Текст книги "Белоснежка должна умереть"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Суббота, 22 ноября 2008 года

Она испуганно вздрогнула. Ее сердце заколотилось. С широко открытыми глазами она стала озираться по сторонам, пытаясь хоть что-нибудь различить в темноте. Что ее разбудило? Она действительно слышала какой-то звук или это ей приснилось? Амели напряженно вглядывалась и вслушивалась в темноту. Ничего. Наверное, показалось. Тяжело вздохнув, она выпрямилась на гнилом матраце и принялась массировать окоченевшие ступни. Хоть она и внушала себе постоянно, что ее найдут, что этот кошмар когда-нибудь кончится, но где-то в глубине души она уже похоронила надежду. Кто бы ни упрятал ее в эту дыру, он явно не собирался выпускать ее отсюда живой. В первые дни ей удавалось подавлять регулярно накатывающие волны панического страха. Но в последнее время мужество все чаще изменяло ей, и она просто лежала и покорно ждала смерти. Она не раз в гневе говорила матери: «Лучше бы я умерла!» – и только теперь поняла, какая это была с ее стороны глупость и безответственность. Она давно уже горько раскаялась в том, что из упрямства и равнодушия причинила матери столько горя. Если она выйдет отсюда живой, она все, все будет делать по-другому. Лучше. Перестанет огрызаться, убегать из дома и платить матери неблагодарностью за ее заботу.

Нет, хеппи-энд долженбыть! Он всегда рано или поздно наступает. Или почти всегда. Она поежилась, вспомнив множество газетных статей и телерепортажей о подобных историях, у которых не было счастливого конца. Мертвые девушки, закопанные в лесу, заколоченные в ящики, изнасилованные, замученные до смерти… Блин! Зараза! Она не хотела умирать, тем более в этой вонючей дыре, в темноте, в полном одиночестве! Смерть от голода ей пока не грозит, а вот от жажды… Воды почти не осталось, она делила ее уже на глотки.

Вдруг она опять вздрогнула. Звуки! На этот раз она не ослышалась. Шаги! Снаружи, у двери! Они быстро приближались и наконец затихли. В замке со скрежетом повернулся ключ. Амели хотела встать, но ее тело словно заскорузло за несколько дней и ночей от холода и сырости. Помещение вдруг озарилось ярким лучом света, который на несколько секунд ослепил Амели. Затем дверь опять закрылась, проскрежетал ключ в замке, и послышались удаляющиеся шаги. Разочарование впилось в нее сотнями удушающих щупалец. Даже не принесли свежей воды!

Но тут ей вдруг показалось, что она слышит чье-то дыхание. Кто это мог быть? Человек? Животное? Она почувствовала, как у нее от ужаса поднялись волосы на затылке. Страх сдавил горло с такой силой, что ей стало трудно дышать. Она прижалась к сырой стене. Наконец, взяв себя в руки, она произнесла хриплым шепотом:

– Кто здесь?

– Амели!

У нее от радостного изумления перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось.

– Тис?.. – прошептала она и поднялась, опираясь о стену.

В темноте было непросто сохранять равновесие, хотя она уже знала здесь каждый квадратный миллиметр. Вытянув вперед руки, она сделала два шага и вздрогнула, почувствовав чье-то теплое тело. Она услышала напряженное дыхание, схватила руку Тиса. Он не отпрянул, а тоже взял ее руку и крепко сжал.

– Боже мой, Тис!.. – Амели уже не в силах была сдерживать слезы. – Как ты здесь очутился? О Тис!.. Тис!.. Я так рада! Так рада…

Она прижалась к нему, обвила его руками и дала волю слезам. Ее ноги стали ватными. Она испытала огромное чувство облегчения – наконец-то, наконец-то она была не одна! Тис не шевелился. Потом она вдруг почувствовала, что он тоже обнял ее, осторожно и неумело. Но через несколько секунд он притянул ее к себе и прижался щекой к ее волосам. И ее страх мгновенно улетучился.

* * *

Его опять разбудил мобильный телефон. На этот раз звонила Пия, всегда неизменно встававшая с петухами. Она сообщила ему в двадцать минут седьмого, что Тис Терлинден ночью исчез из психиатрической больницы.

– Мне позвонила врач, – сказала она. – Я уже здесь, в клинике, и успела поговорить с заведующим отделением и дежурной сестрой. Она заглядывала к нему в двадцать три двадцать семь, во время последнего обхода. Он лежал в своей кровати и спал. А когда она зашла к нему в пять двенадцать, его уже не было.

– Как они это объясняют?

Боденштайну стоило немалого труда подняться с постели. Ему удалось поспать всего часа три, и теперь он чувствовал себя так, будто на нем воду возили. Не успел он заснуть, как ему позвонил Лоренц. Потом Розали. Она готова была опять сесть в машину и приехать к нему. Ему лишь с трудом удалось отговорить ее.

Он со стоном принял вертикальное положение. На этот раз он без приключений нашел выключатель у двери.

– Никак. Все обыскали, но его нигде нет. Дверь его палаты была заперта на ключ. Такое впечатление, будто он растворился в воздухе. Как, кстати, и все остальные… Черт бы их всех побрал! Просто зла не хватает!

На след Нади фон Бредо или Тобиаса Сарториуса так до сих пор и не удалось напасть, несмотря на федеральный розыск с привлечением прессы, радио и телевидения.

Боденштайн потащился в ванную, где он с вечера предусмотрительно включил батарею и закрыл окно. Его отражение в зеркале было зрелищем не для слабонервных. Пока он говорил с Пией, его мысли неслись по кругу. Он легкомысленно рассудил, что Тис никуда не денется из закрытой психиатрической клиники. Зная, какая опасность ему грозила!.. Он должен был выставить там охрану! Это была уже вторая грубая недоработка с его стороны за одни сутки. Если так пойдет и дальше, то он станет следующим кандидатом на увольнение!

Закончив разговор, он снял пропотевшую футболку и трусы и основательно вымылся под душем. Ему катастрофически не хватало времени. Все расследование грозило пойти насмарку. Что сейчас необходимо было сделать в первую очередь? С чего начать? Судя по всему, ключевыми фигурами в этой трагедии были Надя фон Бредо и Грегор Лаутербах. Их и надо было найти.

* * *

Клаудиус Терлинден принял известие о самоубийстве сына внешне спокойно. После четырех дней и трех ночей, проведенных под арестом, его непринужденную любезность сменило упорное молчание. Еще в четверг его адвокат опротестовал решение о его аресте, но Остерманну удалось убедить судью в обоснованности опасений, что обвиняемый, находясь на свободе, скроется от следствия или будет препятствовать установлению истины по делу. Однако долго держать его под стражей они не смогут, если в ближайшие часы не добудут более серьезные доказательства его вины, чем отсутствие у него алиби на момент исчезновения Амели.

– Мой сын всю жизнь был слишком мягкотелым. – Это был его единственный комментарий.

С расстегнутым воротом рубашки, небритый и непричесанный, он был немногим харизматичнее огородного чучела. Пия тщетно пыталась вспомнить, что обаятельного она в свое время в нем нашла.

– Зато у вас твердости хоть отбавляй, верно? – саркастически воскликнула она. – У вас ее столько, что вам совершенно наплевать, что вы натворили своим враньем и своими махинациями. Ларс покончил с собой, потому что не мог больше терпеть мук совести, у Тобиаса Сарториуса вы отняли десять лет жизни, а Тиса вы так запугали, что он одиннадцать лет охранял труп девушки.

– Я не запугивал Тиса! – Терлинден в первый раз за это утро посмотрел на Пию. В его покрасневших глазах вдруг появилось выражение настороженности. – О каком трупе вы говорите?

– Да бросьте вы! – Пия сердито покачала головой. – Я надеюсь, вы не станете уверять меня, что не знали, что находилось у вас в подвале под оранжереей?

– Я не был в этом подвале уже двадцать лет.

Пия взяла стул и села напротив него.

– Вчера в подвале под мастерской Тиса мы обнаружили мумифицированный труп Штефани Шнеебергер.

– Что?.. – В его глазах в первый раз мелькнула неуверенность. Фасад его железного самообладания дал тонкую трещину.

– Тис видел, кто убил обеих девушек, – продолжала Пия, не сводя с Терлиндена глаз. – Кто-то узнал об этом и пригрозил Тису упрятать его в сумасшедший дом, если он вздумает когда-нибудь произнести хоть слово на эту тему. И я твердо уверена в том, что это были вы.

Терлинден отрицательно покачал головой.

– Сегодня ночью Тис исчез из клиники. И это случилось после того, как он рассказал мне, что он тогда увидел.

– Вы лжете, – заявил Терлинден. – Тис не мог вам ничего рассказать.

– Верно. Его свидетельские показания носили невербальный характер. Он изобразилкартину преступления на бумаге, причем с фотографической точностью.

Терлинден наконец дрогнул. Его глаза забегали, руки нервно задергались. Пия внутренне ликовала. Может, этот допрос все же принесет наконец желанный прорыв, который им сейчас так нужен?

– Где Амели Фрёлих?

– Кто?

– Перестаньте! В конце концов, вы сейчас сидите передо мной именно потому, что пропала дочь вашего соседа и сотрудника Арне Фрёлиха.

– Ах да, верно. Я на какой-то момент совсем забыл об этом… Я не знаю, где она. Какой у меня здесь мог быть интерес?

– Тис показал Амели мумию Штефани. Он дал ей свои картины, изображающие оба убийства. Девушка была в пяти минутах от того, чтобы раскрыть черные тайны Альтенхайна. Понятно, что вас это совершенно не устраивало.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Черные тайны! – Ему удалось даже иронически рассмеяться. – Вы насмотрелись мыльных опер! Ну, как бы то ни было, вам скоро придется меня отпустить. Если, конечно, у вас не появится против меня что-нибудь более конкретное, в чем я очень сомневаюсь.

Но Пия не сдавалась.

– Вы тогда посоветовали своему сыну Ларсу молчать о том, что он имеет отношение к смерти Лауры Вагнер, хотя это, вероятно, был несчастный случай. Мои коллеги сейчас как раз выясняют, достаточно ли этого для продления срока содержания вас под стражей.

– За что? За то, что я хотел помочь сыну?

– Нет. За то, что вы пытались помешать следствию. За ложные показания. Выбирайте, что вам больше нравится.

– Срок давности за все это давно истек.

Терлинден в упор холодно смотрел на Пию. Да, это был крепкий орешек. Уверенность Пии поколебалась.

– Где вы с Грегором Лаутербахом были после того, как ушли из «Эбони-клаб»?

– Это вас не касается. Мы не видели девушку.

– Где вы были? Почему скрылись с места дорожного происшествия? – Голос Пии стал жестче. – Вы были так уверены, что никто не отважится заявить на вас в полицию?

Терлинден не отвечал, опасаясь, что Пия спровоцирует его на какое-нибудь необдуманное замечание. А может, он действительно был невиновен? Эксперты не нашли в его машине никаких улик и следов Амели. ДТП и бегства с места происшествия было недостаточно для продления срока содержания под стражей, а со сроком давности он, к сожалению, был прав. Черт бы его побрал!

* * *

Он проехал по уже хорошо знакомой ему Хауптштрассе, мимо продуктовой лавки Рихтеров и «Золотого петуха», повернул возле детской игровой площадки налево, на Вальдштрассе. Уличные фонари еще горели, это был один из тех дней, когда с рассветом не становится светлее. Боденштайн надеялся, что ранним субботним утром ему наконец удастся застать Лаутербаха дома. Зачем тот склонил Хассе к краже протоколов допросов? Какую роль сыграл в тех сентябрьских событиях 1997 года?

Он остановился перед домом Лаутербахов и с досадой отметил, что, вопреки его распоряжению, ни патрульной, ни обычной, штатской полицейской машины здесь не было и в помине. Не успел он позвонить дежурному и сказать все, что он по этому поводу думает, как открылись гаражные ворота и вспыхнули задние габаритные огни. Боденштайн вышел из машины и направился к гаражу. Его сердце екнуло, когда он увидел за рулем темно-серого «мерседеса» Даниэлу Лаутербах. Она остановилась рядом с ним и вышла из машины. По ее лицу было видно, что в эту ночь ей было не до сна.

– Доброе утро! Что вас привело к нам в такую рань?

– Я хотел спросить, как себя чувствует фрау Терлинден. Я всю ночь думал о ней.

Это была чистая ложь, но участливый интерес к ее соседке должен был благосклонно настроить к нему Даниэлу Лаутербах. И он не ошибся. Ее темно-карие глаза приветливо засветились, а по усталому лицу пробежала улыбка.

– Она себя чувствует ужасно. Потерять сына, да еще при таких жутких обстоятельствах, а тут еще пожар в мастерской Тиса и труп в подвале оранжереи… – Она сочувственно покачала головой. – Я побыла с ней, пока не приехала ее сестра. Она позаботится о ней.

– Удивляюсь вашей самоотверженной заботе о друзьях и пациентах! – продолжал льстить ей Боденштайн. – Такие люди, как вы, – большая редкость.

Комплимент явно пришелся ей по душе. Она опять улыбнулась теплой, материнской улыбкой, рождавшей острое желание припасть к ее груди в поисках утешения.

– Иногда я проявляю даже слишком много участия в судьбе других, во вред себе. – Она вздохнула. – Я просто не умею иначе. Если я вижу, что кто-то страдает, я должна ему помочь.

Боденштайн поежился на ледяном ветру. Она мгновенно заметила это.

– Вы замерзли. Пойдемте в дом. У вас, наверное, есть еще какие-нибудь вопросы ко мне.

Он прошел за ней через гараж по лестнице наверх, в огромный холл, в своей репрезентативной бесполезности являющий собой типичный реликт восьмидесятых годов.

– А ваш муж дома? – как можно более непринужденно спросил он, с любопытством озираясь по сторонам.

– Нет… – Она на секунду замешкалась с ответом. – Он уехал по служебным делам.

Если это была ложь, то Боденштайн решил пока принять ее. Но может быть, она и в самом деле не знала, какую игру затеял ее муж?

– Мне необходимо с ним срочно переговорить, – сказал он. – Нам стало известно, что он тогда состоял в любовной связи со Штефани Шнеебергер.

Выражение сердечности на ее лице мгновенно исчезло, она отвернулась.

– Я знаю. Грегор мне тогда сам признался в этом. Правда, уже когда девушка исчезла. – Ей явно было тяжело говорить о неверности мужа. – Он очень боялся, что кто-нибудь случайно видел его во время этого… тет-а-тет в сарае Сарториусов и подозрение падет на него. – В ее голосе звучала горечь, взгляд помрачнел. Обида все еще причиняла ей боль, и это напомнило Боденштайну его собственную ситуацию. Даниэла Лаутербах, возможно, и простила мужа и за одиннадцать лет свыклась с мыслью о его измене, но пережитое унижение она вряд ли забыла.

– Но почему это вдруг так заинтересовало вас сейчас? – спросила она растерянно.

– Амели Фрёлих очень интересовалась теми событиями и, судя по всему, выяснила его роль в произошедшем. Если ваш муж об этом узнал, он вполне мог воспринять Амели как опасность.

Даниэла Лаутербах испуганно воззрилась на него.

– Я надеюсь, вы не подозреваете моего мужа в причастности к исчезновению Амели?..

– Нет, мы не подозреваем его в этом, – успокоил ее Боденштайн. – Но нам нужно срочно с ним поговорить. Дело в том, что он совершил некие противоправные действия, которые могут иметь для него неприятные последствия…

– Могу я узнать, какие именно?

– Ваш муж склонил одного из моих коллег к краже протоколов допросов тысяча девятьсот девяносто седьмого года из того самого дела.

Это сообщение повергло ее в шок. Она побледнела.

– Нет! – Она решительно покачала головой. – Нет, я не могу в это поверить. Зачем ему могли понадобиться эти протоколы?

– Это я и хотел бы у него спросить. Так где я могу его найти? Понимаете, если он в ближайшее время не выйдет с нами на связь, нам придется официально объявить его в розыск. А для его служебного и общественного положения это не самая приятная и полезная процедура, и я предпочел бы избавить его от нее.

Даниэла Лаутербах кивнула. Сделав глубокий вдох, она усилием воли взяла свои эмоции под контроль. Когда Боденштайн снова взглянул на нее, на ее лице было уже совсем другое выражение – не то страх, не то гнев. А может быть, и то и другое?

– Я позвоню ему и все передам, – сказала она, изо всех сил стараясь придать своей интонации естественность и непринужденность. – Это явно какое-то недоразумение.

– Я тоже так думаю, – согласился с ней Боденштайн. – Но чем скорее мы с этим разберемся, тем лучше.

* * *

Давно он не спал так крепко и безмятежно, без единого сновидения, как в эту ночь. Он перевернулся на спину, сел и зевнул. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, где он. Они приехали поздно вечером. Надя, несмотря на сильный снегопад, у Интерлакена съехала с автострады. В какой-то момент она остановилась, надела на колеса цепи и отважно двинулась дальше, по крутому серпантину, все выше и выше. Он так устал, что совершенно не обратил внимания на внутренность горной хижины. Голода он тоже не чувствовал. Поднявшись вслед за Надей по лестнице, он лег в кровать, занимавшую всю ширину антресолей, и не успела его голова коснуться подушки, как он уснул. Этот сон, без сомнения, пошел ему на пользу.

– Надя!

Она не отзывалась. Тобиас встал на колени и посмотрел в крохотное окошко над кроватью. У него захватило дух от красоты пейзажа: ярко-голубое небо, снег и горные вершины вдали. Он еще никогда не был в горах. В детстве и юности его не слишком баловали поездками на горные или морские курорты. Ему вдруг нестерпимо захотелось потрогать снег. Он спустился вниз. Хижина была маленькой и уютной. Обшитые деревом стены и потолок, на столе перед угловой скамьей накрыт завтрак. По комнате разливался аромат кофе, а в камине потрескивали горящие поленья. Улыбнувшись, Тобиас надел джинсы, свитер, куртку и ботинки, толкнул дверь и шагнул за порог. Ослепленный ярким светом, он на несколько секунд застыл в блаженном оцепенении, глубоко вдыхая прозрачный, ледяной воздух. Брошенный кем-то снежок попал ему прямо в лицо.

– Доброе утро!

Надя рассмеялась и помахала ему рукой. Она стояла у подножия лестницы и сияла, словно соревнуясь со снегом и солнцем. Он ухмыльнулся, бегом спустился по лестнице и утонул по колено в легком, пушистом снегу. Она подошла к нему. Ее щеки раскраснелись, а лицо под капюшоном, отороченным мехом, было таким красивым, каким он его еще никогда не видел.

– Bay! Как здесь классно! – восторженно воскликнул он.

– Тебе нравится?

– Еще бы! Я такое видел только по телевизору.

Он обошел вокруг прильнувшей к отвесному горному склону хижины с крутой, островерхой крышей. Глубокий снег скрипел под ногами. Надя взяла его руку.

– Смотри! – сказала она. – Вон там – самые известные вершины Бернских Альп: Юнгфрау, Айгер и Мёнх. Ах, до чего же я люблю этот вид!

Потом она указала рукой вниз, в долину. Там далеко-далеко жались друг к другу едва различимые домики, а поодаль сверкало на солнце синее продолговатое озеро.

– А на какой высоте мы находимся? – с любопытством спросил Тобиас.

– Тысяча восемьсот метров. Над нами – только ледники и серны.

Надя рассмеялась, обняла его за шею и поцеловала холодными мягкими губами. Он прижал ее к себе и ответил на поцелуй. На душе у него было так легко и свободно, как будто все заботы и тревоги прошедших лет остались где-то далеко внизу, в долине.

* * *

Это расследование так захватило Боденштайна, что на тягостные размышления о собственных бедах у него просто не оставалось времени. И он был этому рад. Он уже много лет изо дня в день наблюдал чужие человеческие драмы и трагедии и вот в первый раз увидел параллели со своей собственной жизнью, на которые раньше закрывал глаза. Даниэла Лаутербах, похоже, так же мало знала о своем муже, как он о Козиме. Его не на шутку поразил тот факт, что можно прожить с человеком двадцать пять лет, спать с ним в одной кровати, иметь с ним детей и ничего о нем не знать. Он не раз сталкивался с ситуациями, когда люди, ничего не подозревая, годами жили бок о бок с убийцами, педофилами и насильниками и не могли прийти в себя от изумления и ужаса, узнав страшную правду.

Боденштайн проехал мимо дома Фрёлихов и задних ворот Сарториусов, доехал до Т-образного перекрестка в конце Вальдштрассе и повернул к Терлинденам. Ему открыла незнакомая женщина. Наверное, это была сестра Кристины Терлинден, хотя никакого внешнего сходства он не заметил. Это была высокая и стройная женщина. Взгляд, которым она смерила его, говорил о чувстве собственного достоинства.

– Слушаю вас, – произнесла она, в упор, испытующе глядя на Боденштайна зелеными глазами.

Он представился и выразил желание поговорить с Кристиной Терлинден.

– Я позову ее, – ответила она. – Меня зовут Хайди Брюкнер, я сестра Кристины.

Она была младше своей сестры лет на десять и в отличие от нее вела себя совершенно естественно. Ее блестящие каштановые волосы были заплетены в косу, на гладком лице с правильными чертами и высокими скулами отсутствовали какие бы то ни было следы косметики. Она впустила его в холл и закрыла за ним дверь.

– Подождите, пожалуйста, здесь.

Она ушла. Боденштайн принялся рассматривать картины на стенах, которые, без всякого сомнения, тоже были нанисаны Тисом. Своей апокалиптической мрачностью они очень напоминали те, что висели в кабинете Даниэлы Лаутербах: искаженные лица, кричащие рты, связанные руки, глаза, исполненные страха и страдания.

Послышались шаги. Боденштайн обернулся. Кристина Терлинден выглядела такой, какой он ее запомнил: безукоризненная прическа, безучастная улыбка на гладком, без единой морщинки лице.

– Мои искренние соболезнования, – сказал Боденштайн.

– Спасибо. Это очень мило с вашей стороны.

Она явно была не в претензии к нему за то, что он уже несколько дней держал под арестом ее мужа. И самоубийство сына, судя по всему, тоже не сильно отразилось на ее самочувствии, как и пожар в мастерской и обнаруженная мумия в подвале. Удивительно. Может, она научилась подавлять эмоции или находилась под действием таких сильных успокаивающих средств, что не успела все это осознать?

– Тис сегодня утром исчез из клиники, – продолжил Боденштайн. – Он, случайно, не вернулся домой?

– Нет.

В ее ответе прозвучала некоторая обеспокоенность, но особой тревоги Боденштайн в нем не заметил. Ей еще даже не сообщили об этом, что тоже было довольно странно. Он попросил ее рассказать о Тисе и показать ему его комнату. Она повела его в полуподвальный этаж. Хайди Брюкнер последовала за ними на некотором расстоянии.

Комната Тиса была светлой и уютной. Поскольку дом стоял на склоне холма, из окна открывался прекрасный вид на деревню. На полках теснились книги, на тахте выстроились плюшевые звери. Постель была убрана, ничего нигде не валялось. Комната десятилетнего мальчика, а не тридцатилетнего мужчины. Необычными показались Боденштайну лишь картины на стенах. Тис изобразил всю свою семью. И в этих портретах отразилось все его мастерство художника. Он не просто запечатлел лица людей, но тончайшим образом передал личность каждого из них. Клаудиус Терлинден на первый взгляд приветливо улыбался, но его поза, выражение глаз и мрачный фон придавали картине что-то зловещее. Портрет матери, выдержанный в светлых и розовых тонах, был плоским и двухмерным. Образ без глубины, женщина, не имеющая личности. Странно. Третью картину Боденштайн сначала принял за автопортрет, но потом вспомнил, что Ларс и Тис были близнецами. На этом портрете был изображен молодой человек с еще не оформившимися чертами и неуверенными глазами.

– Он совершенно беспомощен, – сказала Кристина Терлинден, отвечая на вопрос Боденштайна, какой Тис в жизни. – Он не может сам ориентироваться в жизни. При нем никогда нет денег. Машину он тоже не умеет водить. Из-за его болезни ему нельзя иметь права, и это к лучшему: он не может адекватно оценивать риски и опасности.

– А людей? – Боденштайн посмотрел на нее.

– Что вы имеете в виду? – спросила она, растерянно улыбнувшись.

– Может ли он адекватно оценивать людей? Он понимает, кто к нему хорошо относится, а кто нет?

– Об этом… я не могу судить. Тис ведь не говорит. Он избегает контактов с людьми.

– Он прекрасно знает, кто к нему хорошо относится, а кто нет, – произнесла вдруг Хайди Брюкнер от двери. – Тис не умственно неполноценный. Вы и сами толком не знаете, что у него в голове на самом деле.

Боденштайн удивился. Кристина Терлинден не отвечала. Она стояла у окна и смотрела в серую, мутную даль.

– Аутизм – понятие очень растяжимое, – продолжала ее сестра. – Вы просто в какой-то момент перестали заботиться о его развитии и начали пичкать его этими таблетками, чтобы он был тихим и у вас не было с ним проблем.

Кристина Терлинден повернулась. Ее и без того неподвижное лицо казалось замороженным.

– Извините меня, – обратилась она к Боденштайну. – Мне нужно выпустить собак. Уже половина девятого.

Она вышла из комнаты, ее каблучки застучали по лестнице.

– Она прячется от жизни за домашними хлопотами, – заметила Хайди Брюкнер с некоторым разочарованием в голосе. – Она всегда была такой. И вряд ли уже изменится.

Боденштайн молча смотрел на нее. Этих сестер не связывала особая взаимная любовь. Почему же она тогда приехала?

– Пойдемте, я вам кое-что покажу, – сказала она вдруг.

Он пошел за ней по лестнице наверх, в холл. Хайди Брюкнер на секунду остановилась, чтобы убедиться, что сестры не было поблизости, потом быстрыми шагами прошла к вешалке и взяла сумку, висевшую на крючке.

– Я вообще-то хотела показать это одному знакомому аптекарю, – сказала она тихо. – Но в данных обстоятельствах лучше будет отдать это полиции.

– А что это такое? – с любопытством спросил Боденштайн.

– Рецепт. – Она протянула ему сложенный листок бумаги. – Вот это вот Тис принимает уже много лет.

* * *

Пия с мрачным лицом сидела за своим столом и печатала на компьютере отчет о допросе Питча, Домбровски и Рихтера. Она злилась, потому что у нее не было на руках ничего, что позволило бы продлить время содержания Терлиндена под стражей. Его адвокат приходил уже второй раз и настаивал на немедленном освобождении своего клиента. После беседы с доктором Энгель Пии в конце концов пришлось отпустить Терлиндена.

Зазвонил телефон.

– Девушке однозначно проломили череп именно этим домкратом, – произнес Хеннинг замогильным голосом, не тратя времени на приветствие. – А во влагалище мы действительно обнаружили наличие чужой ДНК. Но понадобится время, чтобы разобраться с этим детальнее.

– Шикарно! – ответила Пия. – А что с домкратом? Вы можете еще раз проверить на нем старые отпечатки пальцев?

– Я спрошу в лаборатории – как у них там с занятостью… – Он сделал короткую паузу. – Пия…

– Да?

– Тебе Мириам не звонила?

– Нет. А почему она должна была мне звонить?

– Потому что эта идиотка вчера позвонила ей и сказала, что беременна от меня.

– Ах ты, черт! И что теперь будет?

Хеннинг хмыкнул и тяжело вздохнул.

– Мириам была совершенно спокойна. Она спросила меня, правда ли это. И когда я во всем признался, она, не произнеся больше ни слова, взяла свою сумку и ушла.

Пия предпочла воздержаться от лекций на тему «верность» и «прыжки в сторону». Хеннинг, похоже, в настоящий момент был не готов к таким нервным перегрузкам. Хотя ее это уже не касалось, ей все же было жалко своего бывшего мужа.

– А ты уверен, что эта Лёблих не врет? Может, она просто решила тебя заарканить? На твоем месте я бы все это проверила. Действительно ли она беременна? И если да, то действительно ли от тебя?

– Речь не об этом! – ответил он.

– А о чем?

Хеннинг помедлил.

– Я обманул Мириам. Идиот! – произнес он наконец. – И она мне этого никогда не простит.

* * *

Боденштайн прочел рецепт, выписанный доктором Даниэлой Лаутербах. Риталин, дроперидол, флуфеназин, фентанил, лорезапам… Даже ему, непосвященному, было известно, что аутизм – совсем не то, что лечат психофармакологическими и успокаивающими средствами.

– Так ведь проще – не утруждать себя длительным и сложным лечением, а решить проблему с помощью химической дубины… – Хайди Брюкнер говорила приглушенным голосом, но в ее словах явственно слышался гнев. – Моя сестра всю жизнь шла по пути наименьшего сопротивления. Когда Тис и Ларс были маленькими, она вместо того, чтобы заниматься детьми, разъезжала с мужем по курортам. В раннем возрасте бедные малыши были предоставлены сами себе. Горничные, которые ни слова не говорят по-немецки, – это не самая лучшая замена матери…

– Что вы хотите этим сказать?

Хайди Брюкнер раздула ноздри.

– Что проблема Тиса – это дел о рук самих родителей! – ответила она. – Они довольно быстро поняли, что с Тисом неладно. Он был агрессивен, подвержен вспышкам ярости и совершенно неуправляем. До четырех или пяти лет он не говорил ни слова. Да и с кем ему было говорить? Родители практически не жили дома. Клаудиус и Кристина никогда не пытались организовать мальчику лечение, они всегда делали ставку на медикаменты. Тиса неделями глушили таблетками, и он сидел как истукан, совершенно безучастный ко всему. А стоило им отменить на какое-то время прием медикаментов, как он срывался с цепи. Они сунули его в детскую психиатрическую больницу и оставили там на несколько лет… Это же трагедия! Тис, чувствительный и очень одаренный ребенок, должен был жить среди душевнобольных!..

– А почему же никто не вмешался? – спросил Боденштайн.

– А кто мог вмешаться? – саркастически воскликнула она. – Тис же никогда не общался с нормальными людьми, например с учителями, которые, может быть, и заметили бы, что с ним происходит.

– Вы имеете в виду, что он совсем не аутист?

– Да нет, дело не в этом. Он и в самом деле аутист. Но аутизм не укладывается в рамки одного конкретного определения, он имеет разные формы. Это может быть и тяжелое психическое заболевание, и легкая форма синдрома Аспергера, при которой больной вполне способен вести самостоятельную, хотя и ограниченную жизнь. Многим взрослым аутистам удается научиться жить со своими отклонениями от нормы. – Она покачала головой. – Тис стал жертвой эгоизма своих родителей. А теперь очередь дошла и до Ларса…

– Вот как?

– Ларс в детстве и в юности был необыкновенно робким. Он почти не раскрывал рта. К тому же он был глубоко религиозен, хотел стать священником, – деловито объяснила Хайди Брюкнер. – Поскольку Клаудиус не мог рассчитывать на Тиса как на своего преемника в бизнесе, он все надежды связывал с Ларсом. Он запретил ему поступать на теологический факультет, отослал его в Англию и заставил изучать экономику производства. Ларс никогда не был счастлив. А теперь он умер…

– Почему же вы не вмешались, если вы все это знали? – холодно спросил Боденштайн.

– Я пыталась, много лет назад. – Она пожала плечами. – С моей сестрой говорить бесполезно, поэтому я решила поговорить с Клаудиусом. Это было в тысяча девятьсот девяносто четвертом году, я точно это помню, потому что я как раз вернулась из Южной Азии, я тогда работала в службе помощи развивающимся странам. Здесь, пока меня не было, многое изменилось. Вильгельм, старший брат Клаудиуса, умер, Клаудиус взял руководство фирмой на себя, и они переехали вот в эту «казарму». Я бы тогда с удовольствием пожила у них какое-то время, чтобы помочь Кристине… – Она презрительно фыркнула. – Но Клаудиуса это не устраивало. Он меня с самого начала терпеть не мог, потому что я не поддавалась его дрессировке, меня не так-то просто запугать и подчинить своей воле… Я прожила у них две недели и успела увидеть больше чем достаточно. Сестра болталась по гольф-клубам, свалив заботу о детях на местную горничную и эту Даниэлу. Один раз мы здорово поскандалили с Клаудиусом. Кристина в очередной раз улетела на свою Майорку. Обустраивать дом!.. – Хайди Брюкнер презрительно рассмеялась. – Это было для нее важнее воспитания сыновей… Я прогулялась по парку и незаметно вернулась в дом через подвальный этаж. И вот в гостиной я застаю своего драгоценного зятька с дочерью экономки… Я чуть в обморок не упала! Девочке было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше…