Текст книги "Отыщите меня"

Автор книги: Григорий Мещеряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

В вагоне совсем немного народу, услужливый проводник открыл дверь в купе. Вошли, расположились и остались вдвоем. Дама суетилась и настороженно смотрела на дверь, словно кого-то еще ждала. Она поправляла перед зеркалом прическу, пудрила лицо и красила губы. Лишь после всего этого немного успокоилась. Смотрела в окно и ничего не говорила. Куда, с кем и почему едет Павел, он не знает, никто ему не объясняет и не считает нужным это делать. Сначала было интересно смотреть в окно, потом стало скучно и захотелось спать. На одной из остановок Павел неожиданно увидел папу, который прогуливался по перрону вдоль вагонов с каким-то толстым военным. Поезд здесь стоял дольше обычного, и вагонная публика высыпала на привокзальную площадку. Папа выглядел самоуверенным господином, держался с важным достоинством, свысока смотрел на окружающих, презрительно морщился, противно шевеля губами, и самодовольно улыбался военному. Мельком он смотрел в окна вагона и блуждал глазами по стеклам. Увидев Павла, широко улыбнулся, изящно, как фокусник, подбросил и поймал трость, но тут же повернул лицо к военному. Конечно, Павлу хотелось крикнуть, позвать папу, но красивая дама отпрянула от окна и быстро посадила Павла рядом с собой.

– Тс-с… – приложила она палец к губам.

На других остановках папа опять выходил прогуливаться с военным и стоял уже ближе к вагону, где был Павел, но никакого вида не подавал, что видит сына. Он ехал в другом спальном вагоне, куда пускали особо важных лиц. Павел понял, что разыгрывается какой-то маленький спектакль, в котором главные роли исполняли папа и эта красивая дама, но в правила этой тайной игры его не посвящали. В купе иногда заходили случайные попутчики или обходительный проводник. При них дама преображалась, верещала и несла всякую чепуху на немецком, чешском и словацком языках. При этом оказывала Павлу чрезмерное внимание. Просто замучила: выпускала и разглаживала помятые манжеты, следила за прической и проборчиком, прыскала на воротничок и волосы душистым одеколоном. От этих ее забот его прямо-таки тошнило, хоть убегай из купе, но Павел полностью подчинялся, не перечил, не капризничал.

При появлении контролеров или военных дама еще больше суетилась и выдумывала новые небылицы. Она принималась рассказывать какие-то невероятные истории с неправдоподобными подробностями, которые в действительности с Павлом не происходили. Он никогда не был вместе с ней ни в Берлине, ни в Париже, ни в Монте-Карло. Даже не знает, где они находятся и как далеко от Братиславы. Раньше слышал, что папа изредка ездил в Прагу и Вену, но это совсем близко. Выдумала она и про какой-то фамильный замок, где будто бы каждое утро они поливали душистые розы. Дама становилась просто невозможной. После каждой фразы совсем неумно шутила и громче всех заливалась глупым смехом. Кокетничала и строила глазки так откровенно, что за нее было неловко. Но всем другим это очень нравилось, как нравилась и сама эта красивая дама. Проверки участились, в купе приходили на остановках и на ходу поезда, опять шелестели бумагами и просматривали документы. Каждый раз заглядывали под сиденья, залезали на верхние полки. Осмотрев, извинялись и желали счастливой дороги. Мужчины помоложе весело улыбались, щелкали каблуками и подносили ладонь к козырьку. Дама картинно вздыхала и на прощание протягивала руку в черной по локоть прозрачной перчатке. Одни вежливо пожимали, другие прилипали усами и норовили почему-то выше перчатки. Потом все уходили, оставляя после себя запах сапожного крема. Тогда дама устало закрывала глаза и опускала голову, словно вот-вот расплачется.

За окном вагона по-прежнему ползла ухоженная природа, мелькали угловатые крыши каких-то незнакомых городков и станций, чередовались красная и серая черепица. На большой станции пересели на другой поезд, где оказалось еще меньше людей. Во время пересадки Павел заметил только спину папы. Он шел рядом с военным быстрым размашистым шагом, но потом его загородили другие спины. Последний раз Павел увидел папу, когда он, держась за сверкающие поручни, поднялся в вагон и скрылся в проходе. В купе, которое ничем не отличалось от прежнего, напротив Павла в углу сидел строгий и неразговорчивый господин с причудливой ногтечисткой в руке. Снова были проверки и осмотры, но красивая дама выглядела совсем больной и разбитой от усталости, уже не в силах была играть свою роль, перестала кокетничать и улыбаться. По вагону объявили, что поезд прибывает на границу. Вскоре появились в зеленой форме советские таможенники и пограничники. Они молча все проверили, задали несколько вопросов и пошли дальше по вагону. На маленькой пограничной станции надо было выходить, чтобы пересесть на советский поезд. Когда все уже покинули вагоны, Павел увидел, как по площадке перрона бежал папа. Теперь он был прежним папой и снова походил на самого себя. Одет в обыкновенный костюм, без шляпы, без трости и без гамаш, никакого внешнего щегольства и уверенности, напротив, растерянный и беспокойный, словно первый раз встречается с Павлом после долгой разлуки.

Подошли несколько незнакомых людей, бросились обнимать папу, как самого родного, близкого. Они говорили малопонятные слова и с чем-то поздравляли папу и красивую даму. Она сдержанно плакала, то ли от горя, то ли от радости. Павлу на прощание она вручила черного лохматого медвежонка, у которого вместо глаз были похожие на прозрачные капли стеклянные пуговицы. В небольшой комнате вокзала с кожаными диванами все сели отдохнуть. Но красивая дама куда-то тут же исчезла, никто на это не обратил внимания, как будто так и надо. Павел даже не узнал, как ее зовут и кто она. Потом он ехал в зеленом вагоне вместе с папой и смотрел в окно со второй полки, видел белые домишки и хатенки с соломенными крышами да вдоль дороги телеграфные столбы. Проводница угостила бутербродом и квасом. Можно бы и расспросить папу, что же все-таки произошло, но он, привалившись к стенке, крепко спал.

3

В третьем классе Павел стал путешествовать по географической карте. Этому научил папа. При эвакуации Павел положил в чемодан няни Нюси большой географический атлас, с которым почти не расставался дома. Раскрывая атлас, листал его большие лощеные страницы, рассматривал одну за другой географические карты, прокладывал пути-дороги по странам и океанам. Где захочешь, везде можешь побывать. Ничего не стоит мгновенно попасть в любую точку мира. Все страны на карте разноцветные. Отправляйся в зеленую или синюю, желтую или сиреневую. Если Германию по ее границам аккуратно вырезать ножичком, тогда будет пустота, дырка на карте и исчезнет коричневая страна. Рядом маленькая Чехословакия. Самая большая и красная страна – СССР. Городов на ней куда больше, чем в Чехословакии. Город Курган стоит посередине страны, до Бозулука тоже не близко. На физической карте совсем немного красок, всего лишь зеленые, голубые и желтые. Мчись по низинам и равнинам, перепрыгивай и перешагивай горы, плыви по морям и рекам. Няня Нюся мало разбирается в путешествиях Павла.

– Дальше Воронежа и Орла я не бывала, – говорит она и продолжает вязать, – да вот еще война закинула сюда, в Сибирь далекую…

Носки и варежки она вяжет для Павла. И папе тоже, чтобы отправить ему к зиме посылкой. Павел закрывает глаза и отправляется в свое путешествие без всякого атласа и географической карты.

– Пора, Павлуша, и вставать, постельку бы заправить… – осторожно говорит няня Нюся, перебирая в руках спицы.

– Няня Нюся, можно еще с полчасика полежать?

– Почему же нельзя, – соглашается, как всегда, няня Нюся, – конечно, можно, ежели не в тягость…

В окна стучится дождь, сами закрываются веки. Крупные капли играют на стеклах окон свою колыбельную музыку. Хоть бы дождь не переставал, под его мерные звуки можно идти медленным шагом в невидимую даль. А там раствориться в белом или черном тумане, тихо открыть ворота и войти в другой мир…

…То медленно плывет, то быстро мчится по рельсам «кукушка». Часто-часто дышит, попыхивая паром, как будто раскуривает трубку. На самом верху «кукушки» совсем не просто усидеть, того и гляди, что свалишься кубарем в бездну. Круглые бока паровоза похожи на брюхо откормленной лошади. Колеса завертелись еще быстрей, и «кукушка» поплыла путешествовать в небе, словно воздушный шар или дирижабль, который остановить невозможно. Перелистываются страницы географического атласа. Вот «кукушка» круто обогнула круглый глобус. Лишь бы не перевернуться, не соскользнуть, не упасть вниз. Все это видит откуда-то Алка и грозит своим костлявым кулачком. Неожиданно появилась мама и повела ее к какому-то каменному подъезду. По мостовой, как великаны, вышагивают огромные сапоги. Они выше человеческого роста. Стремительно опускается «кукушка». Верхом на ней удержаться трудно. Дух захватывает от полета. «Кукушка» незаметно растворилась в небе. Теперь вокруг только воздух и ничего нет. Надо глубоко вдохнуть грудью, сильно напрячь живот и раскинуть руки в стороны, как крылья. Тогда совсем легко дышится и можно парить птицею, не чувствуя тяжести человеческого веса. Ничто впереди не мешает. Не хочется опускаться на землю, где видны реки, город, маленькая школа с ее длинными коридорами. Там полно мальчишек и девчонок. Но никто из них не удивляется, что вот человек по воздуху летает. Никто не задирает вверх голову и не тычет пальцем. Будто к этому давно все привыкли, как к обычному явлению, хотя летающего человека никто никогда в школе не видел. Легко плыть над головами людей, никого из них не задевая. Можно рулить руками куда и как хочешь. Чуть напряг плечи – и поднялся к потолку, сжался в комочек – и опустился над самым полом. От любого обидчика можно увернуться да еще сверху посмеяться над ним. И почему только раньше Павел не летал? Ведь это так просто и гораздо лучше, чем ходить. Но люди, видимо, еще мало знают и пока не умеют так сильно хотеть, как надо. Только бы не коснуться ногами пола, а то сразу отяжелеешь, упадешь и больно ударишься. Может, даже второй раз и не взлетишь? Бесконечные лабиринты и повороты длинных школьных коридоров никак не дают выбраться, нигде нет выхода. Вокруг одни стены, потолки и пол. Впереди показался глухой тупик, но назад лететь уже нет сил. Тупик надвигается и вдруг хлопнул, с треском распахнувшись…

Павел проснулся. На улице раскатисто прогремел гром.

– Няня Нюся, я долго спал?

– Да с полчасика, пожалуй, будет, – ласково сказала она. – Но спал ты беспокойно, уж не захворал ли?

В окно заглянуло солнце, оно вырвалось из туч на свободу. Странные вещи творятся в природе, обычно гроза бывает до дождя, а тут вдруг явилась после дождя и хмурых облаков. Няня Нюся ни за что не поверит, что человек может летать без аэроплана.

– Пока ты спал, почтальонка приходила, занесла письмо от папы… – сказала она и показала запечатанный конверт.

Павел встал, протер глаза, выглянул в окно.

В небе оставались лишь рваные облака, и где-то у синего горизонта вспыхивали молнии. Ужасно хотелось есть, как после очень тяжелой работы. Но прежде нужно прочитать письмо. Папа писал всегда по-русски, большим и ровным почерком. Так пишут ученики в начальных классах. Он хорошо знал русский язык.

«Дорогой мой сын Павел! Уважаемая няня Нюся! Я по-прежнему нахожусь там же. Нас отсюда никуда не переводят и пока не отправляют, поэтому адрес мой остается прежним. Продолжаем формироваться и готовиться к фронту, чтобы вместе с Красной Армией начать освобождение родной земли от ненавистных оккупантов. Подробнее об этом больше писать не могу, но две или, крайний срок, три недели я еще буду в Бозулуке. Я послал вам денег, чтобы вы смогли приехать ко мне проститься. Сам я никак не смогу, сейчас здесь самое ответственное время. Кроме денег, помочь мне вам нечем. Вызов получить и послать очень сложно, причина у меня не самой большой государственной важности, да и времени уже не остается на оформление и почту. Я полагаюсь целиком на вас. Возможно, вы достанете билет на поезд сами или попросите через военкомат. Ко мне можно ехать по двум железнодорожным направлениям. Павел найдет по географической карте. Один путь через Челябинск и Оренбург, но поезда по этому направлению ходят редко, с большими опозданиями и надо делать две пересадки. Другой путь – через Уфу и Куйбышев, хотя расстояние будет немного больше. Но там много поездов, они меньше опаздывают и одна пересадка. Обо всем этом я узнал от железнодорожников. Выбирайте путь не самый трудный и где побыстрее. Когда соберетесь, обязательно дайте телеграмму. Только, пожалуйста, не откладывайте, чтобы я мог заранее знать, встречать вас или нет. Я очень хочу увидеть Павла. Прошу вас поторопиться, так как скоро я поеду на фронт. Перед фронтом я обязательно должен увидеть Павла и проститься с ним. Уважаемая няня Нюся, Вам станет понятно это мое огромное желание после следующего сообщения, с которым я обращаюсь к Павлу. Дорогой мой сын Павел! Если ты не сможешь увидеть меня до моего отъезда на фронт, то я должен тебе сообщить сейчас очень горькую весть, о которой я знал раньше, но откладывал разговор до нашей встречи. Полгода назад мне стало известно от товарищей и тети Ханки, что нашу любимую маму расстреляли фашисты вместе с дядей Иржи, который тебя прятал после ареста мамы. Тетю Ханку ты знаешь, с ней ты ехал через границу. Она рассказала, что наша мама вела себя с достоинством и героизмом настоящего коммуниста. Когда ты приедешь или мы встретимся после освобождения, тогда я подробно расскажу тебе о живой маме и о случившемся нашем несчастье. Ты должен знать о нашей маме все, чтобы вырасти похожим на нее. Сейчас, я прошу тебя, веди себя, пожалуйста, стойко, как подобает мужчине, когда ему очень тяжело.

Уважаемая няня Нюся, я знаю, что Ваше здоровье и трудности военной жизни не позволяют мне просить Вас о вашем приезде. Но сейчас я просто вынужден говорить с Вами откровенно. Если, уважаемая няня Нюся, Вы сами не сможете поехать, тогда хотя бы постарайтесь отправить ко мне Павла с каким-нибудь попутчиком, то же самое я сделаю здесь в обратную дорогу. К детям отношение всегда заботливое, независимо от того, чужие они или близкие, а в теперешнее военное время еще больше того внимательное. Только найдите серьезного и ответственного человека, которому можно доверить ребенка. Лучше всего, если Вы сумеете найти какого-нибудь военного или вообще устроите Павла в воинский эшелон.

Я целую моего дорогого сына Павла и кланяюсь Вам, уважаемая няня Нюся.

Ваш Богумил Пашка».

4

Почти весь долгий путь от границы до Москвы папа молчал, а Павел смотрел в окно вагона. В Москве они жили в какой-то очень высокой гостинице пять дней. Потом с одним чемоданом приехали в Воронеж. Город походил на деревню, выглядел старым и зеленым. Широких улиц мало, больше узких, извилистых, много тенистых закоулков. Потрескавшийся асфальт был только в центре и кое-где на тротуарах. Вымощенные камнем улицы в сухую погоду были душными и пыльными, а в сырую на дороге грязь и лужи. После дождя вода стекает в овраги и ручейками бежит к реке. Набережная во многих местах заросла, у самого берега островками торчал камыш. Длинный мост протянулся с одного на другой берег, и если смотреть с холма, то это места вызывает в памяти Дунай. Высокий, недавно построенный трехэтажный дом стоял кварталах в трех от реки и выделялся среди остальных. Дома вокруг были одно-двухэтажные и деревянные, с почерневшими от времени стенами, некоторые побелены и потому бойко и весело смотрели на улицу. Толстые и кряжистые деревья уткнулись ветками в окна, словно заглядывали вовнутрь.

В новом доме было три подъезда, много лестничных площадок. Мальчишки из соседних домов приходили кататься на перилах с поворотами. Большая квартира на втором этаже сразу понравилась Павлу. Обе комнаты просторные и светлые, а в коридоре можно играть в мяч. На кухне вполне поместятся стол со стульями, шкаф и диван. Целый месяц квартира была пустой, папа не привозил никакой мебели, кроме двух железных кроватей. Завтракали и ужинали бутербродами с молоком, а обедать Павел ходил в закусочную напротив дома, где пожилая посудомойщица приветливо встречала и старалась накормить повкусней. Папа рано уходил на авиационный завод и возвращался вечером. Он усаживал Павла на кровать и принимался учить русским словам. Они запоминались быстро, но с трудом складывались в; предложения и фразы. Папа не знал, что Павла еще учили разным словам мальчишки из соседних домов. Они иногда звали поиграть в ножички или «вышибалы» и наперебой заставляли запоминать новые слова, среди которых были и ругательные. Об этом сказала Павлу посудомойщица в закусочной, когда однажды услышала их от Павла:

– От кого это ты такого набрался? Забудь и запомни, это матершинные слова!

Что значит «матершинные», Павлу тоже было сначала непонятно.

Папа часто ездил в Москву, в Коминтерн и еще по каким-то заводским делам в наркомат. Павел оставался один и очень боялся. Тогда папа решил нанять домработницу. К радости Павла, он предложил посудомойщице из закусочной, и она сразу же согласилась, потому что была из какой-то далекой деревни и в Воронеже не имела своей комнаты, так и скиталась по разным углам. Про свою семью она никогда не рассказывала, а может быть, у нее своей семьи совсем не было.

– Как вас зовут? – при первом знакомстве спросил ее папа.

– Анфиса.

Имя это трудно произносилось, и всегда путались ударения, что вызывало у нее смех.

– Зовите меня попроще, – как-то сказала она, – няней или Нюсей.

И стали звать ее няней Нюсей.

Первый раз пришла она с маленьким расписным деревянным сундучком. В нем она хранила грубошерстные нитки и ситцевые платья. Няня Нюся облюбовала для себя кухню, папа купил диван, и на нем она спала. У мягкого дивана была высокая спинка с козырьком и зеркалом. На козырьке няня Нюся держала вязанье. Она редко выходила из кухни, днями сидела на диване и проворно работала спицами. Няня Нюся каждый день жарила на сковородке вкусные блины или оладьи. Павел больше всего полюбил оладьи. Они у няни Нюси получались пышными и ароматными, как пончики, с розовой хрустящей корочкой. Между делами она, запинаясь, вслух читала газеты, которые каждый вечер приносил папа. Часто подзывала Павла и принималась учить его разным буквам. Сама же хотела научиться еще и писать. Но у нее не выходили прописные буквы, и тогда она их писала печатными, как в книгах или газетах. Буквы получались неровными, плясали в разные стороны, и няня Нюся очень смеялась. Еще больше веселилась, когда Павел неправильно произносил и путал русские слова и коверкал фразы. Тогда они вместе хлопали в ладоши и много раз повторяли одно и то же слово, пока Павел не запомнит его.

– У тебя мозги хорошо варят, ты будешь в школе получать на уроках одни отличные отметки, – улыбаясь, говорила она.

Няня Нюся папу стеснялась, старалась быть при нем серьезной и молчаливой. Папа на это не обращал внимания. Когда он приходил домой с гостями, няня Нюся пекла целую башню блинов и гору оладий, поила всех ядрененьким квасом и подносила по стаканчику медовушки. Все это она готовила сама. Провожая гостей, няня Нюся каждому кланялась в пояс, у нее была такая привычка. Она кланялась и папе у порога, когда он уходил из дому или приходил после работы. Иногда папа спрашивал у няни Нюси что-нибудь ему непонятное, и тут она преображалась, отвечала обстоятельно.

– Скажите, няня Нюся, что означают русские слова «скрипит, как колымага»?

– Уж не про вас ли кто так сказал, Богумил Густавич? – с беспокойством переспрашивала она.

– Нет, – смеется папа, – но я часто слышу…

– Как вам сказать-то попроще? – начинает объяснять няня Нюся. – В народе часто этак говорят. Захотели посмеяться ли над кем, у кого голос неласковый и скрипучий, про того и скажут. Или, бывалоча, про того говорят, кто покою не дает, все-то кряхтит, бурчит, в голос вздыхает, аж душу вытянет, и все-то ему неладно, на все-то у него пустяшная обида иль зло. Уж позарез надоел, и люди уж про то забыли, а он все свое, прямо-таки уши слушать его занемогут, как скрып колымаги на дороге. Оно и в сам-то деле изведет, ежели колымага скрыпучая и дорога долгая… Колымага-та не то что телега, а с прутьями и оградкой, хотя тоже на двух осях и четырех колесах с чекой. Бывает, колесо упрямое о чеку трется, оттудова и скрып идет. А его, проклятого, мажь не мажь – все равно без пользы, хоть подмазывай коровьим маслом. Пуще того, если прутки вплотную не закреплены и оградка расшаталась, тут-ка в пустой колымаге на разные голоса все заскрыпит, как в испорченной музыке, и совсем хоть уши наглухо затыкай. В груженой колымаге или с сеном, то поменее скрыпу, да и наверху не так слышно. Но не дай бог в пустой ехать, иззудит, скрыпучая, хоть с конного двора не выезжай. Первым делом тут-ка надо всю колымагу перетягивать да колесо с чекой заменять. Вот как все это происходит в нашей деревенской жизни…

О маме не было никаких известий, папа сам волновался и успокаивал Павла. Хотелось, чтобы она скорее приехала сюда, и тогда они все вместе станут жить спокойно, без тревог и ожиданий. По большим праздникам папа брал Павла с собой на демонстрацию. Город весь украшен, кругом многоцветно, ярко, весело. Играют гармошки, балалайки и настоящие духовые оркестры. Люди ноют и танцуют, они проходят с цветными шарами мимо высокой фанерной трибуны и громко кричат «ура!». Папа в выглаженном костюме и в галстуке, с красной ленточкой на лацкане пиджака ведет Павла за руку или несет на плечах в окружении своих друзей, таких же праздничных и веселых, как и он. Над головами много знамен и портретов, высоко подняты полотна с лозунгами. Весь день город на ногах и до поздней ночи. К концу Павел очень уставал и чуть ли не валился с ног, но уходить не хотел. По выходным дням папа водил Павла на городской стадион смотреть спартакиады, там больше всего нравились живые пирамиды и футбол. Несколько раз они ходили в клуб на художественные олимпиады, где взрослые и школьники пели и танцевали на сцене, декламировали стихи и показывали литмонтаж. Павлу было все очень интересно, и жизнь казалась ему праздником. Но впереди он ждал свой самый большой праздник – учебу в школе. Папа из Москвы привез букварь и учебники, в другой раз выложил тетрадки, карандаши и пенал. Позднее купил кожаный портфель. Сверстники Павла уже перешли в третий класс, и ему пришлось догонять их. Труда и переводных испытаний было много, а радости куда меньше, чем ждал.

Но тут разразилась война, и жизнь пришла в смятение. По дорогам во все стороны света двинулись машины, люди, обозы. Начались налеты и бомбежки. С няней Нюсей прятались в подвале дома. Уходили в какую-то темную нору. Няня Нюся почти каждую минуту крестилась и приговаривала:

– Упаси бог, упаси бог…

Павла она ни на шаг не отпускала и крепко держала за воротничок куртки, чтобы он не вырвался. Беженцы обезумели от страха, тащили узлы и вещи, с криком, плачем просились уехать на восток хоть на чем попало. Папа вечером появлялся на несколько минут. Он был занят эвакуацией завода. Ночи стояли душные, земля и дома не успевали охлаждаться от солнечного зноя. В кустах и траве верещали, мирно стрекотали кузнечики и цикады. Молчаливый и удрученный папа с чемоданом в руке привел Павла и няню Нюсю к станции. Она обняла обеими руками свой сундучок да так всю дорогу и держала. Няня Нюся хроменькая, одна нога у нее короче другой. Обычно это мало было заметно. Но когда она волновалась или торопилась, то так сильно припадала на левую ногу, что казалось, вот-вот упадет. Вещей с собой взяли совсем мало. Игрушки и медвежонок остались в квартире.

Голосистые сверчки по-прежнему выводили свои трели-свирели. В небе мигали звезды, будто посылали свои сигналы людям. На станции столпотворение и паника. Друзья уже ждали папу, взяли вещи и занесли вместе с Павлом в вагон. Няня Нюся всем им поклонилась. Папа расцеловал сына, сказал несколько слов на прощание и о чем-то попросил няню Нюсю. Потом с трудом вышел из вагона. Он стоял с друзьями у самого окна, смотрел на Павла и няню Нюсю. Его толкали, но он не замечал никого. Поезд нервно дернулся несколько раз. За окном поплыли слабые тени вокзальных строений. Папа снял кепку, зажал ее в кулаке и поднял руку…

В Юргамыльске няня Нюся устроилась сторожем на штакетную фабрику. Она получала половину рабочего пайка и немного на иждивенца. Зарплаты ее как раз хватало, чтобы выкупить паек на карточки. Остальные деньги – переводы от папы – тратили на одежду, дрова, другие нужды. Няня Нюся покупала еще шерсть, иногда пряжу. Павел с вечера засыпал рано, а няня Нюся осторожно и незаметно уходила ночью на дежурство, закрывая дверь на внутренний замок. Павел пересилил себя и уже не боялся оставаться один.

Письмо папы няня Нюся понесла в школу, но там никого не застала, директор и учителя были мобилизованы на прополку в колхоз. В райвоенкомате очередная суматоха с прибытием раненых и отправкой в армию, там ничем не могли помочь няне Нюсе. Она пошла на станцию и взяла с собой Павла.

В кабинете начальника вокзала за столом с телефоном сидел усталый молодой мужчина в зеленой гимнастерке. Няня Нюся поклонилась ему, он протянул левую руку и поздоровался. Она достала письмо. Он той же левой рукой взял, посмотрел на одну страницу, вторую, третью и спросил:

– Это мне зачем?

– Как зачем? – удивилась няня Нюся и тут же тихо попросила: – Нам бы два билетика до Бозулука.

– Бесполезно пришли, матушка, на это разрешение и бронь требуются.

– Какое еще разрешение тебе, родимый, нужно, коли ты сам большой человек, – говорит няня Нюся. – Вот тебе письмо, почитай-ка, оно от военного.

– Нынче военных миллионы, и все пишут. От каждого не прочитаешь, жизни не хватит на все письма. – Он говорил строго, но не грубо. Пустой правый рукав небрежно был заправлен в карман пиджака.

– Сам, видать, с войны, – вздыхает няня Нюся, – сам, видно, фронтовой калека, а не посочувствуешь…

Начальник вокзала заходил вокруг стола. Теперь он говорил громко, будто произносил на митинге речь, чтобы его все слышали, но убеждал он всего лишь одну няню Нюсю. Пустой рукав выскочил из кармана и болтался в разные стороны.

– Я, может, гражданочка, сейчас каждому сочувствую, может, всему честному народу и человечеству! Может, даже каждому живому, раненому и убитому… Я людского горя сам позарез навидался, вдоволь наелся, а вы мне, матушка, письмо под нос суете! Неужто я неграмотный, понятия совсем не имею или как бы чурбан неотесанный? Вон теперь сколько несчастья людского! Наглядишься да наслушаешься, в голове не уложится, читать – не перечитать! Я тут совсем никакой не бог, а простой, как говорится, станционный смотритель. Была бы моя всесильная власть, был бы я на самом деле большим человеком, то враз бы вас ковром-самолетом куда угодно доставил, но я чудес делать не умею. Понятно вам, матушка?

– Длинно и умно ты говоришь, а почитай-ка все-таки, родим человек, повнимательней, – снова просит няня Нюся.

– Опять за крупу деньги! – хлопает себя начальник вокзала с досадою. – Ей одно, она свое! Совсем не понимает простых и ясных слов! Толку-то все равно никакого не будет, ежели даже прочитаю это письмо сверху вниз и снизу вверх.

– Да ты взгляни только хоть одним глазком, – протягивает письмо няня Нюся.

– Ну, взглянуть – не велика маета, – неохотно буркнул он и взял письмо.

Быстро пробежал глазами первую страничку. Потом, не отрывая взгляда от письма, сказал:

– На такие дела и просьбы нам броней и разрешения не дают.

– Ты, мил человек, почитай дальше, так без броней билет выдашь.

– Какое это имеет значение, – говорит он, продолжая читать. – Вам же два билета нужно… а дело это в корне безнадежное.

– Продай один, – поспешно вставляет няня Нюся, – коли не хочешь или не можешь два.

– Один детский, что ли?

– Ну да, хотя бы, – говорит няня Нюся, – а можешь взрослый.

– Путаница у вас какая-то безбожная, матушка, – говорит он, дочитав письмо. – Как я понимаю, не вы, а мальчишка должен бы к батьке съездить, но кто ж ребенка-то по взрослому билету пустит.

Он положил письмо на стол и снова заходил по небольшому кабинету. В раздумье несколько раз садился на табуретку и растирал левой рукой правое плечо. Видно, оно болело, начальник все морщился и громко кряхтел.

Няня Нюся сочувственно вздыхала и смотрела на него, но уходить не собиралась. Когда он встал и подошел к своему столу, няня Нюся снова робко спросила:

– Ну, если по взрослому не пустят, тогда давай один детский.

– Законом не положено, запрещено без провожатого, – все еще морщась, говорил он.

– А ты не беспокойся, родим человек, может, погодится как, так и сама сопровожу, а то, в крайнем деле, к кому пристрою. Мальчонка-то уж большенький, одиннадцати годков…

Начальник станции посмотрел на Павла, смерил рост глазами, встал и повернулся к няне Нюсе:

– Вот сколько тут я с вами времени теряю! Смотрю я на вас и думаю: то ли вы бессердечный и безжалостный человек, матушка, то ли упрямая такая по характеру? Я бы рад помочь…

– Помоги, – быстро встревает няня Нюся, – помоги, мил человек, всеми святыми прошу, потому продай, пожалуйста, хоть два билета, хоть один и хоть какой…

– Честное слово, за крупу деньги! Вы ж меня в государственное нарушение вовлекаете! Да меня же просто-напросто под суд отдадут! – Ни гнева, ни обиды нет у него в голосе. – Конечно, здесь дело не совсем рядовое. Можно сказать, иностранный гражданин просит…

– Он совсем даже не иностранный, а что ни на есть чистый наш советский, – торопливо говорит няня Нюся. – У мальчонки даже имя совсем наше, русское. И фамилия их чисто хохляцкая.

– Да я совсем не об этом, матушка! – Он вернул письмо. – Ничего не обещаю, но на всякий случай зайдите послезавтра.

– Ой, долго ждать, можно не успеть.

– Ну, тогда завтра будем думать.

– Спасибо вам, мил человек. – Она поклонилась ему и завязала письмо в платочек.

Звонил телефон, заходили люди, переговаривались. Няня Нюся пятилась к двери, тянула за собой Павла и кланялась. У порога поклонилась еще ниже и на радости слегка перекрестилась. Когда вышли на улицу, няня Нюся облегченно вздохнула. Заспешила на почту, и они отправили в Бозулук телеграмму. Сообщали, что выезжают. Телеграмма пройдет день-два, тогда они уже будут в пути, и папа их дождется.

До полуночи няня Нюся хлопотала и готовилась к поездке, стирала и гладила, штопала носки, пришивала пуговицы, готовила еду на дорогу. Еще с вечера решила идти к начальнику станции в полной готовности, чтобы, взяв билет, сразу же садиться на любой проходящий поезд в сторону Челябинска. Накануне она натерла больную ногу репьями и луком. Кожа на ноге покраснела и вздулась. Няня Нюся взяла валявшуюся во дворе палку и, сильно хромая, пошла в больницу. Там ей дали справку об освобождении от работы, и она отнесла справку на фабрику.