Текст книги "Повести и рассказы (ЛП)"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 57 страниц)

– Ну и наглец же вы, – процедил Донован, гневно сверкая глазами. Кто вам дал право задавать такие вопросы? Тем более, что это дело вас вообще не касается.

– Как угодно, – я пожал плечами и повернулся к двери. – Придется выяснить самому.

Я уже поворачивал дверную ручку, когда Донован окликнул меня.

– Терпеть не могу городских пижонов, – сказал он. – Для вас все просто.

Я стоял и терпеливо ждал.

– Какое, кстати, отношение смерть девочки имеет к вашему делу? Я не вижу никакой связи.

Я промолчал.

– Вы ведь сами знаете, почему мы не смогли достать машину и найти тело. Чейсинский пруд не имеет дна.

– Если верить указателю, дно было найдено на глубине в четыреста шестьдесят футов.

– Ну да. Четыреста шестьдесят футов. Вы представляете, сколько это? Как можно погрузиться на такую глубину?

– Мне кажется, что в таком маленьком пруду это не очень сложно.

– Вам кажется – потому что вы ни черта в этом не смыслите. Неужели вы думаете, что я не хотел поднять эту машину? Еще как хотел, черт побери! Да, есть в Бостоне специальная машина: пятьсот футов стального троса, кран и лебедка. Но только прочесать дно на такой глубине невозможно. Вы забрасываете крюк в одном месте, молитесь об удаче, потом переезжаете дальше. Дорога там такая узкая, что кран не проедет. Пришлось бы расширять ее и покрывать асфальтом на протяжении целой мили. А кран с командой из трех человек влетает в двести долларов в день. Причем они ровным счетом ничего не гарантируют. Да и асфальтирование дороги обошлось бы еще в тысячу семьсот. Вот и подсчитайте: они приезжают на десять дней, ничего не находят, а мы выкладываем из собственного кармана три тысячи семьсот зеленых. У нас городок маленький, мистер Крим, и таких денег никто не даст. Что мне оставалось делать? Мы знали, что девчонка погибла. Требований найти ее тело ни от кого не поступало – насколько мы знали, семьи или каких-либо близких у нее вообще не было. Да и жила-то она не здесь. Словом, мы отказались от бессмысленных поисков. Что нам оставалось?

– Не знаю, – задумчиво произнес я.

– Что ж, мистер, когда узнаете, то возвращайтесь ко мне и скажите.

* * *

По дороге в Нью-Йорк я долго размышлял над его словами, но ничего полезного так и не надумал. Потом я начал мечтать о том, как поступлю с пятьюдесятью тысячами долларов. Блажь, конечно, но скоротать время позволила.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

По адресу Парк-авеню, 626, располагался крупный многоквартирный дом из красного кирпича, возведенный в 20-е годы нашего столетия. Один этаж в нем занимал примерно столько же места, сколько полтора этажа в здании современной постройки, и, если верить Хомеру Клаппу, то самая маленькая квартира в нем состояла из семи, а самая большая – из четырнадцати комнат.

По прибытии туда, в девять пятнадцать утра в среду, я еще застал перед домом уборщиков, которые только что закончили отмывать тротуар до зеркального блеска, придававшего Парк-авеню тот мертвенно-аристократический вид, что служил ее едва ли не главной достопримечательностью. Перед подъездом прогуливался консьерж Клапп, облаченный в болотно-зеленую ливрею. На его широкой плоской физиономии застыло глуповатое умиротворенно-безмятежное выражение, а в руке он удерживал поводок, на конце которого вертелась мелкая собачонка. Собака – великолепный повод, чтобы завязать беседу, – даже лучше, чем погода. Я заметил, что это, наверное, китайский мопс. В ответ на мою реплику Клапп возмущенно возразил, что передо мной шпиц – это, мол, и слепому видно. По меньшей мере, видно ему, консьержу из столь замечательного дома. Он также добавил, что между шпицами и пекинесами нет вообще ничего общего: шпицы все, как один, добрые и ласковые, а пекинесы – глупые, злобные и кусачие. В их доме жили целых четыре этих маленьких чудовища, а вот шпицев, к сожалению, обитало только двое.

– Только шпицы и пекинесы – людей нет?

Прежде чем ответить, он удостоил меня преисполненным презрения взглядом.

– Очень остроумно. Вы – фигляр?

– Нет, сыщик из страховой компании, – сказал я. – Меня зовут Харви Крим.

Поскольку говорил я с должным уважением, да еще и улыбнулся, консьерж тоже представился, и я понял, что мы с ним непременно подружимся. Он был одинок и ненавидел собак. По его мнению, общение с собаками разрушало его как личность. Так, во всяком случае, я истолковал его зажигательную речь. Клапп рассказал также, каково его жалованье, и спросил, как можно прожить на такие жалкие гроши с женой и тремя детьми. Все это он поведал мне не сразу, а рваными кусками, когда не нужно было открывать или закрывать перед кем-то из жильцов входную дверь или выскакивать к чьей-нибудь машине. Время-то было самое пиковое – жильцы так и валили из дома по своим делам. Я согласился, что при нынешних ценах на такое жалованье не разгуляешься.

– Вот и приходится жить за счет чаевых, а это унизительно. Чертовски унизительно. Значит, вы у нас частный фараон, да?

Я объяснил ему, что охочусь за сарбайнским колье.

– Я ведь живу с законом в ладах, – сказал консьерж. – Спиртным не торгую. Шлюх не поставляю. Изредка, разве что, ставлю пару баксов на какую-нибудь лошадку. Это ведь не преступление?

Я заверил его, что не считаю игру на скачках преступлением.

– Вот и приходится зависеть от этих мерзких чаевых. Кстати, мистер Крим, стоило вам только подойти ко мне, я подумал: вот человек, который охотится за камешками Сарбайна. Я с удовольствием вам помогу.

– За сколько?

Он пожал плечами и развел руками.

– Понимаете, нужно крутиться, чтобы жить… Если это жизнь, конечно.

Из двери вышел крупный, крепко сбитый мужчина средних лет и с бычьей шеей. Он был облачен в черный костюм, легкий плащ и черную фетровую шляпу; я успел разглядеть, что глаза у него светлые, бледно-голубые. Хомер побежал ловить для него такси, а я почтительно постоял в сторонке.

Проводив взглядом удаляющееся такси, Хомер пробормотал, что, должно быть, приятно повесить на шею своей бабенке безделушку стоимостью в четверть миллиона баксов.

– Впрочем, он это может себе позволить, – добавил консьерж.

– Кто?

– Сарбайн. Это он сейчас отвалил.

Чуть подумав, я сказал, что в нашей компании не принято швырять деньги на ветер. И добавил:

– Мне придется заплатить вам из собственного кармана. Что я смогу купить вот на это?

Я извлек из бумажника и показал ему две десятки.

– И тело и душу, – ухмыльнулся Хомер, аккуратно сворачивая банкноты и пряча их в карман.

– Только давайте сразу договоримся, что все сказанное останется между нами.

– По рукам.

– Отлично. Итак, что про них известно?

– Про Сарбайнов?

– Да. Только начните с самого начала. Давно они здесь поселились?

– Да уж года с четыре… А то и пять. Нужно подумать.

– Сколько их?

– Это же все было в газетах.

– А я предпочитаю освежить память, – улыбнулся я. – Особенно, когда располагаю столь надежным источником.

– Что ж, вы за это уплатили, – пожал плечами консьерж. – Он сам, жена, повариха и горничная.

– Марк Сарбайн, Хелен Сарбайн и… Как, позабыл, зовут горничную?

– Лидия Андерсон.

– Да, верно – Лидия Андерсон. А повариху?

– Хильда какая-то. Немчура. Она уже в таком возрасте, что никого не интересует, есть у нее фамилия или нет. Вот Лидия – другое дело. Это кобылка из совсем другой конюшни.

– Белая или цветная?

– Белая, но с таким южным акцентом, что через него нужно прорубаться с помощью мачете. «Белая шваль»*) из Техаса…

– Оставьте такие ярлыки для социологов, Хомер. Значит, эта девушка из Техаса. Сколько ей лет?

– Двадцать с хвостиком. Если она положила глаз на это колье, то ей, конечно, ничего не стоило стибрить его. Только она глупа, как пробка. Такая дуреха не смогла бы провернуть эту кражу.

– А что вы можете сказать о его жене, Хомер? – полюбопытствовал я, дождавшись, пока он распахнул дверь перед очередной парой жильцов.

– Миссис Сарбайн? Это класс! Шикарная бабенка. Немного за тридцать…

– Блондинка, высоко уложенные волосы, норковые манто, бриллиантовые браслеты, рост пять футов и восемь дюймов?

– Вы ее знаете?

– Нет, но я знаю, что такое «класс», – сказал я. – Послушайте, Хомер, я прекрасно понимаю, что она к вам добра, но я только что приобрел кусок вашей души, поэтому все сказанное должно остаться между нами. Вы согласны?

– Я ведь уже пообещал.

– Отлично. Значит, Сарбайн уехал… А когда он возвращается?

– В четыре, в пять, в шесть… В четыре меня сменяет другой.

– А классная блондинка?

Хомер покачал головой и пробормотал, что, мол, не по душе ему такие вопросы. Это, дескать, шикарный дом, и шлюхи сюда не шастают.

– Извините, Хомер. Миссис Сарбайн.

– Как правило, она выходит из дома между полуднем и часом, а возвращается чаще тогда, когда вместо меня заступает мой сменщик. Знаете, мистер Крим, я, конечно, помогу вам, но ведь мне здесь еще работать. Дело в том, что я здесь не один; несколько парней обслуживают лифты, да и дежурных у нас несколько. Я клоню к тому, что если бы вы смогли дать мне еще десятку, я бы поделился с другими ребятами, которые могут быть вам полезны.

– Что! – негодующе воскликнул я.

Но пятерку отстегнул. Хомер проблеял, что я очень щедрый, а я спорить не стал. Что бы я выиграл, попытавшись убедить его, что я вовсе не щедр, а глуп? Достаточно того, что я и сам это знал. Оставив его выгуливать шпица, я зашагал к полицейскому участку, который располагался всего в нескольких кварталах. Там меня хорошо знали, ведь добрая четверть краж драгоценностей в Манхэттене случалась на территории именно этого участка, прозванного ньюйоркцами «золотым прямоугольником». Это район, расположенный между Центральным парком и Ист-ривер, ограниченный с севера Девяносто шестой, а с юга – Пятьдесят седьмой улицей. Здесь сосредоточена такая уйма золота и драгоценностей, что ворам, подобно опытным золотодобытчикам, остается только выбирать, где жила побогаче.

В приемной за столом дежурил сержант Адриан Келли. Посмотрев на меня без особой любви, но и без открытой враждебности, он поинтересовался, почему я появился так поздно.

– Или тебе наплевать на это колье? – спросил он.

– Когда за дело берутся такие бравые орлы, как ты, я спокоен, ответил я.

– Спасибо, Харви. Любому полицейскому приятно знать, что его ценят и любят. – Он снял трубку телефона, попросил подозвать лейтенанта Ротшильда, и доложил о моем приходе. Потом положил трубку и со вздохом сказал:

– Топай наверх. Лейтенант просто сгорает от нетерпения повидать тебя.

_______________

*)Презрительное прозвище белых бедняков из Южных штатов.

Ротшильд был маленький желчный, никогда не улыбающийся человечек лет под пятьдесят. Выглядел он всегда бесстрастным, как игрок в покер, а разговаривал резко и отрывисто.

Когда я вошел в его кабинет, Ротшильд резко спросил, почему я не постучал, а затем проехался по поводу того, что меня наверняка воспитали в конюшне, ибо только полные остолопы вламываются без стука в чужие кабинеты.

– Извините, лейтенант. Я знал, что вы меня ждете, и только потому не постучал.

– Чтоб в следующий раз постучал.

– Непременно, сэр лейтенант.

– И прекрати паясничать! Еще раз услышу «сэр лейтенант» – и вылетишь у меня отсюда вперед задницей! Тебе давно пора уши надрать. Раз ты сотрудничаешь с полицией, учись нас уважать.

– Хорошо, – согласился я. – Вот-вот начну уважать.

– И закрой за собой дверь.

Я послушно закрыл дверь.

– Теперь можешь сесть. Располагайся удобнее.

Я метнул на него пытливый взгляд, затем сел и расположился удобнее. Лейтенант рявкнул:

– Какого черта ты только сейчас заявляешься? Или пришел лишь для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение?

– Видите, ли сэр л…

– Заткнись, Харви, пока я тебя не убил. Вы собираетесь выплачивать страховку?

– Наверное. Куда нам деваться.

Он мрачно смотрел на меня, выжидая.

– Разумеется, мы хотели бы вернуть колье.

– Еще бы, – кивнул он. – Поэтому ты так надрываешься? Не прошло и двух минут после кражи, а ты уже тут как тут. Ха!

– Я не хотел путаться под ногами у полицейских, – терпеливо пояснил я. – Ваши парни свое дело знают. У них есть и опыт и необходимое оборудование…

– У меня от тебя уже в заднице свербит, – процедил Ротшильд. – Все вы считаете себя умниками. А полицейских – кретинами. Безмозглыми придурками, которых ничего не стоит оставить с носом. Однако дорогуша, если мы найдем эту побрякушку, парой старых медяков вы не отделаетесь. Сколько вы можете отстегнуть, Харви?

– Вы же сами знаете, что наша компания никаких вознаграждений не выплачивает.

– Чушь собачья! Тебе отлично известно, что ваша долбаная компания с удовольствием заплатит любому медвежатнику или скупщику краденого, который вернет это колье. И не пытайся возражать! Я хочу знать только одно – тебе известно, у кого эта штуковина?

Я помотал головой.

– Но ты уже ведешь переговоры? Встречаешься со скупщиками? Кто-нибудь обратился к тебе с предложением? Выкладывай все начистоту, Харви, иначе я тебе башку отверну. Или такое устрою, что остаток своей собачьей жизни ты будешь чистить сапоги.

– Ответ на все ваши вопросы – отрицательный, лейтенант. Мне нечего вам сказать. Как и скрывать от вас. абсолютно нечего. Я чист, как стеклышко. А к вам пришел в надежде, что вы расскажете, есть ли какие сдвиги в нашем деле.

– А что тут рассказывать? Кража абсолютно идиотская – для нас хуже не бывает. Ты уже что-нибудь про Сарбайнов копаешь?

Я кивнул.

– Хорошо. Так вот, воскресным вечером у них на ужин собралось восемь гостей. Вместе с ними, стало быть, было всего десять. Из гостей были три семейные пары и двое неженатых. Все каким-то образом связаны с театром. Это последнее увлечение Сарбайна – театр. Стоит только вложить несколько долларов в постановку, и ты уже завзятый меценат, и можешь приглашать домой режиссеров и актеров. Так вот, у них собрались режиссер Джек Финней с женой, продюсер Абель Мартин с женой, и еще двое меценатов – Джозеф Хартман с женой и Дэвид Горман. Это семь. Восьмая – Сейди Клингер. Слышал про нее? Модельерша.

– Да, даже разок встречал.

Ротшильд выдвинул ящик стола и извлек толстую, как сарделька, сигару. Повертев ее несколько секунд, он вдруг спросил, не угостить ли меня паршивой дешевой сигарой за десять центов. Я ответил, что не курю сигары. Почему-то это показалось Ротшильду настолько остроумным, что он даже позволил себе подобие улыбки. Затем закурил и произнес:

– Занятный ты субъект, Харви.

– Спасибо, лейтенант.

– Ну ладно. Итак, к ужину собрались восемь гостей, достойных и респектабельных. Плюс повар с горничной. Все сидят в гостиной, потягивают коктейли и вдруг кто-то спрашивает у жены Сарбайна, почему, дескать, она не нацепила свое знаменитое колье. Сия милая дама отвечает, что «эта дурацкая штуковина» ей уже до смерти надоела. Понятно, разговор тут же переключается на это колье. Выясняется, что из всех присутствующих видела его только чета Хартманов. Остальные сгорают от любопытства. Она тогда ведет всю кодлу в спальню…

– Всех?

– Кроме Хартманов. Они остаются с Сарбайном в гостиной. А все остальные дружной гурьбой топают в спальню. Хозяйка достает из шифоньера футляр с колье – плоский, изящный, обтянутый черной кожей, – раскрывает и показывает гостям бриллианты. Все, понятно, восхищены, охают и ахают. Она закрывает футляр и небрежно швыряет его на кровать – широкий жест. Ты же знаешь, что это за дамочка?

– Весьма приблизительно.

– То есть, общее представление имеешь. Что для нее каких-то четверть миллиона! Гости снова перемещаются в гостиную и гулянка продолжается. Расходятся все около полуночи, причем в спальне за это время успели перебывать все женщины и почти все мужчины. Там стоит телефонный аппарат. В течение вечера кто-то звонил Горману и Мартину. В доме есть и другие аппараты, но мадам Сарбайн направляла всех гостей в спальню – там, мол, спокойнее. К спальне примыкают туалет и будуар, где дамы приводят себя в порядок. Посреди вечера жене Хартмана вдруг стало дурно. Ей дали пару таблеток аспирина и уложили в спальне на кровать. Она пролежала около получаса. Миссис Финней несколько раз заходила проведать, как она себя чувствует. Так и продолжалось. Туда-сюда, туда-сюда – чертова спальня в тот вечер превратилась в подобие вокзала Гранд-Сентрал. Когда, выпроводив всех гостей, миссис Сарбайн заглянула в спальню и взяла футляр, чтобы спрятать его на место, он показался ей подозрительно легким. Она его раскрыла и, ясное дело – убедилась, что он пуст. Колье и след простыл.

– Блеск, – покачал головой я.

Ротшильд затянулся сигарой, проводил взглядом столбик сизого дыма и вздохнул.

– Да, Харви, вот именно, что блеск. Почти всю свою сознательную жизнь я прослужил полицейским, но с таким сталкиваюсь впервые. Идеальное преступление – идеальное по глупости и ротозейству.

– А как насчет горничной и поварихи?

– Комната поварихи расположена позади кухни и кладовой. Собственно говоря, там две комнатки – в одной живет повариха, а в другой горничная. Повариха служит у них сто лет, да и за весь вечер не покидала кухню. Чтобы попасть оттуда в хозяйскую спальню, ей пришлось бы пройти через столовую и гостиную, а она никуда не выходила. Так что повариха исключается. А вот горничная весь вечер сновала из комнаты в комнату – отвечала на телефонные звонки, приносила то одно, то другое. У нее возможностей прикарманить колье было хоть отбавляй. Правда, когда мы приехали, она все еще была в квартире. И никуда из нее в течение всего вечера не выходила.

– Ей ничего не стоило припрятать колье в квартире. Вы поискали там?

– Нет, Харви, мы там не поискали. Мы ждали, пока ты придешь и дашь нам дельный совет. Ясное дело – мы там все вверх дном перевернули. Ни черта.

– Что известно про эту горничную?

– Что про нее известно? Обыкновенная дуреха с Юга. Зовут Лидия Андерсон. Сюда приехала из Техаса, из захолустного городка Хантингтон. Работает у Сарбайнов восемь месяцев.

– А остальные? Вы их допрашивали?

– Нет, Харви, мы их не допрашивали. Мы вообще ни черта не делаем, пока ты нам не посоветуешь. Только скажи мне, раз ты такой умник, о чем допрашивать столь почтенных граждан? Это не какие-нибудь мелкие воришки, даже если кто-то из них и стянул это колье. Вот, взгляни.

Он протянул мне лист бумаги, на котором по порядку шли имена:

 
«Джек Финней – 93.000
Абель Мартин – 112.000
Джозеф Хартман – 69.000
Сейди Клингер – 47.000
Дэвид Горман – 41.000»
 

Я кивнул и высказал предположение, что эти цифры соответствуют их доходам за последний год.

– Совершенно верно, Харви, – одобрительно кивнул Ротшильд. – Именно годовым доходам, а не истинной их стоимости. Состояние Хартмана, например, оценивается миллиона в полтора, да и остальных я бы в разряд нуждающихся не зачислил. Сарбайн с бедняками не якшается. Что мне было делать, Харви вызывать каждого из них в полицию и спрашивать, что толкнуло их на путь преступления? Или – не стибрили ли они колье, чтобы подшутить? Или – по привычке?

– В вашем списке недостает одного имени, – сказал я.

– Это какого же?

– Сарбайна.

– Верно, Харви, – снова кивнул Ротшильд. – Ты, я вижу, у нас парень смекалистый. Думаешь, Сарбайн мог сам припрятать колье, чтобы получить страховку?

– Такое случалось не раз.

– Если верить книжкам, то случалось и не такое. А сколько, на самом деле стоит это колье?

– Мы бы застраховали его и на триста пятьдесят тысяч.

– Ясно. Воскресной ночью, когда я приехал, мне показалось, что Сарбайны просто помешались от горя. Если колье и впрямь сперли они, то лучших актеров не сыскать и на Бродвее.

– А что их так огорчило? – полюбопытствовал я. – Ведь они получат страховку.

– Ты же сам сказал, что она существенно меньше истинной стоимости колье.

– Они кого-нибудь подозревают?

– Нет.

– Мне бы все-таки хотелось знать, каково состояние финансовых дел Сарбайна. Кстати, как вы думаете, лейтенант – кто мог украсть колье?

– Я полицейский – я не думаю. Может, ты сам его слямзил, Харви. Сколько тебе отстегнут, если ты его найдешь?

– Да, лейтенант, вы от лишнего доверия ко мне не страдаете.

– Какого, к дьяволу, доверия! – фыркнул Ротшильд. – Можно подумать, я не знаю, чего ты замыслил! Будешь одного за другим обходить этих богатеев, предлагая им защиту от полиции, а заодно и взятку тысяч в десять. Я все прекрасно понимаю, мистер Засрандер, ваша жена обожает красивые побрякушки. Такое с каждым случается. Если вы вернете мне колье, то мы обо всем забудем, а вам вот тут десять тысяч – купите своей прелестной супруге какой-нибудь пустячок в «Тиффани». Чтобы она не плакала. И – выкиньте эту историю из головы. Это пустяки. И в лучших семействах случается.

– Вы же прекрасно знаете, лейтенант, что наша компания никогда не занимается темными делишками.

– Твоя компания за пять долларов перережет горло престарелой вдове, Харви. Только заруби себе на носу, – он ткнул мне в нос потухшей сигарой, если я поймаю тебя на переговорах с ворюгами – тебе конец!

– Хорошо, лейтенант, упекайте меня в каталажку! Коль скоро я превратился в скупщика краденого. Все с вами ясно – работа у вас хреновая, платят вам жалкие гроши, вот вы и срываетесь на самых безответных. Валяйте, развлекайтесь за мой счет!

С минуту он мрачно пожирал меня глазами, потом потряс головой.

– Извини, Харви.

– Ладно, проехали.

– Обиделся?

– Да ладно вам! Я на себя злюсь. Обидно просто жить в таком вонючем и мерзопакостном мире, где какой-то шлюхе может до смерти надоесть бриллиантовое колье, на которое можно полгода прокормить целую армию голодающих детишек, и которое может запросто спереть скучающая от безделья жена какого-то богатея. От всего этого так смердит, что я сам себе противен.

– Такова жизнь, – пожал плечами Ротшильд. Он уже, похоже, переметнулся на другую сторону баррикады.

– Конечно, лейтенант, – вздохнул я. – Так вы не возражаете, если я побеседую с некоторыми заинтересованными лицами?

– Пожалуйста, Харви, у нас свободная страна. Говори с кем хочешь. У нас подозреваемых нет или, если взглянуть на это с другой стороны подозреваются все. Во всяком случае, арестовывать мы пока никого не собираемся. Можешь поговорить со всеми, кроме Дэвида Гормана.

– А почему не с Горманом?

– Потому что тебе это будет трудновато. Он мертв.

– Что?

– Он мертв.

– Когда и как это случилось?

– Сегодня утром, – спокойно ответил Ротшильд. – Он вышел из дома и только начал переходить улицу, как угодил прямо под бешено мчавшуюся машину.

– Вы нашли водителя?

Ротшильд помотал головой.

– Что это, по-вашему? Убийство?

– Наведи справки сам, Харви, и отыщи свидетелей. А потом расскажешь.