Текст книги "Вице-президент Бэрр"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Чарли, это не для «Ивнинг пост!» – Леггет посмотрел на меня, как пишут в английских романах, с довольной усмешкой.

– Слишком длинно? – Я принес ему описание свадьбы на двух страницах – все, что я успел наскоро набросать на обратном пути в Нью-Йорк. Ранним утром новобрачные в желтом экипаже мадам, запряженном шестеркой лошадей, отправились с визитом в Хартфорд, штат Коннектикут, к племяннику полковника, губернатору Эдвардсу. Итак, я стараюсь, как настоящий журналист, не упустить ни одной детали.

Леггет вздохнул.

– Наша цель – подорвать Банк мистера Бидла, развивать свободную торговлю, отменить рабство, создать профсоюзы. Свадьба отставной шлюхи с изменником нас не интересует.

Хотя я привычен к злобному стилю Леггета, я считаю себя обязанным защитить полковника или по крайней мере мою собственную трактовку бракосочетания.

– Насколько нам известно, Аарон Бэрр не изменник. Мадам Джумел не шлюха, а респектабельная и богатая вдова, чем бы она ни была когда-то. И это чертовски интересно. Два самых известных человека в Нью-Йорке сочетались браком.

Леггет только засопел в знак отвращения. Ему всего тридцать два года (он на семь лет старше меня), но его можно принять за моего отца. Мы познакомились, когда я был еще в Колумбийском колледже, а он писал театральные рецензии для «Миррор» и пытался стать актером, как его друг Эдвин Форрест. На сцене он провалился. И все же он актер,только сцена-то посерьезнее, чем Бауэри-тиэтр. Он стал величиной в журналистике, признанным авторитетом в политике и литературе.

Прелюдией к не оконченной еще драме Леггета было его увольнение из флота за дуэль. Во время военно-морского трибунала он оскорбил своего командира целым каскадом цитат из Шекспира. После этого ему пришлось брать Нью-Йорк штурмом. Провалившись на сцене, он наделал много шума книгой под названием «Ружье», затем попытался издавать собственный журнал «Критик», но успеха не имел. Теперь он редактор «Ивнинг пост» и пользуется большим авторитетом в городе. Его пера, не говоря уже о дуэлянтских пистолетах, или, точнее, малайской трости, которой он однажды отделал редактора конкурирующего издания, побаиваются все. Но, увы, он явно идет к гибели: некогда могучее тело подорвано сперва желтой лихорадкой во время службы на флоте, затем чахоткой.

Когда мне было семнадцать, я боготворил Леггета. Теперь он мне немного надоел. Да и себе самому тоже. Однако я продолжаю бывать у него, а он по-прежнему поощряет меня и мне надоедает. Он знает, что я не в ладах с юриспруденцией, что я стремлюсь освободиться, заняться литературным трудом. Увы, хорошо платят только политическим обозревателям, а меня не интересует политика (хотя до недавнего времени она не занимала и Леггета). Я мечтаю о карьере Вашингтона Ирвинга, пишу мелочи, печатаюсь время от времени, но мне почти никогда ничего не платят. И вот в прошлом месяце Леггет предложил мне при случае написать что-нибудь для «Ивнинг пост». Он добавил: «Тебе стоит использовать свою близость к Аарону Бэрру».

«В каком смысле?»

Но Леггет не сказал ничего, кроме: «Делай заметки. Записывай все. Изучи его пороки…»

Рассказ о свадьбе полковника Бэрра, на мой взгляд, как раз то, что нужно Леггету. Выходит, я ошибался.

– Хорошо, Чарли, я покажу это мистеру Брайанту. Пусть сам решает. Я против.

Леггет скрылся в соседней комнате. Я слышал приглушенные голоса. Но вот он вернулся, затворил за собой дверь.

– Твоя проза удостоится полного внимания мистера Брайанта.

– Спасибо, спасибо. – Я попытался воспроизвести язвительную интонацию полковника Бэрра.

Леггет положил ноги на стол, бесцеремонно сдвинув бумаги и книги. Грязным носовым платком он начал вытирать чернила со среднего пальца правой руки.

– Чарли, ты все еще ведешь беспутную жизнь?

– Я изучаю право.

– Хороший ответ. Я тебя здорово вышколил. – Он усмехнулся, потом долго и мучительно кашлял в перепачканный чернилами платок, и я отвернулся, чтобы не видеть то, что должно было, видимо, появиться, – яркую артериальную кровь.

Кашель прекратился, красивое изможденное лицо посерело и покрылось капельками пота; Леггет заговорил тихим, усталым голосом:

– Разумеется, я имел в виду заведение мадам Таунсенд.

– Раз в неделю. Не чаще. С мальчишеством покончено.

– Чтоб силы все растратить и одиноким умереть! – В глазах его сверкнул блеск. – Расскажи мне о новеньких подопечных мадам Таунсенд.

– Три очень молоденькие ирландки, только-только появились, совсем свеженькие…

– Хватит! Я женатый человек, Чарли. С меня довольно.

– Зачем тогда спрашивать?

– Я должен заткнуть уши, как Одиссей. Не пой мне больше песен моей юности, сирена! Довольно с меня ирландских прелестей…

В кабинет вошел мистер Брайант. Хрупкий человек с тонкими губами и баками; на вид ему лет сорок, за типичной сдержанностью выходца из Новой Англии не сразу заметишь, какое удовлетворение ему доставляет репутация первого поэта Америки (Леггет склонен считать себя поэтом номер два, особенно в присутствии Фицгрина Халлека [17]17
  Американский поэт (1790–1867).


[Закрыть]). Однако при мне мистер Брайант никогда еще не спускался до такой тривиальной темы, как поэзия. При мне он всего лишь заместитель редактора «Ивнинг пост», по уши погруженный только в политику. Кстати, он, вероятно, единственный человек в Нью-Йорке, который все еще пишет гусиным пером. Даже полковник Бэрр предпочитает традиционному перу современную сталь.

– Чрезвычайно интересно, мистер Скайлер. – Я вскочил на ноги. Судя по тому, что Брайант не предложил мне сесть, интервью предполагалось короткое. – Разумеется, мы отметим… счастливое событие. Мы же газета.Но чтобы сообщить новость и угодить публике, достаточно будет одной фразы.

– Видишь? – Леггет наслаждался моим провалом.

Я был вне себя.

– Меня, очевидно, ввели в заблуждение. Я думал, что вас интересует полковник Бэрр.

– Вероятно, мистера Леггета он интересует больше, чем меня. – Редакторы неприязненно взглянули друг на друга.

Но я упорствовал.

– По предложению мистера Леггета я описал свадьбу, которая, согласитесь, не лишена интереса.

Брайант взял примирительный тон.

– Согласен, полковник Бэрр – один из самых интересных людей в этом городе, в Соединенных Штатах…

– Если бы только Чарли сумел вызвать его на откровенный разговор о его жизни, связях, особенно нынешних.

– Ну, насчет откровенности полковника я сомневаюсь. – Брайант придерживался общепринятого мнения о полковнике.

Однако у Леггета было что-то еще на уме.

– Как тебе известно, Чарли, мы поддерживаем президента Джексона. Вице-президент же – фигура загадочная…

–  По-моему,ничуть, – отрезал Брайант.

– А я нахожу его странным. По-моему, он мошенник. Без принципов. И я хотел бы знать то, что хотят знать все: каковы отношения между вице-президентом Ван Бюреном и Аароном Бэрром.

– Разумеется, мистера Леггета и меня интересуют политическиеотношения. – Брайант бросил на Леггета предостерегающий взгляд, но тот сделал вид, что его не заметил.

– Нет! – вскипел Леггет. – Их отношения вообще.Он повернулся ко мне. – Я неспроста просил тебя делать заметки, задавать полковнику вопросы. Нам важно знать, насколько они близки, эти двое.

– Полковник восхищается Ван Бюреном. – Я попытался припомнить, что вообще говорил Бэрр о вице-президенте. – Но я бы не сказал, что они «близки».

Но Леггет стоял на своем.

– Они близки, ты просто не знаешь. Двадцать лет назад, вернувшись из Европы, Бэрр отправился прямым ходом в Олбани, именно к Ван Бюрену, и остановился у него в доме. Остановился у олбанского наместника. А ведь Аарона Бэрра все еще обвиняли на Западе в предательстве. А штат Нью-Джерси обвинял его в убийстве Гамильтона.

Все это не совсем верно, но Леггета занимает общая картина, ему не до унылых частностей. Потому-то он и преуспевающий журналист.

– Надо выяснить: почему умный и осторожный Мартин Ван Бюрен водит дружбу с такой опасной, компрометирующей личностью.

– Разумеется, они всегда были близки политически. – Величественная бесстрастность Брайанта ярко контрастировала с горячностью его молодого коллеги. – Полковник Бэрр – основатель Таммани-холла. Мартин Ван Бюрен сейчас фактический хозяин Таммани. У них общие… идеалы.

– Идеалы! – Леггет широко раскинул руки, будто шел на распятие. – Идеалов у них вообще нет. Власть – только одно это им надо. Бэрр, конечно, теперь уже не в счет. Он – история. Но Мэтти Ван не может нас не волновать. Эдакий колдун! Наш собственный Мерлин, который направлял генерала Джексона в первый срок его президентства, сейчас руководит им второй срок и так же точно, как то, что в Олбани процветает взяточничество, попытается в тридцать шестом году занять его место, если мы ему не помешаем.

– А зачем нам ему мешать? Позиции, которые он занимает по большинству вопросов…

Но Брайанту не по силам тягаться с Леггетом, когда он воспламеняется нравственными идеалами.

– K черту позиции! Мэтти пойдет на все, чтобы его кандидатуру выдвинули и чтобы победить. Он идеальный политик! На первый взгляд. Но уверяю вас, только копните этого розового голландского херувима, и за ангельской улыбкой вы обнаружите нечто непостижимое, бесчестное, бэрроподобное.

Я не мог понять, куда Леггет клонит.

– Не думаете же вы, что человек не может быть президентом только потому, что он водит дружбу с полковником Бэрром?

– Нет, вряд ли Леггет так думает. – В эту минуту Брайант был особенно похож на ветхозаветного пророка. – А теперь разрешите откланяться, мистер Скайлер. – И он исчез.

– Чарли. – К Леггету вернулся его обычный тон школьного учителя. – Сейчас я лишу тебя невинности. Мартин Ван Бюрен – незаконный сын Аарона Бэрра.

Я утратил дар речи.

– Я не верю. И кстати, откудаэто может быть известно?

– Известно, что полковник обычно останавливался в таверне Ван Бюренов в Киндерхуке, что вверх по Гудзону. И многие подозревают, что он наградил ребенком Мэри, жену хозяина, украсив превосходными рогами ее мужа Абрахама.

– Многие подозревают! – Я презрительно фыркнул.

– Кроме подозрений, существует масса косвенных свидетельств. Полковник Бэрр всегда был дружен со всей семьей, а особенно с молодым Мэтти, нежным, большеглазым, высоколобым Мэтти, – знакомые черты?

Что правда, то правда: они похожи.

– Но ведь Ван Бюрен блондин, а Бэрр темноволос…

– У него была еще мать. – Леггет с легкостью отмел в сторону мой контраргумент. Но конечно, быть может, все это только сплетни. А может, и нет. Точно известно, что в очень юном возрасте Мэтти приехал из Киндерхука в Нью-Йорк и сразу же начал работать в юридической конторе у одного человека, близкого к Бэрру…

– Предположим, что Бэрр его отец. Что из того?

Леггет снизошел до объяснения.

– Ты только подумай, что это тебе сулит. Тебелично. Написать памфлет – нет, даже книгу, доказать, что Мартин Ван Бюрен – сын Аарона Бэрра. Это же принесет тебе целое состояние.

– Юридические доказательства… – начал я, но Леггет меня не слушал.

– Но еще поважнее твоего состояния, Чарли, судьба республики. Джексон начал великие реформы. Мы начинаем двигаться в направлении демократии. Ван Бюрен повернет это движение вспять. Так давайте же помешаем ему стать президентом.

– Доказав, что он незаконнорожденный?

– Американцы – люди строгой морали. Но еще губительнее родственных – его политическиесвязи с Бэрром, особенно в последние годы. Если мы сможем доказать факт секретных встреч, темных планов, бесчестных комбинаций – тогда, клянусь, Ван Бюрен не сядет в кресло генерала Джексона.

– Так, значит, ты поддерживаешь кандидатуру Генри Клея?

– Нет. Я предпочитаю другого сенатора от Кентукки, Ричарда Джонсона. Несмотря на его penchant [18]18
  Пристрастие (франц.).


[Закрыть]к негритянкам, Джонсон будет продолжать джексоновские реформы. А Ван Бюрен – нет. – Леггет перешел на заговорщический шепот. – Ты, должно быть, заметил наши расхождения с Брайантом. Он верит Ван Бюрену. Я не верю. Мне нравится Джонсон. Ему – нет.

Я никогда не видел Леггета таким возбужденным. Глаза блестели, щеки слегка раскраснелись. Наступила тишина, которую прервала песенка торговца моллюсками с Пайн-стрит, воспевавшего свой товар:

 
Прекрасны моллюски
Снега белее
Со скал Рокавэя!
 

(Я записываю все песенки, какие ни услышу, – пригодятся для статьи.)

Я бросил пробный шар:

– Во-первых, не думаю, что полковник Бэрр сгорает от нетерпения рассказать мне всю правду…

– Ты видишь его каждый день. Он тебя любит.

– Мой отец был его другом, но вряд ли это…

– Бэрр стар. Он весь в прошлом.

–  В прошлом?В этот самый момент он собирается заселить Техас немцами.

– Великий боже! – На Леггета это произвело впечатление. – Все равно, только ты можешь все узнать. Разве ты не говорил мне, что он пишет историю своей жизни?

– Полковник как-то обмолвился об этом. Но что-то не верится. Время от времени он вспоминает, что хотел диктовать мне, но…

– Так ты подтолкни его! Заведи разговор о старых временах, о Киндерхуке, о тех днях, что он провел в ассамблее, одновременно ухлестывая за мадам Ван Бюрен…

– Боюсь, что ему куда важней рассказать «подлинную» историю Революции.

– Ты совсем не способен на хитрость?

– Вы не знаете полковника Бэрра. Предположим, я даже смогу выудить из него правду, все равно он не даст мне этим воспользоваться. Он лучший адвокат штата, а есть преступление, именуемое клеветой.

Леггет не замедлил с ответом.

– До выборов еще целых три года. Через три года он умрет, а по законам штата Нью-Йорк невозможно оклеветать мертвого.

– А Ван Бюрен?

– Доказать, что человек незаконнорожденный, не клевета. – Леггет встал. – Чарли, похоже, мы нашли способ преградить Мэтти Вану путь в Белый дом и открыть путь демократии.

Я тоже поднялся.

– «Ивнинг пост» это напечатает?

Леггет засмеялся и тут же закашлялся.

– Конечно, нет! Но не волнуйся. Я найду тебе издателя. – Он неуклюже проковылял мимо меня к двери, точь-в-точь разболтанный скелет. – Я говорю совершенно серьезно, Чарли. – Он взял мою руку своей сухой горячей рукой. – Разве часто бывает возможность изменить историю своей страны?

Леггет задел не ту струну. Наступила моя очередь заговорить снисходительным тоном.

– Я таки скажу полковнику Бэрру. Самим фактом своего существования он не раз переделывал жизнь многих американцев, но незаметно, чтобы он этим чего-нибудь добился.

– Оставь иронию мне,дорогой Чарли. А тыделай историю.

Предаю ли я полковника? До некоторой степени да. Могу ли я повредить ему? Нет. Да пусть кто-нибудь в анонимном памфлете изобразит его самим дьяволом, он и то не расстроится. О нем и похуже вещи писали, и отнюдь не анонимные авторы, а такие, как Джефферсон и Гамильтон. К тому же, если он последователен, он вряд ли будет возражать против того, чтоб мир узнал, что он отец Ван Бюрена. Полковник часто повторяет: «Всякий раз, когда женщина оказывает мне честь, утверждая, что я отец ее ребенка, я воспринимаю это как комплимент и отметаю любые сомнения, какие у меня могут быть на этот счет».

С другой стороны, конечно, полковник очень огорчится, если Ван Бюрен провалится на выборах из-за родства с ним. Но у меня нет выхода. Леггет предложил мне способ избавиться от тяжелой кабалы – заработать литературным трудом. Я принимаю предложение. Тем более – признаюсь – мне приятно будет провести самого ловкого пройдоху нашего времени. Мне дорог полковник, но собственная жизнь еще дороже.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Пришлось вернуться из Коннектикута. Дела… – Полковник утопал в клубах дыма от своей длиннющей сигары. Кабинет Бэрра. Описываю: сквозь рваные велюровые шторы и пыльные окна в комнату проникает зеленоватый свет летнего дня; посетитель попадает как бы в ад или, вернее, в подводное царство и плавает там, различая взглядом книжный шкаф, набитый юридическими справочниками, письменный стол под зеленым сукном, портрет пышной темноволосой девушки – Теодосии, дочери полковника (согласно легенде, пираты заставили ее идти с завязанными глазами по доске, пока она не упала в море). Бэрр мне про нее еще не рассказывал, но он вообще редко вспоминает прошлое, если только не загорится желанием разоблачить кого-нибудь из знаменитых современников.

– Я всю ночь провел в кабинете. Столько работы. – Он взглядом пригласил меня сесть в кресло для посетителей.

– А мадам Бэрр?..

– Мадам на Холмах, где ж ей быть? Однако позже она приедет в город. Чарли, где техасские документы?

Я достал их из шкафа.

– Сегодня мы покупаем земли! – Сияя от счастья, Бэрр разложил на столе бумаги. – Тысяча иммигрантов уже готовы к отплытию из Бремена. – Он развернул карту территорий Техас и Луизиана. – Когда-то я знал там каждый уголок. – Сильным красивым указательным пальцем (у него вовсе не старческие руки) он проследил путь Миссисипи до Нового Орлеана.

– Дикая, пустующая, прекрасная земля! – Он вдруг с силой прижал палец к карте. – Вот здесь мистер Джефферсон арестовал меня. – Бэрр просиял мальчишеской улыбкой. – Он утверждал, что с отрядом в сорок пять человек я собирался отделить западную часть Соединенных Штатов от Великой Виргинии – так иногда называли союз штатов те из нас, кого не приводили в восторг мистер Джефферсон и его хунта.

– А что на самом деле вы собиралисьпредпринять с теми сорока пятью?

Бэрр замкнулся. Иначе не передать выражение его лица, когда он уходит в себя. Однако вежливость ему никогда не изменяет, он просто игнорирует дерзость собеседника.

– Вот куда мы посадим наших немцев. – Он обвел пальцем территорию к западу от реки Сабин. – Полно воды. Отличные пастбища. И документы на аренду земли в порядке.

Ну и фантазии! А впрочем, кто его знает?

– И что всего важнее, мадам готова вложить деньги. – Он сдвинул очки на лоб. – Удивительная женщина, Чарли. Поистине удивительная.

– Мне так неприятно, что я спросил ее про Наполеона.

– Боюсь, что к старости люди начинают верить, что прошлое было таким, каким ему следовало быть.

– Вы этим не страдаете, полковник.

– Но я же и не старый, Чарли. – Его темные глаза широко раскрылись; тот же прием, что у Тайрона Пауэра, только в отличие от романтического ирландского актера Бэрр подтрунивает над самим собой. – Но мне особенно повезло. Или не повезло – как посмотреть. Я не только знаю, каким следовало быть моему прошлому, я знаю, каким оно былона самом деле. – Какая-то странная вдруг гримаса. Что это? Затаенная боль? Или мне показалось? Но вот он снова стал самим собой. – И кроме меня, этого не знает никто. В конечном счете это только к лучшему.

– Почему же к лучшему, я так не думаю. Вы обязаны рассказать миру свою версию истории. – Я произнес фразу, заготовленную после разговора с Леггетом, затверженную в уме, и проклинал себя за то, что это было заметно.

Бэрр улыбнулся.

– А вдруг моя версия не самая точная? Но ты мни льстишь. И мне это приятно! – Он пнул кожаный сундук под столом. – Там у меня хранится целая история: письма, газеты, тетради, начало мемуаров. О, у меня талант по части начинаний, Чарли, настоящий талант. – В голосе его прозвучала столь несвойственная ему горечь. Но тут же он заговорил быстро, почти весело. – Впрочем, разве не лучше хорошо начать, чем не начинать вовсе? И какое начало! Я был не только сыном знаменитейшего богослова, но и внуком еще более знаменитого богослова, самого Джонатана Эдвардса [19]19
  Американский священнослужитель и религиозный мыслитель (1703–1758).


[Закрыть], пророка, который – как это говорится? – ходил по путям господним. Нет, привычный глагол не в состоянии передать поступь великого пуританина. Джонатан Эдвардс бежал по путям господним – и перегнал нас всех. Да и самого бога, пожалуй. Уж меня-то – безусловно. Я не знал этого святого из Стокбриджа, но воспитывался под сенью его имени, и меня бросало в дрожь, пока я не прочитал Вольтера, пока не понял, что человека и в этоммире ждет слава, если он не смалодушничает и смело пойдет к своей цели. Подобно Наполеону. Вот почему я примкнул к Революции и стал героем.

Он замолчал. Раскурил потухшую сигару.

– Так начинали многие. Но кто же ее обрел,ту славу? Только не я, как известно. – Он пустил кольца дыма мне в лицо. – В конце концов лавры достались землемеру из Виргинии, который стал «отцом» своей страны. Но будем справедливы. Коль скоро генерал Вашингтон не смог ничего произвести во плоти, вполне уместно поставить ему в заслугу зачатие хоть этого союза. Мул-производитель, так сказать, чьим противоестественным потомством стали Штаты. В конечном счете не проворным досталась победа [20]20
  Бэрр обыгрывает библейское выражение «…не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа…».


[Закрыть], а бесплодным. – Шутка показалась Бэрру забавной. Я был слегка шокирован. Как и все, я считаю Вашингтона человеком скучным, но безупречным.

Бэрр вручил мне несколько пожелтевших от времени страниц.

– Недавно я наткнулся на это описание моих приключений во время Революции. Думаю, оно тебя позабавит.

Я взял рукопись, весьма польщенный доверием полковника, хотя Революция для меня далека, как Троянская война, но только еще непонятней, поскольку ее уцелевшие участники ни в чем не приходят к единогласию.

Леггет как-то предложил собрать всех, кто уверяет, будто сражался за независимость, в Воксхолл-гарденс и расстрелять – да вот беда, они даже в громадном Вокс-холле не поместятся. Каждый шестидесятилетний американец клянется, что был барабанщиком; семидесятилетний – полковником или генералом.

– Мэтт Дэвис собирается после моей смерти написать мою биографию. Но он и сам немолод. – Полковник довольно усмехнулся при мысли о бренности старого друга.

Мэттью Л. Дэвис – редактор газеты, один из вождей Таммапи, стойкий бэррит, как пресса до сих пор называет изначальных республиканцев – сторонников полковника; многие употребляют это слово, но понятия не имеют о его происхождении; они бы очень удивились, узнав, что основатель рода бэрритов держит контору на Рид-стрит и сам бэрритом не является, поскольку эта фракция в настоящее время находится в оппозиции к Ван Бюрену, в то время как их герой, чьим именем она нареклась, его поддерживает (потому что Ван Бюрен его сын?).

– Мэтт, конечно, напишет обо мне хорошо. Но раз я еще здесь, я нисколько не буду возражать, если ты посмотришь мои записки. Тем более, что ты неисправимый бумагомаратель. Да и как знать, может быть, мы сумеем что-нибудь нацарапать вместе.

В смежной комнате хлопнула дверь. Нелсон Чейз явился на работу. Я встал, чтобы тоже приступить к своим обязанностям.

– Почему Дэвис настроен против Ван Бюрена?

– Разве?

– Но он же недавно написал…

– Политика, Чарли, политика. С виду противники, а на деле часто тайные союзники. Все равно Ван Бюрен будет избран президентом в тридцать шестом году. И Таммани его поддержит – об этом я и сообщил вице-президенту в последний раз, когда мы с ним виделись.

– Полковник Бэрр! – Дверь отворилась, и в кабинет ворвался свежий воздух, так что я даже закашлялся, настолько я привык к дьявольскому дыму. Унылое лицо Нелсона Чейза повисло где-то в отдалении, подобно тыквенному фонарю. – Мадам… ваша супруга… мадам Бэрр внизу, в своем экипаже.

Полковник на мгновение остолбенел. Потом вскочил на ноги.

– Чарли, спустись и скажи ей, что я встречу ее, как мы условились,у Тонтина, в пять часов. Скажи, что сейчас я занят. Хотя не надо. Скажи лучше, что меня здесь нет. Что я в суде.

– Сегодня нет судебных заседаний, полковник, – начал Нелсон Чейз. Но полковник Бэрр был уже на ногах, и, когда он надевал высокую черную шляпу, я заметил, как оттопыривается его камзол спереди, как раз напротив сердца. Он скрылся через заднюю дверь, и я мог уже не кривя душой сказать, что «полковник Бэрр только что отбыл из конторы».

Мадам смотрела на меня в окно золотой кареты.

–  Кудаон уехал? – Ее голос гремел по всей улице до самой водонапорной башни.

– Я точно не знаю, мадам. Кажется, он сказал, что у него назначена встреча…

– Прошу вас в карету, мистер Скайлер. Чарли. Нет, я буду звать вас Шарло. В карету. Я хочу с вами поговорить.

– Но, мадам… – При слове «карета» один из лакеев, ужасный черный верзила в ливрее, спрыгнул на землю, отворил дверцу и запихнул меня в карету, как мешок с яблоками, прыгнул на козлы, и, прежде чем я смог что-либо возразить, мы уже двигались в сторону Боулинг-грин.

Мадам взяла мою руку в свои, дохнула мне в лицо выпитой за завтраком мадерой.

– Шарло, он ограбил меня!

Я ошалело посмотрел на нее, стараясь не дышать, пока она не отстранилась от меня, откинувшись на бархатные подушки.

– Я вышла замуж за вора! – Мадам прижала к груди ридикюль, как будто я посягал на одну из этих двух ценностей, и обрушилась на меня водопадом офранцуженного английского. Она объяснила, что у нее были акции платного моста возле Хартфорда. В экстазе медового месяца в доме губернатора Эдвардса полковник уговорил ее продать эти акции. Мадам в роли молодой жены бывшего вице-президента была так доверчива, так полна любви и так безмятежна, что разрешила полковнику продать акции и самому получить за них деньги – около шести тысяч долларов, которые по его настоянию были зашиты в подкладку его камзола. «Для верности», – сказал он.

– «Ma foi [21]21
  Честное слово (франц.).


[Закрыть], – сказала я ему. – Лучше зашить деньги в моюнижнюю юбку. Все-таки акции-то были мои, non [22]22
  Разве нет (франц.).


[Закрыть]?» Мы были в нашей спальне в доме du Gouverneur [23]23
  Губернатора (франц.).


[Закрыть], и я не хотела устраивать сцен. Naturellement [24]24
  Разумеется (франц.).


[Закрыть]. И что же он на это сказал? Гори он синим пламенем в аду! Он сказал: «Я ваш повелитель, мадам. Ваш супруг, и по закону все ваше принадлежит мне!» По закону! – Маленькие, налитые кровью глаза взметнулись в громадных глазницах: очень легко представить, какой у нее череп. – Знаю я этот закон вдоль и поперек, пусть только вздумает до суда довести, я найму в этом городе сотню адвокатов и побью его в любом суде! – Она приказала вознице остановиться прямо напротив Касл-гарден.

– То-то вчера после ужина он сказал, что ему нездоровится! И что хочет лечь пораньше. А сегодня утром я поняла, что ночью он нанял фермерскую повозку и улизнул из дома. Я в город – поздно! Плакали мои денежки, и сердце мое разбито!

Кучер открыл дверцу и помог мадам вылезти.

– Мы погуляем. – Она твердо взяла меня за руку и шумно втянула в себя воздух.

Люблю Бэтери в разгар лета: пышная зелень, розы в цвету, парусники скользят по серой глади реки, и бледные муслиновые платья девушек развеваются, как флаги, а воздух напоен ароматом цветов и моря.

Мы двинулись по направлению к круглому красно-кирпичному пирожному – Касл-гарден, старому форту, откуда несколько недель назад я лицезрел прибывшего на корабле самого президента. Худой, тщедушный, с гривой белых спутанных волос, генерал Джексон сошел по трапу на берег; он шел медленно, опираясь на чью-то руку, плечо – что подвернется. Говорят, он не дотянет до конца своего срока.

Полковник Бэрр стоял рядом со мной в начале Бродвея; вокруг орала пьяная толпа – такое множество людей не собиралось и на дюжину праздников Четвертого июля [25]25
  Четвертое июля – национальный праздник США День Независимости (день принятия Декларации независимости 4 июля 1776 года).


[Закрыть].

– Даже Вашингтону не устраивали такого приема, – заметил полковник.

– Что сделал бы президент, если бы звал, что вы здесь? – спросил я.

– Наверное, перекрестился бы от дурного глаза, – засмеялся Бэрр. – Как-никак я олицетворяю его сомнительное прошлое. Он хотел мне помочь покорить Мексику. А теперь посмотри на него! – Бэрр говорил дружелюбно, без ожесточения, как о взрослом, отдалившемся сыне. Затем, когда президент скрылся в толпе, мы не без злорадства увидели, как рухнул перекидной мостик и несколько знатных особ очутились в реке.

Мадам попросила меня купить мороженого у ирландки. Ирландская девушка. И зачем я про это пишу? Зачем даже думаю? Но вот подумал. И все еще думаю. Н-да, благими намерениями вымощена дорога в ад. Конечно, я сегодня вечером пойду к мадам Таунсенд. До чего ж я безволен.

– Я многим обязана полковнику. – Мадам прогуливалась под вязами. Гуляющие шарахались от нее в сторону: женщина-фрегат среди моря цветов и зелени Бэтери. – В свое время он мне очень помог, я ведь не всегда была – как это сказать по-английски? – bienvenue [26]26
  Желанной гостьей (франц.).


[Закрыть]. – Когда напряжение падает, мадам вдруг изменяет английский. А когда повышается, она снова говорливая Элиза Боуэн из Провиденса, штат Род-Айленд.

– Когда вы познакомились с полковником? – Выудить такую мелочь, как факт, у этих реликвий прошлого почти невозможно.

– Такой красавец! – Она причмокнула: мороженое слегка окрасило едва различимые усики над неестественно красной верхней губой. – Я впервые увиделаего, когда генерала Вашингтона привели к присяге. На Брод-стрит. На балконе. Так и вижу генерала на этом балконе. Такая благородная, властная фигура, чуть-чуть, правда, широковатая derrière [27]27
  Сзади (франц.).


[Закрыть]. – Мадам хихикнула при воспоминании о чем-то явно не связанном с инаугурацией. Да, но как она там оказалась? Вашингтон стал президентом в 1789 году. Если ей сейчас пятьдесят восемь, тогда ей было тринадцать. Что ж, возможно.

– Полковник Бэрр был на приеме, и я с ним танцевала. Затем, сразу после него – о l’ironie, о ирония судьбы! – я танцевала с Гамильтоном. Как это странно, однако, если вдуматься. Я обожала их обоих, но оба были небольшого росточка, а я всегда была неравнодушна к высоким мужчинам.

Мадам окинула взглядом мою отнюдь не внушительную фигуру. Она кокетливо улыбнулась.

– Но свою страсть, adoration [28]28
  Обожание (франц.).


[Закрыть]я всегда приберегала для мужчины невысокого роста, но выдающихся качеств. – Comme l’Empereur. Vive Napoléon! [29]29
  Как император. Да здравствует Наполеон! (франц.).


[Закрыть]– вскричала она вдруг, и от нее шарахнулась группа квакеров из северной части штата – все благонравие городка Пэкипси запечатлелось на их скучных лицах.

Мадам облизнула губы, слизала мороженое.

– Мы виделись все эти годы. Но не часто. Полковник Бэрр был занят политикой и юриспруденцией, у меня были свои дела. Но как же мы все опечалились, когда он позволял этому противному Джефферсону занять президентский пост, законно принадлежавший полковнику. У полковника были нужные голоса, но он не мог нарушить слово. Он был слишком честен… – Мадам насупилась, вспомнив, как честный Бэрр украл ее деньги.

– Нет! Не честен! Слаб! Бонапарт проявил бы твердость и стал президентом, а если бы этот якобинец Джефферсон встал на его пути, он завладел бы Капитолием силой оружия! А я бы стала – кем? Этой австрийской сукой Марией-Луизой? Но бросила бы я самого блистательного мужчину на свете?! Pauvre homme [30]30
  Бедняга (франц.).


[Закрыть]! Почему мужчины так слабы? А женщины так сильны?

Мадам швырнула меня на скамейку, затем сама шумно села, словно рухнул праздничный шатер. Красные птички над нами засуетились в ветках.

– Шарло, вы должны быть моим другом.

– Но я и так ваш друг…

– Полковник вас обожает, считает умницей.

– Ну что вы…

– А с виду про вас не скажешь, что вы умница. У вас слишком широко расставлены глаза. Вы гораздо умнее Нелсона Чейза, который женился на моей adorable [31]31
  Обожаемой (франц.).


[Закрыть]племяннице, наврав, что у него есть деньги. Но это давняя история. Если он, правда, осчастливит ее, я готова платить. Почему бы нет? Мне нравится вносить немножко douceur [32]32
  Сладости (франц.).


[Закрыть]жизнь других людей.