Текст книги "Глубинка"

Автор книги: Глеб Пакулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Кто мы? – спросил Женька, глядя на умерший глаз индикатора, и голос его странно дрогнул. – Мы чей-то бред, бре-ед. Сидим здесь всегда, тысячи лет, мы с другой планеты, но не помним с какой, а за нами не возвращаются. Мы придумали базу, похожих на нас людей, пытаемся войти с ними в контакт, а их попросту нету. Ни-че-го нету!

– Ай-яй-яй, а еще студент, – водя глазами за Женькой, робко пристыдил Харлампий. – Как это, ничего нету? И база есть, и начальство, рядом Байкало-Амурскую магистраль строят наши люди. Ты приляг, отдохни, уймись.

– И верно – уймись! – Гошка дернул за шнур, и штепсель вылетел из гнезда. С мрачным видом смотал шнур на наушники и все это забросил в дальний угол палатки.

– Правильно, – одобрил Харлампий. – Меньше нервотрепки. Погляди на себя, почернел весь.

Гошка не ответил. Оттолкнув с дороги Женьку, прошел к противоположным нарам, вытащил вторую пару снегоступов, начал одеваться.

– Бежишь? – нажимая на щипящие, спросил студент.

– Собирайся, вместе сходим на участок, – грубо предложил Гошка, подпоясывая ремнем телогрейку. – Тебе надо провентилироваться. Воздух на верхотуре всякий бред выдует.

– Заприглашал! – замахал руками Женька. – А сам чужие снегоступы захапал!

– Сергей ждет. Тозовку дашь?

– Бе-ри! – отчаянно отмахнулся Женька. – Все раздаю, даром! – Он порылся в рюкзаке, достал пачку патронов. – Лови, шмаляй на утеху.

Гошка поймал пачку, спрятал в карман. Ремень тозовки перекинул на шею, снегоступы взял под мышку и вышел. Стоя наверху, заметил, что обе руки у статуи отвалились и подтаявшей горкой лежат у ног. Он отвернулся.

– Солнышко-то как разыгралось! – подходя с миской в вытянутых руках, заметила Вера. – Глядишь, и лето скоро высидим.

Он отступил с дороги. Повариха встала на ступеньку, поскользнулась и на спине с визгом въехала в палатку.

– Ты чего? – опешил Женька.

– Склизко! – поднимаясь на ноги, ответила напуганная Вера. – Лестница ваша стаяла. – Она отстранила руку с миской, отряхнула подол от оплесков.

– Не ушиблась?

– Не-е. – Вера переступила сапогами, подошвы которых загнулись арбузными корками. – Прямо как по желобу влетела, чуть сердце не выскочило.

Женька показал глазами на ее огромные стоптанные сапоги:

– Где такую рванину откопала?

– Кирзушки-то? – Повариха приподняла ногу. – В них самый раз. В резиновых ревматизмы развиваются. – Она подошла к Харлампию. – Вот бульону вам из свеженинки сготовила. Женя вчера куропатку принес, из нее.

– Да? – Харлампий приподнялся, потянул носом. – Наваристый, ничего не скажешь.

– Пока горячий – полезнее. – Вера поставила миску на край стола. – Сейчас и чайку сбегаю принесу.

– Спасибо тебе, – Харлампий, таясь от Женьки, придержал ее руку в своей. – Хлопотунья ты, молодец, благодарствую.

– Ой да чо, кака така хлопотунья. Я и себе в радость.

Радостная, с растерянной улыбкой, она прошла к выходу, гибко вывернулась из палатки. Харлампий осторожно поставил миску на колени, зачерпнул ложкой.

– Что, небось головы с похмелья разламываются? – с укоризной спросил он, старательно прожевывая хлеб.

– Клепки подогнаны прочно, Харлампий Адамыч, да и выпили в меру, – ножиком нащипывая лучину, отозвался Женька. – В полгода бутылку – слону дробина.

– Нашли время веселиться! – начальник хмыкнул. – Тут впору волком выть…

– А кого нам бояться! – Женька сердито дунул в печь и попятился, отмахиваясь от пыхнувшей оттуда золы.

– Вот выздоровею, я за тебя возьмусь, – пригрозил Харлампий. – Гошку копируешь, подражаешь во всем, а темные пятна в его биографии не учитываешь. Так жить безоглядно нельзя! – Он взмахнул ложкой. – Ты без пяти минут инженер! Подчиненными единицами руководить придется, а кого в себе воспитываешь?.. Смотри, дошутишь. Напишу в институт соответствующую характеристику.

Что-то сильно толкнулось в палатку, и брезент входа отдернулся в сторону. Цепляясь стволом тозовки за полог, вошел Гошка.

– Давай очки, – потребовал он. – Глаза не терпят.

Женька покорно вынул из кармана очки, стал протирать стекла. Харлампий слил остатки бульона в ложку, спросил:

– Уверен, что найдешь канавы?

Гошка кивнул, взял у Женьки очки, попросил:

– Ступени новые нарежь, а то шею свернуть можно.

В палатку снова вкатилась Вера и, прижимая чайник к груди, заплакала.

– Что там? – крикнул Харлампий. – Опять что?

– Обзывают всяко! – в голос начала Вера. – Продукты берут без спроса-а!

– Вот оно-о, началось, – упавшим голосом протянул Харлампий. – Гошенька, глянь сходи. Если пойдут – препятствуй! Но аккуратней, чего доброго – прибьют.

Гошка поднял с земли повариху, выскочил вон. У кухни, глядя на итээровскую палатку, гурьбой стояли канавщики. Он надел очки, подошел к ним:

– Не дело задумали, братва.

– Дело! – Васька потряс банкой тушенки. – Вона снова тучи заходят, где ж он прилетит к обеду, вертолет ваш? А это, – он подбросил на ладони банку, – харч на дорогу. Имеем право взять, имеем.

В руках у рабочих по одной, по две банки.

– Но не таким же образом, – Гошка пнул сапогом пустой ящик. – Это же разбой.

– Ты вот что, – шаря глазами по лицу Гошки, задохнулся от злости Хохлов. – Ты нами не командуй, ты поварихе скомандуй продукты выдать по-хорошему, чтоб разбоя не выходило!

– Побольше сухарей, братишечки! – завопил Васька Чифирист. – Рвем из этой слепени! – Он ткнул пальцем в перебинтованного: – Все такими станем. Айда на кухню, хватай что попадет!

Рабочие не шевельнулись. Они стояли потупясь, невольно пряча за спины банки консервов. Васька влетел было в кухню, но, увидев, что он один, выскочил назад.

– За что мы тут слепнем? – снова насел он на Гошку. – Кто ответит, какой опыт над нами проводят? Ты?

– Не ори! – тоже закричал Гошка. – То-то, я гляжу, ты ослеп, а все шибко видишь. Заказали всем очки темные, привезут.

– «Привезу-ут», – передразнил Хохлов. – Видали гуся? А ты сейчас помоги человеку! – Он сорвал с Гошки очки, надвинул ослепшему поверх бинтов.

Гошка сощурился.

– Не дурите, мужики, – миролюбиво попросил он. – Вертолет каждую минуту…

– Кончай заправлять! – не дав договорить, плечом в грудь толкнул его Васька. – Теперь нас не сдерживай. Иди, пущай Верка выдает сухарей и комбижиру.

– Да вы что, вы же на смерть дурацкую идете.

Хохлов злорадно наблюдал за Гошкой, готовый тут же подсобить Ваське, если начнется драка. Но Гошка на толчки Васьки не отвечал, продолжая доказывать, что затея их безрассудная. Видя, как рабочие начинают склоняться на его сторону, Хохлов широкой грудью напер на Гошку, предупредил:

– Советую прекратить базар. Что ты пугаешь пужаных? Спустимся с гольца вниз, там пойдем речкой до Лены, а там сядем на пароход. Помаячим с берега – подберет.

– Подберут нас, понял? – плаксиво подхватил Васька. – Устроимся в другом месте.

Гошка оглянулся. У итээровской палатки, опершись на черенок лопаты, стоял Женька и внимательно, весь напряженный, смотрел на него.

– Ладно, Хохлов, твоя взяла, – повернувшись к бригадиру, вроде бы сдался Гошка. – Только объясни ребятам, шустряк, за сколько дней доведешь их до Лены.

– Гляди-ка, – оторопел Васька. – Оскорбляет.

Хохлов повел белесыми глазами, ответил Гошке:

– За день доведу. Летели сюда – приглядывался. Сорок километров, не больше.

Гошка утер повлажневший лоб, тяжело выдохнул воздух.

– Ну, дура-ак, – сочувственно протянул он. – Через горы идти надо, а там снег на перевалах почище, чем здесь. И речкой не пройдешь, там они повздувались, быка свернут, а если где наледи, так это ловушки. Соображать надо.

Васька, открыв рот, изумленно смотрел то на Гошку, то на Хохлова.

– И ты ему не врежешь, бугор? – он подтолкнул бригадира. – Дурака спустишь?

Хохлов надвинул ему шапку на глаза, уставился в далекую отсюда долину, задернутую густым сизым маревом.

– А что тут соображать? – он приузил глаза. – Мы посоображали уже и решили, верно, ребята?

– Дойдем, – неуверенно прошумели рабочие. – Хаживали.

– Сорок-то километров осилим.

– Не сорок, хлопцы. – Гошка повернулся к женской палатке, громко позвал: – Тамара!

Она тут выбралась наверх, придерживая у горла отвороты голубой куртки.

– Принеси на минуту планшет, – попросил Гошка и повернулся к Хохлову. – Тайгу на горло не возьмешь, пережует и выплюнет.

Подошла Тамара, протянула планшет.

– Ну, кто с топографией знаком? – Гошка оглядел рабочих. – Нате, прикиньте, сколько верст вам ломать до Лены. В сантиметре – десять километров, мозгуйте.

Нахмурясь, Хохлов взял карту. Канавщики с интересом обступили его. Гошка сунул руки в карманы, подмигнул Тамаре, мол, пусть подсчитывают, авось образумятся. Она поняла его, одобрительно прикрыла глаза.

– Наврано все. – Хохлов сложил карту, вернул Гошке. – Летели всего час, а тут… Мало ли чего можно на бумаге напороть.

– Кругом обман, ну ты скажи! – Васька облизал вспухшие губы. – Даже в картах!

– Смотря в каких, – вставил Николай.

Гошка насмешливо оглядел Чифириста.

– Нет, Вася, не обман. – Он поправил ремень тозовки. – Ближний путь – сто пятьдесят, а не сорок. Столько и бывалый таежник в эту пору не осилит, да и рисковать не станет. Так что прошу вас, бросьте валять дурака.

– Чего-то уж больно много, если не врет, – шаря в затылке, засомневался Васька. – Сто пятьдесят?.. Ого! Это сколько же кружек чифиру выжрать надо, чтоб дотопать?

Он ошалело заводил глазами. Рабочие заулыбались.

– Ну-у, влипли бы! – с отчаяньем проговорил перебинтованный и сплюнул себе на сапог.

Гошка отдал планшет Тамаре. Рабочие дружески смотрели ей вслед, будто она уносила от них навязанную им беду. Стояли не шевелясь, отбросив на снег короткие синие тени. Солнечные лучи гвоздили сугробы, от них, изноздренных, поднимались курчавые дымки испарений, и дальние гольцы за ними сизо дрожали.

– Возьми, пожалуйста, – перебинтованный снял очки, наугад протянул Гошке. Он взял их, сунул в карман.

– Ребята, давайте начинать что-нибудь делать, – проталкиваясь к Гошке, заговорил Николай. – Вон Верка, когда уж просит пол настлать. Сходим в долину всей оравой за жердями, за час нарубим.

– Вот это по уму! – весело поддержал Гошка. – И палатку окопайте, а то скоро вода попрет, будете плавать, как в аквариуме. Шевелись, братва.

– Ну так берем топоры – и айда?.. – Николай обернулся к канавщикам, но наткнулся на иронический взгляд Хохлова, замолчал.

– Чо припух, агитируй, – просипел Васька и покрутил тонкой шеей в раздольном вороте телогрейки. – Навялился рубить – валяй руби. – Он покосился на Хохлова. – Может, за усердство бригадиром поставят.

– И пойду! – отрываясь от глаз Хохлова, выкрикнул Николай. – Кто со мной? – Он нагнулся, выдернул из коряги воткнутый топор.

– Лоб здоровый, один справишься, – обронил в тишине Хохлов, и никто из рабочих не стронулся с места. Они только переглянулись и тут же отвели глаза, потупились. Николай один пошел вниз. Шел он неуверенно, криво переставляя ноги, и, чем дальше отходил от товарищей, все замедлял и замедлял шаги. Гошка краем глаза наблюдал за канавщиками, ждал, чем все кончится. Видя, что его взяла, Хохлов пристукнул банками тушенки, насмешливо крикнул:

– Шибче спускайся, а то мы тебя нагоним и срубим… несколько жердин в помощь!

Николай остановился и, растерянно глядя на товарищей, повернул назад.

– Забыл, понимаешь, – сказал он, подходя к Гошке и выворачивая из кармана банку тушенки. – Разоружаюсь, вот. – Он бросил ее в пустой ящик.

– Облегчился, теперь иди-иди, подавай пример. – Васька схватил Николая за рукав. – Сказано – шибче спущайся.

– Убери цапку! – Гошка резко отбил в сторону Васькину руку. – И давай сам разгружайся, хватит комедь выламывать. А вы, ребята, чего так дешево продаете себя этому хмырю? Он из вас, как из мальчиков, веревки вьет.

Круглолицый парень исподлобья глянул на Хохлова, полез рукой за пазуху.

– Оно и верно – дурим, – согласился он. – Я думал – за день добежим, а раз так… – Он бросил свою банку. Следом, стуча о дно ящика, упало еще несколько.

– А ты? – шагнув к Хохлову, с угрозой спросил Гошка. – Ты чего ждешь?

Васька Чифирист из-за спин рабочих быстро выбросил свои, брезгливо отряхнул ладони. Хохлов презрительно прищурился на него, потом так же оглядел остальных.

– Уд-дивительно мне, – глухо проговорил он и швырнул свои банки в снег у кухни. За ним дружно побросали те, кто все еще держал в руках тушенку. Красные этикетки с рогатыми быками жарко испятнали снег, десяток донышек-солнц вспыхнули, наставив на людей узкие лезвия нестерпимого света.

– Оставайтесь. – Хохлов задрал бороду, оглядел горизонт. – Сегодня ночью вас здесь снегом завалит, вон они, тучки, сползаются.

Он сплюнул и пошел в палатку. За ним побежал Васька. Он крутился вокруг Хохлова, размахивал руками, что-то доказывал или оправдывался.

– Собрались два гада, назвались – бригада! – вслед им крикнул Николай. Рабочие рассмеялись, кто-то пронзительно свистнул. Хохлов даже не оглянулся, зато Васька погрозил кулачком и, взмахнув полами телогрейки, спрыгнул за бригадиром в яму.

Рабочие дружно – кто взял веревку, кто топоры – окружили Николая, договариваясь, по какому склону сподручнее будет заволакивать наверх жерди. Гошка сказал им, что пошел намечать канавы, попросил не отпускать из лагеря Хохлова с Васькой.

– Вдвоем идти сдрейфят, – успокоил Николай. – Такие только в толпе ячатся.

Женька наблюдал за Гошкой, пока тот не забрался на увал и не скрылся за ним. Повеселевшие канавщики посовещались и гурьбой повалили в свою палатку. О чем они там шумели, разобрать было нельзя, но скоро в палатке стало тихо. Он нарезал новые ступени и отдыхал, глядя в долину. Борта долины, зеленые далеко внизу, чем выше поднимались к лагерю, все больше рыжели мертвой травой и наконец пропадали под гигантской нашлепкой снега, на макушке которой стояли палатки отряда. Уже давно отмаячил на втором снежном увале Гошка и скрылся за дальним гребнем, а Женька все стоял, опершись на лопату, испытывая неуемное желание сбежать вниз к траве, упасть, зарыться лицом в брусничник или швырять и швырять камни в пенную от паводка реку. Но, представив, как тяжко будет взбираться назад на гору по мокрому снегу, он вздохнул и начал спускаться в свою палатку. Тихий счастливый смех Веры и глуховатое воркование Харлампия остановили его. Женька повернулся и направился к женской палатке.

– Впусти, – попросил, – мне плохо.

– Раз плохо – входи, здесь аптечка, – разрешил голос Тамары.

Женька вошел, сел на Верину раскладушку. Тамара едва взглянула, на него, продолжая раскладывать пасьянс.

– Значит, плошечкой освещаемся? – спросил он, глядя на коптилку.

– Можно подумать, что у вас электричество! – Тамара фыркнула, собрала карты, постучала ими о крышку ящика и, сбив в колоду, сунула под спальник.

– Ну, как твои успехи? – снова спросил он, чувствуя, что говорит так себе, лишь бы болтать.

– Ты о чем? – будто подозревая его в подвохе, поинтересовалась она, расстегивая замочек футляра с маникюрным прибором.

– Я о пасьянсе.

– А-а… Еще ни разу не сошелся, – двигая пилочкой по ногтям, ответила Тамара. – Я невезучая.

Он поднялся.

– Чего не подтапливаешь? – спросил, кивнув на печку. – Мы с Гогой вчера коряг натаскали кучу. Прямо из-под снега выкапывали. Хочешь, растоплю? – Женька подошел к Тамаре, взял с ящика, приспособленного под столик, патрончик с губной помадой, развинтил.

– Так растопить? – переспросил он.

– Не надо, – вяло отказалась Тамара. – Гошка вернется, тогда. Чаю вскипятим, на гитаре побрякаем.

– Жуткий цвет какой. – Женька провел помадой по бумаге.

– Сирень, тень-брень, – отбирая у него патрончик, объяснила она. – Гошка не сказал, когда вернется?

– Не сказал, но скоро, наверное, – неопределенно ответил Женька. – До вечера далеко.

– Боже ж ты мой! – Тамара уронила на колени руки. – Никто ничего толком не знает, не говорит.

– Ну, чего ты? – спросил он, встретив ее набухающие слезами глаза.

– Же-енька… Ведь палатки стоят на самом склоне, а что, если снег сдвинется, поползет? Он как враг. Затаился и ждет. Мы своего ждем, а он нас.

– Не поползет, стечет ручейками, ты держи себя в руках, – вчитываясь в ее глаза,, убеждал Женька, – Скоро привезут письма, газеты, транзисторы на всю мощь врубим, разгоним всю твою мистику.

– Тише!.. – Тамара вытянулась, приоткрыла рот. – Гудит… Слышишь? Это вертолет!

– А я что говорил! – Женька задержал дыхание, прислушался.

– Вот опять. Почему ты не слышишь?

– Не гудит, кажется тебе.

– Да нет же, нет! – Тамара бросилась к выходу. – Ты глухой!

По пути она столкнула с ящика чемодан, и он, ударившись об пол, раскрылся. Белье, фотографии, бигуди вывалились из его нутра.

– Никакого гуда нет, убедилась? – спросил Женька.

– Каждый день вот так, даже по ночам слышу. – Тамара задернула полог, расслабленно пошла на свое место. Над чемоданом остановилась, подняла голубую ленту, встряхнула.

– Ты кого-нибудь любишь, Женька? – Она нахмурила лоб. – Ну, там, в городе или в институте?

– Там? – переспросил он озадаченно. – Да. Конечно, да.

– А я вот здесь… Осуждаете небось? – Она складывала и вновь встряхивала ленту. – Ну отвечай же!

– Брось ты, какой суд.

– Так. Спасибо. Что бы еще у тебя разузнать?

– Подумай, я много чего знаю.

Лицо Тамары разрозовелось. Она присела на корточки, начала быстро укладывать чемодан.

– Ну и фотографий у тебя, – Женька завистливо причмокнул. – Зачем столько возишь?

– Да так. Хочешь полюбоваться? – Она протянула ему пачку снимков, покривила полными губами, – Все про меня, по всем этапам жизни.

Женька взял фотографии, стал перебирать.

– Вера шествует, по шагам узнаю. – Тамара мотнула распущенными волосами. – Живет, как спит, вот кому все просто.

Повариха вошла тихая, как провинившаяся. Медленно стянула с головы полушалок, присела и тут же ничком ткнулась в кровать.

– Тама-ара, – донесся ее задавленный голос, – есть у него семья? Скажи ты мне за-ради бо-ога!

– Семья? – Тамара недоуменно опустилась на край Вериной раскладушки. – Ты это о ком, милая? – Она погладила повариху по голове.

– О Харлампий, – шепнула Вера. – Ласковый он ко мне, не как другие. Обходительный.

Тамара оглянулась на Женьку, приложила палец к губам.

– Вот так, – шепнул он ей. – Сложности, они у всех.

Женщины о чем-то зашептались. Чтобы не подслушивать их разговор, Женька, насвистывая, стал разглядывать фотографии.

Рабочие гурьбой подошли к палатке ИТР. Прежде чем войти в нее, Хохлов сказал:

– Значит, так. Как решили сообща, так я ему все и выложу. – Он мельком глянул на Николая, под глазом которого фиолетово цвел желвак, поморщился и решительно раздернул полог.

– Можно?

– Входите, кто там, – разрешил Харлампий.

Рабочие вдвинулись в палатку, и сразу стало непривычно тесно в ней. Хохлов отделился от остальных, подошел к начальниковой койке. Харлампий приподнялся в мешке, насторожился.

– Мы к вам, – сказал Хохлов. – Все вот тут.

– Весьма рад, – закивал Харлампий. – Что скажете хорошего?

– Слышим – заболели вы, – смущенно начал Хохлов, – неудобно вроде бы тревожить, но опять же надо…

– Говорите, говорите, – осторожно подбодрил начальник. – Жду, чем порадуете, ну же…

Хохлов помялся, заговорил, извиняючись:

– Снег здорово начал таять, вот какая штука. Ну, мы побузили тут немного, понимаем, вы уж простите, а мы работой докажем, что… В общем, не сомневайтесь.

Он снова умолк. Васька пощупал скулу, подтвердил.

– Верно говорит бригадир. Мы потолковали промежду собой вкруговую и решили не уходить, а работать. Скажи, Николай?

Тот кивнул. Чего другого, но такого решения Харлампий от них не ожидал. Это не увязывалось с его ночным размышлением, и он нахмурился, даже как-то огруз в мешке.

– Понятно, – прокашлял он в кулак. – Волынили, план срывали, а теперь вдруг одумались, сознательными стали, так, что ли?

– Плана не срывали, – возразил Хохлов. – Работы не было, откуда ему взяться, плану?

– Это вы мне заявляете, вам просто, а что я, я скажу начальству? – повысил голос Харлампий. – Еще как сорвали… Ти-хо!.. Снег – это одна причина, природный каприз, одним словом, а ваша буза, саботаж – это уже из другой категории, понимаешь. Интриганы!

– Зачем ругаете, – насупился Хохлов. – Мы не за руганью пришли, а чтоб наоборот, чтоб спокой вам был.

– «Спокой»! Ишь как оно, дело-то, оборачивается. А я и так спокоен. И следом за вами не побежал бы. Вы из отряда, а я тут же заявочку на базу, и мне сразу десять настоящих рабочих пришлют.

Канавщики потупились, притихли. В этой тишине особенно отчетливо стало слышно, как весело набулькивают за палаткой убегающие с гольца ручейки.

– А мы что же, по-вашему, рабочие не настоящие? Вы ни в каком деле нас еще не видели, зачем же срамите? – Хохлов с обидой, недоуменно глядел на начальника. – Ведь не от работы бежать хотели, а наоборот. – Он показал на перебинтованного. – Вот, например, Стуков, он канавы роет что экскаватор. И остальные не сплохуют, приходилось над землицей стараться.

– Да уж не подведу, – подхватил перебинтованный. – Не первый сезон по экспедициям вкалываю. Отмечали даже, грамоты и те есть.

– Чего не знаю, того не знаю, – Харлампий поерзал на раскладушке. – Вот то, что шантажировали меня, это очевидно.

– Чего делали такое? – Хохлов распрямил плечи. – Что за темнуху нам шьете?

– Хватит, хватит! – осадил начальник. – Решили остаться – оставайтесь на здоровье, какой может быть разговор. Я даже рад. Но должен предупредить, что не знаю, сколько вам придется сидеть без работы. Это одному господу богу известно. И поэтому требую сидеть и ждать тихо и мирно. Хоть все лето. Понятно?

– Как же так? – подал голос Николай. – Гошка сказал, что пошел место для канав…

– Не в курсе дела я, что он вам там наболтал! – повысил голос Харлампий. – Я за его слова не ответчик и перед вами юлить не собираюсь. Где он найдет эти места для канав под эдаким снегом? Арап он, Гошка ваш, вот что!

Снова стало тихо. Хохлов, подолгу останавливаясь на каждом, будто собирая ответы, оглядел канавщиков. На Николае взгляд продержал особенно долго.

– Ну что, агитатор, схлопотал? – спросил он и зло прихлопнул на голове шапку. – Ладно, ребята, все ладно! Берем трудовые книжки.

– У меня книжек нет. – Харлампий ухмыльнулся. – Лично я вас не нанимал. Спрашивайте в отделе кадров на базе.

– Добро, – Хохлов кивнул, отчего шапка наехала ему на глаза. – Там и возьмем. А вам вот что скажу. У вас одна голова, да два языка имеет. – Он обдернул полы ватника. – Больше толковать не о чем. Тушенку поварихе вернули, ничего не должны, так дойдем.

– Послушай, бригадир. – Харлампий виновато поморгал. – Я, собственно, ничего решить не могу, я болею. Вон и приказ об освобождении… временном. Вы уж давайте прямым ходом со всеми вопросами к Сергею Ивановичу, он теперь начальник отряда. Вот так.

– Вы нас сюда привезли, вам и вопросы наши, – отпарировал Хохлов. – А за харч на дорогу – особое дружеское спасибо. Мы и на сухарях выдюжим. Будьте здоровы.

– И не кашляй, – пожелал Васька. – Чао!

Канавщики направились к выходу.

– Одну мину-утку, – Харлампий помотал вмиг постаревшим лицом. – Решили меня под статью подвести? Не выйдет! Из лагеря ни шагу, запрещаю!

Васька тут же очутился возле него.

– Почему запрещаешь, раз на бюллетне? – прокричал он в лицо Харлампию. – Кто ты такой, раз ни нашим, ни вашим?

Канавщики грудились у порога, чего-то ждали. Харлампий, морщась, отстранялся от Васьки бледными руками, но тот не отступал:

– Ты чо еще от нас хотишь?

– Угрожаете? – неожиданно спокойным голосом спросил Харлампий. – Оскорбление действием? Насилие?

Быстро подошедший Хохлов рукой отгреб Ваську за спину, но тот успел прокричать:

– Тебя снасилуешь! Весь в законах!

Харлампий сделал движение, якобы выбираясь из мешка, но Хохлов придержал его за плечи, успокоил:

– Больше никто оскорблять не будет. А насчет статьи я вас очень даже понимаю. – Он выпрямился. – Только вы и статью всякую от себя наоборот повернете, так думаю.

– Договоримся по-умному, – начал Харлампий.

– По-всякому было, не получается, – отказался Хохлов. – Мы уходим, точка. Если окажется, что за питание задолжали, – дадим расписку. Пусть с нас на базе высчитают, ведь хоть сколько-то мы заработали.

После этих слов Хохлова спасительная мысль, которую Харлампий безнадежно поджидал всю ночь и половину дня, вдруг ослепила его, представ в виде белого квадратика бумаги. Он даже зажмурился, чтобы подольше продержать его перед глазами, но квадратик, покачиваясь, отдалился и растаял. Однако дело свое он сделал.

– Расписку? – переспросил Харлампий. – Дадите обязательно. Молодец, что порядок знаешь. Только дадите ее мне не за питание. Дадите в том, что уходите по своей воле, в нарушение моего приказа. Ну?

– Давайте бумагу, – просто согласился Хохлов.

– Пожалуйста, на столе бумага! – тыча пальцем, совсем приободрился Харлампий. – Вы со мной шуточку не сшутите, товарищи. Это вам не пролезет, субчики.

– Как писать-то? – Хохлов взял листок приказа, перевернул, не читая, уселся за стол.

– Пишите так, – начальник сцепил зубы. – Расписка дана настоящая начальнику отряда товарищу Ползунову в том, что мы в нарушение его приказа не покидать отряд добровольно уходим на базу. Здесь работать отказываемся.

– Работать не отказываемся, – отверг такую причину Хохлов. – Мы наоборот.

– Хорошо, тогда так: здесь пока работы нет. Далее. Если с нами что случится, виноваты мы сами. В чем и подписываемся.

Он диктовал, тщательно выговаривая слова. Канавщики смирно стояли за спиной бригадира, следя за коряво врезаемыми в бумагу буквами. Вскинув голову, прислушивался к Харлампию перебинтованный, распустив вздутые губы, переломился, следя за пером, Васька.

– Братцы! – Николай растолкал рабочих, накрыл листок ладонью. – Не надо этого, братцы.

Хохлов сдвинул его руку, поставил точку, расписался.

– Давай по одному, – он бросил ручку на бумагу, вышел из-за стола.

Когда все расписались, Хохлов пробежал глазами по фамилиям, сказал Николаю:

– А ты почему?

– Я не подпишу, я остаюсь, хоть убейте. – Николай отступил в глубь палатки, опустился на нары.

– Раскололся, гнидь? – не двигая губами, спросил Васька. – Агитировал, чтобы дружба промежду всех была, а теперь, когда мы комком держимся, ты поперек коллективу, да?

– Ну-ка ты, рук не распускать! – предупредил Харлампий. – Вольному воля.

Подсушивая чернила, Хохлов брезгливо помахивал листком, видно было – что-то обдумывал.

– Хрен она спасет вас, эта расписка, если что. Получайте! – он протянул листок начальнику, но передумал, бросил на стол и, расталкивая рабочих, вышел из палатки. За ним поспешили остальные.

– Все-е, а там посмотрим. А ты правильно поступил, что не пошел с этими. – Харлампий повернулся к Николаю. – Видел, как за горло брали? Засвидетельствуешь, как не отпускал, уговаривал, а ушли. Еще оскорбили!.. Дай-ка мне бумагу.

Николай подошел к столу, взял листок, уставился в него. Казалось, он его сейчас порвет. Но этого не случилось. Не поднимая головы, Николай протянул бумагу начальнику.

– Вот и документ подтверждает, – Харлампий разгладил на груди расписку. – Во-от… Без бумажки ты кто?.. То-то, не знаешь. А с нею – ого! Человек. Мудро сказано.

– Кем сказано?

– Как кем? Умным, надо полагать, человеком… Пойди-ка взгляни. – Харлампий кивнул на выход. – Поразведай, что делают.

Николай послушно побрел из палатки.

– Ве-селая была у тебя жисть! – Женька выгнул спину, потянулся. – Архивчик что надо.

– Иди, Женя, не вздыхай. Что я, не замечаю? – Тамара попыталась улыбнуться. – Дурачок ты, я для тебя старуха, даже для полевой жены не гожусь. Твоя пташечка в институте, вот и лови ее, не зевай.

– Да, пташечка, – Женька щелкнул языком, – только наврал я тебе все. Но все равно спасибо за откровенность.

– Вот и умница. – Она потянула за рукав его телогрейку. – Снимай, хоть пуговицы пришью, ходишь растрепкой.

Он снял, и Тамара с ватником присела на раскладушку. Женька наблюдал, как она ловко орудует иглой, благодарно молчал.

– Тихо-то как, а? – проговорил он. – Ушам больно.

– Это для тебя тихо… На! – блеснув зубами, Тамара перекусила нитку, бросила на руки ему телогрейку.

Голубое, пугающей глубины небо, какое бывает только высоко в горах, встретило Женьку. По привычке он огляделся и заметил, что кое-где из-под снега уже показались длинноиглые метелки стланика. Гошкина статуя подтаяла и чуть завалилась набок.

– О чем грустим? – весело окликнул он стоящего у итээровской палатки Николая.

– Ребята ушли, – всматриваясь в темнеющую зелень и задернутую синей дымкой долину, тихо отозвался тот. – Далеко уже, не видать.

– Врешь! – Женька забегал глазами по снежному спуску.

– Иди ты!.. Расписку начальнику выдали и ушли.

– Расписку? – быстро переспросил Женька. – За продукты, что ли?

– Да не-ет, – тошно посмотрел на него Николай. – За жизни.

Женька сорвался с места и бросился к своей палатке. Круша каблуками нарезанные ступени, он ворвался к Харлампию.

– Ты-ы! Ты что взял с них? – Женька глотнул воздуху. – Они ушли, потому что ты!..

– Перестань орать, – спокойно потребовал Харлампий. – Да, взял. Написали, дали, и я взял. Ты на моем месте побрезговал бы? Ха! В свое время Гошка не взял писульку за карабин – и что? Под суд пошел! А я не хочу! – распаляясь, выкрикивал Харлампий. – А я не желаю! Это им жизнь не мила, а не мне! Вот и написали, вот и пошли!

– Это смерть! – Женька схватился за голову. – Их надо вернуть, догнать, негодяй ты. Вставай, придумай что-нибудь, ведь тебя за эту расписку повесить мало. И повесят!

– Сопляк ты, тебя петух в задницу не клевал, потому так рассуждаешь! – побагровев, закричал Харлампий. – Суд все учитывает, каждую буковку, заруби это на носу. Он сунул руку в спальник, выхватил черный наган, потряс им. В дырках барабана злыми искорками мерцали латунные головки пуль. – Вот если бы вот этим заставил не покидать отряд, тогда бы и повесить могли! А я – нет, не преступил, уважил свободу личности!

– Ты спятил.

Женька попятился к выходу.

– Назад! – приказал Харлампий. – Вооружись, будем самообороняться. Они могут тово…

Женька выбежал из палатки.

Теперь рядом с Николаем стояла Тамара. Они, будто окаменев, глядели в далеко-далеко убегающую долину, вслушивались, не прилетит ли оттуда крик, но внизу властно урчала вздутая от многих ручьев Домугда. Женька пробежал мимо. Его не окликнули. Проваливаясь и черпая рыхлый снег голенищами сапог, он заторопился по Гошкиной лыжне вверх от лагеря.

Если в июне в гольцовой части гор пройтись по снегу, в нем остаются голубые следы.

Гошка шел, оставляя их позади себя, оглядывался, радуясь удивительному в продавах лыжни свету. Снегоступы то скользили поверху, то погружались по щиколотки. Весело и ходко шагалось Гошке.

Сергея заметил издали. На сплошном белом окоеме одинокая фигура его торчала темным столбиком.