Текст книги "Белоснежка должна умереть"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Суббота, 8 ноября 2008 года

– О боже!.. – воскликнула фрау доктор Лаутербах с неподдельным ужасом, когда Боденштайн объяснил ей, каким образом он узнал номер ее телефона. Лицо ее побелело, несмотря на загар. – Рита моя подруга. До ее развода мы были соседями.

– Один свидетель утверждает, что видел, как фрау Крамер столкнули с пешеходного моста, – продолжал Боденштайн. – Поэтому мы ведем расследование по делу о покушении на убийство.

– Какой ужас! Бедная Рита! Как она себя чувствует?

– Плохо. Состояние критическое.

Фрау Даниэла Лаутербах сложила руки, как для молитвы, и горестно покачала головой. На вид ей было лет сорок восемь – пятьдесят. Очень женственная фигура, блестящие темные волосы стянуты на затылке в простой узел, теплые карие глаза, окруженные мелкими морщинками, излучают сердечность и еще что-то материнское. Судя по всему, она была из той вымирающей породы врачей, которым не жаль времени на пациентов и их проблемы. Ее просторная клиника с большими, светлыми помещениями, высокими потолками и паркетными полами располагалась над ювелирным магазином в пешеходной зоне, в самом центре Кёнигштайна.

– Пройдемте в мой кабинет, – предложила она.

Боденштайн проследовал за ней в огромную комнату, главной доминантой которой был массивный, старомодный письменный стол. Выдержанные в мрачноватых тонах большие экспрессионистские картины на стенах как-то необычно, но приятно диссонировали с приветливой обстановкой.

– Могу я предложить вам чашку кофе?

– Спасибо, с удовольствием! – с улыбкой кивнул Боденштайн. – Я сегодня еще не пил кофе – все некогда.

– Рано у вас начинается рабочий день. – Даниэла Лаутербах поставила чашку под кран автоматической кофеварки эспрессо, стоявшей на полке рядом с грудами медицинских книг и брошюр, и нажала кнопку. Загудела кофемолка, распространяя аромат свежемолотого кофе.

– У вас тоже, – ответил Боденштайн. – К тому же в субботу.

Вчера поздно вечером он оставил ей сообщение на автоответчике, и она позвонила ему в половине восьмого утра.

– По субботам в первой половине дня у меня домашние визиты. – Она протянула ему чашку. От молока и сахара он отказался. – А потом обычно начинается писанина. К сожалению, ее становится все больше. Я бы лучше употребила это время на пациентов.

Она жестом пригласила его к письменному столу, и Боденштайн устроился на одном из стульев для посетителей. Из окон позади стола открывался великолепный вид на парк и руины замка Кёнигштайн.

– Чем я могу вам помочь? – спросила Даниэла Лаутербах, сделав глоток кофе.

– В квартире фрау Крамер мы не нашли ничего, что указывало бы на наличие родственников или других близких людей. Но ведь должен же у нее быть кто-то, кому мы могли бы сообщить о несчастье.

– У Риты сохранились хорошие отношения с ее бывшим мужем. Я уверена, что он позаботится о ней. – Она опять горестно покачала головой. – Кто же это мог сделать? – произнесла она, задумчиво глядя на Боденштайна своими темно-карими, как у косули, глазами.

– Нас это тоже интересует. У нее были враги?

– У Риты? Что вы, боже упаси! Она такой кроткий человек, и ей так досталось от жизни. Но это ее не ожесточило.

– «Досталось»? Что вы имеете в виду? – Боденштайн внимательно посмотрел на нее.

Даниэла Лаутербах с ее спокойной, несуетливой манерой поведения все больше нравилась ему. Его собственный домашний врач обрабатывал своих пациентов как на конвейере. Каждый раз после визита к нему Боденштайн, заразившись его нервозностью и лихорадочной поспешностью всех его манипуляций, еще какое-то время был словно наэлектризован.

– Ее сын попал в тюрьму, – ответила Даниэла Лаутербах и вздохнула. – Это было тяжелое испытание для Риты. Из-за этого распался и ее брак.

Боденштайн, который как раз поднес чашку к губам, удивленно застыл.

– Сын фрау Крамер сидит в тюрьме? За что?

– Сидел. Его выпустили позавчера. Десять лет назад он убил двух девушек.

Боденштайн напряг память, но так и не припомнил молодого убийцу двух девушек по фамилии Крамер.

– Рита после развода опять взяла свою девичью фамилию, чтобы каждый раз не отвечать на вопрос, не имеет ли она отношения к той жуткой истории, – пояснила Даниэла Лаутербах, словно прочитав мысли Боденштайна. – По мужу она Сарториус.

* * *

Пия не верила своим глазам. Она еще раз прочитала письмо, написанное казенным языком на «экологической» серой бумаге. Когда она обнаружила в почтовом ящике это долгожданное письмо из строительной комиссии Франкфурта, ее сердце радостно екнуло, но то, что в нем было написано, повергло ее в шок. С тех пор как они с Кристофом решили вместе жить в Биркенхофе, они носились с мыслью перестроить ее домик, который и для двоих-то был тесноват, не говоря уже о возможных гостях. Один знакомый архитектор сделал по ее просьбе проект перестройки и подал заявку в строительную комиссию. С тех пор она с нетерпением ждала ответа, потому что готова была немедленно приступить к делу. Она перечитала письмо раз, другой, потом отложила его в сторону, поднялась из-за кухонного стола и пошла в ванную. Торопливо приняв душ, она обмоталась полотенцем и угрюмо уставилась на свое отражение в зеркале. Она вернулась с вечеринки в половине четвертого утра, а встала в семь, чтобы выпустить из дома собак и покормить остальных животных. Потом, пользуясь тем, что дождь ненадолго прекратился, погоняла на корде двух своих молоденьких лошадок и вычистила их стойла. Долгие ночные вечеринки были уже явно не для нее. В сорок один год после бессонной ночи с вином и музыкой чувствуешь себя уже совсем не так, как в двадцать один.

Она долго задумчиво расчесывала свои светлые волосы до плеч, потом заплела их в две косички. После такого письма о сне не могло быть и речи. Пия отправилась в кухню, взяла письмо со стола и вошла в спальню.

– Привет, Малыш… – пробормотал Кристоф, сонно моргая и щурясь от света. – Который час?

– Без четверти десять.

Он выпрямился и со стоном принялся массировать виски. Вчера он против обыкновения явно переборщил с алкоголем.

– Я забыл – когда у Анники самолет?

– В два часа. У нас еще уйма времени.

– Что это у тебя за бумага? – спросил он, заметив письмо.

– Смертный приговор, – ответила она мрачно. – Ответ из строительной комиссии.

– Ну и что они пишут? – Кристоф пытался стряхнуть с себя остатки сна.

– Это распоряжение о сносе дома!

– Не понял?..

– Прежние владельцы построили дом без разрешения комиссии, ты представляешь?.. И мы своим запросом сами себя выдали. Разрешение было только на строительство летнего садово-дачного домика и конюшни. Не понимаю!

Она села на край кровати и покачала головой.

– Я уже несколько лет здесь прописана, плачу за воду и канализацию, за вывоз мусора. Что они там себе думали? Что я живу в летнем садово-дачном домике?..

– Покажи-ка. – Кристоф почесал в затылке и прочел письмо.

– Мы это опротестуем. Это же ерунда какая-то! Сосед отгрохал себе целый холл, а тебе нельзя перестроить маленький домишко!

На столе зазвонил мобильный телефон. Пия, у которой сегодня было дежурство, без особого восторга нажала кнопку ответа. С минуту она молча слушала, потом сказала:

– Хорошо. Сейчас приеду. – Она выключила телефон и бросила его на кровать. – Зараза!

– Ты что, уезжаешь?

– Да. К сожалению. Там у коллег в Нидерхёхстштадте объявился мальчишка, который вчера вечером видел, как какой-то мужчина сбросил с моста ту женщину.

Кристоф положил ей руку на плечо и притянул ее к себе. Пия тяжело вздохнула. Он поцеловал ее в щеку, потом в губы. Приспичило этому мальчишке давать показания в такую рань! Не мог подождать до обеда! В эту минуту у Пии не было ни малейшего желания работать. Тем более что по графику в эти выходные дежурить должен был Бенке. Но он был «болен». И Хассе тоже. Черт бы их всех побрал, этих придурков! Пия откинулась назад и прижалась к теплому со сна Кристофу. Его рука скользнула под полотенце, погладила ее живот.

– Не переживай из-за этой бумажки, – прошептал он и еще раз поцеловал ее. – Что-нибудь придумаем. До сноса еще далеко.

– Вечно какие-то проблемы… – пробормотала Пия и подумала про себя, что этот нидерхёхстштадтский мальчишка тоже вполне мог бы подождать лишний час в местном отделении полиции.

* * *

Боденштайн сидел в своей машине перед бад-зоденской больницей и ждал Пию. Он попросил ее съездить с ним в Альтенхайн. Даниэла Лаутербах дала ему адрес бывшего мужа фрау Крамер в Альтенхайне, но, прежде чем отправиться туда со страшной вестью, он поинтересовался состоянием Риты Крамер. Первую ночь она благополучно пережила и сейчас, после операции, лежала в искусственной коме в отделении интенсивной терапии.

Пия приехала в половине двенадцатого. Выйдя из машины, она пошла к Боденштайну, огибая лужи.

– Мальчишка довольно подробно описал этого типа, – сообщила она, садясь на переднее сиденье и пристегиваясь. – Если Каю удастся выкроить более-менее приличное фото из записи камеры видеонаблюдения, у нас будет с чем обращаться в прессу.

– Очень хорошо.

Боденштайн включил зажигание.

По дороге он рассказал Пии о своем разговоре с Даниэлой Лаутербах. Пии стоило немалых усилий сосредоточиться на его словах. Ее больше занимало письмо из строительной комиссии. Распоряжение о сносе! Она ожидала чего угодно, но только не этого. А что, если они и в самом деле заставят ее снести дом? Где же они с Кристофом будут жить?

– Ты меня слушаешь? – спросил Боденштайн.

– Конечно слушаю. Сарториус. Соседка. Альтенхайн. Извини – мы вернулись домой в четыре утра…

Она зевнула и закрыла глаза. Ей безумно хотелось спать. К сожалению, она не могла похвастать железным самообладанием Боденштайна. Тот всегда был в форме – даже после бессонных ночей и напряженной работы. Кажется, она вообще никогда не видела, чтобы он зевал.

– Этот случай одиннадцать лет назад наделал много шуму, – продолжал шеф. – Все газеты только об этом и писали. Тобиаса Сарториуса приговорили за двойное убийство к высшей мере. Обвинение было построено на одних косвенных уликах.

– Ах да… – пробормотала Пия. – Смутно припоминаю. Двойное убийство – и ни одного трупа. Он еще сидит?

– В том-то и дело, что нет. В четверг Тобиас Сарториус вышел из заключения. И сейчас живет в Альтенхайне у своего отца.

Пия задумалась на несколько секунд, потом открыла глаза.

– Ты хочешь сказать, что между его освобождением и нападением на его мать есть какая-то связь?

Боденштайн бросил на нее насмешливый взгляд.

– Поразительно!

– Что «поразительно»?

– Твоя проницательность не покидает тебя даже во сне!

– Да я совсем не спала! – возмутилась Пия и нечеловеческим усилием подавила очередной приступ зевоты.

Они миновали табличку с названием населенного пункта – Альтенхайн – и через минуту были уже на Хауптштрассе, по адресу, который дала Боденштайну Даниэла Лаутербах. Боденштайн въехал на неухоженную автостоянку перед бывшим трактиром. Какой-то мужчина замазывал белилами надпись на стене: «ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ГРЯЗНЫЙ УБИЙЦА». Красные буквы все еще просвечивали сквозь белую краску. На тротуаре перед въездом во двор стояли три женщины среднего возраста.

– Убийца! – услышали Боденштайн и Пия, выходя из машины. – Убирайся отсюда, скотина! Иначе тебе несдобровать! – Говорившая плюнула в сторону мужчины.

– Что здесь происходит? – спросил Боденштайн.

Но женщины, не обратив на него ни малейшего внимания, сами убрались восвояси.

– Чего они от вас хотели? – с любопытством спросила Пия.

– Спросите их сами, – грубо ответил мужчина.

Окинув ее равнодушным взглядом, он продолжил свое занятие. Несмотря на холод, он был в одной серой футболке с длинными рукавами, в джинсах и рабочих ботинках.

– Мы хотели бы поговорить с господином Сарториусом.

Мужчина обернулся, и Пие показалось, что она узнала его.

– Это не вы были вчера вечером у дома, в котором живет фрау Крамер, в Нойенхайне? – спросила она.

Если он и удивился, то не подал вида. Он неотрывно, без улыбки смотрел на нее необыкновенно синими глазами, и ей вдруг стало жарко.

– Да, был, – ответил он. – А что, это запрещено?

– Да нет, конечно. А что вы там делали?

– Я приходил к своей матери. Мы договорились встретиться, но она не пришла. Вот я и хотел узнать, что случилось.

– Ах, так вы, значит, Тобиас Сарториус?

Его брови вздрогнули, лицо приняло насмешливое выражение.

– Да, это я. Убийца двух девушек.

У него была какая-то настораживающе привлекательная внешность. Тонкий белесый шрам, протянувшийся от левого уха к подбородку, не портил его хорошо скроенное лицо, а, наоборот, делал его еще интересней. Что-то в его взгляде пробудило в Пии какое-то странное чувство, и она пыталась понять, что именно.

– Ваша мать вчера вечером серьезно пострадала в результате несчастного случая, – вмешался Боденштайн. – Ночью ее прооперировали, и сейчас она находится в реанимации. Состояние критическое.

Пия заметила, как ноздри Сарториуса на секунду раздулись, а губы плотно сжались. Он, не глядя, бросил валик в ведро с краской и пошел к воротам. Боденштайн и Пия, переглянувшись, последовали за ним. Двор напоминал городскую свалку. Боденштайн вдруг приглушенно вскрикнул и застыл на месте, словно окаменев. Пия оглянулась на шефа.

– Что случилось? – спросила она удивленно.

– Крыса! – выдавил из себя Боденштайн, белый как мел. – Эта тварь пробежала прямо по моей ноге!

– Неудивительно – при такой грязи.

Пия пожала плечами и хотела идти дальше, но Боденштайн по-прежнему стоял на месте, как соляной столб.

– Если б ты знала, как я ненавижу крыс!.. – произнес он дрожащим голосом.

– Ты же вырос в помещичьей усадьбе, – откликнулась Пия. – Уж наверное, там водились крысы.

– Именно поэтому…

Пия удивленно покачала головой. Такой чувствительности она от своего шефа не ожидала!

– Ну ладно, пошли, – сказала она. – Они же видят нас и сами разбегаются. Уличные крысы боятся человека. У моей подруги раньше были две ручные крысы. Это совсем другое. Мы с ними…

– Перестань! – перебил ее Боденштайн и глубоко вдохнул. – Иди вперед!

– Нет, ну надо же!.. – ухмыльнулась Пия, оглядываясь на Боденштайна, который шел за ней по пятам, стараясь не отставать ни на шаг. Опасливо косясь на груды мусора по обеим сторонам узкой дорожки, он готов был в любой момент обратиться в бегство.

– Ой! Еще одна! Да какая жирная! – воскликнула Пия и резко остановилась.

Боденштайн налетел на нее и в панике стал озираться по сторонам. От его обычной невозмутимости не осталось и следа.

– Пошутила! – ухмыльнулась Пия.

Но Боденштайну было не до смеха.

– Еще раз так пошутишь – и обратно пойдешь пешком! – пригрозил он. – Меня чуть инфаркт не хватил!

Они пошли дальше. Сарториус скрылся в доме, но дверь оставил открытой. На последних метрах Боденштайн обогнал Пию и взбежал по ступенькам крыльца, как странник, который после долгого марша через болото ощутил наконец под ногами твердую почву. В дверном проеме показался пожилой мужчина в стоптанных домашних тапках, в замызганных серых брюках и потертой вязаной кофте, свободно болтавшейся на его тощем теле.

– Вы Хартмут Сарториус? – спросила Пия.

Мужчина кивнул. У него был такой же запущенный вид, как и у его двора. Узкое лицо было изрезано тонкими морщинками, и о его родстве с Тобиасом Сарториусом напоминали лишь необыкновенно синие глаза, которые, однако, уже давно утратили свой блеск.

– Сын говорит, что речь идет о моей бывшей жене? – произнес он тоненьким голосом.

– Да, – ответила Пия. – Она вчера серьезно пострадала в результате несчастного случая.

– Проходите.

Он провел их по узкому мрачному коридору на кухню, которая могла бы быть уютной, если бы не была такой грязной. Тобиас стоял у окна, скрестив на груди руки.

– Нам дала ваш адрес фрау доктор Даниэла Лаутербах, – первым заговорил Боденштайн, который быстро пришел в себя. – Согласно свидетельским показаниям, вашу бывшую жену вчера во второй половине дня кто-то столкнул с пешеходного моста на станции Зульцбах-Норд прямо под колеса проезжавшего мимо автомобиля.

– О боже!.. – Хартмут Сарториус побелел и схватился за спинку стула. – Но… кому и зачем это могло понадобиться?..

– Мы это выясним, – ответил Боденштайн. – У вас нет никаких предположений – кто мог это сделать? У вашей бывшей жены были враги?

– У моей матери вряд ли, – вмешался Тобиас Сарториус. – Зато у меня хоть отбавляй. Вся эта проклятая деревня.

В его голосе звучало ожесточение.

– У вас есть определенные подозрения? – спросила Пия.

– Нет-нет, что вы! – поспешно ответил Сарториус-старший. – Я не знаю никого, кто был бы способен на такое.

Пия перевела взгляд на Тобиаса, который все еще стоял у окна. Против света она не могла как следует рассмотреть его черты, но по тому, как он поднял брови и скривил рот, можно было понять, что он с отцом не согласен. Пия почти физически чувствовала гневные флюиды, исходившие от его напрягшегося тела. В его глазах горела давно подавляемая ярость, тлела, как огонек, ждущий лишь повода, чтобы вспыхнуть и испепелить все вокруг. Этот Тобиас Сарториус был бомбой с запущенным часовым механизмом. Его отец, напротив, казался уставшим и бессильным, как глубокий старик. Состояние дома и участка говорило само за себя. Жизненная энергия этого человека иссякла, он в буквальном смысле забаррикадировался от мира обломками собственной жизни. Быть родителями убийцы всегда было несладко, а в такой крохотной деревушке, как Альтенхайн, и подавно – каждый день этих несчастных Сарториусов заново прогоняли сквозь строй. Неудивительно, что фрау Крамер в один прекрасный день не выдержала и покинула мужа. Наверняка мучаясь угрызениями совести. Начать все сначала ей тоже не удалось – об этом красноречиво говорила холодная пустота ее квартиры.

Тобиас Сарториус молча покусывал большой палец, уставившись отрешенным взглядом в пустоту. Что в этот момент могло происходить в его голове, за этой непроницаемой маской? Может, он мучился сознанием того, что принес своим родителям столько горя?

Боденштайн протянул Хартмуту Сарториусу свою визитную карточку. Тот мельком взглянул на нее и сунул в карман кофты.

– Может, вы с сыном позаботитесь о вашей бывшей жене? Ее состоянию действительно не позавидуешь.

– Конечно. Мы сейчас же поедем в больницу.

– А если у вас появятся какие-нибудь соображения по поводу того, кто это мог сделать, немедленно позвоните мне.

Сарториус-старший кивнул, его сын никак не отреагировал. Пию охватило недоброе предчувствие. «Как бы этот Тобиас Сарториус не начал сам искать преступника, напавшего на его мать», – подумала она.

* * *

Хартмут Сарториус поставил машину в гараж. Поездка в больницу окончательно его подкосила. Врач, с которым он говорил, не решался делать никаких прогнозов. Ей еще повезло, сказал он, что позвоночник почти не пострадал. Зато из двухсот шести имеющихся у каждого человека костей сломана почти половина, не говоря уже о тяжелых внутренних повреждениях, полученных от удара о движущийся автомобиль.

На обратном пути Тобиас всю дорогу молчал, мрачно глядя вперед невидящим взором. Они вместе прошли через двор к дому, но перед лестницей Тобиас вдруг остановился и поднял воротник.

– Ты куда? – спросил Сарториус-старший.

– Пройдусь немного, подышу свежим воздухом.

– Ночью? Уже полдвенадцатого. Да и льет как из ведра. Погода собачья, ты же промокнешь до нитки.

– Последние десять лет у меня вообще не было никакой погоды. Так что я не боюсь промокнуть. Зато в такое время меня хотя бы никто не увидит.

Хартмут Сарториус помедлил немного, потом положил руку на плечо сыну.

– Тоби, только не делай глупостей. Пожалуйста, обещай мне.

– Не буду, не беспокойся. – Он коротко улыбнулся, хотя ему было не до веселья.

Дождавшись, когда отец скрылся в доме, он, опустив голову, пошел сквозь темноту мимо пустого хлева и сарая. Мысли о матери, которая лежала в реанимации с переломанными костями, вся обвешанная трубочками и шлангами и обставленная приборами, оказались гораздо больнее, чем он ожидал. Неужели это нападение было как-то связано с его освобождением? Если она умрет, что, по мнению врачей, совсем не исключено, то столкнувший ее с моста станет убийцей.

Дойдя до задних ворот двора, он остановился. Ворота были заперты и заросли плющом и сорной травой. Наверное, в последние годы их вообще не открывали. Завтра же он займется наведением порядка. За десять лет он страшно истосковался по свежему воздуху и свободному труду. Уже через три дня, проведенные в тюрьме, он понял, что отупеет, если не будет упражнять свой ум. Шансов на досрочное освобождение у него не было, как сказал адвокат, а ходатайство о пересмотре дела отклонили. Поэтому он написал заявление в приемную комиссию Хагенского заочного университета и параллельно сразу же начал учиться на слесаря. Каждый день, отработав восемь часов и еще час позанимавшись в спортивном зале, он полночи просиживал за книгами, чтобы как-то отвлечься от тяжелых мыслей и не сойти с ума от монотонности тюремного бытия. За годы, проведенные за решеткой, он привык к строгой регламентированности своего существования, и эта внезапно обрушившаяся на него бесструктурность жизни пугала его. Нет, никаких ностальгических чувств в отношении тюрьмы он не испытывал, но, чтобы привыкнуть к свободе, ему понадобится время.

Он перепрыгнул через ворота, постоял с минуту под лавровишней, разросшейся и превратившейся в мощное дерево, потом повернул влево и прошел мимо дома Терлинденов. Двустворчатые чугунные ворота с камерой видеонаблюдения, которой раньше не было, были закрыты. Сразу же за домом начинался лес. Метров через пятьдесят Тобиас повернул на узкую извилистую дорожку, прозванную коренными жителями Штихелем, которая протянулась по диагонали мимо огородов и задворков через всю деревню до кладбища. Тобиас знал здесь каждый уголок, каждую лестничную ступеньку и каждый забор – за прошедшие годы здесь ничего не изменилось! Мальчишками они тысячу раз ходили по этой дорожке – в церковь, на спортивную площадку, к друзьям.

Он сунул руки в карманы куртки. Слева, в маленьком домике, жила старая Мария Кеттельс. Она говорила, что в тот день, поздно вечером, видела Штефани, и могла бы стать единственным свидетелем защиты, но ее показания не стали заслушивать в суде. Каждый в Альтенхайне знал, что Кеттельс давно «выжила из ума» и к тому же почти ничего уже не видела. Ей тогда было далеко за восемьдесят, она наверняка уже перебралась на кладбище. Рядом с ее домом был участок Пашке. Он непосредственно граничил с усадьбой Сарториусов и, как всегда, был в идеальном порядке. Старик Пашке привык немедленно расправляться с каждой сорной травинкой с помощью химической дубины. Раньше он работал в городе и широко пользовался своим доступом на склад строительных материалов, как и остальные соседи, работавшие в химической компании «Хёхст АГ», которые без особых угрызений совести использовали материалы фирмы для строительства или ремонта своих домов. Пашке были родителями Герды Питч, матери его друга Феликса. Здесь все состояли друг с другом в отдаленном родстве и прекрасно знали всю подноготную соседей. Все знали самые большие секреты друг друга и любили поболтать о слабостях, промахах и болячках ближнего. Альтенхайн, приютившийся в узкой долине, остался в стороне от новостроек. Приезжих здесь почти не было, и состав деревенской общины за последние сто лет почти не изменился.

Тобиас дошел до кладбища, надавил плечом на деревянную калитку, и та с жалобным скрипом отворилась. Ветер, уже почти переросший в бурю, свирепо трепал голые ветви мощных деревьев, стоявших среди могил. Он медленно пошел по дорожке между крестов и памятников. Кладбища его никогда не пугали. Он видел в них что-то умиротворяющее.

Когда он подошел к церкви, часы на башне пробили полночь. Он остановился и, задрав голову, посмотрел на приземистую башню из серого кварцита. Может, ему все же надо было принять предложение Нади? Пожил бы какое-то время у нее, пока не встал бы на ноги. В Альтенхайне его присутствие ни у кого не вызывает восторга, это ясно. Но не может же он просто взять и уехать, бросив отца одного! Он в неоплатном долгу перед родителями, которые не отвернулись от него, осужденного убийцы.

Тобиас обогнул церковь и вошел в открытый притвор. Внезапно почувствовав какое-то движение справа, он испуганно вздрогнул. В тусклом свете уличного фонаря он увидел темноволосую девушку, сидевшую на спинке скамьи перед входной дверью и курившую сигарету. Сердце у него заколотилось, он не верил своим глазам – перед ним сидела Штефани Шнеебергер.

* * *

Амели испугалась не меньше Тобиаса, когда вдруг увидела перед собой незнакомого мужчину. Его мокрая куртка блестела, темные, слипшиеся от дождя волосы нависли на глаза. Она никогда его до этого не видела, но сразу же поняла, кто это.

– Добрый вечер, – сказала она и вынула из ушей наушники своего МР3-плеера.

Голос Адриана Хейтса, певца ее самой любимой группы «Diary of Dreams», продолжал квакать из наушников, пока она не выключила плеер. Стало совсем тихо, слышен был только шорох дождя. По улице мимо церкви проехала машина. Свет фар на секунду скользнул по лицу мужчины. Никаких сомнений, это был Тобиас Сарториус! Амели видела в Интернете достаточно его фотографий, чтобы не ошибиться. В жизни он оказался довольно симпатичным. Даже очень. Совсем не похожим на других мужчин в этом захолустье. А на убийцу – тем более.

– Привет, – ответил он наконец, глядя на нее со странным выражением лица. – Что ты здесь делаешь так поздно?

– Музыку слушаю. Курю. Жду, пока дождь немного утихнет, а то промокну, пока дойду до дома.

– А…

– Меня зовут Амели Фрёлих, – сказала она. – А ты Тобиас Сарториус, верно?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Я много о тебе слышала.

– Да уж, без этого никак, если живешь в Альтенхайне. – В его голосе прозвучал сарказм. Он, похоже, пытался понять, кто она.

– Я здесь живу с мая, – пояснила Амели. – Вообще-то я из Берлина. Но я там так погрызлась с новым дружком моей матери, что они решили сплавить меня сюда, к отцу и его жене.

– И они разрешают тебе вот так вот бродить по ночам? – Тобиас не спеша разглядывал ее, прислонившись к стене. – Даже после того, как в деревню вернулся убийца?

Амели ухмыльнулась.

– Я думаю, они еще ничего об этом не слышали. А я уже в курсе. Я по вечерам работаю в этой забегаловке. – Она кивнула в сторону трактира за автостоянкой рядом с церковью. – Ты у них там уже два дня – главная тема для разговоров.

– Где?

– В «Черном коне».

– Ах да. Его тогда еще не было.

Амели вспомнила, что в то время, когда здесь произошли эти два убийства, отец Тобиаса Сарториуса был хозяином единственного трактира в Альтенхайне, «Золотого петуха».

– А ты здесь что делаешь ночью?

Амели достала из рюкзака пачку сигарет и протянула ее Тобиасу. Тот помедлил с секунду, потом взял сигарету, закурил сам и дал прикурить ей ее же зажигалкой.

– Так, брожу… – Он уперся одной ногой в стену. – Я десять лет просидел за решеткой, там с этим было плохо.

Какое-то время они молча курили. На другой стороне стоянки несколько засидевшихся в трактире посетителей вышли на улицу. До них донеслись голоса, потом пару раз хлопнули дверцы машин, заурчали моторы, но вскоре все стихло.

– Ты не боишься ходить вечером одна, в темноте?

– Не-а. – Амели покачала головой. – Я ведь из Берлина. Мы с друзьями пару раз ночевали в пустых домах, которые должны были пойти под снос. Там у нас бывали разборки с бомжами. Или с ментами.

Тобиас выпустил дым через нос.

– А где ты здесь живешь?

– В доме рядом с Терлинденами.

– Серьезно?..

– Да, я знаю. Тис мне рассказывал. Там жила Белоснежка.

– А вот сейчас ты врешь, – сказал он после небольшой паузы изменившимся голосом.

– Ничего я не вру, – возразила Амели.

– Врешь. Тис не говорит. Вообще.

– Со мной – говорит. Изредка. Он мой друг.

Тобиас сделал очередную затяжку. Огонек сигареты на мгновение осветил его лицо, и Амели увидела, как поднялись его брови.

– Но это не то, что ты думаешь… – прибавила она торопливо. – Тис – мой лучший друг. И единственный…