Текст книги "По древним тропам"
Автор книги: Хизмет Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
Садык, наскоро простившись с Саидом-акой, ехал в Урумчи, а на свадьбу Захиды уже собирались гости. Нурхан-ача привела четырех расторопных молодух, которые должны были нарядить невесту.
Захида была так потрясена неожиданно свалившейся на нее бедой, что не могла даже плакать. Она равнодушно смотрела на серьги и бусы, которыми украшали ее говорливые женщины, и чувствовала себя овцой, окруженной мясниками. Она ни о чем не думала. В первое мгновение, узнав о свадьбе, Захида вспомнила о той молодой невесте, которая была задавлена глинобитной стеной развалин на следующий день после свадьбы. И теперь ей казалось, что ее наряжают, чтобы подготовить к смерти. Захида не боялась смерти, ею овладело безразличие ко всему. Она понимала свое бессилие, невозможность избежать предстоящего. Так пожелал отец, и она выполняет его волю, как выполняли ее все дочери и сто, и тысячу лет тому назад…
На свадьбе Захида молча сидела в своем углу и думала о том, что очень скоро она встретится с матерью на том свете, будет ей помогать стряпать, и они избавятся навсегда от земных мук.
Жены мулл и имамов, которые пришли послушать, по обычаю, причитания невесты, недоумевали, почему Захида, укрывшись шалью с головой, сидит и молчит. «Если невеста не плачет, значит, она рада-радешенька, что уходит от родителей», – судачили они. Сопахун не придавал этим разговорам значения, но Нурхан-ача не выдержала. Она подошла к Захиде и зашептала ей на ухо: «Бесстыдница, поплачь хоть для вида! Какой срам!» Захида вздрогнула, будто кто-то разбудил ее, но плакать не стала и опять погрузилась в свои думы.
«Умереть я не боюсь. А как же Садыкджан? А наши мечты? Что он может подумать обо мне? Как он все это перенесет? Я погибла! Садыкджан… Садыкджан…»
В просторную комнату, где благопристойные старцы – аксакалы – только что поели свадебный плов, вошли музыканты. Они разместились около порога и стали настраивать свои инструменты. Смуглолицый молодой джигит в фетровом малахае набекрень, щелкая о звонкий бубен, начал с газелей Шамашраба. Газели были антирелигиозного содержания, и некоторые муллы заелозили на своих местах. Наклонившись друг к другу, они шептались и поглаживали свои священные бороды, как бы ограждаясь от богохульных газелей. Но через несколько куплетов ритм бубна резко изменился, и все музыканты одновременно перешли на бодрый «Доланский сакам».
Присутствующие оживились, стали подбадривать музыкантов восклицаниями.
Один из стариков вышел в круг. Оркестранты заиграли старинный танец «Хукмет». Несмотря на преклонный возраст, старик оказался подвижным, легким, жесты его были изящны. С удивительной ловкостью он выделывал различные акробатические штуки, становился на четвереньки, переворачивался на спину, в такт бубна касался пола то коленом, то локтем. Молодые женщины, украдкой наблюдавшие танец в окно, громко захлопали, забыв, что смотрят тайком. Несколько белобородых с возмущением обернулись на женщин. Музыканты сыграли еще и удалились.
В доме остались почетные аксакалы. У них не было друг от друга секретов, и от веселой шутки они могли перейти к серьезной беседе.
– Эта новая власть, говорят, запретит теперь такие свадьбы, и правоверные будут жениться без венчания. Огради нас, аллах, от неслыханного кощунства!
– Что свадьба! Теперь и есть в своем доме запретят. Все будет общее.
– А как же насчет мечети? Что с ней-то будет?
– Разве вам, Шавкат-ахун, не известно, что уже теперь вместо пятикратного намаза в мечети мы с вами совершаем один? А что будет дальше, знает только аллах!
– Надобно бояться гнева аллаха! – воскликнул имам Ильяс. – Хазрет Али даже во время битвы не нарушил намаза. Мы, правоверные мусульмане, преданные великому пророку Мухаммеду, не должны поддаваться безбожникам и склонять головы перед ними. Мы должны защищать свою веру и свои обычаи. Муфтий из Кашгарского медресе сказал, что если мусульманин не в состоянии совершить хадж, то он может стать ходжой и в том случае, если посетит священный мазар Аппака-ходжи. Торжество веры незыблемо во все времена! Только нужно защищать веру от неверных.
Кто-то уважительно поддержал имама Ильяса:
– Я думаю, особенно важно теперь оградить молодежь от пагубного влияния новых порядков.
– Вот именно! Вы совершенно правы.
В женской комнате совершался обряд показывания приданого и подарков невесте. Каждая женщина по-своему оценивала подарки жениха. Одни подарки расхваливали, говорили, что перед ними не устоит и дочь шаха. Жены торговых конкурентов Зордунбая состязались в насмешках. Они узнавали некоторые из подарков. «Какой стыд, – шептали они. – Это же платье Хадичи-ханум. Значит, они выпросили его только на время свадьбы. А вот этот камзол тоже ее!» Они из кожи лезли, чтобы осрамить Зордунбая.
Наконец эта свадебная церемония была окончена.
– Возьмите, пожалуйста, свой дутар, тетя Сепиям. Сыграйте нам что-нибудь, – попросила женщина с выражением скуки на лице.
Сепиям взяла дутар и спросила:
– Спеть вам или будете танцевать?
– Спойте, пожалуйста, новую песню!
– Подите прочь с вашей новой песней! Идите на улицу и пойте ваши новые песни своим активистам! – одернула ее одна из айим[13]13
Айим – почтенная женщина, жена духовного лица.
[Закрыть], которая, окутав голову белым платком, сидела как мумия.
– Уважаемая тетушка, вы шестьдесят лет смотрели на белый свет только через тунглюк. Вам мало этого? Хоть теперь повеселитесь, – сказала Сепиям, видя, что молодая женщина растерялась.
Другая пожилая женщина решила поддержать айим:
– Еще посмотрим, что принесут вам новые песни. Даст вам бог кетмень вместо дутара и отруби вместо хлеба!
– «Проклинала собака своих блох!» Играйте, Сепиям, не слушайте их! – послышался дерзкий голос молодой женщины.
В комнате поднялся шум. Однако, когда Сепиям заиграла на дутаре, все стихли. Она запела веселую песню. Соседка Сепиям, молодая женщина, встала и, прежде чем пойти танцевать, поклонилась всем сидящим. Пожилые женщины с отвращением отвернулись и стали громко переговариваться между собой. Потом они поднялись, рассовывая по карманам сушеные абрикосы, изюм и другие сладости, которые успели прихватить, когда собирали дастархан[14]14
Дастархан – скатерть, накрытый стол.
[Закрыть]. Поблагодарив хозяев, поспешили оставить неблагопристойных девиц.
Послышался голос Зордунбая, провожавшего аксакалов.
– Как говорится, по одежке протягивай ножки, дорогие гости. Не осудите нас, если что было не так.
– И на том большое спасибо вам, Зордунбай. Исполни бог все ваши желания. Дай бог счастливой жизни вашим детям и много внучат вам! Аминь-аллаху-акбар!
В одной из комнат веселилась молодежь – в основном сыновья торговцев, мулл, имамов и муэдзинов. Был здесь и жених – Шакир. Он держал кувшин с джуном, молча пил и слушал песни. Но скоро ему наскучило все.
Ничто не развлекало Шакира. И джун не избавлял от тяжкой думы о Марпуе и об этой несчастной девушке, его невесте. Шакиру казалось, что гости собрались для того, чтобы насильно завязать ему глаза, поставить на краю пропасти и смотреть, что будет дальше. Он знал крутой и жесткий нрав отца, но не предполагал, что так ошеломляюще быстро свершится все задуманное Зордунбаем.
– Друзья! – воскликнул он. – Если есть среди вас святоша, который не пьет, он может убираться, пока цел! Я виноват сегодня. Из-за меня двое безвинных плачут кровью. Я хочу джуном залить свое горе. – Он снова налил себе и своим друзьям – музыкантам.
Один из джигитов сказал:
– Друг, ты сегодня – настоящий султан Джамджима! Знаете, что говорил этот щедрый султан? Он говорил: «Есть у меня пять тысяч беркутов и десять тысяч соколов». Не знаете, так слушайте. Его соколы так обучены, что пригоняли гусей стаями и сбивали их под такт музыке там, где веселился султан во время прогулки. В одну из таких прогулок он остановил своего знаменитого музыканта Абдугаита и сказал: «Абдугаит! Скоро будет конец света, и тогда соединятся все страдающие в любви. Будет свадьба Вамука и Хузры, Лейли и Меджнуна, Фархада и Ширин, Гериба и Санам, Тахира и Зухры. Вот тогда я крикну: «Абдугаит!» Ты мне ответь: «Слушаю!» – «Играй», – скажу я. Тогда ты играй вот эту мелодию!» Вот как он сказал!
– И для меня сегодня уже настал конец света, друзья! – воскликнул Шакир. – Поэтому пейте, веселитесь! – Он еще налил себе джуна и разом выпил.
Зордунбай вошел в комнату джигитов. Шакир дремал, обхватив руками кувшин с джуном. Зордунбай с отвращением посмотрел на него и с напускной вежливостью обратился к сидящим:
– Спасибо вам, дети мои! Говорят, кто сумел, тот устроил пир горой, а кто не сумел, положил на стол головку луку. Не осудите своего друга Шакира, если он вас не так принял.
– Спасибо, Зордунбай-ака! Не беспокойтесь, мы погуляли на славу, – заговорили в один голос и стали подниматься джигиты.
Услышав голос отца, Шакир открыл глаза. Он хотел проводить гостей, но Зордунбай строго осадил его взглядом.
Свадьба кончилась, хотя и не все обычаи были соблюдены, – не был совершен обряд венчания. Виною тому был жених. Ни один мулла не станет венчать пьяного жениха.
Никто не подозревал, что Шакир напился умышленно.
Зордунбаю оставалось утешать себя тем, что, как ни противился Шакир в последние дни, как ни пытался дерзить, но из сыновнего повиновения не вышел и подчинился воле отца.
Шакир вошел в отведенную для молодых комнату и запер дверь на крючок. В дальнем углу слабо горела коптилка. В комнате было так тихо, будто все здесь притаилось в ожидании грома. Шакир услышал всхлипывания в темном углу. Невеста плакала. Шакир подошел к девушке, сдернул с ее головы платок. Он знал, что, по обычаю, жених должен был поступить именно так. После этого невеста должна снять с него сапоги. Даже в темноте Шакир ясно увидел, как расширились и сверкнули испуганные глаза девушки, а губы задрожали.
Шакир вспомнил, как несколько дней тому назад он пришел к Марпуе. Он вошел во двор и услышал писк птенцов. Шакир поднял голову и увидел ласточкино гнездо, из которого высунулись желторотые птенцы. По балке к гнезду с шипением ползла змея, высунув длинное жало. Не найдя ничего, чем можно было бы прибить змею, Шакир схватил ее за хвост, ударил о землю и стал топтать. Вышла Марпуа, но Шакир не видел ее, он в ярости топтал гадюку.
Шакир смотрел на свою невесту и думал о птенцах и змее. Шакир оглянулся, сжал сильные руки в кулаки.
– Сестра! – позвал он тихо.
Захида посмотрела на Шакира, не веря своим ушам. Девушке показалось, что Шакир плачет. Где-то в глубине ее души вместе со словом «сестра» зародилась надежда на спасение.
– Сестра! – Шакир приблизился к девушке и погладил ее голову. – Вы моя сестра! Я не змея… Не бойтесь, я вас не трону.
Захида припала к ногам Шакира и стала целовать его сапоги, руки и заплакала так, точно хотела выплакать все слезы, дарованные ей природой.
– Вот и все! – сказал Шакир, поднимая девушку. – Я могу стать вам братом, если хотите – отцом. Только не плачьте. А то и я заплачу. И возненавижу всех… И самого себя… Бросьте мне сюда подушку и сами ложитесь где хотите. – Он снял сапоги и швырнул их прочь.
Будто очнувшись от кошмарного сна, Захида попыталась встать, чтобы прибрать сапоги, но не смогла. Она целый день просидела неподвижно, поджав под себя ноги, и они так отекли, что она едва лишь приподнялась на колени. Шакир понял это и встал, чтобы помочь ей.
– Я сама, – Захида смутилась, отстранила Шакира. Она с усилием поднялась, поставила сапоги к стене и снова вернулась в свой угол.
Зордунбай знал о том, как прошла брачная ночь. Забыв о приличии, он тайком пробрался к окну новобрачных и подслушал их разговор. Утром, когда постельные свахи подняли было шум, ужаснувшись при виде чистой простыни, старуха Гулямхан заставила их молчать за определенное вознаграждение. Зордунбай делал вид, что взаимоотношения молодых его не интересуют. Старуха Гулямхан считала своим долгом скрывать от мужа случившееся, наивно полагая, что только она одна знает обо всем. А между тем неведение для нее было тяжелее печальной действительности, о которой знал Зордунбай.
«Мир полон коварства и обмана! – думал Зордунбай. – Даже твоя жена хочет скрыть от тебя правду. Даже родной сын тебя обманывает. А что можно ждать от чужих! Мало вокруг меня скорпионов, так еще в доме они объявились! Этот мир – скопище гадов, которые так и норовят смертельно ужалить один другого. Если не хочешь быть проглоченным, так уничтожай врага сам!»
Эти свои мысли Зордунбай стал претворять в жизнь очень скоро. Он отправил старика Сопахуна в Кашгар. Он не сомневался в том, что дом его сватьи Нурхан-ачи и его собственный дом будут одним домом, как только придет известие о смерти Сопахуна. Зордунбай только боялся Шакира, боялся Захиды и ее дяди – Масима. Шакир, вероятно, недолго пробудет братом своей жены, думал он: спелая груша не удержится на ветке. Рассуждая так, Зордунбай постепенно свел на нет и ту опасность, которая угрожала со стороны Масима. Что может противопоставить тонко продуманным действиям Зордунбая деревенский мужик? В самом худшем случае Зордунбай потеряет лавку – и только. Ему на всю жизнь хватит тех денег, которые он выручит скоро, сбыв часть своих товаров. К тому же хозяйство Сопахуна никуда от него не уйдет.
Известие о неожиданном замужестве Захиды потрясло Масима и Зорахан. Получилось так, что старик продал свою дочь и пошел умирать на могилу Аппака-ходжи. Однако Масим несколько успокоился, узнав, что Захида особенно не противилась этому браку. Он только хотел, чтобы Захида, как прежде, приезжала к нему в деревню. Когда Масим узнал, что Зордунбай не отпускает сноху, держит ее взаперти, он сообщил об этом местным властям. Зордунбаю сказали, что держать сноху в клетке не следует и пусть она, как и прежде, ездит в гости к своим родственникам.
Шакир решил уехать в деревню Масима. Зорахан и Масим обрадовались, приготовились к приему гостей, отвели им отдельную комнату и стали ждать. Однако «перо судьбы неумолимо». Вскоре они узнали, что их радость, длившаяся так недолго, обернулась несчастьем.
VIIIУрумчи располагался в местности малопривлекательной, среди голых сопок. Почва здесь была бесплодной, каменистой и питалась только дождевой и талой водой. Редкие деревца – чахлый, как саксаул, карагач и преждевременно облысевший тополь – прижимались к глинобитным домам с плоскими крышами, палками торчали за высокими дувалами. Над городом стояло пыльное марево с запахом шахты и каменного угля. Узкие кривые улицы и убогие дома окраины, сплошные дувалы и лавчонки вдоль них соседствовали с современными зданиями, которые возвышались на центральной площади. В них размещались государственные учреждения. Особо выделялось здание народного театра, недавно выстроенное. В его архитектурном стиле удачно сочетались европейские колонны с узорной лепкой и цветные фрески среднеазиатских минаретов.
Садык с облегчением смотрел на этот храм культуры. Во всем остальном он был явно недоволен столицей. Садык представлял себе город в окружении живописной природы, какую показывают в кино. Он ожидал увидеть и здешних жителей совершенно иными, а они оказались почти такими же, как турфанцы. Здесь можно было встретить и дехкан, которые, подобно Масиму-аке из Караходжи, носили белые фетровые колпаки-малахаи, широкие белые рубахи, сапоги с высокими голенищами, славились простотой в обращении и громким, заразительным смехом. Но, в отличие от Турфана, здесь на улицах было гораздо больше женщин – и почти все они были без паранджи. Многие из них носили модные европейские костюмы и платья и обязательно кучарские тюбетейки, шитые узором из разноцветного бисера.
Садык чувствовал себя в столице полугородским-полудеревенским человеком. Первое время он описывал свои впечатления в стихах и посылал их в Турфан – Абдугаиту. Но стихи оставались без ответа, а потом до Садыка дошел слух о том, что Захида вышла замуж и очень довольна своей семейной жизнью. Садык был ошеломлен. Он хотел написать самой Захиде, узнать, как же это могло случиться, но затем передумал, опасаясь, что своим письмом может навлечь беду, а от посредничества Абдугаита в свое время отказалась сама Захида. Ему оставалось похоронить в душе все, что было связало с Захидой… Садык надеялся, что этому будет способствовать новая жизнь в столице.
Сверх учебной программы Садык упорно изучал русский язык и литературу. Времени для воспоминаний о прошлом не оставалось. Однажды он вместе со своим товарищем с отделения общественных наук Момуном и девушкой Ханипой зашел в урумчинский музей. Здесь хранились многие древности, и Садык невольно вспомнил седой Турфан, село Караходжу, дядю Масима, Захиду, и щемящее волнение овладело им… Таинственные рукописи под музейным стеклом вместе с воспоминанием о недавнем прошлом подняли в душе Садыка желанно заняться их расшифровкой и толкованием, поведать о них большому миру…
В музее хранились подлинные сокровища. Здесь была «Искандернаме», книга об Александре Македонском, переведенная с древнегреческого на уйгурский язык в XIV веке поэтом Маулана Лутфи – автором знаменитой поэмы «Гул вэ Нуруз», уйгурский вариант «Шахнаме» Абулкасима Фирдоуси. Вместе с переводными произведениями в музее хранились оригинальные рукописи знаменитых поэтов: дидактическая поэма «Хибатул Хакаик» – «Подарок истин» слепца Ахмета Югнакий, который жил в конце XII и в начале XIII века, «Фархад и Ширин» Алишера Навои с пояснением, в котором говорилось, что этот экземпляр написан рукой самого Алишера в уйгурском городе Кучаре, а затем уже переписанные копии распространились в Хами и в Индии. Тут же хранились рукописи поэтов позднего средневековья: Хиркати «Мухабатнаме и Мехнаткам» – поэма о взаимной любви Соловья и Цветка, о посредничестве между ними Саба – эфира; произведения великого уйгурского поэта Низарий и знаменитая «Зупарнаме» – «Книга баталий» кашгарского поэта Моллы Шакира, в которой, в частности, описано восстание уйгуров в 1863 году против маньчжурских поработителей. На полях некоторых рукописей сохранилось множество рисунков буддийского содержания, нарисованных до распространения ислама в здешних местах.
– Вот это да! – воскликнул Момун, обращая внимание Садыка и Ханипы на пояснение одной из книг.
«Эта книга написана кашгарским поэтом Турди Гарипом в тысяча восемьсот сорок первом году. В ней мастерски сопоставляются тридцать два ремесла. Автор в пылких философских диалогах раскрывает сильные и слабые стороны каждого ремесла, а в конце книги, символически подчеркивая связь всех ремесел, отдает предпочтение ремеслу земледельца и каменщика – строителя».
– Это ведь очень современно! Почему бы не перепечатать такую вещь сейчас? – с восхищением проговорил Садык. – А вот, смотрите, какое сокровище лежит под стеклом – и никому оно не ведомо! Удивительно, какие ценности создавались людьми сотни лет тому назад!
Садык не знал еще историко-культурного наследия своего народа, которое знал почти весь образованный мир, и поэтому он так безудержно восхищался.
– Ничего в этом нет удивительного, сынки, – заметил пожилой человек в халате, вышедший из своей рабочей комнаты. – Большинство рукописей собрано за одну только поездку по стране. А сколько их еще хранит народ, сколько их зарыто в земле, в гробницах! Но здесь немало и таких книг, которые еще задолго до нас спасены добрыми людьми других стран. Должно быть, вы слышали о «Кудатку билиге»[15]15
Самый древний памятник тюркско-мусульманской литературы, написанный на уйгурском языке.
[Закрыть] Юсуфа Баласагунского и о «Диване Лугатитурк»[16]16
Многотомный толковый словарь тюркских языков с обширными примерами уйгурского фольклора. Написан в XI веке.
[Закрыть] Махмуда Кашгарского?
Более хладнокровный Момун с дружеской усмешкой, но и с удовлетворением наблюдал за Садыком, который с жадностью ловил объяснения старого китапхана – библиофила. Ханипа разделяла переживания Садыка, но, со свойственной для нее скрытностью, не показывала вида.
Когда друзья вышли из музея, Садык долго молчал, напряженно о чем-то думая.
Нередко молодые талантливые люди, которые не получили, в силу разных причин, образования, познакомившись вдруг с культурным или научным наследием, становятся словно слепыми, до того неожиданно озаряет их сознание это открытие. Притом одни молодые люди по возможности скорее стремятся восполнить недостаток знаний, а другие, те, которыми движет больше чувство, чем разум, переживают процесс усвоения культуры долго, ибо для них само переживание – удовольствие.
Так и Садык, когда учился, жадно впитывал знания, которые давались в Дарил финуне, двухгодичном Синьцзянском университете. С любовью и вниманием он слушал лекции Линь Юня, преподавателя всеобщей китайско-синьцзянской истории. Старый ученый Линь Юнь, по происхождению арджанзы – сын уйгурки и китайца, – был потомком тех уйгуров, которых еще двести лет тому назад переселили из Кашгарии в Пекин – прислуживать в императорских дворцах.
Из уст Линь Юня Садык впервые услышал подробную историю красавицы Ипархан, о которой раньше он знал очень мало.
– Если бы в те годы уйгурская земля не была раздроблена на враждующие ханства и если бы отец Ипархан, влиятельный Аппак-ходжа, не надеясь на одну только религиозную силу ислама, объединил весь Восточный Туркестан, то императорские войска не смогли бы завоевать Синьцзян, – говорил Линь Юнь. – Народ свято чтит героев Уйгурстана, таких, как полководец Джангир и его луноликая невеста Ипархан. С мечом в руках она сражалась в одних рядах со своим возлюбленным. Под их предводительством кашгарцы показывали небывалую отвагу и стойкость на поле брани и не раз обращали в бегство несметные толпы врага…
Старый ученый рассказывал о подробностях трагической и славной судьбы Ипархан, хотя это и не входило в учебную программу. Слушая Линь Юня, впечатлительный Садык видел, как везут плененную Ипархан в Пекин, чтобы представить ее императору как драгоценный подарок из покоренной Кашгарии. Император был ослеплен красотой пленницы. Он выстроил для нее роскошный дворец, но гордая красавица не покорилась и отвергла любовь завоевателя. Император пригласил известного художника из Венеции и велел ему написать портрет Ипархан. Тот написал и увез свое творение в Италию. В Урумчи хранилась копия.
После лекций Линь Юня Садык уходил в музей и подолгу стоял перед портретом грациозной девушки в воинском чекмене, с полуобнаженным мечом в руке. Брови ее напоминали ласточкины крылья, миндалевидные глаза были чуть приподняты к вискам.
Романтический облик девушки, ее судьба, ставшая легендой, манили Садыка в глубь веков, и ему хотелось говорить и думать только стихами.
