Текст книги "Вице-президент Бэрр"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

– Я? – Он непонимающе смотрел на меня. – О да, конечно. Я отражаю мнение правительства его величества.

– Нет, посланник. Я имею в виду, что и вам, быть может, хочется помочь – издалека, разумеется, – освобождению Мексики. Награда – если такие вещи вас занимают – будет немалая. – (Нельзя пренебрегать человеческим корыстолюбием.)

– Я могу помочь только очень уж издалека. – Мерри пробормотал что-то относительно долга перед сувереном, но зерно, как говорится, упало на благодатную почву.

За стеной горланили уроженцы Запада. Мерри передернуло, он не отличался демократизмом. «Видеть не могу, как одевается ваш президент, – говаривал он с отвращением. – Стоптанные шлепанцы!»

– Вы очень популярны на Западе, полковник. – Мерри прочистил горло.

– Я всегда служил там народу.

Тут Мерри объявил свою ставку. Он произнес явно заготовленную фразу.

– Насколько я понял со слов полковника Уильямсона, вы хотели бы возглавить западные штаты, если они расторгнут союз с Соединенными Штатами.

Я подивился смелости Мерри и самонадеянности Уильямсона. С ними, оказывается, надо держать ухо востро.

– Сэр, – сказал я, – я не просил полковника Уильямсона и никого другого говорить за меня.

– Прошу извинить меня, сэр. Я думал…

– Но не секрет, я считаю, что западные штаты еще образуют собственное государство на Миссисипи.

– Вам этого хочется?

– Я отмечаю только, что, согласно конституции, они имеют на это право. Моя точка зрения совпадает с точкой зрения мистера Джефферсона.

Мерри чихнул в платок. Высморкался. Разволновался. Казалось бы, чем не превосходная тема для доклада министерству иностранных дел? Однако же он сказал:

– Но президент не хочет отделения.

– Он утверждает, что ему это безразлично. В его глазах все мы – американцы, восточные мы, или западные, или какие угодно.

– Понимаю. Понимаю.

Я вернулся к своему предложению. Я говорил без обиняков.

– Если ваше правительство поможет мне с моря освободить Мексику, действия на суше я беру на себя.

Он тотчас ответил:

– Разумеется, я буду советовать правительству его величества вас поддержать. Что же до западных штатов…

– Ну, кто знает, кому они присягнут в верности, когда я уже буду в Мехико?

Я был осторожен, ни в коем случае не желая ввязываться в раскол Союза. Меня интересовали, во-первых, Мексика, во-вторых, Техас, в-третьих, обе Флориды. Я никогда не собирался делаться королем Кентукки. Тем не менее Джефферсон счел, что именно тогда я замыслил измену.

– Вы должны отобедать у нас до вашего отъезда.

– Но ведь миссис Мерри больна.

– Только в Вашингтоне, где она страдает от острого «джефферсонита». Филадельфия благотворно исцеляет ее недуг.

– С удовольствием у вас отобедаю. – Я говорил искренне. Мне нравилось пренебрежение миссис Мерри к нашей империи. Кстати, в связи с гордым заявлением Джефферсона, что с прибавлением территории Луизиана Соединенные Штаты стали второй державой в мире, она мне сказала: «Ваш президент сошел с ума! Африка намного больше, а народ ее намного черней даже виргинцев, зато в Лондоне гораздо больше белых, чем во всей „империи“ мистера Джефферсона. Запомните мои слова: вы, несчастные, еще будете умолять, чтобы мы взяли вас обратно, но мы никогда уже этого не сделаем!»

Вскоре после нашей встречи в гостинице «Эллер» полковник Уильямсон уехал в Англию, чтобы сообщить премьер-министру Питту, что я согласен возглавить поход в Мексику. Между тем Чарльз Бидл устроил обед в мою честь. Позвали и моего старого друга, испанского посланника дона Карлоса Ирухо. Его любили, особенно благодаря жене, дочери Маккина – губернатора Пенсильвании.

До покупки Луизианы дон Карлос был близок с Джефферсоном. Теперь отношения испортились. Дон Карлос считал, что Франция не имела права продавать Луизиану, испанскую территорию. Он заявил протест государственному секретарю Мэдисону, и тот отрезал: «Франция получила Луизиану от своего союзника – Испании. Франция имеет право делать что вздумается со своей собственностью». То есть Бонапарт – хозяин Испании. Затем Джефферсон подписал принятый конгрессом законопроект, в котором утверждалось, что Западная Флорида якобы оговорена в купчей на Луизиану, хотя это, конечно, не соответствовало действительности. Дон Карлос, понятно, пришел в ярость. Он был вспыльчив, по-английски говорил без акцента и любезно всех угощал превосходными сигарами.

– Нравится Вашему превосходительству в Филадельфии? – И дон Карлос поднес спичку к сигаре, которой только что меня угостил.

Я блаженно затянулся. Сказал, что всегда рад повидать филадельфийских друзей, старых и новых.

– Я вот тут даже разговаривал с вашим коллегой мистером Мерри. – Я знал, что рано или поздно дон Карлос узнает о нашей встрече. – Мы обсуждали протокольную войну в президентском дворце.

– Ужасно! – Дон Карлос на самом деле расстроился – или сделал огорченный вид. – Перед обедом президент стоял между моей женой и миссис Мерри. А когда пригласили к столу, оставил обеих дипломатических жен и подал руку миссис Галлатэн. Чем оскорбил Англию, Испанию и нас с мистером Мерри!

Я удивился, что дон Карлос отнесся к этому столь же серьезно, как и мистер Мерри, хотя от мистера Мерри я не ждал ничего другого.

– Боюсь, наш президент действительно верит, что все белые созданы равными.

– Merde! – выругался испанский посланник в Соединенных Штатах. Затем у нас состоялся приятный разговор, и я сказал ему, что считаю притязания мистера Джефферсона на Западную Флориду обоснованными. Я выразил мнение, что побывать там этим летом было бы для меня небесполезно.

– Я дам вам паспорт, когда захотите. – Дон Карлос весьма любезно улыбнулся. Как бы ни занимало его мое будущее, он ограничился вопросом, будет ли он иметь честь меня видеть, когда на пустыресоберется следующая сессия конгресса. Я сказал, что он увидит меня в Вашингтоне и я счастлив буду рассказать ему, что думаю о положении в обеих Флоридах.

– Генерал Уилкинсон говорит, что вы добрый друг Испании. – Может быть, дон Карлос что-нибудь заподозрил? Вряд ли.

– Нельзя остаться равнодушным к Испании, особенно сейчас, когда она страдает по вине Бонапарта. – Я счел уместным подобное выражение участия, ему оно явно понравилось, и он со своей стороны тоже решил оказать мне любезность:

– Губернатор Нью-Джерси просил моего тестя, губернатора Пенсильвании, подвергнуть вас экстрадиции за убийство.

– Когда просил?

– Депеша пришла сегодня утром. Давайте-ка лучше я завтра же утром выдам вам паспорт.

– Вы очень любезны.

– Мой тесть – ваш почитатель, полковник. Как и все мы. – Вежливый поклон. Я понял, что надо как можно скорее бежать из Филадельфии.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Несколько дней у меня ушло на то, чтобы выудить последнюю часть мемуаров. Полковник повторялся, терял нить. А сегодня утром он опять стал самим собой и заставил меня снова пройтись с ним по тексту, внести изменения, кое-что добавить, отшлифовать.

– Это ведь важнейшие доказательства. Одно неверное слово, и меня снова обвинят в государственной измене.

– Чем, – спросил я, – отличается версия мистера Джефферсона от вашей?

– По его версии, я предложил Мерри свои услуги как английский агент, готовый на раскол Союза. – Полковник покачал головой. – Знаешь, люди слышат в твоих словах только то, что хотят услышать. Бедный Мерри так хотел, чтобы я согласился на его план раскола Союза, что в конце концов решил, что я и на самом деле согласился. Но мне от него было нужно только одно – английскую флотилию в Веракрус и сто тысяч фунтов.

Сегодня к нам явилась гостья.

–  Миссис Киз, – возвестил мистер Крафт таким тоном, будто открещивался от предстоящего совращения сей особы.

– Я не знаю никакой миссис Киз. – Полковник курил сигару. – К тому же не уверен, что правила приличия позволяют принимать леди в такой поздний час и в дезабилье. Тем не менее приготовьте ее к худшему, мистер Крафт. Чарли, будь начеку! Вдруг ее подослала мадам, чтоб скомпрометировать меня самым подлым образом. – Он явно развлекался. Еще больше он развеселился, когда явилась названная леди с большой корзиной.

– Миссис Овертон! – Полковник ликовал. – Овертон, мистер Крафт, не Киз.

– Именно Киз, полковник! – сказала миловидная пожилая дама лет пятидесяти с румяными от природы щеками и шотландским акцентом. – Я снова вышла замуж.

– Мистер Овертон?..

– Умер! – сказала она радостно, так уж она была устроена. – Я принесла вам настоящий ужин, полковник, я же знаю, что такое удар. О, я изучила удар как свои пять пальцев. А индейку всегда хорошо жарила.

– О да! – Полковник объяснил, кто эта леди. – Я познакомился с отцом миссис Киз во время Революции…

– Какая встреча! – Миссис Киз начала резать индейку, еще теплую после духовки. – Просто сказка! – Она пророкотала вирши сэра Вальтера Скотта на шотландском. Мы не поняли ни слова.

– Недалеко от квебекских высот, – продолжал полковник, – я отправился к ручью напиться с пистолетом наготове и увидел у самой воды английского офицера…

– Шотландского, полковник.

– Шотландский офицер оказался вашим отцом. Так вот, оба мы не знали, что делать. Встреча двух вражеских офицеров в подобных обстоятельствах уставом не предусмотрена. Тогда отец ее предложил мне глоток воды из фляги, я положил пистолет и стал пить. Затем он поделился со мной конским языком, а я последней луковицей, мы с полчаса поболтали о том о сем и поклялись после войны встретиться и продолжить знакомство.

– И они встретились через тридцать шесть лет в имении моего отца в Шотландии…

– А сейчас тому уже больше шестидесяти лет! Господи! – На лице полковника изобразилось истинное страдание. – Шестьдесят лет! Зачем я живу? Нелепость. Все, все умерли, кроме меня.

– Президент Мэдисон еще жив, – сказал я.

– Верховный судья Маршалл еще жив. – Мистер Крафт произнес великое имя, как заклинание.

– Но я же должен их пережить, верно?

– И непременно переживете, если вас хорошо кормить. – Последовала еще одна громогласная непонятная цитата, на сей раз из Бернса.

Мы чудесно отужинали, и миссис Киз рассказала нам, что первый муж разорил ее. Теперь она держит со своим вторым мужем пансионат на Бродвее у Боулинг-грин.

– Там для вас две прекрасные комнаты, полковник, в цокольном этаже, но очень светлые, выходят в прелестный зеленый сад.

– Дорогая моя девочка, я боюсь, что цены в том районе…

– Платите, сколько хотите!

Мы с мистером Крафтом переглянулись. Полковник допустил ложный шаг, если тут уместно такое выражение.

– Скажите, – спросил полковник, – а чей это дом? Я когда-то знал все дома от Боулинг-грин до Уолл-стрит наперечет.

– Так это же дом старого губернатора Джона Джея.

– Моей радости нет предела. – Полковник ликовал. – Мистер Джей по крайней мере хоть разок перевернется в гробу, если я окажусь в его погребе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Осень стоит холодная и тоскливая. Идут выборы. На каждой стене читаешь: «Долой аристократию!» Говорят, этот демократический лозунг – изобретение элегантного мистера Ван Бюрена; его кандидат в губернаторы должен победить кандидата вигов. Мистер Дэвис и Леггет с головой ушли в кампанию, и я их избегаю.

Элен мне досаждает. Целыми днями не вылезает из дому. Я думаю о ней. Я всех ненавижу.

К счастью, полковник Бэрр безмятежно живет в двух комнатках, которые миссис Киз ему предоставила. Хотя в них не так светло, как она описывала, зато жарко, как в духовке, где жарятся ее индейки, и старичок-паучок счастлив. Полковник так забил обе комнатки мебелью, книгами, картинами, что посетитель должен расчистить место, чтоб сеть рядом с софой, где он возлежит возле столика с портретом Теодосии. Между прочим, он приобрел черного слугу и послал его за чаем, когда я навестил его впервые.

– Очень приятный человек, – сказал полковник. – Работал у Де Уитта Клинтона, ни больше ни меньше! Бедный старик. Боюсь, он немного не в себе. Иногда принимает меня за Де Уитта Клинтона и приносит мне бутылку виски, я делаю вид, будто пью, просто чтобы не потерять его уважения.

Полковник спросил о конторе. И хотя он все еще готовит дела, молча подразумевается, что он больше не появится на Рид-стрит и не переступит порог суда. В это трудно поверить, но Аарон Бэрр наконец – инвалид.

– Я ждал тебя. – Кипы документов и газетных вырезок устилали пол около софы. – Я советовался с Сэмом Свортвутом. Толку от него немного. Память хуже моей. Но Сэм отыскал письма, которые он писал своему брату Джону с Запада, а они пригодятся.

Шумно вошла миссис Киз, желая накормить постояльца, но тот не хотел кормиться.

– Вы даже не представляете себе, мистер Скайлер, какая для меня честь, что он тут! – Она тотчас удалилась, издав шотландский боевой клич.

Бэрр высказывается о ней – как бы это сказать? – насмешливо: «Женщины играли немалую роль в моей жизни, хорошо бы поговорить о них открыто, но – увы! – кодекс чести не позволяет. Я не умею, как Гамильтон, целоваться и писать об этом в газетах».

Затем полковник показал мне свой портретик в возрасте лет тридцати.

– Собственность недавно скончавшейся дамы. Сын мне передал.

На портрете полковник удивительно красив: полные губы, прямой нос, огромные мечтательные черные глаза. О чем он мечтал?

Я спросил его. Вопрос его огорошил.

– Мечтаю? Разве я мечтаю? Мечтал? – Он надел очки, стал внимательно рассматривать миниатюру. – Нет, просто фантазия художника. Или твоя. – Он снял очки. – Нет, я не мечтаю. Это не в моем характере. Я… действую. Рискую. Никогда не мог оставаться надолго в одном месте. Всегда хотел движения, действия. – Он умолк. Дотронулся до портрета Теодосии. – Когда я, бывало, уезжал, бросая больную жену, я часто думал: господи, да ведь она скоро умрет. Вернись домой, говорил я себе, побудь с ней, пока еще не поздно. Но я был не в силах остановиться, и умерла она без меня. А ведь мог бы провести с ней на несколько лет больше – не будь я таким беспокойным.

Полковник положил свой портрет вниз лицом подле портрета дочери.

– Ну, перейдем к великой американской комедии – «Государственная измена Аарона Бэрра».

Воспоминания Аарона Бэрра – XVII

Я покинул Филадельфию вместе с моим слугой и Сэмом Свортвутом в августе 1804 года под именем некоего Р. Кинга (в честь доброго тори Руфуса Кинга, хозяина Вихокского холма) и отправился в Джорджию.

Я выдавал себя за негоцианта из Лондона (чтобы объяснить свой акцент, озадачивавший местных жителей). Я добрался до самого Сент-Августина в Восточной Флориде. Я беседовал с людьми. Приобрел некоторое понятие о стране. Сделал интереснейшие открытия. Вот, например, ты знал, что даже благороднейшие испанские леди в обществе курили сигары? Я вел дневник для дочери. Он пропал вместе с ней. Я составлял карты. В общем, я не так уж плохо провел время, хоть чуть не погиб во время урагана, опустошившего плантацию, где я жил, загубившего девятнадцать чернокожих и снесшего веранду, где я сиживал с хозяином. Все было как дурной сон или продолжение кошмара, вызванного там, что я незадолго до того на ночь отведал жареного аллигатора.

Обратно в Вашингтон я ехал уже не инкогнито, и, к немалому моему удивлению, меня повсюду приветствовали. Правда, у южан нет предвзятого отношения к дуэлям, да и Гамильтон не ходил у них в героях.

В Саванне я обедал с губернатором Джорджии. Вдруг под окном заиграл оркестр.

– Это в вашу честь, губернатор, – сказал я.

– Нет, полковник, это в честь вице-президента. – И он не ошибся.

В Роли (Северная Каролина) меня с восторгом встретили негры. Их энтузиазм я могу объяснить лишь тем, что после четырехсот миль на каноэ мое смуглое лицо от солнца стало совершенно темным.

К концу октября я достиг Ричмонда – столицы вражеской территории, где родилась гидра – нет, слишком много чести, – где родился спрут виргинской хунты об единой Джефферсоновой голове, но со множеством щупалец, и каждое по имени Джеймс!

В театре, в антракте, меня узнали; мне начали аплодировать местные (белые) плантаторы. Уверен, об этой овации доложили главному спруту.

В начале ноября я явился в Вашингтон, дабы председательствовать в сенате. Иные считали, что мне неудобно отправлять мои конституционные функции, когда в штате Нью-Джерси против меня выдвинуто обвинение в убийстве. Но я служил народу. Честный гражданин, я намеревался воротиться в Нью-Джерси, чтобы предстать перед судом; покуда до меня не дошло публичное заявление судьи округа Берген, что, если меня тотчас не повесить, будет голод в Бергене и чума в Хобокене. Нью-Джерси потерял для меня притягательную силу. Но вот я с радостью узнал, что по подсказке Джефферсона группа сенаторов обратилась к губернатору Нью-Джерси с просьбой прекратить судебное преследование против меня. Почему Джефферсон меня пожалел? Привязанность? Чувство справедливости? Чести? Ничуть не бывало. Ему пришлось туго, и он нуждался в моей помощи.

Первый раз меня вызвали в дом президента через две недели после открытия сессии сената пятого ноября. Посыльный президента отыскал меня в доме – вернее, в домах – английского посланника. Мерри арендовал два кирпичных дома на Кэй-стрит и расстарался, превращая их в фешенебельное посольство.

Миссис Мерри председательствовала за чаепитием у камина. Она прелестно выглядела и забавляла нас новыми симптомами «джефферсонита» (я, разумеется, делал вид, будто не слышу колкостей по адресу моего владыки).

Но у миссис Мерри нашлись и другие темы для разговора. В тот день она рассказала нам невероятную историю про старого мистера Коллинза и молодого мистера Роупера. Коллинз, эксцентричный старый федералист, владел большим имением около Александрии. Все знали о его странностях, даже безумии, хоть я не находил в нем ничего странного, кроме обычая ссориться со своим «ребром» на людях; но если ссоры с собственной женой – признак безумия, то человечеству не хватит психиатрических лечебниц. Роупер, молодой юрист из Александрии, ухаживал за любимой племянницей Коллинза. Роупер зарился на ее деньги, но, чтобы добраться до них, сперва надо было упрятать старого мистера Коллинза в сумасшедший дом.

– Ну так вот, молодого мистера Роупера перехитрили! – Довольный голос миссис Мерри клокотал, как у попугая. – Приходит он вчера к старому Коллинзу, а тот ему и говорит: «Ходят слухи, что вы сошли с ума!» А бедный молодой Роупер как раз собирался ему сказать то же самое. «Я вовсе не сошел с ума, сэр!» – «Но, сэр, – говорит старый Коллинз, – всем ясно, что вы абсолютно безумны. К счастью, есть прекрасное средство, оно помогло даже самому английскому королю, и средство это – порка». Тут являются два огромных черных раба, спускают штаны молодому Роуперу и безжалостно его секут!

Миссис Мерри смеялась до слез. И в это время вошел посыльный от президента в сопровождении дворецкого, пробубнившего: «От Его превосходительства президента полковнику Бэрру».

Передав мне записку, посыльный удалился.

– Похоже, полковник Бэрр, вас с мистером Джефферсоном водой не разольешь. – Миссис Мерри угадала. Только речь шла не о дружбе, а об ожесточенной политической схватке.

На другой день я обедал наедине с Джефферсоном (он всегда обедал в три). Я не видел его почти год, и он показался мне изможденным: седые волосы, усталый, потускневший взор, кончик лисьего носа странно прозрачен. «Дворец» все еще не отстроили – он остался холодным, пустым, и по нему гуляли сквозняки. Но личную столовую обставили уютно, с выдумкой: Джефферсон понатыкал там вращающихся столиков, для закусок.

– Жизнь без слуг, – сказал мой хозяин, – большое преимущество… Хоть и большое лишение, – добавил он поспешно.

– Они подслушивают, – подхватил я.

– И болтают. Правда, я и не говорю ничего такого, что не годилось бы для печати. – Джефферсон всегда изображал святого, и подобные его высказывания все пропускали мимо ушей, как бой часов, которого не замечаешь, если только не хочешь узнать точное время. Но я хотел узнать точное время.

Ничего не помню из прекрасного обеда, только французское вино, которое не просто было отличное, но еще и послужило поводом для целой лекции о виноделии. Замечу для истории, лекция была совершенно такая же, как в прошлый раз, когда меня удостоили чести ее услышать. Игра Джефферсонова ума была очень похожа на его игру на скрипке. Он любил повторять одни и те же мелодии.

На десерт подали что-то невиданно волшебное: мороженое в горячейвафельной раковине.

О моем поражении на выборах не упоминалось. Не упоминалось и о Гамильтоне, только косвенно. «Мне говорили, что ваши дела в Нью-Джерси скоро решатся». Он прикинулся, будто находит Мерри с женой забавными. «Говорят, служащие английского министерства иностранных дел называют мистера Мерри Toujours Gai [84]84
  Вечно веселый (франц.).Шутка строится на том, что merry по-английски – веселый.


[Закрыть]». Джефферсон теоретически понимал, что это остроумно, и аккуратно повторил мне, зная, что я оценю шутку. Будь я Джонатаном Эдвардсом, он бы цитировал мне книгу пророка Самуила.

Джефферсон любезно расспросил меня о приключениях на Юге. Я сказал, что за время короткого визита в Восточную Флориду я убедился, что народ там созрел для освобождения.

Джефферсон согласился.

– Вообще-то мы их уже освободили постановлениями конгресса, но, боюсь, только война с Испанией – или еще одна покупка – закрепит наши права.

– Виды на войну – прекрасные.

Но Джефферсон не клюнул на эту удочку. Он заговорил об осложнениях с Бонапартом, с Англией. Когда же французский дворецкий во второй раз подал сказочное сладкое, Джефферсон перешел к делу.

– Полковник, я никогда не мог понять, как вы относитесь к природе нашей конституции.

– Гамильтон сказал мне однажды примерно то же. Он считал, что я выражаюсь двусмысленно.

– Надеюсь, я напоминаю Гамильтона только этим. – Вместо улыбки – мгновенный оскал желтых зубов; губы серые, синеватые, тогда как у большинства людей они розовые или красные. Думаю, что так действовало на него холодное время года. Он был похож на пепел от костра – мягкий, легкий, белый; ничего не осталось от прежнего рыжего хитреца, лишь темная бронза веснушек.

– В глубине души я всегда считал, что наша конституция не вполне закончена.

– Согласен… согласен! – Он слишком легко соглашался.

– Ее должно либо развить, либо упразднить…

– Я тоже так думаю…

– Я вижу в ней два слабых места, которые могут сыграть роковую роль. Первое – так называемое неотъемлемое право каждого штата расторгнуть связи с Союзом. – Я умолк.

Джефферсон испугался. Нет, удивился. Бог его знает, что он слышал о моих переговорах с федералистами из Новой Англии или с Мерри.

– Значит ли это, полковник, что вы не одобряете неотъемлемого права каждого штата выйти из Союза?

– Нет, сэр, не одобряю.

– Но ведь по собственной воле тринадцать суверенных штатов сошлись и…

– Знаю, знаю. – Будь я неладен, если еще раз позволю Джефферсону пропитать мне заученную лекцию. – Я лишь подчеркиваю, что никакая конституция не будет действенна, если каждый штат будет думать, что у него есть право на отделение; и ведь в конце концов один или несколько штатов действительно отделятся, и тогда не останется Соединенных Штатов…

– И тем не менее мы все будем американцами… кузенами, если не братьями. – Старая песня.

– Без сомнения. Но вы спросили мое мнение о конституции. И мне пришлось сказать, что именно я считаю ее главной слабостью.

– А я считаю это ее главной силой.

– В таком случае вы, без сомнения, согласны с теми федералистами из Новой Англии, которые хотят отделения своих штатов от остальных.

Говоря неправду и вообще ступив на скользкую почву, Джефферсон оставался невозмутимым; в такие-то моменты он и был в лучшей своей форме. Он улыбнулся.

– Мне порой докладывают об этих джентльменах. – Он говорил мягко. – Мэдисон советует мне обратить на них внимание. Но если сенатор Пикеринг и еще кое-кто убедят народ своих штатов выйти из Союза, я первый протяну им руку дружбы.

– Но вы знаете, конечно, что люди Пикеринга не составят большинства…

– Я мало знаю о Новой Англии, но то, что мне известно, достойно восхищения. – Джефферсон был сама любезность. Я представил себе, как он выглядел в роли посла. – Дело тут в принципе. А я придерживаюсь принципа: каждый штат волен поступать, как он хочет.

– Ну, а Луизиана? Предположим, население Нового Орлеана проголосовало бы против союза с нами, а за союз с Францией или Испанией или за независимость?

Он не подготовился к такому повороту. Смутился.

– Я бы сказал, что поскольку тут речь идет о покупке территории и поскольку характер населения сильно отличается…

Снова вошел дворецкий (уж не было ли где-нибудь в столовой потайного звонка, не нажимал ли Джефферсон на кнопку, желая сменить прибор или тему разговора?) и налил нам обоим шампанского – оно последнее время стало популярным в Вашингтоне. Тема разговора сменилась.

– Вы находили еще одно слабое место в конституции, которое может сыграть роковую роль.

– Ну, не обязательно роковую. – Но я не собирался объяснять ему, что второе слабое место – чересчур большая власть, данная президенту. Напротив, я сделал вежливый ход. Я сказал то, что он хотел услышать. – Это власть судей.

Старое лицо просияло. Между нами воцарилось согласие. Мы стали друзьями. Он мог мне доверять. И выплеснулся наружу его страх перед судебной властью, особенно учитывая, что в Верховном суде сидит монократ Джон Маршалл.

– Вопрос предельно прост! Маршалл считает, что суды имеют право отменять постановления конгресса. Это нетерпимо. Бьет по нашей системе, бьет в самое сердце! А то, что судьи сохраняют должности пожизненно, клянусь небом, ведет к тирании!

Тут он со всей доступной ему откровенностью перешел к делу. Самюэль Чейз, член Верховного суда, блестящий ярый тори, беспрестанно произносил громовые речи против республиканцев и их «быдлодержавия». Он наслаждался, изводя журналиста Джеймса Каллендера, клеврета Джефферсона. И вот в начале того года палата представителей выдвинула против судьи Чейза обвинение в пристрастности, несправедливости, грубости… словом, во всех смертных грехах, кроме того, за что он действительно мог быть привлечен к ответственности согласно конституции, – за «государственные преступления и превышение власти». Теперь судья должен предстать перед сенатом, и я, как его председатель, должен буду его судить.

– Вам, полковник, выпал жребий провести процесс, который определит будущее нашей демократии.

– Я, конечно же, буду беспристрастен…

– Конечно. Но, надеюсь, вы с пристрастием будете отстаивать самый принцип, ибо дело не в судье Чейзе, а в необходимости подчинить судей законодательным органам. Надо создать прецедент, и судей можно будет смещать волей народа.

– Но конституция…

– По всей вероятности, в нее следует внести поправки. Сейчас надо установить приоритет законодательной власти над судебной.

– Чтобы в случае необходимости иметь возможность избавиться от верховного судьи.

В этом-то и было все дело.

– Все, конечно, зависит от поведения мистера Маршалла в будущем. – Мягкий голос баюкал. – Думаю, если мы сместим судью Чейза, мистер Маршалл поймет, что с нами шутки плохи, и, следовательно, изменит свое поведение. Я убедился, порой достаточно предостереженья.

Я доставил Джефферсону удовольствие думать, будто мне по душе его так называемый принцип. На самом деле я всегда предпочитал, чтобы правовые органы были независимы от двух других властей; и хотя пожизненная должность часто укрывает неспособных, у нее есть одно бесспорное достоинство – что единственно разумный суд в стране недосягаем для мести главы государства и гнева толпы.

В течение трех месяцев, пока готовился процесс, я видел Джефферсона чаще, чем за все предыдущие четыре года. Мы обедали вместе по крайней мере два раза в неделю. Мы часто встречались тайно. Он давал мне массу советов, как вести себя на процессе. Он немного боялся за Джона Рэндольфа из Роанока, который должен был выступать от обвинения…

– Бедный Рэндольф сам не свой… – Джефферсон был явно смущен. Рэндольф расстроился из-за неудачных земельных спекуляций и оттого не в лучшей форме.

– Позволю себе заметить, что и в своей лучшей форме он вряд ли был бы нам особенно полезен на этом процессе. – Меня всегда забавлял Рэндольф, странный, долговязый, развинченный человек неопределенного пола. Некоторые считали его переодетой женщиной. У него даже не пробивалась борода; кожа – жирная, в причудливых морщинах; разговаривая, он вечно двигал длинными красивыми пальцами, а голос у него был высокий и чистый, как у мальчика из хора. Прислонившись к колонне в зале сената, в охотничьем костюме, потягивая бренди, которое подносил ему раб, он говорил часами, завораживая всех своим сарказмом и остроумием, которому не знала равного история республики. Его выступления напоминали частные беседы его кузена Джефферсона, но, если Джефферсон тускло мерцал в узком кругу заумными открытиями и теориями, Джон Рэндольф ослеплял широкую публику, как фейерверк. Кстати, он очень гордился тем, что происходит якобы от индейской княжны Покахонтас.

Судью Чейза вызвали 2 января 1805 года в сенат, где я в точности воспроизвел обстановку Вестминстера во время суда над Уорреном Хастингсом [85]85
  Первый английский генерал-губернатор в Индии (1772–1818). Суд над ним по обвинению в предательстве длился семь лет.


[Закрыть]. Я считал, что декорация должна быть внушительной – ведь нам предстояло решать судьбы республики. Стены завесили темно-красной камкой, а справа и слева от меня в ряд, как судьи, сидели сенаторы. Я пристроил еще галерею для именитых гостей. Я даже приказал прочистить дымоходы в двух каминах, и впервые зал обогревался без дыма.

Перед самым появлением судьи Чейза я приказал убрать приготовленное для него кресло.

– Пусть сам поищет себе место, – очень четко сказал я распорядителю. Несколько сенаторов-федералистов ответили на мои слова неодобрительными выкриками.

Появился судья Чейз, высокий, властный, разгневанный. Он подписывал Декларацию независимости. Его назначил в Верховный суд сам Джордж Вашингтон. После Маршалла он был самый блестящий и самый придирчивый из всех судей в стране. Однажды он вынес знаменитое определение, где четко сформулировал тот самый принцип, который Джефферсон хотел отменить: «Существуют неписаные, неотъемлемые ограничения законодательной власти». И себя и определение это он принимал всерьез.

Судья Чейз огляделся. Затем спросил:

– Я должен стоять, сэр?

– Принесите обвиняемому стул, он не желает стоять.

Потом я сказал одному сенатору-федералисту, что в палате лордов обвиняемый всегда стоял перед судом на коленях. Мое пояснение встретили в штыки, как я и ожидал: федералисты теперь уже не сомневались, что я изо всех сил поддерживаю Джефферсона. Он и сам так думал.

Судья Чейз попросил дополнительного времени для подготовки дела. Я велел ему повторно явиться в сенат 4 февраля.

Джефферсон был в восторге.

– Они уже обороняются. Вы вели себя молодцом.