Текст книги "Глубинка"
Автор книги: Глеб Пакулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Женька удивленно уставился ей в спину.
– Почо их гнать-то? – чуть отвернув к нему голову, пропела повариха. – Эх ты, гуран молоденький, пущай пластаются. Небось и сам бы прибег сольцы лизнуть, да другой на солонце пасется… Никаво не понимашь.
Она с головы на плечи спустила платок, нехотя шагнула к палатке.
– Ох и пьяна я нынче-е! Винище и то тверезей. – Сладко потянулась и, отстонав в долгом зевке, предупредила: – К нам, пьяным, не приди смотри.
– Да иди ты! – совсем растерялся Женька. – Иди, иди спи.
Она растянула концы платка в стороны и плавными шажками пошла к палатке. И чем дальше удалялась, все больше походила на большой черный крест. Женька прислушался. Повариха тихонько пела:
Несет Галя во-ду,
коромысло гнется.
Стоит Ваня по-даль,
над Галей смеется-а…
Гошка лежал на спальнике одетым. Когда вернулся и затих в своем мешке Женька, он встал и ощупью в темноте выбрался из палатки. Лунатиком проскользнул к женской, отстегнул деревянные застежки.
– Гоша? – шепотом окликнула Тамара.
Он не ответил, пробираясь мимо Вериной раскладушки.
– Глупый, – ласково сказала она в темноту.
Харлампий не спал; он слышал, как ушел Гошка, закурил. Пульсируя в темноте огоньком папиросы, думал о том, какое замешательство в размеренную жизнь базы внесла его телеграмма.
«Если прилетит начальник экспедиции, – размышлял Харлампий, – устроит разгон. Рабочие, конечно, с претензиями: работы нет, другого чего нет, обманули! Да и свои итээровцы как поведут себя – неизвестно. От Гошки чего хочешь жди. Еще этот студент, тоже не подарочек. Сергей… и Сергей хорош. Нет чтобы порядок поддерживать, так сам с ними заодно пьет. – Харлампий пятерней повозил по лицу. – Рабочие-то, а? Уйти грозятся… Так-так-так. Допустим, вертолет не прилетит. Уйдут? Вполне возможно. Тогда что же получится, план работ сорвут? Не под пистолетом же их на гольце сидеть заставлять. Уговаривал? Всеми силами, есть свидетели! Так нет, свое гнули. – Харлампий вылез из мешка, сел на раскладушке. – Ну, пойдут, а вдруг что случится – тайга?.. Черт! Тогда – следствие… Ну, дудки, учены! Разгон от начальника переживу, а тюрьму…»
Временами до его слуха долетал шум со стороны рабочей палатки.
«Брагу пьют, – тревожила мысль. – Перепьются, придут отношения выяснять, а тут свои такие же дрыхнут».
– Ну, ситуация! – Харлампий сокрушенно помотал головой. – Кругом один.
Когда последние отголоски песен утихли и Харлампия обступила жуткая тишина, которая, казалось ему, проникала во все его поры, он быстро оделся, чиркнул спичкой и стал пробираться к выходу. Но как ни подстегивал его безотчетный страх перед тишиной и одиночеством, как ни казалось ему желанным высокое, ясное небо, он остановился, глядя на отблескивающие в свете спички никелированные части рации. Сжигая спичку за спичкой, Харлампий стоял перед нею, чувствуя, как непреодолимо растет желание и-коверкать, выдрать из нее все хитроумные лампы, провода, непостижимым образом состоящие в посредничестве между ним и начальством экспедиции.
«Как хорошо было раньше, – завистливо и оттого с ненавистью к тому, спокойному, прошлому думал Харлампий. – Уйдешь на полгода в тайгу, и все. Сам себе любое начальство! Единственная связь – олени, да и то разок за сезон. А теперь? Вертолеты, рации и прочая механика. Каждый день отчитывайся, зачем?»
– Зачем? – повторил он вслух, трудно отрываясь от рации.
Харлампий не сразу вдруг выбрался наверх по окончательно раздавленным ступеням. Он выползал и снова соскальзывал вниз, бороздя по снегу растопыренными пальцами, чертыхался, но все же вылез из ямы.
Ночь голубела. Стараясь не продавливать снег и не шуметь, начальник подошел к палатке рабочих. Здоровый храп подвыпивших людей глушил чей-то неясный шепот. Харлампий ворочал головой, пытаясь попасть в промежуток слышимости, и не попадал.
– Кто там? – спросил изнутри голос Чифириста.
Начальник обмер.
– Верно, стоит кто-то, – встревоженно подтвердил другой, Харлампий по голосу не узнал чей. – А ну медведь? Тень-то какая на брезенте!
Харлампий глянул на низкую теперь луну и, приседая, стал отходить назад.
– Дошаришься! – долетело вслед. – Жахну картечью!
Начальник подошел к своей палатке и вперил взгляд в женскую. Поднявший его с постели страх и предчувствие беды требовали придумать такое, что оправдало бы его перед любой инстанцией, придумать заранее. Но тот же самый страх вышибал всякие мысли, и Харлампий меленько трясся от нервного озноба. «Окончательно заболел, температурю, – уверял он себя. – Свалюсь, обязательно свалюсь». Сквозь подошвы сапог Харлампий чувствовал холод враждебного снега, в голове возник и назойливо плавал комариным писком один и тот же обрывок Гошкиной песни: «Стал я вроде не к месту заплаткой… стал я…»
– Один этот хахаль – Карузо с ума может свести, – заговорил Харлампий, и писк пропал. Но стоило ему закрыть рот, песня вернулась и закрутилась заевшей пластинкой.
– Тьфу-у! – сплюнул Харлампий. – Вот навязалась еще.
…Когда забрезжил рассвет, Гошка проснулся, натянул свитер и выбрался из палатки.
Снег заметно осел, это Гошка отметил сразу. Крыши палаток от предрассветного, расцвеченного перламутром неба искрили изморозью. Он попытался разглядеть дальние гольцы, но взгляд рассасывало в голубом, размытом. Далеко внизу, где чернел лес и шумела Домугда, клубился туман.
«Конец метелям», – решил он. Идти досыпать раздумал: вот-вот выглянет солнце, а он любил рассветы. Отсюда с гольца можно было увидеть солнце намного раньше тех, кто живет в городах и поселках, а налюбовавшись восходом, милостиво позволить солнцу явить себя другим.
Улыбаясь, Гошка взял лопату. Снег только сверху подернулся коркой, под ней он был сочный, податливый. Гошка резал его на ломти, складывал возле палатки. Часа через два из снега выступила фигура женщины.
Гошка творил азартно: носился кругом, отбегал в сторону, приседал. Погрев немного руки, снова бросался вперед и, долбя кулаком, вминал неровности, наращивал нужное.
С востока напирала синева, грудя на запад редкие тучи. В предрассветной, густой тишине еще громче зазвонили под толщей снега разноголосые ручейки. Гошка курил, наблюдая, как на соседние горбы гольцов наползала золотая кайма, четко оконтуривая их на серой холстине неба.
Неслышно подошла и остановилась у статуи Вера. Стыдливо разглядывая ее, она переступала огромными сапогами, удрученно молчала. Гошка покуривал, косо поглядывая на повариху, ждал, что она скажет.
– Ну и как? – не вытерпел он. – Подходяще?
Повариха посмотрела на него, сказала жалеючи:
– Совсем изведешься так-то. Спать надо по ночам.
– Спасибо за ответ, – поклонился Гошка. – Поговорили об искусстве.
– Не знаю, об чем спасибо, а изгаляться надо мной не следовает. – Вера глядела на Гошку обиженными, кроткими глазами. – Ты зачем меня такой-то скатал?
Он вплотную подступил к поварихе.
– Да ты, никак, подумала, что я тебя вылепил? – Гошка удивленно оглянулся на статую. – Что ты, Верочка, нет. Это… никто. Обобщение.
– Хотя бы пускай и так, – рот поварихи дрогнул. – Горемычная, как и я. На Тамарку не походит, та радостная.
Вера подошла к статуе, опустила руки. Гошка с любопытством наблюдал, как она копирует позу.
– Как есть я, только голая. – Повариха отступила, зашаркала сапогами в сторону кухни. С полдороги обернулась, сказала: – Чудно-ой ты весь… А бабу сломай, срам один.
Она скрылась в кухне. Скоро белесый дым плотно повалил из трубы. Скатываясь по остроугольной крыше, он припадал к снегу и, тонко расслаиваясь, плыл в долину. Гошка сошел вниз. Ручейки огибали палатку, катили разноцветные камешки. Радостно было смотреть на их игру, стоять на живой земле. Стена снежного среза доходила ему до плеча. Вчера она была выше, скрывала с головой. Подчищая водоотводную канавку, он двигался вокруг палатки. Лопата скрежетала по щебенке, вздыхал, оседая, наст. Гошка выбросил наверх измятый снег, принялся нарезать новые ступени и утрамбовывать.
Показался Женька. Гошка протянул ему лопату:
– На, разомнись.
Студент кулаками потер припухшие от сна глаза, оттолкнул лопату:
– Потом, я еще «спу».
– Хорошо, оставлю половину ступеней тебе.
– Можно включить рацию? Хоть последние известия послушаю, что там в свете… Ну, можно?
– Батареи и так едва тянут. Включишь – подсадишь. Как с базой свяжусь?
– Жмо-от! – заныл студент. – Хоть на минутку! Может, меня мама по эфиру разыскивает! – Он выбросил над головой кулаки. – Сбегу-у!
– Не ори, люди спят.
– Еще бы! – Женька захохотал. – Устали спать, потому и дрыхнут!
Гошка в шутку замахнулся на него лопатой, и Женька юркнул в палатку, считая, что разрешение включить рацию получил. Слышно было, как шлепнулись на пол его сапоги, закашлял прокуренным горлом Харлампий.
– Гога! – позвал Женька. – Иди скорее. «Снег над палаткой кружится» передают.
– Я тебе что говорил? – начал Георгий, подходя к рации. – А ну вырубай!
– Полупардон! Старинная песня, – зашипел студент, – юность отцов.
– Своего снега навалом, а ему все мало. – Гошка рацию не выключил, присел рядом. Студент лежал, закрыв ладонью глаза, слушал. Его молодые пухлые губы розово растянулись в улыбке. Песня кончилась, и Гошка щелкнул выключателем.
– Вот. Был снег – и нету. У нас бы таким манером. – Он взял студента за кисть руки: – Сколько накачало?
– Та-ак, – Женька присмотрелся к стрелкам. – Без четверти шесть.
– Через пятнадцать минут – связь. – Гошка потер лоб.
– Чего смурной? – Женька навел на него ясные глаза. – Действительно плохо?
– Хуже некуда. – Гошка прилег рядом. – Ты ничего такого не чувствуешь?..
– Контроль над собой терять начали, вот что. – Гошка сцепил зубы. На обтянутом сухой кожей лице резко обозначились желваки. Он с минуту глядел на вскинувшего недоуменно брови студента и вдруг сорвался на крик: – Чего глазками хлопаешь, салажонок? Звереть начали, а он не чувствует!
Женька опасливо отодвинулся в сторону, силился что-то сказать, но Гошка не давал, орал на него:
– Людей от безделья спасать надо!
Он неожиданно умолк. В наступившей тишине Сергей на высокой ноте оборвал храп, приподнял голову.
– Опять ор? – просипел он, выпрастываясь из мешка. – С базой говорили?
– Пока нет еще, – ответил Женька. – Гога репетирует.
Потягиваясь, Сергей начал одеваться.
– Чертовщина всякая снится, – пожаловался он, натягивая сапог. – Вроде бы Харлампий – принц Датский. Голый, понимаешь, бегает, сам черный – негр негром, со шпагой. Сергей покосился в сторону начальниковой койки. – Кричит: «Быть или не быть лету?»
Женька захохотал.
– Тише, чертяка, нельзя же так. – Сергей покосился на спящего начальника. – Достукаешься, характеристику составит такую…
Он на вялых ногах прокачался до порога, вышел. Женька не унимался.
– Хватит ржать! – потребовал Гошка. – Башка и без тебя трещит.
– Здравствуй, Вера, здравствуй, – донесся голос Сергея. – Раненько встаешь… Ну, если готов, будем завтракать.
– Слышал? – Гошка кивнул на голос Сергея. – Беги, тащи.
– Э! Э-э, – Женька погрозил пальцем. – Сам бегай. – Теперь я вольный казак, а ты… – Он взглянул на часы, постучал ногтем по стеклу. – Пора! Протрепались две минуты!
Пока Гошка связывался с базой, кричал, клял помехи, требовал перейти на запасную волну, вернулся позавтракавший Сергей.
– Не будет! – встретил его злым выкриком Гошка. – У них там дождь, будь он трижды проклят, вертолет не выпускают, так я понял.
– Значит, дождь. – Сергей прижал кулак к опухшей щеке. – Не выпускают. Весь месяц то туман, то дождь… А если по санзаданию заказать?
– Обязаны! – Гошка подобрался. – В любую погоду.
– Ну так что ж?
Из-под нар Гошка вытащил старые комплекты батарей, начал проверять их тестером.
– Бесполезно! – Женька махнул рукой. – Они же емкость потеряли. Пойдем жрать.
Сергей проводил его глазами, сказал с досадой:
– Все мы емкость потеряли. А ты все же добейся, чтоб поняли нас без лишних слов.
– Попробую. – Гошка зачищал контакты батарей. – Напряжение в них какое-никакое есть, принимать можно, а включишься на передачу – пшик. С минуту, думаю, потянут.
– Во всем-то у нас пшик! – Сергей неумело ругнулся. – Что ж на базе не набрал батарей этих самых, с запасом!
– Что их было хапать? – Гошка встряхнул чубом. – Выдали на месяц, обещали подвезти.
– «Обещали». Теперь связывайся на соплях. А запас, он, понимаешь… Пословица даже на этот счет есть.
Гошка присоединил концы, хлопнул ладонью по связке батарей.
– Знаю, знаю.. Настроюсь на волну и буду долдонить: SOS, в отряде тяжело больной, SOS, в отряде…
– Не вздумай! – отбросив клапан спального мешка, строго предупредил Харлампий. – По санзаданию они вылетят, но ведь дождь, могут грохнуться. Знаешь, что всем нам за обман будет? – Он покашлял в кулак. – Так что брось эту затею. А вы, Сергей Иванович… Не ожидал, что пойдете на такое…
– Погоди, Харлампий! – отрубил Гошка. – Какой обман? Ведь ты же болен!
– Но не умираю же. А таким вызовом пользоваться позволено только в крайних случаях. Это же риск!
– Послушай, Харлампий! – взорвался Сергей. – Отряд в таком положении, что любой риск будет оправдан. Вон я только что опять с рабочими беседу имел.
– Ну и… – Харлампий насторожился. – Как они?
– Что «как они»? – раздраженно переспросил Сергей. – Не пляшут же! Злые, понимаешь, опухшие. Сходи сам и послушай, о чем говорят.
Он дунул в мундштук папиросы, сунул ее в рот. Харлампий, потирая виски, сказал:
– Вот орелики. Я вчера у них брагу нашел. Велел же вылить.
– Ка-ак же, – Гошка хмыкнул. – Так толпой и бросились выливать.
Начальник наложил руку на лоб, простонал:
– Охо-хо. Не послушался Хохлов… Гоша, свяжешься с базой, попроси ответ на нашу телеграмму. Официальный, за подписью начэкспеда.
– «Попроси»! – взъярился Гошка. – Открытым текстом такое загну, чтоб у них там штаны посползали!
– Ты что это? – начал багроветь начальник. – За хулиганство в эфире – судят!.. Развинтился до безобразия! Если доверили рацию, решил что вздумается вытворять? Нет, дорогой, не позволю.
Сергей задумчиво слушал их препирательства, хмурился – должно быть, своим неприятностям. Харлампий постепенно успокоился.
– Как она не вовремя привязалась, хвороба, – пожаловался он, не отнимая руки со лба. Виновато посмотрел на Сергея. – Раньше, бывало, днями по колена в воде бродишь – и хоть бы хны, а теперь…
Сергей все так же нахмуренный, весь в себе, но все же отреагировал на его слова – безучастно покивал. Зато Гошка не упустил случая, поддел:
– Старишься, Харлампий. Сидеть бы тебе в конторе, в теплом месте.
– Нет уж, – поняв намек, начальник протестующе повозил головой по подушке. – В конторах теперь все больше молодые сидят, да ранние, вроде тебя, молокососа. А я старый полевой волк. Так-то.
Сергей встал так, чтобы загородить Харлампия от Гошки.
– Чего ты на самом деле, перестань, все же он постарше тебя как-никак. – Повернулся к начальнику. – Тамара аптечку принесет, выпьешь чего надо, а то, черт знает, всякое может приключиться: воспаление легких, к примеру.
– Спасибо, Сережа. – Харлампий зашелся надсадным кашлем. В полутьме палатки глаза его сердито поблескивали. – Действительно чувствую себя неважнецки. С недельку проваляюсь, знаю. Ты уж тут пораспоряжайся, прими, так сказать, командование.
– Ну какой разговор! – Сергей дернул плечами. – Отлежись, справимся, я думаю.
– Еще бы, – подтвердил Гошка. – Можно лежа руководить.
– Ну ты даешь! – Сергей неодобрительно крутнул головой. – Человек болен, посочувствовал бы.
Сочувствовать Гошка явно не хотел. Он откинулся на спальник, завел руки за голову. Солнце косо било в окошечко палатки, и там, где конец яркого бруса упирался в землю, она, подсыхая, парила. Сергей вытащил рюкзак, развязал.
– Схожу на Верхний участок, давно уж не проведывали.
– Правильно, – одобрил Харлампий. – Может, там хоть где-нибудь земля оголилась, зададим канавы, пусть долбят.
– «Хоть где-нибудь»? – переспросил Гошка. – Без геофизических данных, на пустом месте? Так надо понимать? Это липа, Харлампий.
– Ничего, можно задать, – ответил за начальника Сергей. – Я тоже об этом думал. Заактируем как горные выработки по ложным аномалиям.
– Что, Георгий, съел? – Харлампий с упреком уставился на Гошку. – Сережа в нашей экспедиции первый сезон, у нас другая специфика, а уже разобрался, вник. С умом к делу подходит, с головой… Начальствовать, брат, это не зубы скалить. Результаты поисков, само собой, вещь наиважнейшая, но план, пла-ан – бог! Выдай кубаж, хоть умри. Так что эти канавки в дело пойдут. Сейчас главное – дать рабочим разрядку. Им все равно, где копать.
Гошкина голова в столбе света, и ухо малиново просвечивает. Он сидит пришибленно, растерянно водит глазами.
– Ну почему по ложным аномалиям копать, их ведь тоже документировать надо, графики строить? Да и где они – ложные? Я их вам из пальца высосу? – Он спустил ноги на пол. – Нет, командиры, это вы задумали зря. Как геофизик, я против.
– Надо копать, Гоша, где угодно – копать. От сознания, что начали наконец работать, рабочие духом воспрянут.
– А мы?
– Мы – ладно, – Сергей похлопал Гошку по плечу. – А вот они… Почему моральный фактор учесть не хочешь?
– Иди на Южный участок, – посоветовал Гошка. – Нельзя ли там разбросать снег, на невскрытых аномалиях? Попробовать копать с пожогом.
– Костры твои залье-ет, – простонал Харлампий. – Вода прет под снегом.
– Надо пробовать, – уперся Гошка. – Там есть начатые канавы, их прошлый год осенью буранами занесло. С ними повозиться я согласен. Жди меня там, после связи подбегу.
– Хорошо, подбегай. – Сергей накинул на шею ремешок фотоаппарата. – На месте посмотрим, подумаем. Возможно, отвалы обнажились или профильные колышки. Ты план участка прихвати.
– Прихвачу обязательно. А ты вот это обнови. – Гошка вытащил из-под нар Женькины снегоступы.
– Давай, – обрадовался Сергей. – Это давай, оценим! Еще ружьишко твое попрошу.
Гошка подал ему двустволку. Сергей переломил ее, заглянул в стволы:
– Как бой?
– Нормальный. Это, брат, штучной работы, девятьсот десятого года.
– Царская? – изумился Сергей, разглядывая на казеннике двуглавых орлов.
– Отечественная, – поправил Гошка. – Тульской работы. Держи патронташ.
– Бра-атцы, – позвал Харлампий. – Вижу, начинаете справляться и без меня, так уж позвольте отстраниться на время от дел по закону, официально.
Гошка хмыкнул:
– Бюллетень выписать? Или приказ вывесить?
– А что приказ? – Харлампий приподнял голову. – Надо. Тут производство, а не частная лавочка. Так уж, Сергей Иванович, черкни, я подмахну, честь по чести.
– Да надо ли? – затягивая ремень патронташа, засомневался Сергей. – Через пару дней поднимешься. К чему формальности.
– Надо-надо, напишем. – Харлампий порылся в полевой сумке, вынул лист бумаги и авторучку. – На-ко вот сочини, побудь хозяином.
– Ну, если без этого не обойтись… – Сергей подсел к столу и начал писать. Гошка, как и прежде, изучающе наблюдал за Харлампием, который совсем скис и тихо постанывал.
– Так ли? – Сергей протянул лист начальнику.
– Бу-бу, ага, угу-гу, – задвигал губами Харлампий. – Все по форме: число, месяц, фамилия. Спасибо, командуй. – Виновато улыбаясь, он поставил свою подпись, откинулся на подушку. Руку с приказом положил на грудь.
Гошка обнял Сергея, повел к выходу.
– С повышением вас, Сергей Иванович, – сладко пропел он. – Рады мы, о-очень рады.
– Ой, не ра-адуйся, Георгий Петрович, – в тон ему ответил Сергей. – Если Харлампий заболел серьезно и его придется отправить на базу… В общем, я тут наведу порядок. Это вы поймите, товарищ геофизик.
Они стояли у выхода и, улыбаясь, глядели друг на друга.
– Нужен порядок, – согласился Гошка.
– Вот я и обещаю навести его. Работать начнете немедленно, и там, где укажу. Панибратство и пререкания – побоку. Пора всем вам гайки подкручивать.
Гошка уже не улыбался. Сейчас в Сергее было что-то такое, что заставляло верить – этот возьмется за дело круто. Он покосился в сторону Харлампия. Тот лежал, прикрыв глаза, но по напряженному лицу, на которое падал желтый свет плошки, было видно – прислушивается.
– Подкручивай, – чувствуя к Сергею отчуждение, сказал он. – Дело нехитрое. Главное – резьбу не сорви.
– После связи немедленно на участок, – напомнил Сергей и, раздернув полог, вышел. Гошка слышал, как он выбирался из ямы, что-то недовольно бурчал, потом влажный хруп снега под его ногами отдалился.
– Гога, – расслабленно позвал Харлампий. – Сними копию с приказа, будь ласка, да вывеси у кухни, лучше внутри, чтоб ветром не унесло. – Он, как белым флагом, помахал листком. – Новый-то, Сергей Иванович, крутехонек, а?
Гошка подошел к нему, взял приказ, бегло прочел и бросил на стол. В палатку постучали, просунулся белый ящичек, потом показалась Тамара.
– С добрым утром. – Она остановилась у порога и, широко раскрыв глаза, осваивалась с полумраком. Гошка провел ее к начальниковой койке, сам сел к столу.
– Что с вами? – Тамара склонилась над Харлампием. – Как самочувствие?
– Да вот, – начальник смутился. – Скрутило… во рту сухо.
Тамара протянула ящичек.
– Надо что-нибудь противопростудное. Кальцекс или… я не знаю. – Начальник порылся в аптечке, нашел что надо, попросил запить. Тамара налила ему в кружку холодного чая.
– Ломает всего, а жару нет. – Харлампий положил в рот таблетку, отхлебнул из кружки, прополоскал рот и гулко сглотнул. Тамара поморщилась.
– Грипп бывает и без жара. – Она закрыла аптечку. – Возвратный.
– Похоже, он и есть, – согласился начальник. – Коварный.
Гошка подошел к ним, взял из аптечки только что надорванную пачечку таблеток.
– Как бывшему санинструктору армейскому, мне стыдно, – сказал он, разглядывая пачечку. – Неужели при гриппе теперь пьют это?
– А что он выпил? – заволновалась Тамара. – Говори же, что?
– Что надо, я думаю. – Гошка качнулся на носках. – А ты тоже, сестра милосердия называешься.
– Ну, знаешь! – Тамара возмущенно выпрямилась. – Я, в конце концов, не врач, даже не санинструктор. Ты разбираешься, вот и посоветуй, что пить.
Они посмотрели на Харлампия. Начальник лежал вытянувшись, безучастно глядя перед собой, будто увидел там, в открывшемся ему далеке, такое, что милостиво дано узреть только умирающим.
– Харлампий! – окликнул Гошка. – А, Харлампий!
– Ну чего еще? – не меняя позы, отозвался начальник. – Ты хоть кому-нибудь дашь спокойно пожить?
Гошка отвел Тамару, усадил на краю нар.
– Дуру ломает, – шепнул он ей. – Похоже – сматывается с корабля.
– С какого корабля? – Тамара дрогнула сиреневыми губами. – Вдруг отравился?
– Наоборот, – успокоил Гошка, – его Серега во сне нехорошем видел, так что все в норме. Как раз желудочное принял.
– Не надо, – попросила она. – Ведь ты же добрый, Гоша, я знаю. Зачем стараешься казаться злым, грубым?
– А я не стараюсь, я просто всякий. – Он вынул платок и, притянув Тамару к себе, обтер ее щеку.
– Что там нашел? – она скосила глаза.
– Сажа была. – Гошка отстранил ее на вытянутые руки. – Теперь нету.
Она прильнула к нему, зашептала:
– Я, по-моему, тоже всякая. Помогаю Вере кастрюли чистить, золу из печки выгребаю, рабо-о-отаю. – Тамара смотрела радостно, будто ожидала похвалы. – Я и готовить сама умею. В техникуме из нашей группы лучше всех салаты делала, шью, крою. В общежитии возле девчонок всякую науку прошла.
– Верю, ты способная.
Тамара быстро поцеловала его в подбородок, спрятала на его груди голову, попросила:
– Пойдем к нам? Там уютнее, печка топится.
Гошка отказался, наговаривая ей на ухо, что скоро связь с базой, а там надо идти на участок. Все так же прижимаясь к нему, она молча кивала головой.
– Мне страшно, Гоша. Что-то творится вокруг, или только мне, дуре, кажется, я не понимаю… Вот и с тобой тоже. Ушел ты ночью от меня, и все, кольнуло в сердце: «Больше не придет. Ничего у тебя, Томка, хорошего в жизни не было и никогда не будет». Скажи, что это неправда.
– Неправда. – Он сжал ее руку. – Ты так больше не думай.
– Хорошо. – Она пальцами свободной руки промокнула глаза. – Не думать – не буду… Ты что там за красотку вылепил? – Мокрыми глазами ревниво вгляделась в его лицо. – Какую такую мамзель изображал?
– Ну, Тому-уся! – Гошка отстранил ее от себя. – Женщина имя ее. Пусть народ смотрит, помнит о прекрасном, вечном, чтоб не зверел, не опускался на четвереньки, не рычал.
– Ла-адно тебе, – она шлепнула его. – Все же отвечай, как зовут ее, вечную и прекрасную?
Гошка схватил ее, поцеловал.
– Подлиза! – Тамара запустила пальцы в его вихры. – Все равно ты не как все, ты странный… нет, не то слово. В общем, я Верке ни на сколечко не поверила, что ты ее вылепил.
– Во-о-он оно что! – Гошка рассмеялся, вспомнив, как повариха копировала позу статуи. – Нет, не ее, хотя стоило бы. Одна за всех трудится.
Тамара оттолкнула его, капризно надула губы:
– Лучше бы аппаратурой занялся, приборы проэталонировал, графики составил. Фон на снегу отличный.
– Не выйдет. – Гошка виновато потерся ухом о плечо. – Я батареи из приборов вынул для рации.
– Как думаешь, оставят нас на этом участке ждать до победы или перевезут на другой?
– Пока дело темное.
– Хорошо бы переехать. Рабочие грозятся уйти на базу пешком, ты знаешь? – Тамара хрустнула пальцами. – Это же опасно, как не понимают.
– Понимают, только им Хохлов мозги запудривает.
– Ужасный этот Хохлов… А они как дети наивные. – Тамара потрогала носки резиновых сапог. – Носки шерстяные надела, портянку навернула, а все ноги мерзнут… Понять рабочих можно, Гошенька, люди заработать хотели.
– Понять можно, – согласился Гошка. – Но уходить им из лагеря не можно! С тайгой шутки шутить нельзя.
– Но может быть, семьи, дети? Махнут на все рукой – и пойдут.
– Не пойдут, – сквозь зубы процедил Гошка. – Пешком попрут – крестом на пути лягу, вот так.
Тамара сбоку удивленно взглянула на него.
– Ты что-о такое говоришь?
– Я им на базе заработок обещал, а тут вон что! – закипая, продолжал Гошка. – Ведь копали же прошлый год в эту пору! Вовсю копали!
– Год на год не сходится, – возразила Тамара, ресницы ее испуганно вздрагивали. – Позавчера какой буран был, что творилось. Я раньше такое только в кино про полярников видела.
– Ведь не врал же я! И они мне поверили, – не слушая ее, выговаривался Гошка. – А чем теперь мне их веру поддержать? Я вроде козла-провокатора оказался. А что на базе предупреждал о снеге, этого не помнят. – Он вдруг выругался. – Говоришь, на все махнут рукой и пойдут? Да понимаешь ли, что это они на меня махнут, мол, грош тебе цена, трепачу веселому?
Тамара задумчиво покивала, поднялась.
– Я тебя, Гоша, понимаю, – сказала она. – Кажется, понимаю. Я пойду.
Он взял у нее аптечку, помог выбраться вверх, сам остался у входа.
– Нет, ты иди-ка сюда, – Тамара протянула ему руку. Гошка вылез из ямы. Тамара лукавыми глазами показала на статую, у ног которой сидел на корточках Женька и что-то увлеченно лепил. Гошка удивленно присвистнул.
– В соавторы лезешь? – надвигаясь на студента, выкрикнул он.
Женька вскинул на него ясные глаза, весело заскалился.
– Недокомплект же! – со смехом объяснил он.
В ногах статуи лежал вылепленный из снега ребенок.
– Зачем ей подкидыш? К тому же слепой. Она символ, девственница!
– Сейчас прозреет! – весело защищался студент. – Я специально сливины припас! – Он ловко вставил две сизые сливы вместо глаз. – Пожалуйста! Какой же он подкидыш, он ее, кровненький!
Тамара слушала их перебранку, улыбалась. Она понимала, что весь этот суматошный крик – не больше чем обычный их балдеж, пустой, всем надоевший. Крик этот привлек рабочих. Они вышли из своей палатки, подошли и, став полукругом, молча разглядывали статую.
– Не извращай композицию! – наступал Георгий.
– С дитем разлучать не дам! – не сдавался студент.
Хохлов перевел насмешливые глаза со статуи на Гошку.
– Баб лепит, – сказал он и повернулся к Тамаре. – Мало ему тебя, он еще снежную завел.
– Повариху и туё охмурили, – вынимая из рукавов телогрейки бледные руки, подсказал Васька.
Тамара отступила от тяжелых глаз Хохлова и, проваливаясь в рыхлом теперь насте, побежала к своей палатке. Начес желтым клубом вился над ее головой.
– И-эх! – криком подстегнул ее Хохлов.
– Но ты-ы! – Гошка быстро сгреб его за грудь, рванул на себя. – Ты-ы!
– Сопля-а! – удивленно ахнул Хохлов и страшно, так, что затрещали отвороты Гошкиной телогрейки, сжал на ней обветренные кулаки. Наклонив головы, лоб в лоб, они затоптались у статуи.
– Ребенка растопчете! – закричал Женька.
Хохлов и Гошка замерли, посмотрели под ноги и, оттолкнув друг друга, расступились.
– Памятники лепят! – сипло прокричал Васька Чифирист. – Тут хоть пропадай, а имя куклу жалко! – Он замахнулся на Женьку.
– Цыц! – Хохлов поддел ему ногой под зад. Васька отлетел в сторону, вмялся лицом в наст.
– Тоже мне драчун, – усмехнулся Хохлов. Он гребанул согнутой в локте рукой, и рабочие, как привязанные, потянулись за ним в палатку.
– Та-ак, – поднимаясь на колени, зашлепал разбитыми губами Васька. – Значит, кровь начали пущать? – Он поднял глаза от испачканной ладони, дурно посмотрел на парней.
– Ты снегу приложь, – посочувствовал ему Женька. – А то во как разбарабанит.
– Пойдем залепим лейкопластырем. – Гошка взял его за рукав, но Васька, все так же глядя вслед Хохлову, выдернул руку и решительно пошел за рабочими.
– Его жалеют, а он выкобенивается, – сказал Женька. – Пижон!
Васька крутнулся, зло приузил глаза на Женьку и, медленно отведя руку от губ, с силой запустил в него снежком. Студент увернулся, и снежок, просвистев у него над ухом, попал в статую.
Харлампий лежал на раскладушке, прислушивался к крикам, но тревоги, что терзала его в последнее время, не чувствовал. Наоборот, покой высветлил лицо, стер горестные морщины. Довольные глаза нет-нет да поворачивались в сторону стола, на котором лежал листок приказа о временной замене его на посту начальника отряда. То, что дело с заменой было им обдумано заранее, Харлампия не тяготило. Он раз, и накрепко, приказал себе поверить в болезнь, а отсюда и законное оформление приказа о замене.
Скоро крики стихли, и в палатку вернулись мрачные Гошка с Женькой. Они молча уселись перед рацией, и Гошка включился на прием. База молчала. В наушниках стыла зловещая немота, изредка простреливаемая чужой морзянкой. Постепенно ее очереди отдалились и заглохли совсем.
– Ко-нец, – тихо проговорил Гошка, стягивая с лохматой головы резиновые чашки наушников. – Они не вышли на связь, им это не обязательно, а я сжег последние батареи.
– На леченой кобыле далеко не уедешь, – глядя на еле светящийся глазок индикатора, изрек студент.
– Брось, не мучайся, – Харлампий шевельнул бледной рукой. – Телеграмму они вчера получили, значит, в курсе дела, брось.
Гошка потянулся к выключателю, но Женька отвел его руку. Так они сидели перед рацией до тех пор, пока совсем не пропала накальная нить лампы. В этот момент они так были похожи друг на друга, что показались Харлампию двойниками. Он даже захлопал глазами, чтобы сморгнуть привидевшееся.
