелился… Но ты так покорно ждал меня, и я не решился. Ведь ты мой кровный брат, мы ведь с тобой оба уйгуры. Подлец я, подлец… Отпусти меня, а? Я просто испугался перед войной с Японией, я мигом исчезну, отпусти ты меня… Ну, умоляю…
И вдруг Ашим ударил меня ногой в живот, метнулся через дувал и исчез. Люди капитана привели меня в чувство, помогли добраться до комендатуры.
Скоро мне вернули звание сержанта и опять зачислили в караульную часть, в которой я встретил своих сослуживцев, чему каждый солдат бывает рад.
…Мы не встретились больше ни в Харбине, ни в Синьцзяне, когда лет через десять после войны я посетил эту землю. Странно, но и по прошествии многих лет мне тягостно думать, что я могу где-то встретить этого невысокого, крутого в плечах человека, лицо которого цвета молодой меди всегда неподвижно, холодно и лишь отмечено коротким блеском раскосых зеленоватых глаз.
Перевод А. Самойленко.
