Текст книги "Белоснежка должна умереть"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Боденштайн, добравшись до двери, подождал Пию, Крёгера и Хеннинга Кирххофа, которые спускались за ним, потом взялся за ручку тяжелой железной двери. Она бесшумно отворилась. Повеяло теплом, пропитанным сладковатым запахом вянущих цветов.

– Амели! – позвал Боденштайн.

За спиной у него вспыхнул карманный фонарик и осветил неожиданно большое прямоугольное помещение.

– Бывший бункер, – сказал Крёгер и нажал на кнопку выключателя. – Загудела и вспыхнула неоновая лампа на потолке. – Автономное электропитание, чтобы в случае повреждения здания внизу был свет.

Огромная комната была обставлена очень скромно: диван, полка с музыкальным центром; задняя часть помещения была разделена на две половины старомодной ширмой. Никаких следов Амели. Неужели они опоздали?

– Уффф… Ну и жара!.. – пробормотал Крёгер.

Боденштайн пересек комнату. Пот заливал ему лицо.

– Амели!

Он отодвинул в сторону ширму. Его взгляд упал на узкую железную кровать. Он судорожно глотнул. Девушка, лежавшая на кровати, была мертва. Длинные черные волосы веером рассыпались вокруг головы на белой подушке. На ней было белое платье, руки ее были сложены на животе. Красная помада на губах мумии казалась зловещим гротеском. Рядом с кроватью стояли туфли, на тумбочке стеклянная ваза с завядшими лилиями, а рядом – бутылка колы. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что девушка на кровати – не Амели.

– Белоснежка… – произнесла за его спиной Пия. – Ну вот ты и нашлась…

* * *

Было уже начало десятого, когда они вернулись в комиссариат. Перед дверью дежурного трое полицейских пытались утихомирить пьяного, спутница которого, выпившая, судя по всему, ничуть не меньше его, тоже громко возмущалась и хулиганила. Прежде чем отправиться на второй этаж, в комнату для совещаний, Пия купила себе в автомате бутылку колы.

Боденштайн стоял, склонившись над столом, и рассматривал фотографии картин, которые распечатала Катрин. Остерманн и Катрин сидели напротив. Он поднял голову, когда вошла Пия. Она отчетливо видела следы усталости на его лице, но знала, что он сейчас ни за что не позволит себе передышки. Тем более что они уже почти достигли цели. Не говоря уже о том, что эта бурная деятельность дает ему возможность хоть на какое-то время забыть о семейных проблемах.

– Мы допросим их всех одновременно, – принял он решение и посмотрел на часы. – С Терлинденом тоже надо побеседовать. И с Тобиасом Сарториусом.

– А где он, кстати? – удивленно спросила Катрин.

– Ну, наверное, внизу, в одной из камер.

– Я об этом ничего не знаю.

– Я тоже.

Боденштайн посмотрел на Пию. Та подняла брови.

– Ты же сказал патрульным во дворе Сарториусов, чтобы они отвезли его сюда, или я чего-то не поняла?

– Нет. Я сказал им, чтобы они ехали к Лаутербахам. Я думал, ты вызовешь еще одну машину, – ответил Боденштайн.

– А я думала, ты сам это сделал…

– Остерманн, позвоните Сарториусу! – приказал Боденштайн. – Скажите, пусть немедленно едет сюда.

Он сгреб в кучу фотографии и вышел с ними из комнаты. Пия закатила глаза и пошла за ним.

– Можно, я взгляну на фотографии, прежде чем мы начнем? – попросила она.

Боденштайн молча, не останавливаясь, протянул ей фотографии. Он злился на себя, потому что допустил ошибку. Нелепый просчет, один из тех, которые случаются, когда события вот так опережают друг друга.

В комнате для допросов еще никого не было. Боденштайн развернулся и ушел. Вернувшись через несколько минут, он сердито пробурчал:

– Все у нас не слава богу!..

Пия промолчала. Она думала о Тисе, который одиннадцать лет оберегал труп Штефани Шнеебергер. Зачем он это делал? По приказу отца? Почему Лapc Терлинден отправил это письмо Тобиасу и покончил с собой именно сейчас? Почему сгорела мастерская Тиса? Кто-то знал о Белоснежке в подвале или причиной поджога стали картины Тиса? В таком случае это мог сделать тот же человек, что послал к Барбаре Фрёлих женщину-псевдополицейского. И где Амели? Тис показал ей мумию Белоснежки и отпустил ее домой, иначе бы она не смогла написать об этом в дневнике. Что она рассказала Тобиасу? Почему она исчезла? А может, ее исчезновение вообще не имеет никакого отношения к убийству Лауры и Штефани?

Ей никак не удавалось свести бесчисленные факты в некую систему. Боденштайн опять говорил по телефону, на этот раз, судя по всему, с Николь Энгель. Он больше слушал с мрачной миной и произносил только «да» и «нет». Пия вздохнула. Это расследование постепенно превращалось в кошмар, и причиной тому была не столько сама работа, сколько условия, в которых им приходилось вести следствие. Почувствовав на себе взгляд Боденштайна, она подняла голову.

– Она пообещала навести здесь железный порядок, когда мы закончим работу по этому делу… – Боденштайн вдруг расхохотался, закинув голову, но в его смехе не было веселья. – Ей сегодня звонил некий аноним.

– Надо же.

Пию это абсолютно не интересовало. Ей не терпелось приступить к допросу Клаудиуса Терлиндена и выяснить, что ему было известно. А каждая новая информация только тормозила мыслительный процесс.

– И он сказал ей, что у нас с тобой – роман. – Боденштайн провел обеими руками по волосам. – Нас, мол, видели вместе.

– Немудрено! – ответила Пия сухо. – Мы ведь каждый день вместе разъезжаем в одной машине.

Стук в дверь прервал их разговор. Ввели троих друзей Тобиаса Сарториуса. Они сели за стол. Пия тоже. Боденштайн остался стоять. Некоторое время он молча разглядывал арестованных. Почему их вдруг, через одиннадцать лет, охватило раскаяние? Он предоставил Пии задать им формальные вопросы, предваряющие допрос, аудиозапись которого уже началась. Потом положил перед ними на стол восемь снимков. Феликс Питч, Михаэль Домбровски и Йорг Рихтер посмотрели на них и побледнели.

– Вам знакомы эти картины?

Они отрицательно покачали головой.

– Но вы узнаете изображенные здесь события?

Они кивнули.

Боденштайн скрестил руки на груди. Он казался совершенно спокойным, как всегда. Пия не могла в очередной раз не восхититься его самообладанием. Сторонний наблюдатель, не знавший его, вряд смог бы даже предположить, что в данную минуту происходило в его душе.

– Вы можете назвать изображенных здесь людей и пояснить, что здесь происходит?

Они помолчали несколько секунд, потом слово взял Йорг Рихтер. Он назвал имена: Лаура, Феликс, Михаэль, Ларс и он сам.

– А кто этот молодой человек в зеленой футболке? – спросила Пия.

Они помедлили, переглянулись.

– Это не мужчина… – сказал наконец Йорг Рихтер. – Это Натали. Ну, то есть Надя. У нее раньше была короткая стрижка.

Пия отобрала четыре картины, изображавшие убийство Штефани Шнеебергер.

– А кто этот человек? – Она показала пальцем на мужчину, обнимавшего Штефани.

Йорг Рихтер ответил не сразу.

– Это может быть Лаутербах. Может, он пошел за Штефани…

– Что произошло в тот вечер? – спросил Боденштайн.

– В Альтенхайне был Кирмес, – начал Рихтер. – Мы целый день праздновали, довольно много выпили. Лаура злилась на Штефани, потому что ту выбрали еще и Мисс Альтенхайн. Ну вот она, наверное, назло Тоби и кокетничала с нами как сумасшедшая весь вечер. Она нас просто сознательно изо всех сил заводила. Тоби работал в шатре у стойки с напитками, вместе с Надей. Потом он куда-то исчез, кажется, погрызся со Штефани. Лаура пошла за ним, а мы за ней.

Он сделал паузу.

– Мы пошли верхом, не по Хауптштрассе, а по Вальдштрассе. Потом сидели болтали на заднем дворе у Сарториусов. Тут вдруг из кухни через черный ход выскакивает Лаура, зареванная, кровь из носа… Ну, мы ее подразнили немного, она разозлилась и съездила Феликсу по роже… Короче… все получилось как-то… неожиданно… Ситуация вдруг вышла из-под контроля…

– То есть вы изнасиловали Лауру, – уточнила Пия деловым тоном.

– Она весь вечер заводила нас!.. Как с цепи сорвалась…

– Я спрашиваю: половой контакт произошел с обоюдного согласия или нет?

– Ну… – Рихтер закусил губу. – Скорее нет…

– Кто из вас имел половые сношения с Лаурой?

– Я и… и Феликс.

– Дальше.

– Лаура сопротивлялась, брыкалась… После она убежала. Я – за ней. И вдруг вижу: стоит Ларс, а перед ним на земле лежит Лаура… И лужа крови… Она, наверное, подумала, что он тоже собирается ее… того… Она упала и ударилась головой о камень, которым подпирали ворота. Ларс от страха совсем обалдел, пробормотал что-то непонятное и убежал… Мы… мы тоже здорово испугались, хотели смыться, но Надя не растерялась – у нее всегда голова варила – и сказала, что надо отвезти Лауру куда-нибудь и спрятать, тогда не будет никаких следов…

– А откуда вдруг взялась Надя?

– Она… она все это время была с нами…

– Надя смотрела, как вы насиловали Лауру Вагнер?..

– Да.

– Но зачем вам понадобилось прятать труп? Это же был несчастный случай.

– Ну… мы же ее… изнасиловали. Да и вообще… Как вспомню – она лежит на земле, в луже крови… Я и сам не знаю, зачем мы это сделали.

– Что конкретно вы сделали?

– Машина Тоби стояла перед домом, ключ, как всегда, торчал в замке зажигания. Феликс положил Лауру в багажник, а я предложил отвезти ее на старый аэродром в Эшборне. У меня еще лежали ключи в кармане, потому что мы за пару дней до этого устраивали там гонки. Мы бросили ее в дыру, в бак, и уехали. Надя ждала нас в Альтенхайне. На празднике никто даже не заметил, что мы уезжали. Все уже были на бровях. А потом мы заходили к Тоби и звали его караулить Кирмес. Но он не захотел.

– А что было со Штефани?

Но этого никто из троих не знал. На картинах все выглядело так, как будто Надя убила Штефани домкратом.

– Во всяком случае, Надя терпеть не могла Штефани, – сказал Феликс Питч. – С тех пор как та появилась в деревне, Тоби словно подменили – он втрескался в нее без памяти. А потом она еще увела у Нади из-под носа главную роль в школьном театре…

– В тот вечер Штефани все строила глазки Лаутербаху, – стал вспоминать Йорг Рихтер. – Тот вообще был на ней помешан, это видел каждый. Тоби застукал их за шатром, они там целовались и обжимались… Поэтому он и ушел домой. Я в последний раз видел Штефани с Лаутербахом у шатра.

Феликс Питч подтвердил его слова кивком. Михаэль Домбровски никак не реагировал. Он не сказал еще ни одного слова, а просто молча сидел и смотрел прямо перед собой.

– Надя могла знать об этих картинах? – спросила Пия.

– Вполне возможно. Тобиас рассказывал нам в последнюю субботу о том, что узнала Амели. О картинах и что на них, мол, изображен Лаутербах. Я думаю, он наверняка говорил об этом и Наде.

Зажужжал мобильный телефон Пии. На дисплее высветился номер Остерманна.

– Извини, что мешаю, – сказал тот. – Но похоже, у нас проблемы… Тобиас Сарториус как в воду канул.

* * *

Боденштайн прервал допрос и вышел из комнаты. Пия собрала фотографии, положила их в прозрачную папку и поспешила за ним. Он ждал ее в коридоре, прислонившись к стене и закрыв глаза.

– Надя, скорее всего, знала, что изображено на картинах, – сказал он. – Она была сегодня на похоронах Лауры. В это же самое время загорелась мастерская Тиса.

– Она могла быть и той женщиной, которая приходила к Барбаре Фрёлих и выдала себя за женщину-полицейского… – продолжила Пия.

– Я тоже так думаю. – Боденштайн открыл глаза. – И чтобы не всплыли еще какие-нибудь картины, она подожгла оранжерею, пока весь Альтенхайн был на кладбище. – Он оттолкнулся от стены и пошел по коридору к лестнице.

– Ее совершенно не устраивало то, что Амели раскопала правду об убийстве обеих девушек, – сказала Пия. – Амели знала ее, и у нее не было оснований ее опасаться. Так что Надя вполне могла в тот вечер под каким-нибудь предлогом вызвать ее из «Черного коня» и заманить в машину.

Боденштайн задумчиво кивнул. Версия о том, что Надя фон Бредо – убийца Штефани Шнеебергер и через одиннадцать лет из страха разоблачения похитила и, возможно, убила Амели, становилась более чем реальной.

Остерманн сидел в своей комнате с телефонной трубкой в руке.

– Я говорил с его отцом и одновременно послал туда наряд. Тобиас Сарториус уехал сегодня после обеда с подругой. Та сказала старику, что отвезет его к нам. Но поскольку здесь они до сих пор так и не появились, я подозреваю, что они уехали совсем в другом направлении.

Боденштайн наморщил лоб. Пия соображала быстрее.

– С подругой? – переспросила она.

Остерманн кивнул.

– Номер Сарториусов еще в памяти?

– Да.

Пия, уже томимая мрачными предчувствиями, обошла вокруг стола, взяла трубку и нажала кнопку «повторный набор», затем включила «громкую связь». Хартмут Сарториус ответил после третьего сигнала. Она не дала ему сказать даже слова.

– Кто подруга Тобиаса? – спросила она, хотя уже сама догадывалась.

– Надя. Но… она же… она же хотела…

– У вас есть номер ее мобильного телефона? А номер ее машины вы помните?

– Конечно. Но что, собственно…

– Пожалуйста, господин Сарториус! Дайте мне номер ее телефона.

Они встретились глазами с Боденштайном. Тобиас Сарториус уехал с Надей фон Бредо, даже не подозревая о том, что она уже сделала и что, возможно, еще замышляет. Записав номер, она тут же прервала разговор и набрала номер Нади фон Бредо.

– The person you have called is temporary not available… [29]29
  The person you have called is temporary not available ( англ.) – вызываемый абонент временно недоступен.


[Закрыть]

– Что будем делать?

Она не стала упрекать Боденштайна за то, что тот послал патрульную машину к Лаутербахам. Это уже произошло, и изменить ничего было нельзя.

– Немедленно объявляем в розыск, – решительно произнес Боденштайн. – Как только станет возможно – определить местонахождение с помощью системы мобильного позиционирования. Где она живет?

– Сейчас узнаю. – Остерманн откатился на кресле обратно за свой рабочий стол и принялся звонить.

– А как быть с Клаудиусом Терлинденом? – спросила Пия.

– Пусть ждет. – Боденштайн подошел к кофеварке и налил себе кофе. Потом сел на пустующий стул Бенке. – Сейчас гораздо важнее Лаутербах.

Грегор Лаутербах вечером шестого сентября 1997 года, во время Кирмеса в Альтенхайне, был со Штефани Шнеебергер, дочерью своих соседей, в сарае Сарториусов. На одной из картин, возможно, изображена вовсе не Надя, борющаяся со Штефани, а Лаутербах во время полового акта со своей ученицей. Может, Надя фон Бредо, увидев это, позже, когда ей представилась возможность, убила свою ненавистную соперницу домкратом? Тис Терлинден стал свидетелем двух убийств. Но кто мог знать об этом?

Зажужжал телефон Пии. Это был Хеннинг, который уже работал с мумифицированным трупом Штефани Шнеебергер.

– Мне нужно орудие убийства, – произнес он усталым голосом.

Пия бросила взгляд на настенные часы. Половина одиннадцатого, а Хеннинг все еще в лаборатории. Интересно, рассказал ли он Мириам о своей пикантной проблеме?

– Будет тебе орудие убийства, – ответила она. – Как ты думаешь, тебе удастся обнаружить на мумии следы чужой ДНК? У девушки перед смертью, скорее всего, был половой контакт с мужчиной.

– Попробую. Труп отлично сохранился. Судя по всему, он все эти годы пролежал в подвале при такой температуре, потому что почти нет признаков разложения.

– А когда будет результат? У нас тут серьезный цейтнот.

«Цейтнот» было слишком мягко сказано. Потому что они всеми имеющимися средствами, задействовав всех свободных сотрудников, искали Амели и одновременно заново расследовали два старых убийства одиннадцатилетней давности. Вчетвером!

– А когда у вас не было цейтнота? – заметил Хеннинг. – Хорошо, постараюсь сделать быстрее.

– Пошли, – сказал Боденштайн Пии, допив свой кофе. – Продолжим допрос.

* * *

Припарковавшись на стоянке перед поместьем родителей, Боденштайн еще какое-то время сидел за рулем. Было уже за полночь, он валился с ног от усталости, но при этом был слишком возбужден, чтобы уснуть. Он уже собирался после допроса отпустить Феликса Питча, Йорга Рихтера и Михаэля Домбровски домой, но тут ему вдруг пришел в голову самый главный вопрос: была ли Лаура мертва, когда они бросали ее в топливный бак. Они долго молчали. До них вдруг впервые дошло, что речь идет уже не только об изнасиловании и не оказании помощи пострадавшему, а еще и о гораздо более тяжком преступлении. Пия четко сформулировала суть уголовно наказуемого деяния, которое они совершили: использование смерти человека в корыстных целях, а именно – чтобы скрыть тяжкое преступление. Услышав это, Михаэль Домбровски разрыдался. Боденштайн, расценивший его реакцию как признание, приказал Остерманну заняться ордерами на арест.

Однако того, что они успели рассказать, оказалось более чем достаточно, чтобы реконструировать эту историю и ее продолжение. Надя фон Бредо много лет не общалась со своими друзьями юности. Но незадолго до освобождения Тобиаса из заключения она вдруг приехала в Альтенхайн и оказала мощное давление на трех друзей, требуя, чтобы те и дальше держали язык за зубами. Поскольку ни один из них не был заинтересован в том, чтобы правда об их подвигах всплыла через одиннадцать лет, они бы, без всякого сомнения, молчали еще долго, если бы опять не пропала девушка. Сознание того, что по их вине был невинно осужден их друг, все эти годы тяжким грузом лежало на их совести. Даже когда в Альтенхайне началась жестокая травля Тобиаса, трусость и страх неизбежного наказания оказались сильнее желания сдаться полиции. Йорг Рихтер позвонил Тобиасу в прошлую субботу вовсе не из дружеских чувств. Это Надя попросила его пригласить Тобиаса к себе и подпоить. И данный факт подтверждал опасения Боденштайна. Но больше всего его поразил ответ Йорга Рихтера на вопрос, почему трое взрослых мужчин беспрекословно послушались Надю фон Бредо:

– В ней уже тогда было что-то такое, что внушало страх даже парням… – Остальные согласно кивнули. – Надя не случайно взлетела так высоко. Если она чего-то захочет, она обязательно добьется своего. Ни перед чем не остановится.

Надя фон Бредо увидела в Амели угрозу и устранила ее, воспользовавшись ее доверием. То, что ради достижения своих целей она легко могла пойти на убийство, не предвещало ничего хорошего.

Боденштайн сидел в машине, погруженный в свои мысли. Что за день! Труп Ларса Терлиндена, пожар в мастерской Тиса, гнусные инсинуации Хассе, встреча с Даниэлой Лаутербах… Тут он вспомнил, что должен был позвонить ей, после того как она сообщит Кристине Терлинден о самоубийстве сына. Он достал телефон, порылся в кармане плаща и нашел ее визитную карточку. Набрав номер, он с бьющимся сердцем замер в ожидании ответа. Но включился автоответчик. Он оставил ей сообщение после сигнала и попросил перезвонить ему в любое время суток.

Он, наверное, еще долго просидел бы так в машине, если бы не этот проклятый кофе, от которого грозил лопнуть мочевой пузырь. Да и пора уже было идти в дом. Краем глаза он заметил рядом какое-то движение и чуть не получил инфаркт, когда в стекло вдруг постучали.

– Папа!

Это была Розали, его старшая дочь.

– Рози! – Он открыл дверцу и вышел из машины. – Что ты здесь делаешь?

– Я только с работы, – ответила она. – А вот ты что здесь делаешь? Почему ты не дома?

Боденштайн вздохнул и прислонился к машине. Он смертельно устал, и у него не было ни малейшего желания обсуждать с дочерью свои проблемы. Ему удалось целый день не думать о Козиме, но в эту секунду на него вновь навалилось невыносимое чувство непоправимой беды.

– Бабушка сказала, что ты сегодня ночевал у них. Что случилось?

Розали с тревогой смотрела на него. В тусклом свете единственного фонаря ее лицо выглядело призрачно-бледным. Почему он должен скрывать от нее правду? Она уже достаточно взрослая, чтобы понять то, что произошло, тем более что рано или поздно она все равно это узнает.

– Твоя мать вчера сообщила мне, что у нее роман с другим мужчиной. И я решил, что мне лучше пару дней пожить где-нибудь в другом месте…

– Что?! – изумленно воскликнула Розали. – Но… Да это же… Нет, я не могу в это поверить!

Ее ошеломление выглядело искренним, и Боденштайн почувствовал облегчение, убедившись, что его дочь не была тайной сообщницей своей матери.

Он хмыкнул и пожал плечами.

– Я тоже сначала не мог в это поверить. Но это, похоже, началось уже давно.

Розали возмущенно фыркнула, покачала головой. Вся ее взрослость мгновенно исчезла. Она опять превратилась в маленькую девочку, которой была не по плечу горькая правда, такая же непостижимая для нее, как и для него. Боденштайну не хотелось врать ей, говорить, что все еще образуется. Их отношения с Козимой никогда уже не будут такими, как прежде. Слишком тяжелой была обида, которую она ему нанесла.

– Ну и что теперь будет?.. В смысле… как… как вы…

Розали умолкла, растерянная и беспомощная. По щекам ее вдруг покатились слезы. Боденштайн обнял свою всхлипывающую дочь, поцеловал ее в голову, закрыл глаза и тяжело вздохнул. Как бы он хотел тоже вот так же взять и просто дать волю слезам, оплакивая Козиму, себя и всю их рухнувшую жизнь!

– Мы найдем какое-нибудь решение… – пробормотал он. – Мне сначала нужно все это переварить…

– Но как она могла?.. – сквозь слезы воскликнула Розали. – Я не понимаю этого!

Они постояли некоторое время молча, потом Боденштайн взял мокрое от слез лицо дочери в ладони и тихо сказал:

– Езжай домой, заяц… И не переживай! Мы с мамой как-нибудь выйдем из этого положения.

– Но я же не могу тебя сейчас бросить одного, папа! Да и вообще… Скоро Рождество, а без тебя… это уже не праздник!..

В ее словах было столько отчаяния, и это было так похоже на Розали! Она с самого детства всегда чувствовала себя в ответе за все, что происходило в семье и в кругу их друзей, и часто взваливала на свои плечи груз, который оказывался ей не под силу.

– Ну, до Рождества еще далеко. И потом, я не один, – поспешил он успокоить ее. – Со мной дедушка, и бабушка, и Квентин, и Мария Луиза. Bсe не так страшно, как тебе кажется.

– Но тебе же, наверное, очень больно и грустно!

С этим ему было трудно не согласиться.

– Ничего! У меня сейчас столько работы, что я просто не успеваю горевать.

– Правда? – с надеждой спросила она. Ее губы дрожали. – Я просто не могу без слез думать о том, что тебе больно и грустно и ты один, папа!..

– Не переживай за меня. Ты же можешь в любой момент позвонить мне или прислать эсэмэску. А сейчас тебе пора спать. И мне тоже. Завтра еще поговорим, хорошо?

Розали кивнула с несчастным видом и шмыгнула носом. Потом поцеловала его мокрыми от слез губами в щеку, еще раз обняла, села в машину и завела мотор. Он смотрел ей вслед, пока задние фонари не скрылись в лесу. Только после этого, тяжело вздохнув, он направился к дому. Сознание того, что любовь его детей останется с ним, даже если их брак развалится, принесло ему облегчение и некоторое утешение.