Текст книги "Вице-президент Бэрр"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Леггет приехал навестить нас с Элен в наших комнатах напротив рынка. В вечернем освещении рваные обои выглядели почти новыми, а пыльная мебель (Элен держит в чистоте только себя) – довольно прилично.

– Такое богатство, Чарли! – Леггет наклонился к руке Элен. – И такая романтическая история!

Она вознаградила его самым сумеречным взором. Не думаю, чтобы он когда-то у нее был. Она говорит – нет. Любопытно: чем больше я с ней, тем больше она меня привлекает. А ведь должно бы быть наоборот.

Мы сидели в маленькой гостиной и смотрели в окно на реку: лес корабельных мачт на переднем плане и мыс Паулус вдалеке. Несмотря на летнюю жару, мы уничтожили изрядное количество ростбифа (Элен не умеет, точнее, не желает готовить и потому покупает готовый ростбиф). Сперва она очень мило болтала, затем, когда дошло до клубничного пирога, умолкла.

Леггет перешел к делу. Он прочитал мои записки о связи Бэрра с Ван Бюреном.

– У нас материала больше чем нужно. – Он ликовал.

В темноте я не мог разглядеть выражения его лица (из экономии мы никогда не зажигаем больше одной лампы). Мухи доели наш обед, несмотря на томные взмахи руки Элен.

Леггет записал что-то в темноте – навык театрального критика.

– Ты уверен, что у меня достаточно материала?

– Остальное надо додумать. Ты изучил манеру?

– Да. Между прочим, твой сенатор Джонсон на самом деле убил Текумсе [81]81
  Текумсе (1768–1813) – вождь индейского племени, защищавший земли индейцев от белых, а затем, в войне 1812 года, бригадный генерал в британской армии. Убит в 1813 году в битве при Темзе.


[Закрыть]?

– Мы всегда так говорим. Советую тебе посмотреть новую драму в пяти актах «Текумсе», там актер играет сенатора Джонсона в той самой форме, что была на Джонсоне, когда тот сразил непокорного вождя индейцев. Кто это там? – Леггет вздрогнул, заметив в темном углу высокую фигуру с большим бюстом.

Миссис Котсвольд, – сказала Элен. – Это ее манекен. Я ей шью платье.

– Очень медленно. – Тут я дал маху. Медлительность Элен в шитье – ее больное место. Она не в состоянии долго и напряженно работать. Хотя, по отзывам ее редких, но терпеливых заказчиц, получается у нее прекрасно.

Я дал Леггету черновик памфлета, над которым работал несколько дней.

– Я его возьму с собой. Я придам ему леггетовский стиль.

– Может, снабдить Ван Бюрена черной любовницей, чтобы не отставал от твоего Джонсона с двумя черными девками?

– Нет, грубо, пожалуй. – Леггет засмеялся. – Лучше дадим ему индейскую любовницу.

– Сестру Текумсе?

– Нет. Миссис Текумсе. Эту его алкоголичку.

– Я знала одну индианку. – У Элен было мечтательное выражение лица. – Она держала под подушкой два скальпа. Один светлый, другой темно-русый. Она говорила, что ее отец снял их с двух солдат. Она очень ценила эти два скальпа, а некоторые гости так пугались! – Элен хихикнула.

И думать не хочу, что будет, когда полковник прочитает мои записи. Может, мне лучше исчезнуть? Бросить Элен? Уплыть в Европу? Бросить Элен? Ну, нет! Уплыть вместе в Европу? А что? Чем плохо?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Полковник жалуется на жару. Странно.

– Снова этот Монмусский суд! – Он вытирает лоб. – А ведь только июль. Что-то принесет нам август?

Дела в конторе остановились. Дело о разводе, возбужденное мадам, продолжает чинное продвижение по судам. Мистер Крафт затерялся в дебрях Пенсильвании. Мы одни. Город пуст.

Полковнику не сидится. То и дело открывает и закрывает окна. Перекладывает бумаги на столе. Вдруг идет к шкафу и вынимает пистолет. Неужели тот самый?

– Нет. Пистолеты для нашей дуэли были приготовлены Гамильтоном. Но это точная копия.

Я нахожу, что пистолет чересчур тяжел, но держать его удобно.

– Я, правда, не любил огнестрельного оружия. – Никогда не знаешь, чего ждать от полковника. – Во время Революции я пользовался саблей. – Он усаживается за стол с зеленым сукном. Перекладывает бумаги. Показывает газету с карикатурой на Джефферсона и на себя. Джефферсон держит нож и хочет засадить его в спину полковника. Изо рта у полковника выходит шар со словами: «Я полностью доверяю политике мистера Джефферсона».

Бэрр смеется, читая эти слова вслух.

– В общем-то, меня вряд ли можно было назвать агнцем, обреченным на заклание. Скорее, орлом в ловушке. Ну и западню же они мне приготовили!

Он закуривает сигару. Свирепо выпускает дым. Затем со странным выражением кладет сигару.

– Плохой сорт. Тут душно.

Я рад, что обошлось без дыма, у меня от него всегда голова болит и глаза слезятся.

Воспоминания Аарона Бэрра – XIV

К концу 1803 года я понял, что, покуда в Нью-Йорке сидят Клинтоны, а в Вашингтоне Джефферсон, моя политическая карьера обречена.

Мэдисон, увы, кажется, избегал меня. Правда, Долли по-прежнему дружила с Теодосией и иногда предупреждала ее о штучках Джефферсона. Долли разрывалась между дружбой ко мне (не говоря о благодарности: из всех женщин, каких я знал, она единственная была способна на это чувство) и необходимостью задабривать лидера нашей партии, ведь предполагалось, что, как только истечет второй срок правления Джефферсона, государственный секретарь Мэдисон займет президентское кресло.

Присутствие мое в Вашингтоне, обусловленное конституцией, тяготило правительство. Один министр финансов Галлатэн имел мужество защищать меня перед Джефферсоном.

– Вы себе сильно вредите, я сказаль президенту. – Недруги передразнивали французский акцент Галлатэна, а Гамильтон как-то даже съязвил, что лидер республиканской партии – иностранец. И кто бы говорил! Выходец из Вест-Индии, в течение долгого времени возглавлявший партию федералистов! Но за год или за два до смерти Гамильтон совсем свихнулся на создании христианско-конституционной партии, следующей учению Христа и федерализму – элементам, несовместимым в нормальных условиях.

– Но президент тверд. Он хочет вашего ухода из политики.

– А он говорил почему?

– Вы же его знаете. Он не перестает говоритьпочему, но никогда ничего не скажет. – Галлатэн всегда относился к Джефферсону двойственно. Он одним из первых распознал в нем величайшего политика нашей эпохи. И он понял, что в правительстве, не желающем ни армии, ни флота, ни торговли, ни налогов, недостатки Джефферсона почти незаметны. Джефферсон мудро отдал Галлатэну все, что имело отношение к финансам. Успех первого срока правления Джефферсона – полностью заслуга Галлатэна. Он действительно отменил налоги и обеспечил переизбрание Джефферсона и преемственность виргинской хунты. Когда закончился первый срок, единственное, что омрачало светлый горизонт виргинского владычества, был вице-президент Бэрр.

В январе 1804 года я попросил неофициальной встречи с Джефферсоном.

Под моросящим дождиком я проехал верхом через ухабистый двор перед президентским домом. Бросил поводья наглому негритенку. С трудом прошел по красной глине, так называемой подъездной аллее. Взобрался по «временным» деревянным ступеням к парадному входу. Дернул звонок; он не работал. Повернул ручку. Дверь перекосило. Я хорошенько толкнул ее и оказался в ледяном вестибюле.

Черный слуга в неуклюжей ливрее встретил меня и повел к кабинету президента. «Дворец» был гол, холоден и гулок. Знаменитую Восточную комнату все еще не закончили, хотя Джефферсон недавно поместил там самый большой сыр, изготовленный в Соединенных Штатах. Зловонное чудо американской изобретательности служило достойным украшением величественной залы, пока наконец его не съели избиратели.

Президент устроил библиотеку-кабинет напротив столовой для гостей. Здесь я и нашел его за длинным столом. Он был занят корреспонденцией, книгами, картами, садовым инструментом, пересмешником, который, несмотря на все увещания президента, в тот день не пожелал издать ни звука.

На Джефферсоне был тяжелый халат, красный засаленный жилет и видавшие виды шлепанцы; на манишке остались следы завтрака.

– Моя судьба, – сказал он, – жить в недостроенных домах.

– Лучше строить, чем получать в наследство.

– Наверное. Только вот неудобно… – Он вздохнул. Затем пригласил меня сесть за стол напротив. Перед ним лежала неразвернутая карта обеих Флорид.

Поняв, что я ее увидел, Джефферсон сказал:

– С нашей точки зрения, обе Флориды входят в недавно купленную Луизиану. И уж во всяком случае, Западная Флорида до реки Пердидо – наша. – Джефферсон некоторое время говорил о своем знаменитом приобретении. Еще бы, ему и правда повезло. Я говорю «повезло», потому что, не свергни рабы Санто-Доминго своих хозяев, Бонапарту не пришлось бы ухлопать столько денег и войск на умиротворение острова, в то время как он горел желанием приступить к завоеванию Европы. Джефферсон купил Луизиану за пятнадцать миллионов долларов у Бонапарта, отчаянно нуждавшегося в наличных, и удвоил, таким образом, территорию Соединенных Штатов (а заодно беспечно нарушил конституцию).

Джефферсон развернул карту Луизианы. Он ликовал.

– Подумать только, ведь это только начало.

– Зато какое! – Я заметил глубокие морщины вокруг его рта, под слоем пудры на тусклых рыжих волосах проглядывала седина.

– Мы должны заполучить обе Флориды. Вместе с Канадой и Кубой наша империя будет в безопасности, а свобода распространится дальше.

Я спросил его, когда Луизиана станет штатом.

Джефферсон пожал плечами.

– Видите ли, народ там не такой, как у нас. Там только один из пятидесяти говорит по-английски. И они словно дети, когда дело касается самоуправления. – Он постучал пальцем по объемистому донесению. – Агент сообщает, что юристы Нового Орлеана не только против принципа суда присяжных, но против принципа неприкосновенности личности. – Он покачал головой.

– Они против союза с нами?

– Как они могут быть против? Как можно не желать свободы? – Джефферсон пространно рассуждал о конституции, которую он писал для счастливых «детей», чью территорию он только что разделил надвое: густонаселенная южная часть, называемая Орлеаном, пустынная часть – Луизиана. Мы обсуждали кандидатуры губернаторов для этих двух территорий. В то время виргинец по имени Клерборн был губернатором Орлеана, но его назначение считалось временным. Клерборн был одним из тех членов палаты представителей, которые поддерживали Джефферсона, когда туда были переданы президентские выборы; кое-кто считал, что он поддержал бы меня, предложи я ему высокий пост. Недавно в губернаторы Луизианы стали прочить маркиза де Лафайета, но Джефферсон счел эту идею нецелесообразной.

Я предложил Эндрю Джексона, который пользовался поддержкой конгрессменов с Запада.

– Джексона? О боже! Никогда! Он слишком… честолюбив. Слишком напорист. При нем мы через месяц будем воевать с Испанией.

– А чем это плохо? – Ведь Джефферсон готов был идти войной на Испанию из-за индейцев племени крик.

– Если воевать, то по заранее подготовленному плану, а не волею случая. – Джефферсон осторожничал. – Я не доверяю Джексону. И креолам из Нового Орлеана. – Джефферсон ясно дал понять, что не спешит распространить на благоприобретенные 50 000 душ те свободы, которые, по его убеждению во времена Революции, должно вкушать все человечество или по крайней мере белые обитатели восточного побережья Америки.

Это побережье не давало ему покоя.

– Я получаю самые тревожные вести из Массачусетса и Нью-Гэмпшира. – Он посмотрел в окно на свинцовое небо так, будто сама природа злоумышляла против него. – А вы знали, что в этих штатах действуют федералисты, готовые разрушитьСоюз?

– Они шага не ступят без Нью-Йорка.

– Мудро, не правда ли? – Он посмотрел на меня долгим косым взглядом. Я ничего не ответил, и он стал возиться со своей копировальной машиной – дурацким сооружением из двух перьев. Пишешь одним, а второе выводит точную копию. Теоретически услуги секретаря отменялись. На самом же деле Джефферсону требовался не только секретарь, но и механик, ибо машина то и дело ломалась. Джефферсон подложил по листу бумаги под каждое перо и с мрачным видом начал ими скрипеть.

– Вы знакомы с состоянием дел в Нью-Йорке? – спросил он, хотя знал через Клинтонов куда больше моего. – Гамильтон действительно поддерживает идею расчленения Союза? – Нетерпение – другим словом не назовешь выражение, мелькнувшее на его лице.

– Нет. Он против.

– Любопытно. – Джефферсон рассеянно выводил свою подпись. Машина, как ни странно, делала приличные копии знаменитого автографа. Он заметно повеселел.

– С тех пор как вы приобрели Луизиану, многие жители Новой Англии склоняются к идее двух государств. Одно – с центром на Атлантике. Другое – на Миссисипи.

– Я совершенно с ними согласен. – Джефферсон был безмятежен. – В конце концов, оба государства будут американские.

– Только одно будет рабовладельческое, а другое свободное.

Джефферсон переменил тему.

– Мне сказали, полковник, что вы стали дедушкой. – Мы поговорили о сыне Теодосии, Аароне Бэрре Олстоне, поговорили о дочерях и внуках президента. Поговорили о старости. Джефферсону в то время было около шестидесяти, и он сомневался, что доживет до второго срока (если, разумеется, народ снова окажет ему честь и т. д.). Я ему искренне сказал, что он нас всех похоронит. Конечно, я и виду не подал, что знаю о его намерении похоронить меняв ближайшее время.

Я перешел к делу.

– Мне известно, что у вас новые планы относительно вице-президента на следующий срок…

– Уверяю вас, полковник, у меняникаких новых планов нет. – Одно из немногих удачных высказываний Монро: «Неискренность Джефферсона всегда искренна, он ее никогда не наигрывает».

– Я, как вы знаете, держусь в стороне от этих дел. – Джефферсон рассматривал лежавшую перед ним карту. – То есть не совсем. Я, признаюсь, постарался ради вас на последних выборах. Вы убедили меня в том, что вашу кандидатуру должна поддержать Виргиния. И я нарушил обычное правило и постарался ради вас. В других же штатах я ничего не сделал даже ради себя.

Я не откликнулся на эту галиматью.

– Говорят, вы уже кое-что решили о будущем вице-президенте.

Джефферсон посмотрел на меня с неподдельным удивлением:

– Я ничего не предпринимал,полковник. Руководство республиканской партии соберется, когда положено, и само решит…

– …И так как общественное мнение не позволит вам сделать вице-президентом виргинца, вы, говорят, замените меня другим ньюйоркцем – губернатором Клинтоном.

– Я не говорил об этом с губернатором Клинтоном…

– Мистер Джефферсон, я готов уйти красиво. Но будем откровенны. Три года назад я приехал сюда полный желания оказать вам личную и политическую поддержку. Но я с самого начала чувствовал вашу… неприязнь. Не знаю почему. Мне говорили, вы считаете, что я пытался отнять у вас президентство. Но я уверен, вы, конечно, понимаете, что это неправда, ведь, пожелай я стать президентом, меня бы избрали уже в первом туре с помощью моего друга мистера Байарда из Делавэра. Я же, напротив, заставил его меня бросить и заставил поддержать вас,и вот – где вы, сэр. А вот – где я.

Я вдруг понял, что на меня смотрит старик. Над картой империи – сморщенное и бледное лицо; рот – капризной щелкой; единственное, что осталось от юности, – янтарный блеск глаз. Сейчас они смотрели на меня с нескрываемой ненавистью.

– Полковник. – Слабый голос дрожал от наплыва чувств. – Я не обвиняю вас в причастности к заговору, цель которого была лишить меня того, что дал мне народ. Но иной раз я сомневался в вашей верности республиканцам. Ваше голосование в сенате беспокоило меня, а ваш тост на обеде у федералистов… – Джефферсон выложил карты на стол, фальшивые, он сам это понимал.

– Мое голосование в сенате определялось достоинствами известного законодательства. Мой тост «за союз всех честных людей» – лишь слабое эхо вашей собственной речи при вступлении в должность.

– Без сомнения, взаимное непонимание…

– Без сомнения. У меня до сих пор есть письмо, которое вы мне написали, когда сомневались в моем избрании и предлагали мне пост в вашем правительстве. Мне польстило ваше доверие. – Я перешел к делу. – В течение всей моей карьеры я никогда ни у кого не просил о личных одолжениях. Теперь мне придется изменить моемуобычному правилу. Чтобы не расстроились наши ряды, чтобы разочарование не Охватило наших друзей, я хотел бы уйти с поста вице-президента и занять другой пост, никак не связанный с выборами.

– Понимаю. – Пересмешник вдруг улетел на камин. Я поклялся не нарушать молчание первым, это мне удалось. – Естественно, полковник, когда я писал то письмо, я признавал ваше право на благодарность нашей партии. Вы обеспечили нам Нью-Йорк, а Нью-Йорк обеспечил нам страну. Но… увы, вакантных мест нет.

– А губернатором в Орлеане?

– Мистер Клерборн только что приступил к своим обязанностям.

– Губернаторство в Луизиане?

– Оно обещано.

– Послом во Франции?

– Надо хорошенько подумать, полковник. – На его губах мелькнула тень улыбки. – Признаться, вы меня огорошили.

– Надеюсь, вас не огорошило мое желание избежать впечатления раскола между нами.

– Нет. Нет. Я очень благодарен.

– Прекрасно. Если же мне не будет позволено служить вам на назначенном вами посту, я через месяц вернусь в Нью-Йорк и выставлю свою кандидатуру на пост губернатора…

– От республиканцев? – Я тогда этого не знал, но Де Уитт Клинтон уже опасался, как бы я не выставил свою кандидатуру, и вовсю наседал на дядю. Но старику Клинтону не хотелось тягаться со мной на выборах. Во-первых, Джефферсон уже обещал ему вице-президентство. Во-вторых, я бы его побил. Джефферсон стоял перед дилеммой. Он вывел из состязания единственного человека, который, по его мнению, мог победить меня в Нью-Йорке. Я узнал позже, что уже тогда Де Уитт Клинтон умолял Джефферсона повлиять на дядю и заставить его выступить против меня.

– Да, от республиканцев. А как же еще? Естественно, если фракция Клинтона откажется меня поддерживать, я предложу свою кандидатуру как независимый республиканец и буду искать поддержки федералистов.

Пересмешник издал зычный звук. Мы с Джефферсоном вздрогнули. Потом птица засмеялась.

– Я уже ему говорил, это не музыкально.

– Может, он глухой.

– О нет, он все слышит. Все слышит.

Джефферсон перевел разговор на другие темы, и, разумеется, зашла речь о разнузданности прессы. Нам обоим в тот сезон особенно досталось. Читэм в Нью-Йорке обвинял меня в самых редкостных преступлениях, а Джеймс Каллендер в Виргинии пошел против старого работодателя и поведал миру, как Джефферсон платил ему за клевету на Вашингтона, Адамса и Гамильтона.

Каллендер недвусмысленно высказался и о попытке Джефферсона соблазнить миссис Уокер, и о его долгой связи с рабыней Сэлли Хеммингс. Но народ только забавляла неожиданная человеческая черточка у апостола демократии, который с таким импозантным самомнением вершил наши дела. Но зато самого короля-философа отнюдь не забавляли клеветнические нападки Каллендера, «особенно после всего, что я для него сделал».

– Читэм не лучше…

Но Джефферсона не занимали мои беды. И Читэм ведь действовал по наущению Джефферсона.

– Прошлым летом я свалял дурака и дал Каллендеру из жалости пятьдесят долларов, и вот он пишет, что пятьдесят долларов – взятка за молчание! Я, видите ли, заплатил ему, чтобы он молчал, ибо он кое-чтознает. Я не знаю, что он там знал, и никому это не известно. Хорошо еще, он утопился. Не представляю, что бы я сделал.

– Всегда можно прибегнуть к закону о подстрекательстве к мятежу.

Он, разумеется, понял мою шутку буквально.

– Нет. Нет. Но, – и увядший рот превратился в жесткую линию на бледном лице, – я убежден, что сейчас нам необходимо возбудить несколько судебных дел против особенно видных и вредных редакторов. Такие процессы окажут оздоровляющее воздействие на остальных.

– Но ведь их свободу защищает Первая поправка…

– Разве разнузданность – свобода?

– То, что для одного разнузданность, для другого, возможно, истина.

Джефферсон ответил серьезно, мгновенно, продуманно:

– В тысяча семьсот восемьдесят девятом году Мэдисон послал мне проект поправок к конституции. Я написал ему, чтобы он непременно разъяснил, что, хотя наши граждане вправе говорить или публиковать что угодно, нельзя, однако, искажать факты, ибо это наносит вред жизни, свободе, собственности, личной репутации, портит отношения с иностранными государствами. Третьего дня я как раз напомнил Мэдисону об этом печальном упущении в нашей конституции, и он согласился, что нынешняя ужасная пресса– следствие небрежности Первой поправки.

Меня удивил сей выпад против свободной прессы, особенно в устах человека, который упивался своим республиканством. Как всегда, Джефферсон нашел выход из положения, обычный выход.

– У федерального правительства нет конституционной власти над прессой, и штаты поэтому могут разработать собственные законы и… – Старая песня.

Расстались мы дружелюбно. Я вернулся к себе на «Ф»-стрит и известил своих многочисленных сторонников в Олбани, что стал кандидатом в губернаторы.