Текст книги "Повести и рассказы (ЛП)"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 57 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда я вернулся в свою контору, располагавшуюся в доме 666 по Пятой авеню, на моих часах было уже почти четыре. Всю дорогу, топая пешком с Парк-авеню, я перебирал в уме сведения, которые мне удалось раздобыть за последнее время. Они постепенно начинали складываться в весьма интригующую картинку-головоломку. Одни к ней подходили, другие, правда – не очень. Впрочем, меня интересовала вовсе не эта картинка, а вполне конкретное бриллиантовое колье.

Едва я успел позвонить по внутреннему телефону Мейзи Гилман, которая сказала, что кое-какое досье на Дэвида Гормана для меня подготовила, как в дверь просунулась голова Хантера и мрачно спросила, где колье. Или великий и неподражаемый Харви Крим сел в лужу?

– Дайте мне срок до конца недели, масса Хантер, сэр, – попросил я.

– Ты пьешь мою кровь, Харви.

– Вот уж вряд ли, – покачал головой я. – Хотя, если призадуматься, странная получается штука. Похоже, в нашем замечательном, блистательном и процветающем обществе мозги вообще ни во что не ставят. Ведь что получается? Все служащие нашей дурацкой компании днями напролет елозят на задницах, протирая портки, и только и умеют, что отдавать приказания. Ни один даже не пытается созидать. Случись так, что для спасения компании любому из вас потребовалось бы на скорую руку сляпать какое-нибудь стихотворение или придумать мало-мальски сносную мелодию, и – все: компания ухнула бы в небытие, как Римская империя. Кстати, вы догадываетесь, почему я разговариваю с вами в таком тоне?

– Нет, Харви, скажи мне.

– Скажу, не бойтесь. Потому что я вам необходим. Потому что без меня вы потеряете уйму денег и вылетите в трубу. На всю компанию у вас не наскребается и дюжины извилин. Вот почему вы вынуждены торчать здесь и безмолвно выслушивать, как я вас поношу. И поделом вам! Сказать по чести, Хантер, меня от вас блевать тянет. Вот ей-ей!

Он велел мне катиться к черту и отвалил, хлопнув дверью. Что ж, если не считать знакомства с Лидией, то это было моим первым по-настоящему приятным достижением за весь день. Увы – оно оказалось недолговечным. Да, я одержал победу, наорав на Хантера. Да, меня не уволили и даже посулили пятьдесят тысяч за вырученное колье. Но, чем больше я думал, тем более нереальной и недостижимой начинала мне казаться эта проблема.

Вошла Мейзи Гилман и с места в карьер заявила, что, нахамив Хантеру, я здорово усложняю жизнь остальным сотрудникам.

– Как насчет хоть капельки сочувствия к мелкому люду? – спросила она.

– Не к мелкому люду, а к мелким умишкам, – огрызнулся я.

Мейзи кивнула и сказала, что еще мне это припомнит.

– Почему ты не женишься, Харви? – спросила она. – Вокруг столько прекрасных девушек, которые приучили бы тебя более приветливо относиться к окружающим. А у тебя под рукой всегда будет объект для порки, на котором ты сможешь срывать свой дурной нрав.

– Твои шутки с изрядным душком, кроме того – я уже был женат. Выкладывай, что там у тебя на Дэвида Гормана?

– Тебе известно, что он уже окончательно умер?

Признаться, я постоянно сомневаюсь насчет Мейзи – то ли она и впрямь полная дурочка, то ли прикидывается. Правда, в толике здравого смысла я бы ей точно не отказал. Я признал, что смерть Гормана новостью для меня не является.

– В прошлом июле ему исполнился семьдесят один год. Тихий и скромный был старикан, мухи не обидит. Родился в Лейпциге, в Германии. В двадцать два года переехал в Берлин. Написал три пьесы, из которых одна имела шумный успех. В Первую Мировую войну служил солдатом. Затем стал театральным режиссером, а потом и продюсером. Весьма удачливым…

– Откуда ты все это почерпнула?

– От его знакомой, Сейди Клингер. И еще из «Истории берлинского театра» Гуттермана. А также…

– Понятно, продолжай, – кивнул я и почти сразу припомнил, что Сейди Клингер была дизайнером, и что она также присутствовала на злополучном званом ужине у Сарбайнов в тот воскресный вечер.

– В двадцать седьмом году женился. Жена умерла от рака. У них был один сын, который погиб в результате несчастного случая. Жутко невезучая семья, Харви. Как и многим другим евреям, ему пришлось бежать из Германии. В тридцать седьмом году он перебрался в Англию, без гроша в кармане. Целый год перебивался с хлеба на воду, затем поставил пьесу «Лимонно-желтый», которая его сразу прославила.

– Нищий продюсер?

– Да, Харви. В тридцать восьмом переехал в Америку. Поставил одиннадцать пьес. Названия нужны?

– Нет. Совершал ли какие-то сделки с Сарбайном?

– Нет. Во всяком случае, пока я ничего не откопала.

– Враги? Завистники? Недоброжелатели?

– Пока ничего. Я позвонила некоторым его знакомым. Отзываются все очень хорошо – милый, добрый, славный и все в этом роде…

– Женщины? Пороки?

– Харви, будь человеком, – взмолилась Мейзи. – Дай мне хоть чуточку времени!

– Конечно, конечно – ты и так уже прыгнула выше головы. Молодчина. Вот только у меня времени кот наплакал. Рыбка ускользает прямо из моих рук.

– Какая рыбка?

Позвонил телефон, избавив меня от необходимости вдаваться в объяснения. Звонил Джек Финней, режиссер – еще один гость с той памятной вечеринки. Он сказал, что узнал от Хелен Сарбайн о том, что расследованием похищения колье занимается наша страховая компания, и, позвонив сюда, чтобы поговорить с тем, кто ведет это дело, получил от какой-то девушки мой телефон. А звонит он потому, что располагает кое-какой полезной информацией.

Я попросил его не вешать трубку, а сам попытался угостить Мейзи поцелуем, от которого та ловко увернулась, так что я чмокнул лишь мочку уха.

– Бессовестный, – укоризненно сказала Мейзи. – Звонит, небось, какая-нибудь девица, а ты ко мне пристаешь. Тебе лечиться надо, вот что. Мне продолжать собирать сведения про Гормана?

– Да, пожалуй.

– Тогда подожди до завтра. Мне пора домой.

После ее ухода я спросил в трубку:

– Знаете, значит?

– Что именно? – недоуменно переспросил Финней.

– Где находится колье.

– Нет, – ответил он. – Хотя всякое может быть. Я хотел бы поговорить с вами.

– А почему не с полицейскими?

– Во-первых, потому что я не знаю того, что интересует их, а, во-вторых – я их на дух не выношу. Так вы готовы со мной встретиться?

– Я просто сгораю от нетерпения. Примчусь с высунутым языком. Где мы можем встретиться?

– Вам придется приехать ко мне. У меня сейчас идет репетиция. Это в студии Ромберга, на углу Девятой улицы и Второй авеню. Поднимитесь на второй этаж. В шесть у нас будет перерыв и я смогу уделить вам один час времени – мы перекусим и поговорим. Если хотите, приезжайте сразу и подождите в зале.

Десять минут спустя я уже сидел в такси, а в половине шестого был на углу Девятой улицы и Второй авеню. Поднявшись на второй этаж допотопного трехэтажного здания, я очутился в комнатке размером примерно в тридцать пять квадратных футов. Сквозь высокие окна, прорезанные в дальней стене, прорывался шум со Второй авеню, а возле противоположной стены были расставлены складные стулья. Пол был размечен мелом, а декорациями служили другие складные стулья и карточный стол. В углу разместился еще один стол, за которым со сценариями в руках сидели Джек Финней и какая-то девица с соломенными волосами. Четверо из семи актеров держали в руках бумажки с ролями, из чего я заключил, что работа над пьесой еще только начинается.

Финней оказался коренастым, крепко сбитым рыжеволосым мужчиной, примерно моих лет. Его проницательные беспокойные глаза оценили меня сразу, едва я переступил порог. Финней поднялся со стула, на цыпочках приблизился ко мне и прошептал, чтобы я посидел у стены, а он только закончит сцену, и на этом прервет репетицию. Меня это вполне устроило. Я никогда не присутствовал на театральных репетициях, поэтому в течение последующих десяти минут сидел, завороженно следя, как семеро актеров поочередно устраивают душевный стриптиз, соревнуясь друг с другом по глубине морального падения.

– Любопытная пьеса, – сказал мне Финней, возвестив перерыв. Настроение, правда, не поднимает, но зато заставляет задуматься.

– Если есть о чем задуматься.

Финней пожал плечами и промолчал. Мы спустились на первый этаж, зашли в располагавшийся там дневной еврейский ресторанчик и уединились за угловым столиком. Финней заказал картофельный суп – фирменное блюдо – и блинчики со сметаной. Я последовал его примеру. Мы еще немного поговорили о театре и о пьесе. Когда подали суп, Финней заметил, что я совершенно не похож на сыщиков, которых ему доводилось видеть и о которых он читал.

– Я не сыщик. Я – духовник мелких воришек.

– Несколько необычный взгляд на вашу профессию, – сказал Финней. – Я думаю, что вы и вправду заинтересованы в том, чтобы найти колье?

– Да!

– Откровенно говоря, я ровным счетом про него не знаю… Если не считать кое-каких мыслей.

– А я-то рассчитывал, что вы принесли его с собой, и готовы вручить мне.

– В свое время, быть может. Нет, я и в самом деле не знаю, где находится колье, но зато располагаю сведениями о том, кто убил Дэвида Гормана… Кажется.

Я чуть призадумался, потом сказал:

– Почему – кажется? Можно ли утверждать, что вы знаете, кто убил человека, не будучи уверенным в своих словах?

– У меня нет доказательств.

– Мне по-прежнему кажется, что вам следует обратиться в полицию.

– Не пойду я в полицию, Крим. Если хотите меня выслушать – слушайте. Я понимаю – вас заботит колье, но моя история в некотором роде связана и с колье.

– Я – весь внимание, – сказал я. – Только хочу, чтобы вы знали следующее: меня интересует только колье, а не убийца Гормана. Если же вы поделитесь со мной какими-либо сведениями об этом убийстве или несчастном случае – не знаю, что это такое, – я буду вынужден сообщить о нашем разговоре в полицию.

– Это убийство.

– Тем более. Я могу прикрыть от закона вора, но не убийцу. Я не имею права скрывать от полиции какую бы то ни было информацию об убийстве.

– А если это вовсе не информация, а просто некие предположения?

Я пожал плечами.

– Посмотрим. Выкладывайте, что у вас там про Гормана.

– Хорошо. Видите ли, Дэвид приходился мне очень близким другом… Он был для меня как отец, и я его очень любил. Это он помог мне стать режиссером. Он в меня верил. Именно он обучил меня всему, что я умею. Такой был всегда добрый и внимательный. Не знаю, знакомы ли вы или хотя бы общались с какими-нибудь бродвейскими продюсерами? Среди них попадаются любые люди, но Дэвид Горман выделялся особой честностью. Я бы мог порассказать вам о пьесах, которые шли с аншлагами по два сезона, а инвесторы получали потом по двадцать центов за каждый вложенный доллар. С постановками Гормана такого не случалось ни разу. Инвесторы всегда с лихвой окупали вложенные средства и срывали крупные барыши. С актерами он обращался по-человечески и вдобавок обладал одновременно вкусом и здравым смыслом – редкостное, даже уникальное сочетание в нашей театральной жизни. Не хочу вас разочаровывать, но нью-йоркский театр это большая вонючая клоака, скопище проходимцев и бездарей. Вот почему мы так много потеряли со смертью Дэвида Гормана.

Ну да ладно, я отвлекся. Так вот, после той памятной воскресной вечеринки мы с женой и Дейвом сели в одно такси и Дейв высадил нас у нашего дома. И вот тогда он обронил какую-то фразу про это колье. Ничего особенного, я даже толком не помню его слов. Кажется, он спросил меня, не хотела бы Джин, моя жена, обзавестись таким украшением? Бриллиантовым колье. Джин посмеялась и сказала, что наверняка продала бы его, чтобы мы могли обеспечить себе безбедную старость. Дейв, по-моему, с ней не согласился – точно не помню. Я не вслушивался.

Это было в воскресенье. На следующий день, то есть позавчера, Дейв позвонил мне и сказал, что хочет поговорить со мной по поводу этого колье. Больше ничего – просто поговорить. Правда, потом добавил нечто, показавшееся мне странным – спросил, не кажется ли мне, что Марк Сарбайн немец? Имея в виду, что, будучи коренным американцем, я легче различу иностранный акцент, чем он сам. Я не говорил вам про его прошлое? Нет? Дело в том, что Дэвид Горман был евреем немецкого происхождения, и он хлебнул немало горя, спасаясь от фашистов. Я это, правда, слышал от других, а не от него. Я просто вспомнил об этом, когда он задал мне вопрос про Сарбайна. Я пытался припомнить насчет акцента, но точно сказать не мог, хотя, мне кажется, едва уловимый акцент в его речи прослушивался. Сарбайна я знал плохо – до этого мы встречались лишь однажды, – но он относится к тем людям, которые любят вращаться в театральных кругах. Нас с Джин он пригласил через Хартманов, которые финансируют мою постановку. Хартманы, если помните, тоже были на той вечеринке. Так вот, я ответил, что не знаю немец Сарбайн или нет.

– Но какой-то акцент вы все же уловили?

– Пожалуй, да, – задумчиво ответил Финней. – Хотя я не вполне уверен. Ни в понедельник, ни во вторник встретиться с Дейвом мне так и не удалось. К сожалению, черт бы меня побрал, я отношусь к тем подлецам, которые всегда слишком заняты. Во вторник я позвонил ему, чтобы перенести нашу намеченную на тот вечер встречу на следующий день, и мы уговорились, что сегодня, в среду, пообедаем вместе. И тогда, по телефону, он произнес кое-что, что я принял в то время за шутку. Он сказал, почти дословно: «Если Сарбайн меня не убьет, то завтра мы с тобой увидимся, Джеки». Я не понял, что он имеет в виду; потом же, когда я прижал его к стенке, Дейв сказал только, что навел кое-какие дурацкие справки, но, к сожалению, так и не научился держать язык за зубами. Потом добавил, что завтра все расскажет. И еще спросил, не значит ли для меня что-нибудь фамилия фон Кессельринг? Я сказал, что нет, а разве должна, мол? Дейв ответил, что нет и – слава Богу, что это просто тень из невообразимо далекого прошлого. Потом засмеялся и проехался по поводу всякой ерунды, которую несут выжившие из ума старики. И вот, выйдя сегодня утром из дома, он был убит.

– Думаете, его убил Сарбайн?

Финней покачал головой.

– Не знаю, – вздохнул он. – Допустим, я даже пойду в полицию… Что я там расскажу? Что Дейв сказал мне о том, что опасается погибнуть от руки Сарбайна? Да меня на смех поднимут.

– Трудно сказать. – Картофельный суп и блинчики тяжело давили на стенки моего желудка. Я уже всерьез разозлился на самого себя за то, что пришел сюда и выслушал эти бредни. – Каждый год сотни людей гибнут под колесами автомобилей, водители которых скрываются с места происшествия. Таков уж наш безумный мир. Возможно, и Горман пал жертвой такого несчастного случая. Мне трудно судить.

Финней внимательно посмотрел на меня.

– Черт побери, а ведь вам абсолютно на это наплевать, мистер Крим. Я вас даже не тронул своим рассказом. Вам совершенно безразлично, кто убил Дейва Гормана, и в самом ли деле убит он или погиб случайно.

– А вы считаете, что мне следовало растрогаться?

– Пожалуй, нет, – медленно произнес Финней. – Кто вы такой, чтобы проливать слезы из-за незнакомого человека?

– Мы ведь с вами почти друг друга не знаем, – сказал я. – Мы познакомились только сегодня вечером. Я не ангел справедливости. Я – просто парень, пытающийся заработать на хлеб насущный. Довольно тяжкий хлеб, скажу я вам. Чего вы от меня хотели? Чтобы я поймал убийцу? Вывел его на чистую воду?

Финней покачал головой.

– Вы умнее меня, мистер Финней. Будь это не так, я бы сейчас репетировал этот спектакль, а вы ломали голову над тем, как найти колье. Вы не думаете, что его украл Горман?

– Что за дурацкий вопрос! – взорвался Финней.

– Хорошо – пусть дурацкий. Я обожаю дурацкие вопросы. – Финней потянулся к счету, но я опередил его. Финней возражал, что должен расплатиться сам, поскольку именно он пригласил меня, но я настоял на своем и уплатил по счету, прибавив доллар на чай.

* * *

Когда мы распрощались, Финней проводил меня унылым взглядом. Шагая по Второй авеню, я пытался одновременно складывать в уме кусочки головоломки и убеждать себя, что я не мерзавец. Ни то, ни то другое мне не удалось. Смирившись с этой несправедливостью, я взял такси и покатил к себе в контору.

После шести вечера для того, чтобы проникнуть на работу, у нас полагалось расписываться в журнале. В конторе, кроме уборщицы, уже не было ни души. Шагая к своей крохотной конурке мимо рядов пустых столов, я поневоле зябко поежился. Что делать, не любил я свою контору. Особенно, когда оставался в ней в полном одиночестве.

Посидев немного за собственным столом, я снял трубку и позвонил Люсилле Демпси, библиотекарше. Меньше всего на свете мне хотелось провести этот вечер наедине с самим собой. Люсилла сказала, что я вытащил ее из ванны. Потом спросила, чем может мне помочь.

– Подержи меня за руку, а то вокруг сгущаются зловещие ночные тени, сказал я. – Если отбросить шутки, то я был бы рад сводить тебя в театр, в кино, на балет, в зоопарк или – куда твоя душа пожелает.

– Ты опоздал, Харви. Я приглашена сегодня на ужин.

– Понимаешь, у меня всерьез запахло жареным. Минутка-то хоть найдется?

– Харви, я стою в одном полотенце, ванна уже наполнена, а в семь сорок пять у меня свидание.

– Я займу у тебя десять секунд. Ты ведь все знаешь. Есть ли какая-то связь между беженцами из Германии и бриллиантами?

– Это шутка, Харви?

– Поверь мне, я еще никогда не был так серьезен.

– Что ж, некоторые из них и впрямь привозили с собой бриллианты. Ты это и сам знаешь, не хуже меня. Когда нужно быстро уносить ноги, люди берут с собой самое ценное и причем такое, что занимает меньше места драгоценные камни, золото, почтовые марки. Ты собираешься драпануть, Харви? Если нет, то я с тобой прощаюсь. До свидания.

Я положил трубку и задумался. Порой мне хотелось изготовить плакат «Хорошо думает тот, кто думает в одиночку». К моему сожалению, однако, это не совсем соответствовало действительности. Из уже начавшей было складываться картинки выбивался один фрагмент. Я собрался с духом и позвонил в колледж Челси. Меня соединили с Сиви-Холлом и в мое ухо ворвался до боли знакомый голос миссис Бедрих, заведующей общежитием. Она меня тут же узнала.

– Вы тот самый разлюбезный мистер Харви!

– Мистер Крим, – поправил я. Не без удовольствия, впрочем. Не всякого так помнят.

– Я как раз о вас думала, – затараторила миссис Бедрих. – Тот человек, которого вы прислали, совсем на вас не похож. Грубый, развязный. Приставал ко всем с расспросами, а потом, когда одна из моих девочек показала ему фотографию Сары, начал уверять, что вернул ей снимок, тогда как несколько воспитанниц говорили, что видели, как он спрятал карточку в карман…

– А когда он уехал? – перебил я.

– Вы знаете, ведь он…

– Я ничего не знаю! – проорал я. – Он вовсе не из нашей компании. В котором часу он уехал, миссис Бедрих?

– Около двух.

– Спасибо, – сказал я и бросил трубку. Ноги уже сами понесли меня к двери, когда я спохватился и набрал номер полицейского управления. Когда меня соединили с лейтенантом Ротшильдом, я сказал:

– Послушайте, лейтенант, мы с вами, конечно, не братья-близнецы, но не окажете ли вы мне одну услугу?

– Какую?

– Вы можете встретиться со мной через десять минут перед домом 626 по Парк-авеню?

– Нет, Харви. Я уже еду домой.

– Пожалуйста, – настойчиво взмолился я. – Я очень вас прошу. Мне это страшно важно.

– Почему?

– Потому что Сарбайны собираются убить свою горничную Лидию, и сделают это, по всей вероятности, сегодня вечером.

– Что за дурацкие шутки, Харви! Мне уже надоело…

– Умоляю вас, лейтенант! Как мне вас убедить – на колени встать?

Последовало довольно продолжительное молчание, но я мог легко догадаться, какие мысли роились сейчас в лейтенантском мозгу. Наконец он согласился. Сказал, что готов встретиться, но не через десять минут, а через двадцать – ему еще нужно было привести в порядок кое-какие бумажки.

Да, он уступил мне. Скрепя сердце, но уступил, будучи абсолютно уверен, что попросту зря теряет время.

– И черт с ним! – вслух сказал я. Потом позвонил в квартиру Сарбайнов. Когда ответила Лидия, я мысленно поблагодарил всех богов.

– Это Харви Крим. Вы можете говорить?

– Да. Думаю, что да.

– Где вы?

– На кухне.

– Сарбайны дома?

– В гостиной. У них гость.

– Кто?

– Я его не знаю.

– Что случилось? Ведь что-то у вас там происходит?

– Откуда вы знаете?

– Знаю, черт побери! Они за вами следят. Что еще? – В этот миг я услышал щелчок – кто-то снял параллельную трубку. Изменив голос, я прогнусавил: – Ну послушай, киска, мы же еще неделю назад договорились пойти пожрать…

– Я никуда не иду, – проныла Лидия со своим ужасающим акцентом. – С тобой больше никуда не иду – усек? И – хватит сюда натрезвонивать…

Трубку положили и Лидия быстро сказала, уже нормальным голосом:

– Похоже, они куда-то намылились. Чемодан принесли из цоколя.

– Что за чемодан?

– Дорожный. Слон поместится.

– Дверь твоей комнаты запирается на задвижку?

– Да, а что?

– Не задавай лишних вопросов. Отправляйся к себе и запрись на задвижку. Не выходи оттуда до моего прихода. Я буду минут через пятнадцать.

– Но в чем дело? Почему?

– Замолчи, дурочка! Загляни в холодильник, если хочешь знать почему. А теперь – беги! Хорошо?

Она приумолкла. Потом сказала, что да.

Когда я опускал трубку, моя рука дрожала.