Текст книги "Белоснежка должна умереть"

Автор книги: Heлe Нойхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Даю вам последний шанс, – произнес Боденштайн спокойным голосом. – Я готов отказаться от передачи материалов по вашему делу в прокуратуру, если вы поможете нам отыскать Амели и Тиса. Подумайте об этом и посоветуйтесь с вашим адвокатом. А мы пока сделаем перерыв. На десять минут.

* * *

– Скотина! – произнесла Пия, с ненавистью глядя на Лаутербаха сквозь зеркальное стекло. – Это его рук дело. Это он убил Штефани. А теперь добрался и до Амели, я уверена!

Им не было слышно, о чем Лаутербах говорил с адвокатом, потому что доктор Андерс настоял на том, чтобы они выключили микрофон.

– Вместе с Терлинденом… – Боденштайн задумчиво потер лоб и отпил глоток воды из стакана. – Но откуда он мог узнать, что Амели что-то раскопала?

– Представления не имею. – Пия пожала плечами. – Может, Амели рассказала о картинах Терлиндену? Да нет, вряд ли.

– Я тоже так думаю. Не хватает еще одного звена. Должно было произойти что-то такое, что испугало Лаутербаха.

– Может, Хассе? – подала голос Николь Энгель.

– Нет, он ничего не знал о картинах, – возразила Пия. – Мы же нашли их, когда его уже не было.

– Хм. Тогда действительно не хватает одного звена.

– Минутку, – сказал Боденштайн. – А как насчет Нади фон Бредо? Она присутствовала при изнасиловании Лауры. И изображена на одной из картин со Штефани и Лаутербахом, на заднем плане.

Николь Энгель и Пия вопросительно посмотрели на него.

– А что, если она все это время была во дворе? Она не поехала с парнями прятать Лауру. И она знала о картинах. Ей рассказал о них Тобиас!

Энгель и Пия одновременно поняли, что имеет в виду Боденштайн. Возможно, Надя фон Бредо шантажировала Лаутербаха и заставила его действовать.

– Пошли! – Боденштайн бросил пластмассовый стаканчик в мусорное ведро. – Этим мы его и прижмем.

* * *

Вода прибывала. Сантиметр за сантиметром. В последних отблесках дневного света Амели увидела, что она была уже на уровне третьей ступеньки. Ее попытка остановить доступ воды в помещение с помощью толстого шерстяного одеяла не увенчалась успехом: его вскоре смыло напором. Теперь в подвале опять царила кромешная тьма, но она слышала непрекращающийся шум воды. Она попробовала высчитать, когда вода достигнет верха полки, но у нее ничего не получилось. Тис лежал рядом с ней, она чувствовала, как поднимается и опускается его грудь. Время от времени он надсадно кашлял. У него явно была температура, об этом говорила его горячая кожа. Холод и сырость в этой дыре доконают его. Амели вспомнила, что, когда они в последний раз виделись с ним, он уже выглядел больным. Как он это все перенесет? Он же такой чувствительный! Она несколько раз пыталась заговорить с ним, но он не отвечал.

– Тис! – прошептала она. У нее так стучали зубы, что ей трудно было даже открыть рот. – Тис! Скажи что-нибудь!

Тишина. И ее вдруг окончательно покинуло мужество. Железное самообладание, которое помогло ей не свихнуться в темноте за все дни и ночи, что она провела здесь, иссякло. Она отчаянно заплакала. Надежды больше не было. Здесь она и умрет, захлебнется, как слепой котенок! Белоснежку тоже так и не нашли. Почему же ей должно повезти больше? Страх сдавил ей горло.

Вдруг она вздрогнула. Она спиной почувствовала прикосновение. Тис обнял ее и притянул к себе.

– Не плачь, Амели… – прошептал он ей на ухо. – Не плачь… Я же с тобой.

* * *

– Как вы узнали о существовании этих картин?

Боденштайн не стал тратить время на предисловия. Зорким глазом он точно оценил состояние Грегора Лаутербаха. Господин министр не отличался силой духа, и немного давления на него не замедлит принести желаемые плоды. После стрессов, перенесенных им за последние дни, он долго не продержится.

– Я получил несколько анонимных писем и мейлов… – ответил Лаутербах и слабым жестом остановил адвоката, который хотел что-то возразить. – В тот вечер я потерял в сарае свои ключи, и в одном из писем была фотография этой связки ключей. Мне стало ясно, что кто-то видел, как мы со Штефани…

– Что – со Штефани?

– Ну вы же знаете… – Лаутербах поднял глаза, и Боденштайн не прочел в них ничего, кроме жалости к самому себе. – Штефани давно провоцировала меня! – произнес он плаксивым голосом. – Я не хотел… вступать с ней… в половую связь, но она так настойчиво приставала ко мне, что… в какой-то момент у меня просто не осталось выбора…

Боденштайн молча ждал, когда Лаутербах продолжит.

– Когда я… когда я заметил, что потерял ключи, я стал их искать. Моя жена оторвала бы мне голову – в этой связке были и ключи от ее клиники!

Он поднял голову в ожидании сочувствия. Боденштайну пришлось сделать над собой усилие, чтобы спрятать брезгливое презрение за маской равнодушия.

– Но Штефани сказала, чтобы я лучше уходил. Она обещала найти ключи и позже принести их мне…

– И вы так и сделали?

– Да, я пошел домой.

Боденштайн решил пока обойти этот момент.

– Значит, вы получали письма и мейлы, – сказал он. – О чем в них шла речь?

– О том, что Тис все видел. И что полиция ничего не узнает, если я и дальше буду молчать.

– О чем вы должны были молчать?

Лаутербах пожал плечами и покачал головой.

– А кто, по-вашему, мог писать вам эти письма?

Тот снова беспомощно пожал плечами.

– Но должны же у вас быть какие-то подозрения или предположения! Господин Лаутербах! – Боденштайн опять перегнулся через стол. – Напоминаю: молчание для вас сейчас – не самый лучший выход из положения!

– Но я действительно не знаю, кто это мог быть! – с неподдельным отчаянием в голосе воскликнул Лаутербах. Загнанный в угол, один на один с опасностью, он проявил свою истинную сущность: слабый человек, который, лишившись поддержки жены, мгновенно превратился в беспомощное, бесхребетное существо. – Я вообще больше ничего не знаю! Моя жена сказала, что есть якобы какие-то картины… Но Тис вряд ли мог писать какие бы то ни было письма или мейлы.

– Когда она вам это сказала?

– Не помню. – Лаутербах подпер лоб руками, покачал головой. – Недавно, но не помню, когда именно.

– Постарайтесь вспомнить, – наседал на него Боденштайн. – До или после исчезновения Амели? И откуда она сама об этом узнала? Кто ей мог об этом рассказать?

– О господи! Я не знаю! – простонал Лаутербах. – Я действительно не знаю!

– Подумайте! – Боденштайн откинулся на спинку стула. – В ту субботу, когда пропала Амели, вы вместе с женой и супругами Терлинден ужинали в «Эбони-клаб» во Франкфурте. Ваша жена и Кристина Терлинден в половине десятого отправились домой, а вы поехали с Терлинденом. Что вы делали после того, как покинули «Эбони-клаб»?

Лаутербах лихорадочно соображал, явно пораженный тем, что полиции известно гораздо больше, чем он предполагал.

– Да, по-моему, жена рассказала мне об этом по дороге во Франкфурт. Она сказала, что Тис дал соседской девушке какие-то картины, на которых якобы изображен я, – с неохотой сообщил он. – Она узнала об этом по телефону – ей позвонила какая-то незнакомка. Потом у нас уже не было возможности поговорить об этом. Даниэла и Кристина уехали в половине десятого. Я спросил Андреаса Ягельски про Амели Фрёлих… Я знал, что она работает официанткой в «Черном коне». Ягельски позвонил своей жене, и та сказала, что Амели как раз на работе. Мы с Клаудиусом поехали в Альтенхайн и стали ждать ее на автостоянке перед «Черным конем». Но она не выходила.

– А что вам было нужно от Амели?

– Я хотел спросить, не она ли писала все эти письма и мейлы.

– И что же? Это была она?

– Я так и не смог ее спросить. Мы ждали в машине, было уже часов одиннадцать или полдвенадцатого. Тут вдруг появилась Натали. Я имею в виду Надя. Ее теперь зовут Надя фон Бредо…

Боденштайн и Пия переглянулись.

– Она ходила взад-вперед по стоянке, – продолжал Лаутербах. – Потом посмотрела в кусты и пошла к остановке. Только тогда мы заметили, что там сидел какой-то мужчина. Надя попыталась разбудить его, но у нее ничего не получилось. В конце концов она уехала. Клаудиус позвонил по мобильному телефону в «Черного коня» и спросил про Амели, но фрау Ягельски сказала, что та давно уже ушла. После этого мы с Клаудиусом поехали в его офис. Он опасался, что полиция вскоре начнет совать нос в его дела. А обыск ему был совершенно ни к чему, поэтому он решил забрать из своего кабинета и припрятать кое-какие опасные бумаги.

– Что за бумаги? – спросил Боденштайн.

Лаутербах немного покочевряжился, но потом все рассказал. Клаудиус Терлинден много лет делал свои дела с помощью взяток, причем в огромных размерах. Он никогда не бедствовал, но по-настоящему большие деньги пришли к нему лишь в конце девяностых годов, когда он серьезно расширил свой бизнес и вышел на биржу. Тем самым он добился большого влияния в экономике и политике. Свои крупнейшие сделки он провернул со странами, против которых официально были введены экономические санкции, например с Ираном и Северной Кореей.

– Вот эти бумаги он и решил в тот вечер перевезти в надежное место, – закончил Лаутербах. Теперь, когда дело не касалось его лично, к нему вновь вернулись спокойствие и уверенность. – А так как он не хотел их уничтожать, мы отвезли их в мою квартиру в Идштайн.

– Так-так…

– К пропаже Амели или Тиса я не имею никакого отношения, – заверил он. – И я никого не убивал.

– Это мы еще проверим, – Боденштайн собрал распечатки картин и положил их обратно в папку. – Вы можете пока вернуться домой. Но с этой минуты вы находитесь под наблюдением и ваш телефон прослушивается. Кроме того, я прошу вас постоянно быть на связи. Дайте мне на всякий случай знать, если соберетесь покинуть вашу квартиру.

Лаутербах покорно кивнул.

– Вы можете хотя бы какое-то время не информировать прессу?

– Этого я вам при всем желании обещать не могу. – Боденштайн протянул руку. – Будьте любезны, ключи от вашей квартиры в Идштайне!

Воскресенье, 23 ноября 2008 года

Пии так и не удалось поспать в эту ночь. В 5.15, когда позвонили сотрудники службы наружного наблюдения, она была уже на ногах. Надя фон Бредо только что вернулась в свою квартиру в Западной гавани во Франкфурте. Одна.

– Сейчас буду, – сказала Пия. – Ждите меня.

Она бросила охапку сена, которую зажала под мышкой, через дверь стойла и сунула мобильный телефон в карман. Уснуть ей не дали не только неотступные мысли о расследовании. Завтра в 15.30 ей предстояла встреча с членом франкфуртской строительной комиссии в Биркенхофе. Если распоряжение о сносе дома не отменят, они с Кристофом и животными в ближайшее время окажутся на улице.

Кристоф в последние дни вплотную занимался этим вопросом, и его оптимизм быстро улетучился. Продавец Биркенхофа утаил от Пии, что на участке, на котором стоял дом, строительство вообще было запрещено из-за высоковольтной линии электропередач. Его отец когда-то после войны построил здесь сарай и с годами без всякого разрешения расширил и надстроил его. Шестьдесят лет никому до этого не было дела, пока она, ничего не подозревая, не подала заявку на разрешение на перестройку.

Пия быстро покормила кур, потом позвонила Боденштайну. Не дозвонившись, она отправила ему эсэмэску и задумчиво пошла в дом, который вдруг показался ей чужим. Она на цыпочках пробралась в спальню.

– Ты что, уезжаешь? – спросил Кристоф.

– Да. Я тебя разбудила?

Она включила свет.

– Да нет, я тоже не мог уснуть. – Он смотрел на нее, подперев голову рукой. – Полночи ломал себе голову, что нам делать, если они и в самом деле от нас не отстанут.

– Я тоже. – Пия присела на край кровати. – В любом случае я подам в суд на этих ублюдков, которые мне продали усадьбу. Они сознательно и намеренно ввели меня в заблуждение, это же факт!

– Это будет не так-то просто доказать, – заметил Кристоф. – Я сегодня посоветуюсь с одним другом, который разбирается в таких вещах. А пока давай ничего не будем предпринимать.

Пия вздохнула.

– Я так рада, что у меня есть ты… – тихо произнесла она. – Не знаю, что бы я сейчас без тебя делала.

– Если бы я не появился в твоей жизни, ты бы никогда не подала эту заявку на строительство и ничего бы не было. – Кристоф криво ухмыльнулся. – Ладно, не вешай нос. Работай спокойно, а я займусь этим делом, хорошо?

– Хорошо. – Пия заставила себя улыбнуться. Потом наклонилась к Кристофу и поцеловала его. – Представления не имею, когда я сегодня вернусь домой…

– Обо мне не беспокойся, – улыбнулся в ответ Кристоф. – У меня сегодня дежурство в зоопарке.

* * *

Он узнал знакомую фигуру еще издалека. Она стояла в свете фонаря на автостоянке рядом с его машиной. Ее рыжие волосы были единственным цветным пятном на фоне туманной мглы. Боденштайн помедлил немного, потом решительно направился к ней. Козима была не той женщиной, от которой можно отделаться, всего лишь бросив трубку телефона. Он, собственно, должен был предвидеть, что рано или поздно она его где-нибудь поймает. Но он был настолько поглощен расследованием, что оказался неподготовленным к такой встрече.

– Чего ты хочешь? – спросил он неприветливо. – У меня сейчас нет времени.

– Ты же не перезвонил, – ответила Козима. – А мне надо с тобой поговорить.

– Вот как? С чего это вдруг? – Он остановился перед ней и посмотрел на ее бледное, но спокойное лицо. Сердце у него колотилось, ему лишь с трудом удавалось сохранять спокойствие. – Столько времени у тебя не было такой потребности. Говори со своим русским другом, если тебе приспичило с кем-нибудь поговорить.

Он достал ключи от машины, но она не собиралась отступать и встала перед дверцей.

– Я хочу тебе объяснить… – начала она, но Боденштайн не дал ей договорить. Он всю ночь не спал, а сейчас ему срочно нужно было ехать – не самые благоприятные предпосылки для такого важного разговора.

– Я не хочу ничего этого слышать! И у меня действительно нет времени.

– Оливер, поверь мне, я не хотела причинить тебе боль! – Козима протянула к нему руку, но тут же опустила ее, потому что он отстранился. Ее дыхание белым облаком клубилось в морозном воздухе. – Я не думала, что дело зайдет так далеко, но…

– Перестань! – вдруг закричал он. – Ты причинила мне боль! Такую боль, какой мне никто еще никогда не причинял! Я не хочу слышать никакие извинения и оправдания, потому что, что бы ты ни сказала, ты уже все равно все разрушила! Все!

Козима молчала.

– Одному богу известно, сколько раз ты мне еще изменяла, так же привычно, как и врала мне! – продолжал он, стиснув зубы. – И чем ты там занималась в своих путешествиях! В скольких постелях ты валялась, пока твой наивный, доверчивый муж, как образцовый бюргер, сидел дома с детьми и ждал тебя! Может, ты даже смеялась надо мной, над моей глупой доверчивостью!

Слова хлынули из его оскорбленной души, как ядовитая лава; наконец-то он дал волю накопившимся чувствам. Козима невозмутимо слушала, не пытаясь остановить этот огнедышащий поток.

– София, скорее всего, вообще не мой ребенок, ее папаша – какой-нибудь из твоих косматых, пустых киношников, с которыми ты так любишь общаться!

Он умолк, почувствовав чудовищность этого обвинения. Но было поздно, его уже нельзя было взять назад.

– Я был на триста процентов уверен в нашем браке! – проговорил он сдавленным голосом. – А ты мне врала и изменяла. Я больше никогда не смогу верить тебе.

Козима расправила плечи.

– Да, с моей стороны наивно было ожидать от тебя другой реакции, – ответила она холодно. – Ты, как всегда, уверен в своей правоте и не признаешь никаких компромиссов. Ты все видишь только со своей эгоистической колокольни.

– А с какой еще колокольни я должен это видеть? С колокольни твоего русского любовника, да? – Он сердито фыркнул. – Если кто-то из нас и эгоист, то это ты! Ты двадцать лет не спрашивала моего мнения и неделями пропадала по своим творческим делам. И я с этим мирился, потому что твоя работа – это часть тебя. Потом ты забеременела, не удосужившись поинтересоваться, хочу я еще одного ребенка или нет. Ты сама все решила за нас обоих и поставила меня перед свершившимся фактом. При этом ты прекрасно знала, что, имея маленького ребенка, ты уже не сможешь так лихо мотаться по всему свету. Потом ты от скуки заводишь себе роман, а теперь упрекаешь меня в эгоизме?.. Это было бы смешно, если бы не было так грустно!

– Когда Лоренц и Рози были маленькими, я, несмотря на это, могла работать. Потому что ты тоже иногда брал на себя ответственность за то, что происходит в семье… – возразила Козима. – Но я пришла сюда не для того, чтобы дискутировать с тобой. Что случилось, то случилось. Я совершила большую ошибку, но не собираюсь посыпать голову пеплом и падать перед тобой на колени, чтобы ты меня простил…

– Зачем же ты пришла?

Его мобильный телефон звонил и вибрировал, но он не обращал на него внимания.

– После Рождества я на месяц уезжаю. Буду сопровождать экспедицию Гаврилова по Северному морскому пути. И тебе придется на это время взять на себя заботу о Софии.

Боденштайн молча уставился на жену с таким выражением, как будто она только что дала ему пощечину. Значит, Козима пришла не для того, чтобы просить у него прощения, нет, она уже давно приняла решение относительно своего будущего, в котором ему, очевидно, отводится роль бебиситтера, не более того.

– Я надеюсь, ты шутишь?.. – почти шепотом произнес он.

– Нисколько. Договор я подписала уже давно. Я знала, что тебе это не понравится. – Она пожала плечами. – Мне жаль, что все так получилось, честное слово. Но я в последние месяцы много думала. Я до конца жизни не прощу себе, если не сделаю этот фильм…

Она продолжала говорить, но смысл ее слов уже не доходил до его сознания. Самое главное он понял: она внутренне уже покинула его, сбросила с себя груз их совместной жизни. В сущности, он никогда не был уверен в ней. Все эти годы он думал, что абсолютное несходство их характеров и придает их отношениям особую прелесть, что в нем-то и заключается вся соль, и только теперь понял, что они просто не подходят друг другу. Его сердце болезненно сжалось.

И сейчас она сделала то же, что и всегда: она приняла решение, с которым ему надлежало смириться. Это она задавала направление их жизни. Это на ее деньги они купили участок и построили дом в Келькхайме. Ему такие проекты были не по карману. Мысль об этом причиняла боль, но в это мрачное ноябрьское утро он в первый раз увидел в Козиме не красивую, уверенную в себе привлекательную спутницу жизни, а просто женщину, которая шла к своим целям, не считаясь ни с кем и ни с чем. Каким слепцом и глупцом он был все это время!

Кровь шумела у него в ушах. Козима замолчала и спокойно смотрела на него, словно ожидала ответа. Он заморгал, пытаясь разогнать туман перед глазами, в котором расплывались ее лицо, машина, стоянка… Она уйдет, уйдет с другим мужчиной. Она начнет другую жизнь, в которой ему нет места. В нем вдруг вспыхнули ревность и неукротимая злость. Он шагнул к ней, схватил ее за руку. Она испуганно отшатнулась, но он сжал ее запястье, как в тисках. Ее холодная невозмутимость мгновенно исчезла, она в ужасе распахнула глаза и открыла рот, чтобы закричать.

* * *

В половине седьмого Пия приняла решение войти в квартиру Нади фон Бредо без Боденштайна. Тот не отвечал ни на звонки, ни на эсэмэс. Когда она хотела нажать на кнопку звонка, дверь открылась и из дома вышел мужчина. Пия и двое коллег в штатском, следившие за домом, прошли мимо него внутрь.

– Стоп! – Мужчина лет пятидесяти пяти с сединой на висках преградил им дорогу. – Здесь не проходной двор! Вы к кому?

– Не ваше дело, – грубо ответила Пия.

– Еще как мое! – Мужчина встал перед лифтом и, скрестив руки на груди, вызывающе посмотрел на них. – Я председатель совета владельцев квартир этого дома. Вход сюда разрешен только жильцам и их гостям.

– Мы из полиции.

– Что вы говорите! А удостоверение у вас имеется?

Пия уже закипала от злости. Она достала свое удостоверение и, сунув его под нос председателю, молча пошла в сторону лестницы.

– Ты останешься здесь, – сказала она одному из коллег, а мы поднимемся наверх.

Не успели они нажать на кнопку звонка, как дверь пентхауса открылась и на пороге показалась Надя фон Бредо. На ее лице промелькнуло выражение испуга.

– Я же вам сказала, чтобы вы ждали внизу! – не очень-то приветливо произнесла она. – Но раз уж вы здесь, то можете взять чемоданы.

– Вы уезжаете? – Пия поняла, что Надя фон Бредо не узнала ее и приняла за таксистку. – Вы ведь только что вернулись домой…

– Какое вам до этого дело? – раздраженно ответила та.

– Боюсь, что мне есть до этого дело. – Пия показала ей свое удостоверение. – Пия Кирххоф, уголовная полиция Хофхайм.

Надя фон Бредо смерила ее мрачным взглядом и выпятила нижнюю губу. На ней были темно-коричневая куртка «Велленштейн» с меховым воротником, джинсы и сапоги. Волосы она стянула на затылке в тугой узел. Даже обильный макияж не мог скрыть тени под ее покрасневшими глазами.

– Вы пришли не вовремя. Мне нужно срочно в аэропорт.

– Значит, вам придется отложить ваш полет. У меня к вам несколько вопросов.

– У меня нет времени на разговоры. – Она нажала на кнопку вызова лифта.

– Где вы были? – спросила Пия.

– Уезжала на пару дней.

– Понятно. А где Тобиас Сарториус?

Надя фон Бредо изумленно уставилась на Пию своими зелеными глазами.

– А я-то откуда знаю?

Ее удивление казалось естественным, но она не случайно была одной из самых высокооплачиваемых актрис Германии.

– Вы уехали с ним после похорон Лауры Вагнер в неизвестном направлении, вместо того чтобы привезти его к нам для дачи показаний.

– Кто это вам сказал?

– Отец Тобиаса. Итак?

Подъехал лифт, дверь открылась.

Надя фон Бредо повернулась к Пии и насмешливо улыбнулась.

– Ну мало ли что там мог выдумать старик! – Она обратилась к коллеге Пии: – Моя полиция – мой друг и помощник… [30]30
  Девиз «Полиция – твой друг и помощник» был сформулирован в 1926 году прусским министром внутренних дел Альбертом Гржезински (1879–1947) в предисловии к книге о выставке, посвященной берлинской полиции.


[Закрыть]Вы не поможете мне внести мой багаж в лифт?

Когда тот и в самом деле собрался исполнить ее просьбу, у Пии лопнуло терпение.

– Где Амели? Что вы сделали с девушкой?

– Я?.. – Надя фон Бредо удивленно раскрыла глаза. – Ничего! Почему это я должна была с ней что-то сделать?

– Потому что Тис дал Амели картины, неопровержимо доказывающие, что вы не только присутствовали при изнасиловании Лауры Вагнер, но и стали свидетельницей полового акта Грегора Лаутербаха и Штефани Шнеебергер в сарае Сарториусов. После этого вы убили Штефани домкратом.

К изумлению Пии, Надя фон Бредо вдруг расхохоталась.

– Кто вам рассказал эту чушь?

Пия с трудом сдержалась, чтобы не влепить ей пару пощечин.

– Ваши друзья Йорг, Феликс и Михаэль дали признательные показания, – ответила она. – Лаура Вагнер была еще жива, когда вы поручили этой троице увезти ее подальше и спрятать. Вы опасались, что Амели благодаря этим картинам узнала правду о тех событиях. Поэтому у вас был серьезный мотив устранить ее как опасного свидетеля.

– Боже! Да такой бред не способны выдумать даже сценаристы! – Надя фон Бредо оставалась невозмутимой. – Я эту Амели видела один раз в жизни и представления не имею, где она может быть.

– Вы лжете. Вы были в субботу на автостоянке перед «Черным конем» и бросили рюкзак Амели в кусты.

– Да что вы говорите! В самом деле? – Надя фон Бредо смотрела на Пию, подняв брови, с выражением невыносимой скуки. – И кто это утверждает?

– Вас видели там.

– Я, конечно, кое-что умею, – ответила Надя фон Бредо с сарказмом. – Но быть одновременно в двух местах – этому я пока еще не научилась. В субботу я была в Гамбурге, и у меня есть свидетели.

– Кто именно?

– Я могу дать вам фамилии и номера телефонов.

– Что вы делали в Гамбурге?

– Работала.

– Это неправда. Ваш менеджер сказал, что у вас в тот вечер не было съемок.

Надя фон Бредо посмотрела на часы и изобразила на лице выражение досады по поводу этой глупой потери времени.

– Я была в Гамбурге и вместе со своим коллегой Торстеном Готтвальдом на глазах приблизительно четырехсот гостей вела гала-концерт, который записывало НДР, [31]31
  НДР – германская телерадиокомпания.


[Закрыть]– сказала она. – Не могу дать вам телефоны всех присутствовавших, но номер режиссера, Торстена и еще нескольких человек – пожалуйста! Этого достаточно в качестве доказательства, что я в указанное время не могла разгуливать по автостоянке в Альтенхайне?

– Приберегите ваш сарказм для другого случая! – резко ответила Пия. – А пока выберите один из двух чемоданов, и мой коллега охотно отнесет его к нашей машине.

– Смотрите-ка! Полиция оказывает услуги такси.

– И даже с величайшим удовольствием, – холодно парировала Пия. – От порога – прямо в камеру.

– Не смешите меня! – Надя фон Бредо, судя по всему, постепенно начинала понимать, что дело принимает серьезный оборот. На лбу у нее, между тщательно прореженными бровями, появилась складка. – У меня важные дела в Гамбурге.

– Все ваши дела отменяются. Вы арестованы.

– И за что, позвольте вас спросить?

– За то, что вы использовали смерть вашей соученицы Лауры Вагнер в корыстных целях, – со сладкой улыбкой ответила Пия. – Вам ведь это хорошо известно по вашим сценариям? А еще это называется пособничеством убийству.

* * *

После того как двое коллег из службы наружного наблюдения уехали с Надей фон Бредо в Хофхайм, Пия еще раз попыталась дозвониться до Боденштайна. Наконец он ответил.

– Где тебя черти носят? – сердито спросила Пия. Прижав телефон плечом к уху, она пристегнулась. – Я полтора часа не могу до тебя дозвониться! Во Франкфурт можешь уже не ехать – я только что арестовала Надю фон Бредо и отправила ее в комиссариат.

Боденштайн что-то ответил, но она не расслышала его слов.

– Я не слышу тебя! – раздраженно сказала она. – Что там у тебя случилось?

– Попал в аварию… Жду эвакуатора… Съезд с автострады на выставку… Заправочная станция…

– Ну вот, только этого еще не хватало! Жди там. Я приеду за тобой.

Чертыхаясь, Пия выключила телефон и тронулась с места. У нее было такое чувство, что она осталась совершенно одна, и это в тот момент, когда нельзя было совершить ни малейшей ошибки, когда ей требовалось все внимание! Один-единственный промах – и вся работа насмарку! Она прибавила газу. Улицы в городе в это время, ранним воскресным утром, обычно абсолютно пусты; чтобы проехать насквозь весь Гутлёйтфиртель до главного вокзала, а оттуда в направлении выставки, ей понадобилось не полчаса, как в рабочий день, а всего десять минут. По радио передавали песню Эми Макдональдс, [32]32
  Эми Макдональдс (р. 1987) – шотландская певица.


[Закрыть]которая Пии сначала понравилась, но с тех пор, как ее начали крутить все радиостанции по двадцать четыре часа в сутки, действовала ей на нервы.

Было полвосьмого, когда она увидела на встречной полосе в светлеющей утренней мгле оранжевые мигалки эвакуатора, на который грузили остатки «БМВ» Боденштайна. Она развернулась на Западной развязке и через несколько минут остановилась перед эвакуатором и полицейской патрульной машиной. Боденштайн сидел с бледным лицом на дорожном отбойнике, упершись локтями в колени и уставившись в пустоту.

Пия представилась одному из полицейских и спросила, что случилось, косясь на шефа.

– Говорит, что пытался уйти от столкновения с животным, – ответил тот. – Машина – в хлам, а сам он, похоже, не пострадал. В больницу, во всяком случае, ехать отказался наотрез.

– Спасибо. Я позабочусь о нем.

Эвакуатор тронулся, но Боденштайн даже не повернул голову в его сторону.

– Привет!

Пия остановилась перед ним. Что она могла ему сказать? Домой – где бы он сейчас ни жил, он вряд ли захочет. Кроме того, если еще и он выйдет из игры, то это будет просто катастрофа. Боденштайн тяжело вздохнул. На лице у него застыло выражение безысходности.

– Она отправляется с ним в кругосветное путешествие, сразу после Рождества… – произнес он бесцветным голосом. – Работа для нее важнее меня или детей. Она подписала контракт еще в сентябре…

Пия молчала. Дурацкие фразы вроде «все еще образуется» или «не вешай нос» сейчас были более чем неуместны. Ей было искренне жаль его. Но время подпирало. В комиссариате ждала не только Надя фон Бредо, но и все свободные сотрудники регионального управления полиции.

– Поехали, Оливер. – Ей хотелось схватить его за руку и потащить в машину. Но она сдержала себя и терпеливо ждала. – Мы не можем тут сидеть на обочине.

Боденштайн закрыл глаза и потер переносицу большим и указательным пальцами.

– Я уже двадцать шесть лет занимаюсь убийствами… – произнес он хриплым голосом. – Но никогда не понимал, чт оможет заставить одного человека убить другого. Сегодня утром я вдруг первый раз в жизни почувствовал себя способным на убийство… Я бы, наверное, задушил ее там, на стоянке, если бы не вмешались мой отец и брат.

Он обхватил себя руками, словно замерз, и посмотрел на Пию налитыми кровью глазами.

– Мне еще никогда в жизни не было так хреново…

* * *

Комната для совещаний с трудом вместила всех сотрудников, которых Остерманн вызвал в региональное управление. Поскольку Боденштайн после аварии и перенесенного стресса явно был не в состоянии руководить операцией, слово взяла Пия. Попросив тишины, она обрисовала ситуацию, напомнила коллегам главную задачу, а именно найти Амели Фрёлих и Тобиаса Сарториуса. Кроме Бенке, которого уже не было, никто не ставил ее авторитет под сомнение, все слушали с вниманием. Ее взгляд упал на Боденштайна, который сидел в заднем ряду рядом с Николь Энгель, прислонившись к стене. На заправочной станции она принесла ему чашку кофе и влила в нее шкалик коньяку. Он покорно выпил, и теперь ему, похоже, стало немного легче, хотя он, очевидно, все еще не отошел от шока.

– Главные подозреваемые – Грегор Лаутербах, Клаудиус Терлинден и Надя фон Бредо, – сказала Пия и подошла к экрану, на который Остерманн спроецировал карту Альтенхайна и его окрестностей. – Эти теряют больше всех, если всплывет вся правда о сентябрьских событиях тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Терлинден и Лаутербах в тот вечер прибыли в Альтенхайн с этой стороны. – Она показала на полевую дорогу. – До этого они были в Идштайне, но дом Лаутербаха мы уже обыскали. Теперь нужно сосредоточиться на «Черном коне». Владелец и его жена заодно с Терлинденом. Они вполне могли оказать ему дружескую услугу. Возможно, Амели вообще не покидала трактир. Кроме того, нужно опросить жителей всех расположенных рядом со стоянкой домов. Кай, ордера на аресты готовы?

Остерманн кивнул.

– Хорошо. Йорга Рихтера, Феликса Питча и Михаэля Домбровски срочно доставить сюда. Этим займутся Катрин и коллеги из патрульной службы. Две группы по два человека одновременно допрашивают Терлиндена и Лаутербаха. На них у нас уже тоже есть ордера на арест.

– А кто поедет к Лаутербаху и Терлиндену? – спросил кто-то из сотрудников.

– Старший комиссар Боденштайн и криминальрат доктор Энгель возьмут на себя Лаутербаха. Я поеду к Терлиндену.

– С кем?

Вопрос интересный. Бенке и Хассе выбыли. Пия пробежала глазами по рядам и приняла решение.