Текст книги "Повести и рассказы (ЛП)"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 57 страниц)

– Но эта женщина и в самом деле похожа на вашу дочь, миссис Пиласки?

– Да, но это ничего не значит. Допустим, она похожа – и что из этого? Что это доказывает? Сотни женщин похожи на мою Хелен. Да моя Хелен скорее умерла бы, чем соорудила такую прическу, как эта лахудра. Моя Хелен и говорит иначе, и голос у неё другой, у моей Хелен. Да, сэр.

Я повез миссис Пиласки к Чарли Андерсону. О встрече мы с ним заранее не договаривались, поэтому нам пришлось проторчать в его приемной добрых сорок минут, после чего я заставил миссис Пиласки в его присутствии повторить то, что она сказала мне.

– Когда родилась ваша дочь, миссис Пиласки? – спросил он, глядя на копию анкеты Хелен, которую вытащил из ящика своего стола.

– Шестнадцатого сентября 1940 года.

– Где?

– В Чикаго, в больнице Святого креста.

– Есть ли у неё какие-нибудь особые приметы? Родинка, например?

– Да, на спине такая штуковина – в виде полумесяца…

Чарли Андерсон посмотрел на меня и задумчиво спросил:

– Ты купил миссис Пиласки обратный билет?

Я кивнул.

– Вот и прекрасно. Рад был с вами познакомиться, миссис Пиласки, – сказал он, учтиво улыбаясь, как истый политик. – Мистер Эддиман отвезет вас в аэропорт.

Проводив миссис Пиласки, я вернулся к себе в контору. Поездка к Чарли Андерсону ничего не изменила. Я знал, что он скажет; знал я также и то, что встал на тропу саморазрушения – медленного, но неотвратимого, если у меня не хватит силы духа сойти с нее.

То, что влюбился я не в кого-то, а в Хелен Пиласки, меня тревожило, но изменить хоть что-либо я был уже не в состоянии.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сидя за туалетным столиком, Клэр разглядывала меня в зеркало. Я терпеть не могу, когда она это делает, и Клэр это отлично знает, ведь у меня возникает чувство раздвоения личности, такое ощущение, будто меня рассекли на две части, ни одна из которых точно не знает – что происходит с другой. Я знал, что в эту минуту Клэр разговаривает сама с собой, репетируя слова, с которыми вот-вот обратится ко мне. Я прошел в ванную, разделся там, вернулся в спальню и уже ложился в постель, когда Клэр наконец собралась с духом.

– Если бы ты только знал, как ты смешон, – начала она.

– Прекрати! – оборвал я. Все, что последует за этими словами, я уже знал наизусть. – У меня нет ни малейшего желания это обсуждать.

– Разумеется! – В следующую секунду её голос смягчился и в нем зазвучали молящие нотки. – Неужели ты не понимаешь, что у меня хватило бы мозгов понять, как ты… если бы ты просто, как и следовало от тебя ожидать, связался с нормальной женщиной?

– Что значит – нормальной? – не выдержал я.

– Блейк, ты сам отлично знаешь. Тебе тридцать семь лет. Половину своей жизни ты женат на мне. У тебя есть право взбрыкнуть, посмотреть на сторону. Неужто я слепая и не вижу, сколько хорошеньких женщин шныряют по Сан-Вердо? Здесь ошиваются толпы красоток, по сравнению с которыми я выгляжу дурнушкой. Я прекрасно понимаю, что и ноги у меня тонкие, и грудь слишком мала, да и веснушки по всему телу рассеяны. Что, по-твоему, я в зеркало никогда не смотрюсь? Поэтому я не стала бы тебя винить…

– Замолчи! – поморщился я. – Нечего мне объяснять, за что ты стала или не стала бы меня обвинять. И не занимайся кишкоедством. Я тоже тебя знаю и видел тебя голой не раз и не два. Ты красивая и умная женщина…

– Но не такая красивая и умная, как она.

– Кто?

– Все тебе надо разжевывать. Эта… Хелен Пиласки!

– Господи, Клэр, ну что ты несешь? Женщина сидит в тюрьме, в ожидании суда за убийство. За убийство – понимаешь? Неужели ты не можешь вбить это в свою… башку?

– Ты хотел сказать – в тупую башку? Скажи уж, не бойся.

– Не кричи – детей разбудишь.

– Ну и черт с ними!

– Успокойся, Клэр, – взмолился я. – Возьми себя в руки.

Несколько раз сглотнув, она медленно, с расстановкой произнесла:

– Я ведь не одна это знаю, Блейк. Весь город только это и смакует: как Блейк Эддиман влюбился в дешевую потаскуху, развлекающуюся убийствами.

– Не говори так!

– Ага, проняло, – торжествующе улыбнулась Клэр, упиваясь своим достижением. – Не по нутру тебе, когда её называют дешевой потаскухой. Может, назвать её тогда – дорогой потаскухой? Как-никак, сам Джо Апполони её обхаживал. А потом – Фрэнк Каттлер. Она соблазнила его в бассейне и отымела прямо там, в раздевалке…

– Это ложь!

– Да, разумеется. Бессовестная ложь. Только, кроме тебя, все об этом знают.

– А тебе кто сказал?

– Сам Фрэнк и сказал. Время джентльменов и отважных рыцарей, защищающих дамскую честь, прошло, мой дорогой. Если, конечно, вообще было когда-нибудь. Похоже, теперь вы одерживаете победы лишь для того, чтобы похвастать о них другим женщинам. Да, это так?

– Мне не нравится, что ты говоришь!

– Разумеется. Я твоя жена, Блейк. Мне-то хвастать нечем. Но ты посмотри на себя. Помнишь, как старый Бриско, аризонский миллионер, скончался от сердечного приступа? Он ведь тоже тогда влюбился в эту проститутку… Спроси кого хочешь, если не веришь.

Вот именно тогда мне и пришло в голову, что я больше не способен жить с Клэр, что нашему браку, да и в какой-то мере нам самим – настал конец.

* * *

Когда Хелен вошла в комнату для свиданий, я встал; я всегда вставал при её появлении. И, опять же как всегда, надзирательница поинтересовалась, не стоит ли ей остаться при нашем разговоре.

– Нет, спасибо, – отказался я. – Я позову вас, если понадобится.

– Она – образцовая узница, мистер Эддиман, – сказала Красотка. – И замечательная женщина.

Она оставила нас вдвоем, и Хелен приблизилась ко мне. Она не шла, а словно парила. Свободно, легко, раскрепощенно. Лицо её светилось здоровым румянцем, словно она и не сидела взаперти в тюремной келье. Зачесанные назад волосы матово сияли. Я, должно быть, выглядел не столь бодрым и здоровым, потому что Хелен, смерив меня несколько встревоженным взглядом, спросила, спал ли я ночью.

– Нет, в последнее время я почти лишился сна, – брякнул я, взволнованный этим мимолетным проявлением сочувствия. Ведь прежде она в лучшем случае встречала меня с холодным безразличием.

– Зачем вы ввязались в эту историю, Блейк?

– Я не хочу это обсуждать.

– А теперь вам кажется, что вы меня любите.

– Я этого не говорил.

– Да… но это бросается в глаза. Вы изголодались по любви.

– Я не хочу это обсуждать, Хелен, – сказал я. – Но, если вы мне и вправду хоть чуточку небезразличны, то я тем более обязан вам помочь. Допустим, что будучи закоренелым эгоистом, я думаю только о себе. Тогда с вашей смертью мир для меня перестанет существовать.

– Блейк… О, бедный Блейк.

– Не смей меня жалеть, черт возьми! – взорвался я. – Себя лучше пожалей. Но что мне делать? Что мне говорить в суде? Чем больше я брыкаюсь, тем быстрее иду ко дну. Я поговорил с Джо Апполони…

– Занятная личность, – кивнула Хелен.

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что мне говорить, Блейк?

– Откройся мне! – вскричал я. – Хоть что-то расскажи. Должен же я знать, на чем стою – на зыбучих песках или в трясине? Дай мне хоть какую-то зацепку!

– Какую, Блейк? – спокойно спросила она.

– Взять, к примеру, твою мать. Ведь за этой жалкой и тщедушной оболочкой таятся горести и беды всего человечества…

– Откуда вы это знаете, Блейк?

– Что именно?

– Что в ней таятся горести и беды всего человечества? Ведь даже участь её бедной и заброшенной дочки была этой женщине безразлична.

– И поэтому ты от неё отказалась?

– Блейк, выражайтесь корректнее. Я от неё вовсе не отказывалась. Вы спросили, её ли дочь перед ней стоит. Она это отрицала.

– Но она – твоя мать?

– Нет.

– Нет – и все, – вздохнул я. – Только у тебя такие же отпечатки пальцев и такое же родимое пятно, как у её дочери. Но она – не твоя мать. Теперь тебе понятно, почему у меня крыша поехала? Ведь только полный безумец способен не спать ночами, думая о тебе. Вместо того, чтобы твердо сказать себе: да, это не простая проститутка, это шлюха высшего класса, которая подбирает миллионеров и вертит ими, как ей заблагорассудится.

– Скверные слова, Блейк, – произнесла она, без особого, впрочем, гнева или упрека. – В сердце каждого мужчины есть уголок, которым он втайне ненавидит женщин. Какие же вы все лицемеры! Рассуждаете о добре и зле, правых и виноватых, хотя ровным счетом ничего не понимаете.

– Кто ты? – гневно спросил я.

– Хелен Пиласки.

– Это ложь! Ты же сама это только что отрицала.

Она пожала плечами.

– Не знаю, как ещё вам ответить, Блейк.

– Ты была знакома с Лемом Бриско, миллионером из Аризоны?

– Разумеется.

– Разумеется, – передразнил я. – Хелен, ну почему ты не хочешь рассказать мне о себе? Зачем играть в эти идиотские шарады?

– А почему вы считаете, что я должна вам о чем-либо рассказывать, Блейк?

– Потому что в противном случае я не смогу тебя защитить. Ты появилась в Сан-Вердо, как гром среди ясного неба. Вскружила голову куче мужчин, использовала их, а потом вышвыривала прочь, как ненужный хлам. Не считая судьи Ноутона, которого ты убила. Для разнообразия.

– Да, Блейк. Вы несколько драматизируете, но в основном правы.

– Зачем ты приехала в Сан-Вердо?

– Я не могу ответить на этот вопрос, Блейк. Что здесь, что где-либо ещё – все закончилось бы тем же. Я ведь уже много где побывала.

– Где?

– Это не имеет значения, Блейк.

– Ты объяснишь мне, почему убила судью?

– Я не могу.

– Не хочешь, значит.

– Нет-нет, Блейк. Дело не в этом. Просто я мыслю иначе, чем вы. Допустим, я сказала бы, что убила судью Ноутона, потому что он меня раздражал. Или досаждал мне. Это, должно быть, моя вина, но я не в состоянии это объяснить.

– Я прошу лишь об одном – назови хоть какую-то причину. Дай мне мотив.

– Вот именно это я и не могу сделать, Блейк.

– Господи, что я должен думать?

– Вы сами себя мучаете, Блейк, – твердо сказала она. – Я ведь не просила, чтобы меня защищали. Я убила его, находясь в здравом уме, и не прошу о снисхождении. Это ведь вы настаиваете на защите. Вы не можете меня защитить… как, впрочем, и любить.

– Что ты хочешь этим сказать? – медленно спросил я.

– То, что любовь между нами невозможна.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – вздохнула она.

Некоторое время я молчал, а Хелен смотрела на меня. Выражение её лица, как и всегда, непрерывно менялось, но мне показалось, что я заметил в нем участие. Впрочем, я мог и ошибиться.

– Можно ведь и побег устроить, – вполголоса произнес я. – Я понимаю, что это звучит как романтические бредни, порождение голливудских сказок, но мне кажется, что я бы смог его организовать. Я несколько ночей ломал голову. Я могу оглушить надзирательницу. Пистолет у меня со мной – мне выдали разрешение. Снаружи дежурит всего один охранник. Я бы о нем позаботился. Через восемь минут мы бы были уже в вертолетном порту. Там организованы челночные рейсы в Лос-Анджелес. Я знаком с одним пилотом. За десять тысяч долларов он высадит нас в Мексике, а там – ищи ветра в поле. Он объяснит, что я вынудил его лететь под дулом пистолета. Из Мексики мы переберемся в Бразилию. Эта страна беглых преступников не выдает. Деньги я наскребу. А, оказавшись в Бразилии, мы начнем новую жизнь. Я ещё достаточно молод, чтобы устроиться на работу. Если не захочешь остаться со мной – что ж, довольствуюсь тем, что ты осталась в живых. Больше мне ничего не нужно.

Долгое время она молчала, поедая меня глазами. Потом кивнула.

– Да, Блейк, я вижу, что вы на это способны.

– Способен.

– Вы сможете все бросить. Все, ради чего вы трудились и жили, о чем мечтали и к чему стремились, пока не увидели меня. Свою жену и детей, дом, карьеру, репутацию. Вы готовы от всего отказаться, чтобы вызволить из тюрьмы проститутку. Но почему?

– Потому что я люблю тебя.

– Но ведь я не люблю вас, Блейк.

– Я этого и не прошу, я хочу только помочь тебе.

– Но подумайте обо всем, что вы уничтожите. Что это за любовь, Блейк? Болезнь? Сумасбродство?

– Разве ты сама не знаешь?

– Не знаю. Чем дальше, тем меньше я понимаю. Это ведь просто слово. Любовь, любовь, любовь – все только этим и бредят. Что это такое? Старый Бриско готов был подарить мне миллион долларов. Миллион – только за то, что я легла бы в одну постель с его жалким немощным телом. А все потому, что он любил меня. Как любил меня и Джо Апполони, и Фрэнк Каттлер, и этот мерзопакостный Истукан Бергер. А теперь ещё вы, со своей мальчишеской затеей выкрасть меня из тюрьмы. Неужели у вас нет чувства меры? Ответственности. Уважения к своей жизни. Разве я вас об этом просила?

– Значит, ты не согласна? – спросил я.

– Нет, конечно.

Я был готов заплакать. Какое-то время я молча сидел, стиснув зубы и обхватив голову руками. Потом сказал:

– Ладно, постараюсь сделать все, что могу. Опираясь на пустоту.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В конце концов, когда дело стало приближаться к суду, Чарли Андерсон решил вдруг отказаться от того, чтобы самому возглавить обвинение, и препоручил вести этот процесс тридцатидвухлетнему Оскару Сандлеру, своему хваткому и пронырливому помощнику. Сандлер четко знал, куда ветер дует. Если на Чарли Андерсона я хоть как-то надеялся, втайне рассчитывая, что он не станет закручивать гайки, то на Сандлера никакой надежды не было. Чарли мог позволить себе проиграть процесс, не уронив своих позиций, тогда как Сандлер был слишком честолюбив, чтобы рисковать своей карьерой. Тем более, что не было в Сан-Вердо женщины, которая не считала бы Хелен Пиласки своим личным врагом и не мечтала увидеть её на эшафоте. Что касается мужчин, то они в большинстве своем испытывали страх и замешательство – эта женщина была слишком необычна и непредсказуема, она выбивала у них почву из-под ног, лишала привычной уверенности и спокойствия. В глубине души любой мужчина знал, почему погиб судья Александр Ноутон. Негодяй он был и мерзавец, вот и получил по заслугам. Точную причину никто не знал, однако никто не сомневался, что причина у Хелен Пиласки имелась и – наверняка очень весомая.

Поэтому ещё никто за неё и не заступался. Ведь список негодяев и мерзавцев не исчерпывался одним Александром Ноутоном.

У Чарли Андерсона хоть хватило приличия позвонить мне и предупредить, что за дело берется Оскар Сандлер.

– Значит, вам нужна её кровь, – констатировал я.

– Что это за разговоры, Блейк? Кровь. Порой мне кажется, что это дело оказалось тебе не по зубам. Что ты сломаешь себе шею. Клэр была права.

– Причем тут Клэр?

– Она ко мне приходила. Просила, чтобы я освободил тебя от защиты.

– Она совсем обнаглела! – буркнул я.

– Да брось ты. Я её прекрасно понимаю. Как-никак, она твоя жена и мать твоих детей. Ей есть за что биться. И как ты ухитрился втюриться в эту девку? Теперь я уже больше не представляю, как тебе удастся спасти её от петли. Если у тебя и был шанс, то сейчас ты уже провалил дело.

– Каким образом? Почему?

– Потому что ты только усугубляешь её положение, Блейк. Люди ведь болтают. Не мне тебе объяснять, что такое злые языки. А сейчас поговаривают, что ты хочешь наехать на судью Ноутона. Смотри – не пришлось бы потом на себя пенять.

– Ноутон мертв.

– Разумеется, но люди говорят, что ты собираешься выпотрошить его наизнанку.

– А что мне остается делать?

– Пораскинь мозгами, Блейк. Наш город кишит людьми, которые были соратниками Ноутона.

* * *

Я подал заявку об изменении для Хелен меры пресечения, но получил отказ. Потом встретился с Оскаром Сандлером, но тот и слышать не захотел ни о какой сделке.

– Это не в моей власти, Эддиман, – сказал он. – Вы хотите добиться вынесения вердикта непредумышленного убийства? Что ж, пытайтесь, я бессилен вам помочь. Что я ещё могу для вас сделать?

Я-то знал, что он может для меня сделать, и он это сделал, едва мы оказались в суде. Он воспользовался случаем, чтобы наконец обратить на себя внимание. Процесс освещался невиданным количеством репортеров. Двумя ведущими телекомпаниями. Вся Америка следила за ним, затаив дыхание. Пуританская публика жаждала крови.

В день начала процесса просторный зал заседаний суда был заполнен до отказа. Процесс ожидался скоротечным, поэтому до конца заседания зала никто не покидал. Клэр не пришла, а вот Джо Апполони пожаловал. Как, впрочем, и многие другие воротилы.

Суд присяжных мы избрали быстро. Тех, кто изначально возражал против повешения женщины, отвергали сразу, но таких оказалось на удивление мало. Ложа присяжных очень скоро заполнилась людьми, для которых послать женщину на виселицу не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Хелен, пока выбирали присяжных, сидела с отсутствующим видом. Лишь пару раз на её лице промелькнуло чуть удивленное выражение.

Еще её немного позабавило выступление одной кандидатки, которая отчеканила в ответ на вопрос судьи: «Нет, сэр, я не против повешения. Петля палача и шестизарядный кольт – вот что сделало наш дикий Запад приличным местом для жилья, поэтому я считаю, что, вздернув кого следует, мы вершим благородное дело, как и наши предки».

В своей вступительной речи Сандлер был строг, но справедлив. Он тщательно следил за тем, чтобы придерживаться фактов. Нет, крови он не жаждал, тем более – крови молодой женщины, – но ведь мы живем в обществе правосудия и справедливости. За стеной. По одну сторону от которой царит закон, а по другую – бушуют джунгли.

Сандлер носил очки. Впрочем, нет, он их не носил, а лишь умело ими манипулировал. Чтобы подчеркнуть свою объективность, он приподнимал их в воздух; желая придать себе умный вид, водружал на нос; размахивал ими как клинком, когда, словно ангел отмщения, призывал к торжеству правосудия. Я бы ничуть не удивился, узнав, что он практиковался перед зеркалом. Что же касается меня самого, то я лишний раз убедился, сколь мало смыслю в ведении уголовных процессов.

– Если вы против применения высшей меры наказания, – разглагольствовал Сандлер, пылко потрясая очками перед носами присяжных, – значит вам здесь не место. Если же вы свято убеждены, как завещал нам Господь, что убийце не место среди нас, то вас не остановит тот факт, что Хелен Пиласки – женщина. Закон нашего штата не делает различий между мужчиной и женщиной, если мужчина и женщина – преступники. По нашим законам, любая личность, совершившая жестокое и преднамеренное убийство, должна быть приговорена к высшей мере наказания. То есть – к смерти через повешение. Вы должны взвесить все обстоятельства дела и принять решение, я же намереваюсь доказать, что подзащитная, Хелен Пиласки, намеренно и жестоко убила судью Александра Ноутона, мир его праху.

Это была гениальная находка. О мертвых и так не принято злословить, а никто из присяжных не только не был лично знаком с Ноутоном, но и никогда не видел его воочию. Сандлер же прекрасно понимал, на чем я могу строить свою защиту. Если это можно было назвать защитой.

– Ах, мерзавец! – зашептала Милли Джефферс, мой секретарь на процессе. Толстая, неряшливая и уже в летах, она была полностью на моей стороне; возможно, единственная во всем зале. – Уж он-то знал этого паразита как облупленного. Постыдился бы.

– Ничего не поделаешь, Милли, – вздохнул я. – Мы с ним находимся по разные стороны баррикады. У него своя работа, у меня – своя.

Я взглянул на Хелен, которая разглядывала Сандлера с видимым интересом. Вдруг она повернулась ко мне и легонько прикоснулась к моему локтю; в глазах я увидел нескрываемое сочувствие. Ко мне, конечно.

– Плохо дело, да, Блейк?

Я кивнул, встал и поплелся к ложе присяжных. Судья Стайм Харрингтон посмотрел на меня с неодобрением. Законы нашего штата не устанавливают возрастных пределов для выхода на пенсию, а судья Харрингтон был возраста весьма и весьма почтенного. Если верить справочнику, то ему было семьдесят четыре года. Выглядел он недружелюбным, желчным и мстительным. Я слышал, что он обожает навешивать обвиняемым длиннющие сроки, и моментально заметил, что адвокатов, тем более молодых, он не выносит на дух, относя их, должно быть, к поборникам дьявола. Впрочем, ходили слухи, что Сандлера он тоже недолюбливал, считая его выскочкой. Он также был достаточно честен и никого не боялся, что делало его моей единственной, хотя и призрачной надеждой. Прежде чем я начал свою речь, он сказал мне:

– Надеюсь, мистер Эддиман, что вы ограничитесь кратким изложением намерений. У вас ещё будет достаточно времени, чтобы взывать к присяжным.

– Я буду краток, ваша честь, – сказал я и обратился к присяжным. – Я намереваюсь доказать, что моя подзащитная невиновна в преступлении, которое ей инкриминируют. Я собираюсь также доказать, что совершенное ею деяние вовсе не было преднамеренным, а вы, если сочтете мои доводы достаточно убедительными, признаете её невиновной.

Судье это понравилось, а вот Милли, пригнувшись ко мне, прошептала:

– Как, черт побери, ты собираешься это доказывать, Блейк?

* * *

Оскар Сандлер был, конечно, умен, но на мой взгляд с этим делом со стороны прокурора справился бы кто угодно, даже бродячая кошка. Сандлер пригласил всего троих свидетелей. Первым был уже знакомый нам Джонни Кейпхарт, а вторым – также знакомый доктор Сет Хоумер. Третьим свидетелем выступала Рут Ноутон, вдова убитого судьи.

Джонни Кейпхарт повторил примерно то же, что говорил мне в здании полицейского управления.

– Вы утверждаете, что мисс Пиласки сама позвонила вам? – спросил Сандлер.

– Да, сэр, – торжественно ответил Джонни. – Я в это время находился в отдушке. Звонок перевели туда.

– В отдушке? – недоуменно переспросил Сандлер.

– В комнате отдыха, – пояснил Джонни. – Там можно посидеть и расслабиться перед дежурством или после него, кофейку попить или водички.

– Понимаю. Значит, вы находились в этой комнате, когда позвонила мисс Пиласки. Она была взволнована?

Я попытался возразить, но старик Харрингтон отвел мой протест.

– Нет, сэр. Она была спокойна.

Я снова внес возражение и на этот раз судья поддержал меня, велев Джонни Кейпхарту отвечать на вопрос только «да» или «нет», не высказывая собственных суждений.

– Что именно она вам сказала? – спросил Сандлер. – Попытайтесь воспроизвести дословно.

Джонни вытащил свои записи и зачитал вслух:

– Она – мисс Пиласки – сказала мне следующее – цитирую: «Я нахожусь в доме судьи Ноутона. Он мертв. Я его застрелила. Это не было несчастным случаем. Я намеренно убила его. Боюсь, что его жена находится в шоке. Привезите врача. Я буду ждать вас. Я дождусь вас здесь». Вот что она сказала.

– И что вы сделали?

– Как раз в этот миг вошел мой напарник, Фрэнк Донован, и сказал, что наша машина готова. Я сказал, что произошло убийство, и мы с ним бросились к машине. Я только сказал ещё по дороге, чтобы следом выслали врача, доктора Хоумера…

– Уточните, пожалуйста, каково полное имя и звание доктора Хоумера.

– Да, сэр. Доктор Сет Хоумер, полицейский врач управления полиции города Сан-Вердо.

– Благодарю вас. Значит, вы попросили, чтобы доктор Хоумер приехал в дом судьи Ноутона?

– Да, сэр.

– Что вы делали потом?

– Мы отправились к дому судьи Ноутона на нашей патрульной машине. Парадная дверь была открыта и мы вошли в дом. Справа от прихожей находится столовая, а слева – гостиная. Мы сразу прошли в гостиную, потому что, едва войдя, я увидел через полуоткрытую дверь софу, на которой лежала миссис Ноутон…

– Вы сразу поняли, что это миссис Ноутон?

– Нет, сэр, не сразу. Я увидел лежащую женщину, и мы прошли в гостиную. Слева от двери стоял небольшой стол, – он сверился со своими записями, – карточный столик, сделанный во французском колониальном стиле. За этим столом сидела подзащитная, мисс Хелен Пиласки. Перед ней на столе лежал револьвер. Лицо и руки мисс Пиласки были расцарапаны. Мой напарник, Фрэнк Донован, подумал, что миссис… что женщина, которая лежала на софе, мертва, но мисс Пиласки сказала, что у неё просто обморок и что она сама мисс Пиласки – перенесла её на софу. Я тогда спросил мисс Пиласки, где тело, и она показала на кабинет. Я оставил Фрэнка Донована в гостиной, велев ему перезвонить в управление и поставить шефа Комински в известность о случившемся, а сам прошел в кабинет.

– Где расположен кабинет?

– Он находится прямо за гостиной, сэр. Дверь, ведущая в него, была приоткрыта, я толкнул её и вошел. Тело судьи лежало на спине, рубашка была в крови. Грудь была пробита пулей. Я склонился над ним и попытался нащупать пульс, но тело уже похолодело и начало коченеть. Он был мертв.

– Его убила пуля?

– Да, сэр.

– И что вы делали потом?

– Я спросил мисс Пиласки, не вызваны ли многочисленные царапины на её лице и руках схваткой с судьей Ноутоном, но она ответила, что нет – её поцарапала миссис Ноутон. Фрэнк Донован спросил её, не хочет ли она сделать какое-либо заявление, но мисс Пиласки ответила, что заявлять ей нечего все, дескать, и так ясно. Она призналась, что убила судью Ноутона. Сказала, что застрелила его из револьвера, который лежит на карточном столе.

– Чей это револьвер, мистер Кейпхарт?

– По словам мисс Пиласки, револьвер принадлежал покойному судье.

– Какой системы был револьвер?

– О, это была допотопная штуковина.

– В каком смысле? Вы хотите сказать, что револьвер был антикварный?

– Да, сэр, именно так. Судья Ноутон коллекционировал револьверы первых покорителей Запада. Он содержал их в идеальном порядке.

– Откуда вы знаете?

– В прошлом году, на ежегодном благотворительном вечере в честь полиции, он продемонстрировал стрельбу из них. Он замечательно стрелял.

– Понимаю. И какой именно из его револьверов лежал на карточном столе?

Сверившись с записями, Джонни Кейпхарт ответил:

– Кольт «ньюхаус» с обрезанным стволом, выпущенный между 1885 и 1890 годом. Калибр 0,38.

– Вы проверили, что из него был произведен выстрел?

– Да, сэр. Одного патрона недоставало.

– Как вы его осмотрели?

– Я приподнял его за ствол, насадив на карандаш, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Понюхал и убедился, что он сильно пахнет сгоревшим порохом. В барабане оставались ещё пять патронов.

– А на рубашке судьи, вокруг пулевого отверстия, были пороховые отметины?

– Да, сэр. Выстрел был произведен с очень близкого расстояния. Практически в упор.

Сандлер повернулся к судье Харрингтону и произнес:

– Ваша честь, я могу пригласить сюда капитана Джонсона, специалиста по баллистике, который проводил экспертизу этого револьвера, или же мы можем попросить, чтобы офицер Кейпхарт сам зачитал нам его официальное заключение.

– Вы не возражаете, мистер Эддиман? – обратился ко мне судья.

– Нет, ваша честь.

– Хорошо. Тогда – зачитывайте, мистер Сандлер.

Сандлер показал мне подписанное Джонсоном заключение, но я только кивнул и не стал его изучать – я уже видел эту бумагу. Сандлер передал заключение Кейпхарту.

– Вы знаете, что это такое?

– Да, сэр, я видел эту бумагу.

– Взгляните ещё разок, чтобы освежить память.

– Хорошо, сэр, – Джонни Кейпхарт послушно пробежал глазами заключение. – Это подписанный капитаном Джонсоном рапорт по оружию, послужившему причиной смерти судьи Ноутона.

– По тому кольту, что вы видели?

– Да, сэр.

– Что вы можете сказать нам про капитана Джонсона?

– Это – главный специалист нашего штата по баллистике. К нему обращаются всякий раз, когда нужно определить, из какого оружия выпущена пуля. Раз в год он читает у нас лекции по баллистической экспертизе.

– Верно ли, что любой пистолет или револьвер оставляет на пуле характерные и уникальные отличительные следы после выстрела?

– Да, сэр.

– После того, как врач извлек пулю из тела судьи Ноутона, её отдали капитану Джонсону?

– Да, сэр.

– И капитан Джонсон сличил пулю с револьвером?

– Да, сэр.

– И какое заключение он сделал?

– Он пришел к выводу, что пуля, сразившая судью Ноутона, была выпущена из револьвера, который лежал на столе в гостиной.

– А что случилось в тот день потом, офицер, после того, как вы осмотрели оружие?

– Я попытался допросить мисс Пиласки, но она отказалась отвечать. Потом приехали шеф Комински с доктором Хоумером. Доктор начал оказывать помощь миссис Ноутон, а шеф Комински расспросил меня о том, что случилось. Я рассказал. Потом он стал задавать вопросы мисс Пиласки, но она отказалась отвечать.

– Она хранила молчание?

– Да, сэр. Потом он…

– Кто?

– Шеф Комински. Он сказал, чтобы я отвез мисс Пиласки в управление и оформил арест по подозрению в убийстве. Это просто принятый прием, чтобы отказать в освобождении под залог. Так я и сделал.

Сандлер повернулся ко мне и любезно произнес:

– Можете его расспрашивать, мистер Эддиман.

А Милли Джефферс прошептала:

– Бедненький, неужели кто-то ожидает, что ты достанешь из шляпы кролика?

Хелен бросила на меня странный взгляд. Кроликов ни в шляпе ни в рукаве у меня не было; у меня не было вообще ничего.

Я прошагал к Джонни Кейпхарту, славному американскому пареньку, который стал полицейским.

– Офицер Кейпхарт, – сказал я, – вы замечательно описали нам дом судьи Ноутона. Поздравляю, у вас прекрасная память. Однако у меня сложилось впечатление, что вы хорошо знаете этот дом. Вам приходилось бывать в нем прежде?

– Прежде, сэр?

– До того, как мисс Пиласки вызвала вас туда, позвонив по телефону.

– А, понял. Да, сэр.

– И когда это было?

– Примерно за полгода до убийства.

– Я бы хотел, чтобы этот ответ из протокола вычеркнули, – сказал я Харрингтону. – В юридическом смысле, убийство – это умышленное лишение жизни другого человека. Пока мы ещё не установили, что в резиденции судьи Ноутона произошло убийство.

– Хорошо, – кивнул Харрингтон и обратился к Джонни: – Воздержитесь пока давать определение гибели судьи Ноутона. Говорите просто как о смерти.

– Да, ваша честь.

Я повторил свой вопрос.

– Я был там примерно за полгода до смерти судьи Ноутона, сэр.

– Ваше посещение носило профессиональный характер – вы выполняли свой долг?

– Да, сэр.

Я пристально следил за Сандлером. Нюх у помощника прокурора был прекрасный, и он мигом смекнул, чего я добиваюсь. Он даже открыл было рот, чтобы заявить протест, но в последний миг сдержался. Любопытство пересилило; тем более, что он отлично знал, что успеет внести протест и после того, как удовлетворит любопытство.

– Расскажите нам, какие именно обстоятельства привели вас туда впервые.

Сандлер тут же возразил, а судья Харрингтон прищурился и спросил:

– Вы намерены как-то связать это с уже представленными показаниями? Я не понимаю, какое отношение к делу может иметь нечто, случившееся полгода назад. Вы сможете установить связь? В любом случае, это не вполне корректный перекрестный допрос.

– Я попытаюсь установить связь.

– Вы ведь можете вызвать этого полицейского как собственного свидетеля, мистер Эддиман.

– Я возражаю! – снова выкрикнул Сандлер. – Это просто попытка половить рыбку в мутной воде!

– Прошу вас, подойдите оба ко мне, – пригласил судья Харрингтон. – И ещё прошу вас, мистер Сандлер, воздержаться от громких выкриков. Я, конечно, чуть-чуть постарше вас, но на слух пока не жалуюсь.