Текст книги "Все изменяет тебе"

Автор книги: Гвин Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Так вот я и говорю его. Плиммон и Радклифф – предостаточно созревшие нарывы, да они еще и кичатся этим. Эти нарывы надо вскрыть. Я говорю свое слово. Мы будем ждать. А когда мы получим оружие, что будет дальше?

– В Западных долинах руководство возьмут на себя люди Джереми, а в Южных – Иванса.

– Вы, по – видимому, не слишком высокого мнения о наших мунлийцах – даже вооруженных и излеченных от иллюзий?

– Дело не в том. Больше всего войск сосредоточено здесь, в Мунли. Со временем, когда и другим железным магнатам придется прибавить штыки к прежним испытанным средствам устрашения, войска будут равномернее распределены по всему графству. Но в настоящий момент они здесь и как будто мало думают о других районах. Возможно, что многие из тех, кто пошел за вами в первый раз, не потеряли своего боевого духа и сейчас готовы к любой новой атаке, которую вы замышляете против хозяев; но они глубоко потрясены, и многие из них уже унесли ноги из Мунли. Я больше знаю об этой стороне дела, чем вы. Наши враги хорошо использовали первые минуты растерянности. Многие рабочие еще и сейчас ошеломлены, и ваши мистеры радклиффы и боуэны основательно порабо' тали среди колеблющихся. Они распространяют среди них басню, будто в момент опасности вы поспешили скрыться в надежное убежище, предоставив им самим зализывать собственные раны. В некоторых округах вас даже ославили королевским агентом, провокатором…

– Народ достаточно хорошо знает меня, Коннор, и никогда не поверит в такую ложь.

– Многих эта ложь вполне устраивает. Она освобождает их от ответственности, им не надо ничего предпринимать, а только со смиренным видом ждать, чтобы мистер Пенбори продиктовал им условия. Уж если кто примирился с нуждой, то и ложь у него не застрянет поперек глотки. И, как я уже сказал, большинство лучших ваших ребят разбежалось и примкнуло к отряду Джереми. Они были бы рады, Джон Саймон, если бы вы оказались с ними. Идите к ним, и снаряжение начнет прибывать к вам через три – четыре дня.

– А как вы думаете, мы добьемся успеха?

– Наделаем шуму и вызовем отклик. Успех каждый понимает по – своему. Никто не может точно предвидеть, как далеко мы зайдем. Может быть, нам удастся сдержать обещание и сохранить жизнь нашему движению хотя бы до того, как путь прочистится. Почва, на которой растут плоды человеческих усилий, истощается, и мы, возможно, послужим для нее навозом. Угнетение – это развесистое дерево, пустившее глубокие корни в землю, Джон Саймон. Зарубку мы на нем сделаем. А свалить его вряд ли сможем. До свидания!

Они помахали нам руками на прощание и ушли. Коннор первым спустился по лестнице. Джереми, перед тем как окончательно скрыться, еще раз кивнул нам напоследок и ухмыльнулся. Это выражение как – то странно пристало к его худощавому, строгому лицу, и я с подлинным облегчением улыбнулся ему в ответ, как бы радуясь намеку, что следующий этап нашей совместной деятельности окажется несколько менее зловещим и фатальным, чем это могло представиться из слов Коннора. Мы сначала услышали, как оба ушедших отстучали по Перилам условный сигнал, а потом раздался низкий голос Эйбеля, отодвинувшего и снова вернувшего на свое место груды мешков и других предметов, с помощью которых он маскировал вход на лестницу.

Я оглядел чердак со всех сторон и сделал невольную гримасу.

– Пошли, Джон Саймон! – сказал я. – Чего еще нам ждать? Здесь весело, как в могиле. Куда нам теперь держать путь? Не на квартиру ли к Корнишам? Здесь мы не можем оставаться. Мы стоим здесь на сплошном солдатском кряже. Кроме того, я видел там сегодня парочку хитрых и глазастых человечков, одетых в одно только черное и тщательно оглядывавших меня с головы до ног. По словам Эдди Парра, это шпики, специально прибывшие из Лондона или еще там откуда – то для выслеживания кое – каких людей и для подготовки их к виселице. Так или иначе, а местечко это не из приятных. Что ж ты собираешься делать?

Джон Саймон улегся на ту самую кучу мешков и старой соломы, на которой я застал сидящими Джереми и Коннора, когда поднялся на чердак. По – видимому, он страшно устал, глаза его были закрыты, руками он сдавливал виски.

– Что с тобой, друже? – спросил я. – Не вздумай только сказать, что ты собираешься провести здесь ночь. Давай – ка мы лучше двинемся в путь – дорогу, пока эта банда там внизу не покончила с поминками по здравому смыслу и не начала совать свой нос по всем углам в поисках жратвы.

– Подожди минутку.

– Тебе нехорошо?

– От сабельного удара в моей голове поднялась ужасная музыка. Уже и в тот моменг заиграла достаточно зловещая мелодия. А от того, что я проделал дорогу с вершины холма, ожидая из – за каждого куста солдат, мое состояние не улучшилось. Я пришел сюда сегодня ночью, ожидая сурового нагоняя от Джереми Лонгриджа. Но он не произнес ни слова. Мы пока не похожи на него, Алан, но, может быть, и нам удастся стать такими. Он упорно сжигал себя, но этот огонь питает его жизнь. Джереми – человек без прикрас. Зато он насквозь видит человеческую подлость во всех ее видах и твердо убежден, что ей никогда не удастся достигнуть того, к чему она больше всего стремится, то есть нашего уничтожения. Как себя вела Кэтрин, когда ты видел ее?

– Внешне спокойна, и все же она тревожится

– Говорила что – нибудь?

– Не много. Там была в это время еще и другая молодая женщина – такая тихая, милая. Она была влюблена в Уилфа Баньона. Она все старалась уверить меня, что мне угрожает какая – то серьезная опасность со стороны Плиммона.

– Что ты ему сделал? Не угодил игрой?

– Нет, но я раза три – четыре поболтал с бабой, на которой он собирается жениться, с дочерью Пенбори. А ему не нравится, что какой – то там арфист наставляет ему рога – пусть это будет даже в теории. Ну вот, значит, пекарь Лимюэл и собирается присягнуть, будто он собственными глазами видел, как мы с тобой убивали этого зверюгу, как его там звать…

– Бледжли?

– Ну слыхал ли ты когда – нибудь такую несусветную чепуху?

– Довольно часто. Чего только они не пришьют человеку, ведь все специальности оплачиваются так низко, что лжесвидетелей можно достать по дешевке. Лимюэл – этот будет врать под присягой с огоньком и умело. Будь правда его мачехой, он и тогда не мог бы гнуснее вести себя с ней. Своих хозяев он искренне любит. Жар печей, в которые он сажает свои караваи, должно быть, окончательно выпарил из него все соки независимости. Уж если кто – нибудь может довести меня до виселицы, то это, конечно, Лимюэл.

– А на меня, по – твоему, эта угроза не распространяется? Я еще не заслужил этой чести?

– Нет. С тобой у них нет настоящих счетов. Плиммон просто хочет попугать тебя – вот и все. Не думаю, чтобы они стали тебя задерживать, если бы ты сегодня ночью решил убраться из Мунли.

– Ты готов?

– Да. Мне уже лучше. Голова стала ясней. Я был совсем как баран, пока Джереми и Коннор оставались здесь. Коннор стоящий человек. Он постарается снабдить нас всем, что только нам понадобится. Он поддерживает связь с нашим движением во всех крупных городах – в Лондоне, Манчестере, Бирмингаме. Если мы зашевелимся здесь, то уж он постарается, чтобы и наши друзья выполнили свой долг, каждый на своем месте.

– Ты думаешь, что и они вступят в бой?

– Нет. Просто напомнят королю и его правительству, что их солдаты могут проводить время с гораздо большей пользой, чем они это делают здесь; что нас уже тошнит от добровольческой кавалерии, от этих дворянчиков, которых можно считать по уму родными братьями их собственных коней; что небеса не обрушатся, если они разрешат нам иметь свои профессиональные союзы и дадут нам право самим высказаться о том, как мы хотели бы построить свою жизнь.

– А легко разве, убедить этих королей и их правительства?

– Нелегко. Но если мы изменимся, придется измениться и им. Ведь мы для них имеем такое же значение, как соки земли, обеспечивающие им урожай хлеба. Ну идем.

Мы задули почти догоревшую свечку на полу. Потом начали спускаться по лестнице, напряженно прислушиваясь к каждому звуку, который мог предупредить нас об опасности. В общем зале таверны пение совершенно замерло, но на переднем дворе и на дороге кое – где еще слышались обрывки песен, распеваемых пехотинцами. Эти все еще пытались продлить ночь и часы бражничества. Визг какой – то женщины и затем ее же смех заставили меня подскочить, а старую лестницу – заскрипеть. Джон Саймон трижды тихо постучал в доску, находившуюся в самом низу лестницы, над притолокой.

– Надеюсь, что Эйбель поторопится, – сказал Джон Саймон. – Сегодня ночью нам еще предстоит долгий обратный путь к дому Корнишей, а завтра – к южным долинам.

Он обернулся ко мне и тронул меня за руку.

– А ты пойдешь со мной? – спросил он.

– Да. Уж коль скоро мы оба одинаково провинились перед Плиммоном, пойду, пожалуй, и я. С удовольствием посмотрю, как будут дубить шкуру этого интересного джентльмена. С удовольствием преподнес бы ему в качестве свадебного подарка арфу с его собственными внутренностями, натянутыми на нее вместо некоторых коротких струн.

– Не надо вносить в это дело личных страстей, Алан! Игра стоит свеч.

Вдруг мы услышали, как чей – то глухой обозленный голос произнес по ту сторону двери:

– Открывай!

Голос был чужой, не Эйбеля, и, озадаченные, мы отступили на два – три шага от двери. Вслед за этим раздался – и на этот раз сомневаться не приходилось – голос Эйбеля. Громко, как бы в отчаянии, он крикнул:

– Джон… арфист… засада! Беги…

Послышался удар, и слова Эйбеля внезапно замерли. Мы поспешно взбежали по лестнице назад на чердак. В маленькую слабенькую дверцу начали шлепаться винтовочные пули. Осаждающие энергично приступили к штурму, им и минуты не пришлось бы затратить, чтобы пробить себе дорогу вперед.

И вдруг, как по команде, дверь перестали таранить. Сначала мы с Джоном застыли, а потом рванулись вперед, сгорая от желания узнать, что значит наступившая тишина.

– Адамс! Ли! – прокричал кто – то.

Голос звучал оглушительно, но в нем не чувствовалось ни грубости, ни свирепости. Я сразу же узнал его: он принадлежал тому самому старшему офицеру, майору, который сидел во главе стола.

– Адамс! Ли! Мы знаем, что вы здесь. Именем короля: сойдите и сдавайтесь. Если у вас есть оружие, сбросьте его вниз, перед тем как спуститься с лестницы… Если вы не выйдете, мы просто сожжем дом. Это избавит меня от необходимости посылать кого – нибудь из моих солдат ловить вас. Даю вам минуту на размышление. Будьте же благоразумны и выходите.

Я уж собрался было спросить у них, где это они, собственно, думают взять нас, но Джон Саймон замахал на меня руками, приказывая молчать. Нам слышны были и другие голоса, проникавшие через дверь – злые, нетерпеливые голоса, все настроенные на один лад: смерть или слава. Все они, казалось, требовали одного: чтобы им разрешили подняться с боем по лестнице и извлечь нас штыками. Снова голос майора поднялся над общим галдежом, и опять наступила тишина.

– Где свеча? – спросил меня Джон. – Нам же нужен свет.

Мы опустились на колени и с упорной настойчивостью начали поиски на грубом и расщепленном полу; наконец мы сообразили, что нам нечем зажечь огарок, даже если мы и найдем его.

– Здесь было где – то окно, – сказал Джон Саймон. – Надо найти его и попытаться бежать.

Опять начались поиски. Мы нащупывали путь, держась руками за низкий потолок. Нам удалось обнаружить оконную нишу, которую Эйбель наглухо забил Досками. Он хорошо поработал над ней. Мы рвали и тянули доски изо всех сил, пока не раскровянили себе пальцы, так ничего и не добившись. Я плакал от бешенства, а Джон Саймон стоял спокойный, как скала, не проявляя ни гнева, ни нетерпения. Опять раздался голос майора. Подойдя к самой лестнице, мы начали прислушиваться.

– Мы поджигаем мешки у дверей, – говорил майор. – Через несколько секунд вы почувствуете запах дыма, который удушит вас раньше, чем вас достигнет огонь. Вы окажете плохую услугу вашему другу Эйбелю, который лежит без сознания у моих ног, если из – за вас таверна превратится в пепел. Если же вы немедленно спуститесь вниз, я обещаю вам, что больше не будет нанесено никакого ущерба ни ему, ни его имуществу.

К нам стал пробиваться запах дыма.

– Я против того, чтобы быть изжаренным, – сказал я. – Впрочем, это не ново. Так водится: под бедняком всегда раскаленный уголь. Пойдем вниз и попробуем поговорить с этим удачливым ублюдком.

– Пусть будет по – твоему! – сказал Джон Саймон. – Мы выходим! – крикнул он.

Снаружи послышалось оживленное движение: точно множество людей стремительно ринулось вперед тушить огонь. Новый град ударов посыпался на дверь, и она упала внутрь.

Мы вышли в маленький сарайчик, полный дыма и гари от тлеющих мешков. Двое солдат со штыками наперевес стали гнать нас во двор. При этом они ворчали так, будто были удивлены, как и мы, тем, что им при шлось очутиться в таком маленьком дворике, да еще среди одних только чужих людей.

Воздух во дворе был свежий. Лампы в общем зале таверны еще ярко сияли, и по всему двору, через равные промежутки, были расставлены штормовые фонари с таким расчетом, чтобы не осталось ни одного угла, который не был бы в поле зрения майора, стоявшего в центре. Солдаты были расставлены кольцом, и первое, на что я обратил внимание, была игра легких световых отблесков на гранях штыков. Но глаза мои вскоре оторвались от них, чтобы остановиться на феерической водяной ленте, бурно струившейся позади таверны меж камней крутого склона.

До моего сознания дошли слова, обращенные к нам майором, и мое внимание вернулось к плотно окружившим нас людям. Рядом с майором стояли двое в черном, пресловутые полицейские в штатском, и Лимюэл.

– Так что, вы видите, я оказался прав! – произнес Лимюэл в сильном возбуждении. – Разве не так, господин майор?

– Хорошо сработано, Стивенс. Я позабочусь о том, чтобы это дошло до сведения мистера Радклиффа. Принесите наручники для этих субъектов!

Полицейский агент, что был ростом повыше, вынул наручники, по паре из каждого внутреннего кармана своего пальто. От их прикосновения к моему телу я почувствовал холод и весь сжался.

– Как только вчера после обеда я заметил на главной улице Мунли арфиста, – продолжал Лимюэл, – я сразу догадался, что скоро к нам пожалует и Адамс, и вот, значит, стою это я у окна моей спальни с телескопом моего тестя – он когда – то ходил в море вместе с Нельсоном– и не спускаю глаз с Артурова Венца. И через какой – нибудь часок ожидания, уже перед самым наступлением сумерек, кого же я вдруг вижу на самой верхушке холма перебегающим от куста к кусту, как не Адамса собственной персоной! Я так заорал от радости, что чуть не до смерти испугал свою жену Изабеллу. Вот как мне удалось изловить его.

– Замолчи, ты! – крикнул на него офицер по имени Герберт, отталкивая Лимюэла с дороги. – Ты ведь свою долю получишь.

– В чем нас обвиняют? – спросил Джон Саймон. —

Насколько мне известно, получить удар щашкой от руки землевладельца еще не составляет уголовного преступления. Или, может быть, я как – нибудь нанес оскорбление шашке?

– Нет, нет, вы только послушайте этого человека! – вырвалось у Лимюэла. – Вот он стоит в наручниках, и у него еще хватает наглости спрашивать, в чем он провинился!

– Вождям восстаний следовало бы быть умнее. Что толку протестовать, когда тебя привлекают к ответственности перед законом! – сказал майор.

– Никакого восстания не было, и вы знаете это. К счастью для вас, у нас не хватило дальновидности предвидеть, что вы пожелаете заняться нашим избиением.

– В частности, вы обвиняетесь в том, что десятого сентября текущего года вы, Джон Саймон Адамс, и вы, Алан Хьюз Ли, убили в Трошском лесу, близ Уэстли, Досайя Бледжли.

– Я их видел, собственными глазами видел! – поспешил заявить Лимюэл.

– Не забудь о телескопе твоего тестя, Лем! – сказал я. – Какое же ты гнусное человеческое отродье, братец! Придется мне серьезно пораскинуть умом на твой счет, хотя я никогда не был в ладах с умом. Если этим господам удастся вздернуть нас на висилицу и мой призрак явится в урочное или неурочное время под твое проклятое ложе, уж я тебе поиграю на арфе! Не вздумай тогда просить и молить меня, я все равно буду безжалостен и неутомим!

Во двор ввели пару лошадей, капитан Спенсер и другой офицер уселись на них верхом, а двое солдат с помощью прочной веревки приторочили Джона Саймона и меня к задним седельным лукам.

– Нам приказано доставить вас во что бы то ни стало, исключить всякую возможность побега, – сказал майор, – так что вы уж не взыщите за жестокость этих чрезвычайных мер.

– Мы постараемся просто не думать о них, – ответил Джон Саймон.

Когда все приготовления были закончены, мы услышали в одном из углов чей – то стон. Солдат поднял фонарь и направил его в ту сторону. В свете фонаря мы увидели Эйбеля: лицо его было бледно и измучено, а пальцами правой руки он потирал себе лоб. Увидев нас, он тотчас же стал рядом с нами.

– Не подходи! – крикнул солдат, державший фонарь, и схватил Эйбеля за воротник пальто.

– Очень жаль, что так вышло, – произнес Эйбель. – Я сделал все, что было в моих силах, но они взяли в работу мою жену и угрожали ей карами, если она не расскажет все, что знает. А она больна и запугана, ей известно было, что вы придете сюда сегодня.

– Да уж ладно, Эйбель. Не расстраивайся так, че– ловече! Это еще не конец света, да и вообще не все еще пропало.

– Как насчет трактирщика? – спросил Спенсер. – Он их явный соучастник, а об его политических взглядах нам предостаточно известно из донесений агентов. Этот трактирщик – австралийское дерьмо, если хотите знать мое мнение.

– Оставьте его здесь. Он будет у нас под наблюдением. Зуботычина, которой вы наградили его, когда он пытался предупредить преступников, на некоторое время послужит для него хорошей наукой. Он неспособен вредить.

– Будь по – вашему, сэр.

Спенсер тронул шпорами своего коня, и наш маленький отряд тронулся в путь. Джон Саймон и я шли примерно в двух ярдах от крупов лошадей, к которым мы были привязаны, а в нескольких футах от каждого из нас следовало по пехотинцу. Мы испытали на себе безжалостную лошадиную силу, когда лошади своими резкими скачками начали придавать нашим скованным рукам самые неожиданные и чудовищные положения.

– Ах ты боже мой! – вырвалось у Джона Саймона. – Неужели так будет продолжаться всю дорогу, до самой тюрьмы в Тодбори?

– До дома мистера Пенбори, – поправил его Спенсер еще более суровым и мрачным тоном, чем он разговаривал во дворе таверны.

– С какой стати нас ведут туда? Насколько мне известно, там нет ни судьи, ни тюрьмы. Или я ошибаюсь?

– В этом вы уж сами убедитесь. Нам приказано доставить вас туда до того, как перевести в Тодбори.

– Плиммон жаждет поиздеваться, – сказал Джон Саймон, обращаясь ко мне, – да и мистер Радклифф тоже, конечно, не прочь разыграть сеанс рычания. Он ненавидит каждый волос на моей голове, и отнюдь не на строго политической почве. Вскоре после того, как я приехал в эти места, он начал часто наведываться на литейные заводы, и я кое – что сообщил ему о процессе формовки, чего он раньше не знал. А так как он считает себя превеликим специалистом в этой области, то это пришлось ему не по душе. С тех пор его неприязнь ко мне продолжала расцветать по самым различным поводам.

Банбори и Спенсер по наущению последнего пришпорили своих коней, и мы оказались перед необходимостью бежать со скоростью, превосходящей наши возможности. Я стал так задыхаться, что едва был в состоянии выдавить из себя слова гневного протеста. У Джона Саймона дело обстояло лучше, ибо он был крепче меня, и даже сквозь болезненную растерянность, вызванную одышкой, я все же видел бешенство в его глазах, устремленных на жирный затылок Спенсера.

– Эй, полегчё, ты, красномундирный негодяй! – проревел он.

Спенсер перевел своего коня в галоп. Споткнувшись о какую – то неровность, Джон Саймон перевернулся в воздухе, и ярдов десять Спенсер волочил его за собой. Тело Джона конвульсивно дергалось и перекатывалось по земле, и он делал невероятные усилия, пытаясь освободиться от наручников и веревки. Коллега Спенсера произнес несколько настойчивых, почти гневных слов, которых я не мог разобрать, и кони стали.

Спенсер оглянулся, чтобы посмотреть на нас, лицо его дышало бешеной злобой. Он немножко смягчился, увидев, как сильно изранена и кровоточит голова Джона Саймона. Офицеры заставили нас промаршировать вдоль всей длинной центральной улицы в Мунли, темной, как волчья пасть, если не считать слабого мерцания редких фонарей, еще много лет назад развешанных по приказанию Пенбори на заборах из соображений охраны общественного порядка. Ночь стояла угнетающе тихая, но мощный поток возмущения, исходивший от Джона Саймона, захватывал в свой водоворот и меня. Взгляд мой скользил то вверх, то вниз по бесконечной цепочке маленьких, плохо сколоченных домиков.

– Эй вы там! – крикнул я громко, как только мог. – Мунлийцы, люди Мунли! Джон Саймон Адамс здесь. Ему нужна ваша помощь!

Один из наших конвоиров хватил меня прикладом по затылку, да так, что я ничком упал на землю, хотя и в полном сознании, но совершенно обессиленный. Второй солдат стоял с винтовкой наперевес перед Джоном Саймоном и так же, как его сидевшие на конях начальники, беспокойно шарил глазами по улице.

– За это, – сказал Спенсер, – надо было бы их еще разочек прогнать галопом.

– Ты помнишь, что сказал майор, – отозвался второй офицер: —для джентльмена первая заповедь – спокойствие.

– Далеко мы уедем, если будем миндальничать с ними! – проворчал Спенсер. – Подозрительно деликатен этот проклятый Уэлфорд!..

Мы снова остановились и стали прислушиваться. Вдоль всей улицы то здесь, то там захлопали затемненные окна, а кое – где мне даже удалось различить сквозь стекла несколько мелькнувших пятен человеческих лиц с выражением тревоги, страха и сочувствия. И это было все. Бледный и робкий проблеск сострадания на фоне густой и неподвижной тени – и не больше.

Мы вошли в главные ворота пенборовского поместья. В доме были ярко освещены все окна. Как красив был этот дом, стоявший на очаровательном холме, умно и со вкусом спланированный, совершенный до последней пяди своей и весь обрамленный высокими и густыми деревьями! Этот внезапно открывшийся нам вид запечатлелся в моих глазах в тот момент, когда я всеми силами старался привести в порядок свое зрение, нарушенное побоями и острой болью в голове. Я почувствовал себя еще более несчастным, измызганным, обесчещенным. По адресу избившего меня солдата я отпустил богато расцвеченное, отборное ругательство. Тот ответил мне непрерывным потоком густой брани, и, казалось, даже ночь всколыхнулась, изумляясь нашей злобе.

Спенсер и его друг Банбори спешились на усыпанной гравием прямоугольной площадке перед самым домом.

– Эй, ты! – крикнул Спенсер одному из солдат. – Постучи – ка вон в ту дверь! Не будем же мы, в самом деле, дрогнуть здесь всю ночь!

Солдат поспешно направился к двери, сопровождаемый внимательными взорами всех остальных. Спенсер и Банбори стояли рядом, разговаривали и время от времени поглядывали на небо. Банбори принадлежал, по – видимому, к породе звездочетов; во всяком случае, указывая на разные звездные фигуры на небе, он старался заинтересовать ими Спенсера. Спенсер же только и делал, что мычал или пожимал своими могучими плечами и как бы только из деликатности воздерживался от того, чтобы сказать Банбори, как он по – настоящему расценивает такие абстрактные увлечения. Джон Саймон быстро и бесшумно подкрался к ним. Раньше чем кто – нибудь успел обернуться, чтобы помешать ему, он ударил Спенсера сзади по ногам и, пока тот падал, успел еще гулко хлопнуть его кулаком по голове. Банбори неистово ринулся на Джона Саймона, а конвоир с таким же рвением – на меня. Оба они проявили кровожадность, свойственную людям, стремящимся достойно завершить томительную ночь. Тут двери особняка распахнулись и в ярком свете появились Плиммон и Радклифф, великолепно одетые, с гордо поднятыми, как у молодых жеребцов, головами. Они так жизнерадостно улыбались нам, будто мы их суженые.

Нас ввели в большую приемную, в ту самую комнату с малиновыми портьерами, которую я так внимательно осматривал в ночь, когда впервые увидел Пенбори и услышал, как он дрожащим голосом рассказывал о своих мечтах и страхах. Ни самого Пенбори, ни Элен в приемной не было. Зато мы застали там муниципального клерка Джервиса. Он по – прежнему казался оторопелым и был полон всяких трусливых оговорок, хотя пытался фальшивой и вынужденной улыбкой отдать должное лучшему номеру праздничного представления и держаться на уровне подогретой винными парами радости, выпиравшей из всех пор у его хозяев. Были здесь и какие – то прилизанные, одетые во все черное чиновники и их подручные. Ни имени, ни звания их я не знал, но вид у них был такой изысканный и деловитый, что всем было ясно: дела их сами за себя говорят. Все расселись, за исключением Плиммона, который остался стоять перед пылающим и шумно потрескивающим камином, поглядывая на нас с высоты своего могучего роста. Я с интересом стал рассматривать этого субъекта. Внешность его была самая прекрасная из всех, какие я когда – либо видел, а благородные очертания затылка говорили о силе и уверенности. Он был всхолен и вскормлен для значительных дел, которые должен был совершить, когда откроет в себе соответствующие таланты. Это была подлинная жемчужина, образовавшаяся из отложений разъедаемого недугом мира. Когда он начинал говорить, казалось, что голос его специально создан для са – мого утонченного красноречия. Я готов был поверить, что его честолюбие обладает орлиными крыльями. Мне почти хотелось спросить его: а не желает ли он – после трудов праведных, после того, как он выковал цепь для социально угнетенных и униженных, – начать брать уроки игры на арфе? Тем самым он может предотвратить появление в его красивом облике трещинки, незаполненной пустоты, угрожающей со временем обратиться в серьезный изъян. Но я не предложил ему этого. Солнце моего инстинкта самосохранения еще, по – видимому, не окончательно закатилось. Несмотря на муки боли и унижения, испытанные мною во время нашего марша, который я проделал привязанным к седлу, где – то на поверхности моего сознания еще теплилась надежда: а вдруг все это шутка, кошмарно бестактная, по правде говоря, шутка, но, может быть, если я буду вести себя, как подобает убежденной невинности, то эти властолюбцы поймут наконец, что они просто – напросто притупляют острие своих свирепых законов, сосредоточив их силу со всей свойственной им дотошностью на одиноком менестреле? Но я и минуты не пробыл в помещении, в которое нас ввели, а мне уже стало ясно, что Плиммон смо– тоит на меня еще с более мстительным презрением, чем на Джона Саймона.

– Зачем нас привели сюда? – спросил Джон Саймон. – Ведь это не тюрьма и не суд? Что это за игра? Разве дело дошло до того, что права человека уже рождаются и кончаются здесь?

– Конечно, нет, – ответил Плиммон, и голос его прозвучал, как воркование, а все существо его, казалось, идеально соответствовало обстановке, – мы пожелали видеть вас, чтобы убедиться в отсутствии какой – нибудь ошибки.

– Вы удовлетворены?

– Абсолютно. Жаль только, что мы не довели вашего укрощения до такой степени, чтобы лишить вас возможности совершить вашу последнюю гнусность – дикий поступок по отношению к капитану Спенсеру. Впрочем, вам это конечно нужно было как завершающий жест. Задуманное вами содружество нищих, как это ни странно, только удобрит мои земли. Негодным лентяям и ворам не удастся больше спать на работе, не удастся им и красть на моих угодьях с вашими теориями равенства на устах для успокоения собственной совести.

Плиммон обвел приемную взором, предназначенным для всей аудитории, за исключением Джона Саймона и меня. Все мирно заулыбались ему в ответ, как бы едва удерживаясь от аплодисментов.

– Нас будут судить здесь? – спросил Джон Саймон. – Где же судья? А кто палач? Уж не Радклифф ли?

– Рад бы услужить вам! – отозвался Радклифф, а муниципальный клерк Джервис бешено замотал головой, протестуя против безответственного использования имени закона и его упоминания всуе.

– Это было бы правильно и вполне соответствовало бы фактическому положению вещей, – продолжал Джон Саймон. – Здесь как раз собрались все, кто дает нам наши законы. Так что никакой судья не скажет нам ничего больше того, что мы можем услышать от вас.

– С вами поступят по чести, не беспокойтесь. Как того заслуживают сеятели ненависти и беспорядков.

Слова «поступят по чести» застряли у меня в ушах и сразу вызвали ряд ритмических ассоциаций: «по чести», «из мести», «поступят», «загубят».

– Вас доставят в Тодбори, где вы и будете содержаться до суда.

– По обвинению…

– В убийстве.

– Бледжли?

– Именно.

– Позвольте мне спокойно сказать вам: ни я, ни арфист даже пальцем не коснулись этого зверя. Вы спустили его с цепи, чтобы уничтожить меня, и мы бы, конечно, с удовольствием расправились с ним, но убийства мы не совершили.

– По – видимому, Бледжли заснул, по недоразумению сам скатился в яму и, чтобы укрепить свой сон, кстати немножко раскроил себе собственный череп?

Сидевшие вокруг нас господа засмеялись. Внимательно присмотревшись к ним, я увидел, как напряженно блестят их чистые розовые лица – будто вся их уверенность в соб ственной непогрешимости, сияя, вышла наружу, чтобы посрамить нас.

– Уилфи Баньону уж теперь вреда не принесет, если я скажу об этом, – произнес Джон Саймон, – так знайте же, Бледжли убил он. Бледжли прикончил Сэма, брата Уилфи. Даже и вы, джентльмены, знаете, вероятно, притчу насчет ока за око. Мы, литейщики, народ простецкий. Мы все еще считаем, что это совсем не плохая истина.

– Да Баньона – то ведь нет уже в живых!

– Но арфист виделся с ним перед его смертью. Ты ведь видел его, Алан?

– Конечно. Именно Баньон раскроил башку Бледжли. И сделал он это в порядке самозащиты. Бледжли вышел из Мунли с целью ликвидировать Джона Саймона. Я видел все это. Это произошло в ночь певческого праздника.

– Баньона нет в живых, – еще раз повторил Плиммон, – а показания людей, вызвавших беспорядок и навлекших трагическую катастрофу на счастливый и процветающий поселок, вряд ли могут иметь какую – нибудь ценность.

– Да у нас и свидетели есть, – вставил мистер Джервис.

– Не скажете ли вы, сколько вы им заплатили? Уж что – что, а по крайней мере это удовлетворение вы обязаны дать нам. Надо же нам знать, во сколько – до самого последнего пенни – вы оцениваете наши головы! Ну а теперь уведите нас отюда. На эту ночь с меня хватит. Я вовсе не собираюсь развлекать вас, стервятников, до рассвета.