Текст книги "Вице-президент Бэрр"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вот уже три дня на улицах беспорядки. Конечно же, мы переживаем что-то вроде революции. Никогда еще не было таких ожесточенных выборов.

Сегодня утром (третий и последний день выборов) полковник Бэрр дал мне кое-какой материал для Мэттью Дэвиса.

– Ничего серьезного, – он похлопал по папке в моих руках, – просто хитрость, хочу узнать, что происходит.

Полковник Бэрр поправил на шее шарф (в конторе жарко, погода стоит теплая). Он всегда возбужден во время выборов.

– В мое время все происходило просто. Всего тысяча избирателей участвовала в выборах.

– Не очень-то демократично, а?

– Не очень. Дело в том, что штат Нью-Йорк был частной собственностью трех семей. – Он процитировал: «У Клинтонов – власть, у Ливингстонов – количество, у Скайлеров – Гамильтон». А теперь любой мужчина, едва ему исполнится двадцать один год, может голосовать. Удивительно. – Бэрр задумчиво поглядел на золу в камине. – Никто, даже Джефферсон, не мечтал о такой демократии. Думаю, ничего хорошего из нее не выйдет. Но раньше было еще хуже, хотя, видит бог, все, что ни делается, – к лучшему…

С Дуэйн-стрит неслись крики.

– Вперед! На разведку! Надо видеть этих санкюлотов!Скажите Мэтту Дэвису, что душой я, как всегда, с ним. Но и только. Джексон – лучший из наших президентов… вот и все.

На Дуэйн-стрит я впервые увидел баталию и подумал: так ли было у Монмусского суда?

Все утро процессия вигов таскала по городу модель фрегата с надписью «Конституция», и вот наконец они опустили ее перед масонской ложей. А потом они вошли внутрь посовещаться. Около полудня банда пьяных ирландцев атаковала фрегат, но была рассеяна вигами.

Когда я прибыл на место происшествия, там толпилось несколько сотен злющих вигов (странная смесь работяг и богатых торговцев): подбитые глаза, проломленные головы; фрегат тем временем медленно плыл через улицу в безопасную гавань – во двор нью-йоркской городской больницы.

Я увидел мистера Дэвиса у входа в зал. С ним был крепкий мужчина с гневным лицом.

– Чарли Скайлер! Мой коллега-историк. – Одно стекло в очках мистера Дэвиса было разбито, и он выглядел из-за этого несколько странно, зато казался веселым.

– Дэвис, я настаиваю, вызовите мэра, – нервничал солидный мужчина. – Надо защищаться.

– Подумаешь, кучка подгулявших ребят! Зачем еще мэра вызывать!

Мистер Дэвис повернулся ко мне:

– Голосование идет как надо, Чарли! Мы получили большинство и, главное, обязательно изберем Ферпланка.

К нашим ногам угодил откуда-то брошенный булыжник. Солидный мужчина вскрикнул.

Мистер Дэвис и бровью не повел.

– Если сегодня мы изберем Ферпланка мэром, через два года мы изберем Генри Клея президентом.

На этой пророческой ноте демократия нас поглотила.

Размахивая дубинками, швыряя булыжники, несколько тысяч пьяных дикарей из Шестого округа заполнили Дуэйн-стрит.

Булыжник попал мне в плечо, меня отбросило к стене. Какой-то негодяй молотил солидного мужчину до тех пор, пока мистер Дэвис не поднял трость и со смачным хрустом не перебил негодяю нос. Затем Дэвис радостно нацелил трость в пах молодому парню с тяжелой дубиной. Парень согнулся пополам, сблевал пивом и остался с нами лишь во плоти, но не душою. Мистер Дэвис был явно в своей стихии. Чего не скажу о себе.

Увертываясь от ударов, я кое-как выбрался из гущи драки в тот момент, когда его честь мэр Гидеон Ли явился с парой вооруженных сторожей.

Мэр сурово возвышался во главе своего отряда.

– Прекратить! – крикнул он. Воцарилась тишина, и захватчики из Шестого округа обернулись, чтобы посмотреть, какое там еще им предстоит развлечение. – Я ваш мэр. Расходитесь по домам. Без шума. Это приказ.

Снайперски нацеленный булыжник снял цилиндр с головы мэра. Взяв палки наперевес, городские сторожа двинулись на толпу, а толпа пошла в контратаку.

Я со всех ног побежал во двор больницы и там увидел мистера Дэвиса и солидного джентльмена.

– Отчаянные ребята, наши друзья из Таммани.

Мистер Дэвис наслаждался беспорядками.

– Это, – он показал на бушующую вокруг битву, – начало конца мистера Ван Бюрена и рождение Генри Клея. Мой мальчик, мы действительно создали новую партию.

Мистера Дэвиса не поймешь. То он был лидером в Таммани, то поддерживал Джексона, то был союзником Ван Бюрена, и вот он порвал с ними со всеми из-за Банка (ему нравится Банк, им не нравится, ну и что дальше?). Теперь мистер Дэвис помог сколотить новую партию вигов, состоящую из богатейших и беднейших людей города. Две разные группы, и у них ничего общего, кроме поддержки Банка Соединенных Штатов, мистера Бидла и горячей симпатии к Генри Клею. Но бедным-то какое дело до Банка? А богатым – до Генри Клея? Ничего не поймешь!

Мы почтительно посторонились, пропуская двоих сторожей; они вносили в госпиталь потерявшего сознание мэра, продавленный цилиндр гордо покоился на его большом животе.

– Пойдем поищем, где поспокойнее.

Мистер Дэвис, бодрый, несмотря на урон, понесенный вигами, повел нас в неуютный «Бродвей-хаус». Его вместительный бар – неофициальная ставка партии вигов.

Мистер Дэвис развернул свой штаб в дальнем углу шумного прокуренного зала. Трезвых здесь почти не было; и голосуешь-то, чего греха таить, ради пьяного забвенья послеголосования.

Темноволосый человек, трезвый как стеклышко, доложил мистеру Дэвису:

– Этих, из Четвертого округа, мы привели в чувство.

– Раненых нет?

– Убитых нет.

Когда он двинулся от нас, пальто на нем распахнулось и я увидел у него за поясом нож и дубинку, утыканную гвоздями.

Солидному человеку это не понравилось.

– Не следует им уподобляться.

– Защищаться-то надо.

Мистеру Дэвису подали чай, а нам пиво – мне и солидному человеку, который оказался пресловутым Мордекаем Ноем. Десять лет назад он стал первым – и единственным – евреем, удостоившимся поста нью-йоркского шерифа. Когда кто-то выразил недовольство тем, что еврей получил пост, который позволит ему вешать христиан, Ной якобы ответил: «Хороши христиане, если их надо вешать!»

Ной – существо удивительное. Он пишет мелодрамы для театра, редактирует газеты и является – или являлся – одним из лидеров Таммани: президент Мэдисон назначил его консулом в Тунис (во время стычек с пиратами), а президент Джексон – инспектором нью-йоркского порта, и только недавно он покинул этот пост, порвав с президентом из-за Банка. До последних выборов он был соредактором газеты «Курьер энд инквайерер», поддерживавшей Джексона до тех пор, пока не возникла «проблема Банка мистера Бидла». Тогда Ной и его газета развернулись на сто восемьдесят градусов и стали нападать на правительство. Во время выборов открылось, что Ной и второй редактор тайно получали деньги от мистера Бидла. Скандал был на руку властям и нанес урон мистеру Бидлу, развратителю прессы.

Сейчас Ной редактирует «Ивнинг стар», открыто поддерживая Банк и вигов. Отдав чуть не всю жизнь Таммани и рабочему люду, Ной переметнулся к богатею мистеру Бидлу и его ставленнику Генри Клею.

Леггет считает Ноя сумасшедшим: «Но яркая личность. Прирожденный актер. И конечно же, он король евреев – или думает, что король».

Леггет описал, как Ной, в короне и пурпуре, «завладел» островом Гранд на Ниагаре и провозгласил там город Арарат, убежище для всех евреев. Естественно, отцы города Буффало быстро положили этому конец.

Сегодня Ной, жалкий и издерганный, не очень-то похож на короля.

– Какая глупость! Закрыть предприятия и приказатьрабочим голосовать за вигов.

– Не горюйте, Мордекай. Волна, которая выбросила на берег нас, смоет и нашего безбожника капитана. – Мистер Дэвис посмотрел на меня, словно хотел сгладить резкость. – Которому мы аплодируем. Что еще остается делать добрым демократам? Мы понимаем, что президент состарился на службе у народа и теперь – бедный старикан! – пляшет под дудку Ван Бюрена и других врагов народа. О, скоро наступят перемены!

Как ни стараюсь, никак не могу понять, почему людей вроде Дэвиса и Ноя волнует вопрос, кого выберут или не выберут в президенты или еще куда-то. Мне наплевать, кто будет правителем в Первом округе и президентом в Белом доме. Дело-то не в этом. Настоящего и активного сторонника Джексона в двадцать восьмом или тридцать втором привлекали денежки, или должность, или то и другое вместе. Сейчас половина деятелей из Таммани-холла – директора новых банков, которые возникли после того, как Джексон нанес удар Николасу Бидлу и Банку Соединенных Штатов. Кстати, никто – даже Леггет – еще не разъяснил, почему банк, находящийся под контролем федеральных властей, хуже, чем тысяча банков, которые никто не контролирует. И уж совершенно неясно, почему Банк считается «аристократическим», а банки – «демократическими». Ведь все вместе они будут обдирать бедных ничуть не хуже, чем их обдирал один из них.

– Не уверен. Совсем не уверен!

Рядом раздался взрыв. Окна в баре зазвенели.

– Прекрасно! Пусть Таммани сожжет город и тем прославится!

Мистер Дэвис ликовал. Я встревожился. И все кругом тоже. Стычки, мародерство и поджоги распространились по всему городу.

– Что же мне прислал полковник Бэрр? – Мистер Дэвис открыл портфель.

Наконец-то Ной обратил на меня внимание; спросил, действительно ли я посланец Аарона Бэрра.

– Не просто посланец, – ответил за меня мистер Дэвис, – но и летописец жизни человека, которого так обижают.

– Ей-богу, мне все больше нравится Бэрр. – Ной вдруг оживился. – Что вам известно о его делах на Западе?

И снова мистер Дэвис ответил за меня:

– По-моему, мы все знаем – полковник ни в чем не виноват.

– Да-да. Ну, а как насчет роли президента Джексона?

– Он в этом замешан не больше, чем…

– Не больше, чем… – я решил перейти в наступление в лучших традициях судопроизводства и одним ударом парализовал обвинителя, – Генри Клей.

Мистер Дэвис хмыкнул, то есть издал сухой шелестящий звук, словно потерли один о другой тома свода законов.

– А здорово он вас, Мордекай.

Ной был невозмутим.

– Клей просто защищал Бэрра в суде. Не более. А Джексон хотел ехать с ним в Мексику. Все об этом знают.

– Все, кроме двух его биографов. Нет, Мордекай, такая тактика нам ничего не даст. С Эндрю Джексоном нельзя так обращаться, его слишком любят. Кроме того, через два года, а то и раньше, он уже не будет президентом.

– Ну и что же, все равно я хочу рассказать народу о том, какой человек… Дэвис, вы только посмотрите…

Так Эдмунд Кин в роли Макбета смотрел на дух Банко. В бар вошел высокий улыбающийся человек. Подтянутый, аккуратный, но одет как мастеровой.

Мистер Дэвис потерял обычное самообладание.

– Давайте отвернемся, – сказал он явно с опозданием, так как высокий человек, щурясь в полумраке бара, уже шел к нашему столику. Дэвис мрачно представил меня Томасу Скидмору.

Пять лет назад Леггет дал мне почитать памфлет Скидмора «Права человека на собственность!». Но я его так и не прочитал. В те дни Скидмора считали антихристом, даже хуже – антисобственником! Механик-самоучка Скидмор выступал (блестяще, но безалаберно, если верить Леггету) за отмену тюремного наказания за неуплату долга, за отмену частной собственности на землю и за отмену прав наследования капитала. Он даже выступал за обложение налогом церквей и предлагал прочие меры, которые может породить лишь мозг сумасшедшего, задумавшего вызвать настоящую ненависть своих сограждан. Леггет в конце концов обрушился на него, назвав «апостолом системы общественного грабежа». И тем не менее Скидмор на целый сезон стал героем рабочего люда и грозой собственников.

– Мы овладеем городом. – Мистер Дэвис был вежлив, но холоден. Чего нельзя было сказать про Ноя. – Мы докажем, мистер Скидмор, что реформы возможны безуничтожения общества.

– Но в этом нет смысла. Никакого смысла. – Мягкий, грустный голос Скидмора противоречил резкости слов. – До тех пор пока каждому не обеспечат его долю, будет не общество, а тирания меньшинства.

– Именно так говорят представители Таммани в Шестом округе.

– Но, господа, они же только говорят, а мы делаем.

–  Мы,мистер Скидмор? – Ной был очень резок.

Но Скидмор этого не замечал.

– Такая основополагающая идея, как истинное равенство, мистер Ной, не может быть нераздельным достоянием единственного ума, пусть даже самого радикального.

Мило кивнув, Скидмор направился к соседнему столику, где забулдыги глушили пиво. Усевшись, он вдруг громко сказал:

– Мистер Дэвис, партия вигов провалится. Потому что у других больше, чем у вас.

–  Эточто еще значит? – Ной повернулся к мистеру Дэвису: – Больше – чего?

Мистер Дэвис пожал плечами.

– Он отъявленный преступник!

Но я достаточно наслушался Леггета и тотчас нашелся:

– Он имеет в виду, что раз вы хотите, чтобы в мире была кучка богатых и множество бедных, то партия, в которой больше богатых, победит.

Впервые Ной удостоил мои слова вниманием, хоть и обращался к мистеру Дэвису, словно меня здесь и не было.

– Он прав, – сказал он.

– Чарли – умный парень.

– Тогда почему он работает у полковника Бэрра?

– И в самом деле, почему? – Мистер Дэвис кинул на меня взгляд, который означал: не верь ушам своим.

– Я восхищаюсь им как адвокатом.

Напрасно я приготовился к обороне.

– Чарли подбирается к золотой жиле. – Голос мистера Дэвиса звучал так торжественно, словно он только что дал взятку судье. – Он пишет истинную историю жизни полковника Бэрра, покуда я тут строчу официальные мемуары. Чарли положит меня на обе лопатки.

Так значит, мне предстоит конкуренция с Мэттью Л. Дэвисом? Что-то подозрительно.

– А вы уже договорились о публикации? – заинтересовался Ной.

– Да, – ответил за меня мистер Дэвис. – Чарли имеет дело с Уильямом Леггетом.

Мне стало не по себе. Откуда мистер Дэвис так быстро все узнает?

– Но я не пишу для «Ивнинг пост»…

– Леггет! – Ной стал нещадно костить Леггета. – Слава богу, Уэбб его отделал как следует! На улице! Тростью.

Я сказал, что было наоборот, Леггет избил Уэбба. Вдруг с улицы донесся цокот копыт, бряцанье оружия, крики: «Народное ополчение!»

– Будем надеяться, они доберутся до избирательных урн прежде, чем наши друзья из Таммани. – Мистер Дэвис впервые встревожился.

Однако, когда несколько мгновений спустя булыжник пробил окно прямо у него над головой, грохнул по столу, слегка качнул мою кружку и скатился на пол, он проявил большое самообладание. Мы с Ноем вскочили. А мистер Дэвис невозмутимо вычесывал осколки стекла из редких седых волос.

Красная рожа просунулась в разбитое окно и заорала: «Вот они, вот…»

Услышать, кто такие «они», нам не удалось, так как мистер Дэвис молниеносным движением взметнул трость и хрястнул по красной роже. «Вон отсюда, ублюдок!» – раздался звонкий голос бывшего великого вождя Таммани. Красная рожа исчезла.

Пивной зал ликовал. Мистер Дэвис принимал поклонение своих союзников с величественной, едва заметной улыбкой.

– Совсем как в прежние дни! – сказал он. – Когда Бэрр и Гамильтон сеяли раскол. Давненько у нас такого не бывало.

– Вы с ума сошли! Они сейчас спалят город! Они способны на все, лишь бы не проиграть выборы. – Ноя била дрожь.

– Ну что вы! – Мистер Дэвис собрал осколки оконного стекла в аккуратную кучку. Затем положил послание Бэрра в карман пальто, повернулся ко мне: – Полковник просит передать вам все записи, какие я только найду.

– Мне ничего не надо; неужели вы думаете, я собираюсь…

Чарли, Чарли! Читайте себе на здоровье, я пошлю вам все, что у меня есть.

Мистер Дэвис поднялся.

– И поторопитесь с публикацией.

Я поблагодарил мистера Дэвиса. Он такой любезный. Но ведь он сам уже несколько лет не может опубликовать собственную книгу и, возможно, рассчитывает, что мои усилия возбудят интерес публики к этой старой истории. Мои усилия? О чем это я?

Я уже убедил себя, будто действительно составляю жизнеописание полковника, а сам почти ничего не знаю. Но Леггет уверяет, что, если я докопаюсь до правды, это изменит историю. Хотя иногда я думаю: не все ли равно, кто будет президентом? Клей или Ван Бюрен? И мне-то какое до всего этого дело? Я же терпеть не могу политику и политиков. Моя тайная мечта – поселиться в Испании или Италии и писать рассказы, как Вашингтон Ирвинг. Этим трудом я рассчитываю заработать денег на путешествие. Надеюсь только, что полковника уже не будет в живых, когда выйдет моя книга. Нехорошо на такое надеяться. Но опубликовать книгу мне надо в течение полутора лет, не позже. До президентских выборов. Да, сложную я себе задал задачу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ферпланк не прошел в мэры, недобрал 179 голосов примерно из 35 000. Таммани-холл победил, но дорогой ценой, ибо виги заполучили совет общин города. Мистер Дэвис небось радуется. Полковник Бэрр тоже радуется. Нет, скорее развлекается.

– Это новые люди, Чарли. В один прекрасный день они захватят все.

– Мистер Дэвис считает, что Клей будет президентом.

– Бедный Мэтт! В больших делах ему не хватает мудрости, но он силен в мелочах. Ван Бюрена выдвинут, и он побьет Клея, побьет любого республиканца, нет-нет, вига.Пора привыкнуть называть их так. Все вверх тормашками! Те, кто за Революцию, были виги, а те, кто за Англию, – тори. Затем началась борьба за федеральную конституцию. В нашем штате губернатор Клинтон был за слабое федеральное правительство. Так вот, некоторые виги стали антифедералистами, а некоторые, как Гамильтон, стали федералистами. Затем тори-федералисты стали республиканцами. А теперь тори-федералисты-республиканцы называют себя вигами, хотя на самом деле они антивиги. Республиканцы же антифедералисты – теперь демократы-джексоновцы. О, магические названия.

– А кем были вы после Революции?

– Да никем. Хотя склонялся к антифедералистам, но не принимал участия в затянувшемся споре. Помню, впервые прочитал конституцию и решил – она и пятидесяти лет не протянет. Видно, ошибся в сроке. Но все равно я прав. Эта конституция не годится для такой страны. Между прочим, сегодня утром, сойдя с парома, я увидел на Вест-стрит труп человека. Его убили вчера вечером на избирательном участке, и никто даже не подумал убрать труп. «Рука твоя, о Анарх, вождь великий, над миром полог опускает, и мрак все поглощает». – Он так часто повторяет эти слова, что я выучил их наизусть.

– А вы за Ван Бюрена? – спросил я. Капля пота скатилась у меня по спине. Жарко сегодня.

– Да.

– Это из-за вашей старой связи?

Он закрыл глаза, опер маленькие ноги о край каминной решетки.

– Я стар, а потому умерен. Из всех стариков, каких я знаю, опасности и неожиданности любит только один Эндрю Джексон. Но думаю, что объяснить это может лишь медицина. У него высокое кровяное давление. Что до меля, мне по душе, как красиво действует Мэтти Ван. Он лишен свирепости, а Клей переменчив и нечестен.

– А мистер Дэвис знает, что вы отдаете предпочтение Ван Бюрену?

– О да. Но он на меня внимания не обращает. Он знает, что Аарон Бэрр – не тот, бывший, а теперешний – в бэрритах не числится.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Город взбаламучен беспорядками. В некоторых домах нет ни единого целого окна. А кому до этого дело? Погода прекрасная, народное ополчение разошлось по домам, у ирландцев с похмелья раскалываются головы, а я отправляюсь с Элен Джуэт в Воксхолл-гарденс.

Мы доехали на извозчике до перекрестка Бауэри и Бродвея. Элен радовалась как ребенок. С тех пор как она поступила в заведение мадам Таунсенд, ей ни разу не удалось пройти больше, чем один-два квартала по Томас-стрит. На ней закрытое платье, и она ничем не отличается от тех дам, что распивают чаи в зале для дам гостиницы «Сити».

– Ах, я часами ей втолковывала, что у меня тут есть тетка и что один… ну, один гость с ней знаком и она часто обо мне спрашивает, а потом я ей говорю: «Мадам Таунсенд, надо мне доложиться тетушке, что я жива-здорова, а то вдруг она станет меня через полицию разыскивать?» – улыбка у Элен – как опрокинутый треугольник. – Ну, она меня и отпустила на денек, хотя ворчала и говорила, что бог, мол, правду видит. Видит он, как ты думаешь?

Я сказал, что сомневаюсь. Но заверил ее, что, если ад существует, там в один прекрасный день появится на редкость образованная леди, которая сведет с ума Сатану знанием Евангелия и теологии.

Вечер теплый, в парке много парочек. Казалось, никому нет дела до того, что Леггет называет «революцией».

Мы погуляли под цветными фонарями, усердно вдыхая в себя чистый загородный воздух, напоенный запахом гиацинтов, а затем устроились в беседке, довольно близко от оркестра, так что могли слушать музыку. Официант-негр принес нам ванильное мороженое и торт. Я почему-то очень нервничал, непонятно почему.

Элен вела себя странно, – совершенно неожиданно для меня, а может быть, и для себя самой.Сперва она была как собачонка, которую спустили с поводка: жадно вглядывалась и вслушивалась в то, что всем давно приелось. Особенно понравился ей странный человечек по прозвищу Пряник, который вечно носится по Бродвею с развевающимися полами, а из карманов у него сыплются пряники – единственная его пища. Никто не знает, кто он и где живет, потому что он ни с кем не разговаривает, а только носится взад-вперед, ест пряники да пьет воду из уличных колонок.

К тому времени, как мы устроились в беседке и стали слушать оркестр, Элен совсем притихла, даже погрустнела.

– Какая радость от прогулки, раз нужно возвращаться?

Кажется, я был к этому готов. Какая собака, вкусив свободы, сама вернется в конуру и сядет на цепь? Жестоко, наверное, показывать ей мир за стенами ее каморки на Томас-стрит. Или просто глупо? Скорее, и то и другое.

– Я думал, тебе… ну, что тебе там не так уж не нравится.

– Мне там мерзко.

Она неприятно крошит пирожное. Надеюсь, мне не придется дотрагиваться до ее липкой руки. В детстве мне как-то попал за шиворот мед. Мама говорила, я потом орал целый час.

– Воды горячей никогда нет. – Элен нахмурилась. – Меня не любит негритянка. Другим дают горячую воду два раза в день. Мне же – чуть теплую и только один раз.А зимой – ледяную. Я говорю мадам Таунсенд: так жить нельзя. Она мне толкует про силу духаи обещает сказать негритянке, а на другой день все то же самое: негритянка только улыбается, когда я спрашиваю, где моя горячая вода. Улыбается злорадно, сует мне кувшин, а вода на пол льется.

Элен смахнула крошки на землю.

– Вот видишь. Нам с тобой и поговорить-то не о чем.

Я сказал, что она все равно мне нравится, о чем бы она они говорила. И был искренен. Но ее этим не тронул. Вечер не удался.

– А с девушками ты о чем говоришь?

Элен пожала плечами.

– Да так. Ни о чем. Ну, о клиентах. Они, девушки, ужас что рассказывают.

– Например?

– Ну, ужас.

Не очень-то пространный ответ. Интересно, что они обо мне говорят?

– Ну, еще говорим о платьях, это мне интересно. Я им шью. Я люблю шить. А сюда народ приходит каждыйвечер? – Она посмотрела кругом, и розово-желтые блики от фонарей заплясали в ее зрачках. Музыка стала медленнее, одинокий скрипач фальшиво играл печальную мелодию. И все равно мне было хорошо: гиацинты, цветные фонарики и скрытое темнотой обиженное хорошенькое личико пленницы, которую я освободил лишь на один вечер. Как в сказке про Золушку, ведь к полуночи ей нужно возвратиться на Томас-стрит к злой волшебнице Розанне Таунсенд. А почему бы не освободить ее навсегда? Поднатужиться, снять ей комнату. Она бы зарабатывала шитьем. Я поделился с ней своими мыслями.

Наконец-то Элен улыбнулась, повеселела.

– Это было бы чудесно!

Я встревожился. Одно дело говорить такое под фальшивое пиликанье скрипача, а другое – проснуться утром и увидеть, что рядом с тобой лежит еще кто-то, и это уже на всю жизнь.

То ли Элен угадала мой страх, то ли она и в самом деле необыкновенная.

– Нет, так нельзя. Мы же не обручены. – Она выпалила то, что думала. – Нет, я не из таких.

– Ну, а как же… как же у мадам Таунсенд?

– То дело другое. – Элен была тверда. – Ты ведь на мне не женишься? – Она рассмеялась, прежде чем я нашелся, что ответить. – Конечно же, нет. Да и какая из меня жена! С детьми я не умею обращаться. Я их боюсь. Так что у мадам Таунсенд мне не так уж плохо. Если бы только горничная была другая… – Лицо ее омрачилось, стало злым, но еще более привлекательным. – Но ты не забудешь, ты поищешь мне работу, чтобы я зарабатывала столько же, сколько сейчас, и открыла собственное дело, хотя где я еще заработаю сто долларов? Ну, буду откладывать, а то я все трачу. Не знаю на что. Мама говорит, я кончу свои дни в приюте для бедных, она, бедняжка, сама там живет.

– А отец?

Такого веселого смеха я не слышал с тех пор, как один из клиентов мадам Таунсенд перепрыгнул через забор на заднем дворе и рухнул в соседский свинарник.

– Отец? Спроси что-нибудь полегче. Я его и не знала. И мама небось тоже. Она пила, когда была молодая, и швеей работала. Кроила, только и всего, а не шила. У нее глаза были плохие. И таланта не было. Лучше ты расскажи про своих родителей; если хочешь, конечно.

Наконец мы перешли на личные темы, впервые за семнадцать встреч. Я веду им счет.

– Отец держал бар в Гринич-вилледж. Мама тоже там работала. Он, верно, такой же пьяница, как твоя мать.

– Небось богатые были? – Последовал долгий вздох.

– Нет, но бар был доходный.

– Ну, а братья, сестры?

– Все умерли. Их, кажется, было пять. Я единственный остался.

– Матери твоей небось нелегко приходилось.

– Еще бы. Отца она ненавидела. Чего уж хорошего.

Я рассказал Элен все, или почти все. Она слушала, как ребенок, которому читают книжку. Сколько я себя помню, мать с отцом всегда ссорились. Он – вечно пьяный, грубый. Она – вечно в слезах. Как-то вечером в ноябре он не впустил ее в дом. Гордость не позволила ей идти к соседям, и она провела ночь под навесом во дворе. Кончилось все простудой, жаром, пневмонией, гробом. Я тогда жил в городе, учился в Колумбийском колледже, и только через неделю узнал, что она умерла. Приехал домой, и мы с отцом подрались во дворе. Я избил его до крови. С тех нор в Гриниче моей нош не было.

Рассказывая ей эту историю, я чувствовал себя сильным, талантливым, сказочным королем. И все, в общем-то, было правда, хоть я и умолчал о том, что мой отец чуть не выбил мне глаз ножкой от стула.

– С тех пор ты его не видел? – В ее голосе – я был очень доволен – слышался благоговейный ужас.

– Недавно, на улице. Очень вежливо поговорили.

Убийца, убийца, убийца! В голове моей бьет барабан, когда я думаю о нем, пишу о нем, смотрю на миниатюру моей матери, выполненную Вандерлином на слоновой кости, – красивая женщина, не знавшая счастья.

Рука об руку мы с Элен шли по парку, она обсуждала туалеты.

– Видишь, какой рукав в сборочку? Такой за год не сошьешь! А материя!Французский муар! Ой, гляди-ка! Бельгийское кружево!

Она подробно объясняла мне все о покрое и сообщала цену каждого туалета.

Обходя беседку, мы наткнулись на парочку. Они отпрянули друг от друга. Один был Уильям де ла Туш Клэнси, другой – хорошо сложенный мальчик лет шестнадцати, одетый с потугами на элегантность. Однако грубые большие руки выдавали простолюдина.

– Ну-с! – Клэнси зашипел, как гусак.

Мальчик смутился. Еще бы! Кое-что так стыдно делать, что даже деньга не утешают.

– Ну-с, как поживает ваш друг-радикал мистер Леггет? – Ага, значит, Клэнси меня запомнил.

– Прекрасно. А как вашдруг мистер Эдвин Форрест? – Это была наглость.

– Я вас где-то видел, мисс. – Мальчик смотрел на Элен, но она обратила на него такой невидящий взгляд, что он сделал бы честь любой даме из общества.

– Я работаю у Джозефа Хоукси, мисс. Он друг мадам Таунсенд. Вы, наверное, его знаете.

Элен и бровью не повела.

– Нам пора, – повернулась она ко мне. – Нас ждут друзья.

Но Клэнси хотелось сравнять счет.

– Таунсенд? Таунсенд? Вы имеете в виду Таунсендов, которые живут в Грамерси-парк?

– Нет, мистер Клэнси. Та дама живет на Томас-стрит. – Мальчик, видимо, готовил отпор на тот случай, если Элен вздумает обмолвиться, что он тоже отдается за деньги.

– Боюсь, я никого не знаю в этой интересной части города, если не считать моего старого друга достопочтенного мистера Хоукси, у которого работает Ричард.

– Неполный рабочий день?

Я не удержался и от этого выпада. В свете фонаря я увидел, как лицо мальчика побагровело от ярости.

– Я не расслышал вашего имени… – Клэнси обратился к Элен, но мы уже отошли.

К моему удивлению, Элен расхохоталась:

– Обязательно всем расскажу. Давай возьмем извозчика. Скорей! А я все думала, что-то он странный, этот мистер Хоукси. Теперь все ясно. Хорошенькие же у него подмастерья! Правду мальчик сказал. Я его уже видела.Иной раз остановится и пялится на наш дом. Ну, думаю, денег у него нет или храбрости не хватает войти, а выходит, просто охотынет! На кой мы ему сдались? Ну и денек! Ты прелесть, Чарли! – Она поцеловала меня в щеку, как сестра.

Я опешил от такой непосредственности. Хоть я и провел много приятных вечеров в заведениях, вроде дома мадам Таунсенд, а все еще наивный простак! Ну и ну, такое мне и в голову не приходило. Я-то воображал, какое грустноебудет у нас расставание.