Текст книги "Три грустных тигра"

Автор книги: Гильермо Кабрера Инфанте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– Что-что?

– Эй, милый, де ты витаишь, ваблаках?

– Спустись с облака и присоединяйся к нашей нереальности, – вполне сдержанный темп Иоганна Себастьяна Куэха, – исполняется под музыку Исидро Лопеса.

– Извините, я Вас не расслышал.

– Сильвестре, приятель, взбодрись-ка. И давайте перейдем на ты. Все. Слева направо, на ты со мной, на ты с Бебой, на я с Магаленой.

Засмеялись. Умеет, говнюк, обращаться с дамками так же, как я с шахматами. Я неисправимм, но управим. Называйте меня Фон Цеппелин. Сделаю усилие, я взошел в дворцовые чертоги, так спущусь и в хижины, пусть Дяди Тома. Народное усилие. Нужно идти в народ, спуститься меж его ног – если народ женского пола. Испить с иссоповых пучков млеко доброты человеческой. Популизм. Что ж, я популист. Не называйте меня ни фон, ни цеппелин, называйте меня старец Каплун.

– Так о чем ты, Беба?

Вы только что прослушали мой голос. Не похоже на евнуха. Я вам не кастрат. Может, чуточку Пипин Короткий, зато у меня хороший голос, можно здорово подражать другим голосам – на сей раз вежливому внимательному народному голосу.

– Я гврю, чем занимаишся?

– Я эстет.

Как-как?!! – сказали они хором. Дуэт. А капелла.

– Окружаю себя красотами.

Хихиканье. Смех Куэ.

– Блгдарсвуим.

– Да я ни пра сичас. Работаишь де. Агтер, вить агтер, да?

– Я вить.

Куэ, что твоя библиотекарша, встрял в разговор:

– Он журналист. Из «Картелес». Ну, помните, Альфредо Тельмо Килес, «Собак не вешать», обложки Андреса? Хотя о чем я, вы не можете помнить, вы еще слишком молоды.

Улыбки.

– Как мила свашей стараны, – сказала Беба. – Но журнал-та везде сичас прадают, никакой онни старый.

Ну, слава богу. Проблеск юмора. Проблеск – это уж кое-что.

– Мы-та его седда в салони смотрим. Скажи, Беба?

– Привилегия женщин, – отвечал Куэ. – Нам заказан вход в это святилище, в эту занану.

– Мы догадываемся, что внутри вершатся таинства Благой Богини, – Куэ испепелил меня взглядом завзятого гуманиста. Но добавил:

– Мы тоже можем читать его у парикмахера.

– Или у дантиста, – вставил я.

Посмотрел на меня сквозь зеркало благодарными глазами. Мое воспитание чувств. Называйте меня Вильгельмайстер, а не Измаил.

– И што вы, ты там делаишь? – осведомилась Магалена.

– Работаю инкогнито.

Я кожей почувствовал силу взгляда Куэ, сравнимую с мощью децибел хорового: «Кем?!!» Магалены и Бебы. Решил не обращать на него внимания. Я бунтарь в собственном соку.

– Это он так шутит. На самом деле он мусор там убирает.

– Разрешите представиться, Модест Мусоргский, к вашим услугам и услугам царя.

Кажется, они не поняли. Я игнорировал Куэ.

– Этот вот парниша, – сказал тот, – один из первых журналистов Кубы, и, говоря «первый», я не имею в виду, что он взял интервью у Колумба после высадки, хотя физиономия у него довольно индейская.

Засмеялись. Преимущества радио.

– Кстати, о Колумбе, – продолжал Куэ, – куда нам направить эту каравеллу?

– Эту Святую Марию, – подхватил я, глядя на Магалену. Улыбка. Они не знают. Обращаясь к Куэ. Нерешительные златовласки. Ваши бабки – наши песни, пляски, все, что угодно. Иксигрекитд.

– Клуб, бар, кабаре – что скажете?

– Я не магу, – сказала Беба.

– Она не может, – сказал Куэ.

– А мы павсюду ходим мести, – пояснила Магалена.

– Так куда же желают отправиться наши сиамские близняшки?

Я, кажется, уловил в голосе Куэ отнюдь не музыкальную нотку усталости. Это плохо. Паника на бирже. Возможен эротический крах.

– Не знаю, – сказала Беба, – ришайте сами.

Совсем худо. Этот вечный цирк. «Возьмите женщину, приласкайте ее, спросите, чего она хочет, и вы получите порочный круг», Ионескуэ. «Не способны отделить конец от начала. Счастливые животные», Алкмеон Куэтонский. «Вот бы у всех женщин была одна-единственная голова (maidenhead)», Куэлигула. Он вновь заговорил.

– Тогда просто какое-нибудь чистое, плохо освещенное место? Типа «Джонни’с»?

– Жони сайдет. Скажи, Беба.

Беба задумалась. Она оглядела нас всех одного за другим, а затем устроила игру профилей: уставилась на Куэ сбоку, одновременно демонстрируя мне безупречную линию собственного лица. Красивый рот. Ава Гарднер для трезвого. Ева для пьяного. Рот открылся. И она сказала ему, А он красавчик, обращаясь к Куэ же в третьем, ласковом, ласкательном лице, столь популярном на Кубе, в Гаване. Мудрадушие нации. Просто картинка. Закрылся. В недобрый час ты распахнулась Беба Гарднер. Только в темноте, сказал Куэ. Это он о своей красоте. Улыбка. Какая красота (Бебина). Куэ опять обернулся, потому что мы встали на светофоре (условное время, нарушающее естественный пространственный континуум) на Малеконе, и спросил у Магалены:

– А мы, случайно, не знакомы?

– Я вас часта па телику сматрю, и па радио слыхала тоже.

– А раньше не встречались? Лично?

– Се можт быть. Можт, у Кодака или на рампе.

– А еще раньше?

– Эта када? – кажется, проскользнула далекая тень подозрения.

– Когда ты была младше. Года три-четыре назад, тебе, наверное, лет четырнадцать-пятнадцать было.

– Чиво ни помню таво ни помню.

Чиво-то не помнит. Ну и отлично. И Беба удачно перебила, Што, кавалер, ни можешь разабрать, кто тебе больша нравица, опридились уже милый. Ну конечно же, ты, золотце, сказал Куэ, никому не в обиду будь сказано, ты бесподобна. Мне просто показалось, что мы с Магаленой встречались, когда она была девочкой, а мне нравятся не девочки, а женщины. Зрелые, умные, генитальные. Ну тада ладна, сказала Беба. Так-та лушше. Магалена прыснула. Куэ прыснул. Я счел своим долгом последовать их примеру, предварительно спросив себя, а знает ли Беба, что значит «гениталии». Никто мне не ответил, даже я сам. Так едем или нет? спросил Куэ, и Беба сказала, Едем, и Магалена подпрыгнула от радости и кинула на меня многообещающий взгляд. Я мысленно потер руки. Это довольно сложно, между прочим. Куэ кинул на меня угрожающий взгляд. Мысленные руки свело.

– Silver Starr.

Его голос был так же многообещающ, но с ноткой сомнения или вопроса.

– Yeah?

– Sheriff Silver Star, we’re running outa gas[129]129
  Шериф Силвер Старр, у нас топливо на исходе (англ.).


[Закрыть].

Куэ давил на техасский акцент. Теперь он превратился в маршала Дикого Запада. Или помощника cheriфа.

– Gas? You mean no gasoline?[130]130
  Топливо? В смысле, бензин? (англ.)


[Закрыть]

– Horses all right. Trouble in July. I mean the silver, Starr. Long o’women but a little this side of short on moola or mazuma. Remember? A nasty by-product of work. We need some fidutia, да поскорее![131]131
  Коняги в порядке. Случай в июле. Я имею в виду серебришко, Старр. Полно баб, зато туговато с баблом. Припоминаешь? Отвратительный побочный продукт труда. Нам надо разжиться капусткой (англ.).


[Закрыть]

– I have some. I’ve already told you. About five песо[132]132
  У меня есть. Я же говорил. Около (англ.).


[Закрыть].

– Are you ку-ку? That won’t get us even to the границы[133]133
  Ты что…? Этого нам не хватит, чтоб добраться даже… (англ.).


[Закрыть].

– Where can we get some more?[134]134
  Где бы нам их раздобыть? (англ.)


[Закрыть]

– Banks closed now. Only banks left are river banks, because soda банки are called tins in English. Hold-up impossible[135]135
  Банки сейчас закрыты. Единственные оставшиеся банки – морские банки, потому что жестяные… называются по-английски tins. Не на что рассчитывать (англ.).


[Закрыть].

– What about Codac?[136]136
  Как насчет Кодака? (англ.)


[Закрыть]

– No good bum. Next[137]137
  Только не этот засранец. Дальше (англ.).


[Закрыть].

– The Teevee Channel?[138]138
  На телевидении?


[Закрыть]

– Nothing doing. They’ve got plenty o’nutting for me[139]139
  Нечего ловить. У них для меня ничего нет.


[Закрыть].

– I mean your loan shark[140]140
  А твой этот акула-ростовщик.


[Закрыть].

– Nope. He’sharky with a pnife, and a wife. Not on talking terms[141]141
  Нетушки. У акулы зубы-ножи, уже карман держи. Без расписки никак.


[Закрыть].

I laughed[142]142
  Я заржал.


[Закрыть]. Тьфу, то есть заржал.

– Johnny White, then?[143]143
  Тогда Джонни Уайт?


[Закрыть]

– Outa town. Left on a posse. He’s a deputy sheriff now[144]144
  Уехал. Свалил в дружину. Он теперь помощник шерифа.


[Закрыть].

– And Rine?[145]145
  А Рине?


[Закрыть]

Он ничего не ответил. Только кивнул.

– Righto! Good Ol’Rine. It’s a cinch. Thanks, Chief. You’re a genius[146]146
  Точно! Старый добрый Рине. Проще некуда. Спасибо, вождь. Ты гений.


[Закрыть].

Куэ свернул налево, потом направо и в конце концов выехал на Малекон с другой стороны дороги – не успел я дописать, как он проделал это. Девушки на борту, ведомые и несомые центробежными, центростремительными, кориолисовыми и, пожалуй, еще приливно-отливными силами, не говоря уже о лунных, имеющих такое влияние на женщин, укачались и предъявили капитану протест.

– Ох да што ш такое, голубь. Убъемся вить.

– Если он так дальше павидет, давай выдем Беба.

Арсенио мягко выровнял машину.

– Да ище, – сказала Беба, – все на англискам биз единава суптитрика.

Мы рассмеялись. Арсенио протянул Бебе руку, и она растворилась в темноте. Рука, а не Беба, ее-то как раз было прекрасно видно – прекрасную в теперь уже полупритворном негодовании.

– Я совсем забыл, мне срочно нужно кое-что передать одному приятелю, только сейчас вспомнил. Голова дырявая.

– Пей фитинчик, лапочка.

Мы с Куэ расхохотались.

– А как же. Завтра начну. Он мне понадобится.

Беба с Магаленой расхохотались. Вот это им понятно.

– А кроме того, Беба, дорогая, – Куэ подключил романтический голос, известный среди нас, его друзей, как «Какой обворожительный голос у тебя, Хуан Монетас» из-за жуткого, слащавого, преотвратного радиосериала Феликса, Питы, Родригеса, он же Фелипита, – подумай о духовном аспекте. Я рассказывал Сильвестре, как сильно люблю тебя, природная скромность не позволяет мне прилюдно выплеснуть свою страсть. Я говорил ему, что в уме складываю стихи в твою честь, но они не могли сорваться с моих невинных уст из опасений перед безжалостной критикой, каковой этот профессиональный критик сзади может меня подвергнуть, а также из страха за реакцию других, – и Магалена, уловившая намек, тут же вставила, Вот уш кто-кто, а я нет, я и рта ни раскрывала, и вапще даже очень люблю Анхеля Буэсу! – Я не о тебе, красавица, а об отсутствующих здесь, надеюсь, временно. И также я поведал моему дражайшему коллеге по перу и другу, что сердце мое совершает сто ударов в минуту ради тебя и жаждет лишь биться в унисон с твоим. Вот какова истинная и единственная причина моей оплошности, неприятной для вас и вредной для этого великолепного автомобиля. Будем работать над ошибками.

Беба была или притворялась, что была, в восторге.

– Ах как красиво.

– Зачитай-ка нам, Чекуэ, будь другом, – попросил я.

– Да, да, Арсенио Куэ, – подхватила Магалена, подхватившая вирус энтузиазма.

– Ой, ну пажалста, пажалста, зачитай, абажаю паэтов и когда деревенские песни пают и все такое.

Куэ вытянул руку обратно на штурвал. Ту, что затерялась в Бебе. Взволнованный скрежетом бетона, Куэкаламбе ответствовал.

– Беба души моей, ты навсегда здесь, у меня в груди, рядом с бумажником, незабываемые слова о тебе полнят меня невыразимым чувством. – Пауза. Страстный аккорд. Пошла тема. Для Бебы (дрожь этих «б» на виновных устах Арсенио Куэ, доморощенная версия Энрике Сантиэстебана), которой я принадлежу телом (многоточный союз) и душой (эмоциональный упор), мои стихи от самого сердца и прочих внутренностей. Ударь в Гонг, звукорежиссер ночи, прошу тебя. Свободный стих, что приковывает меня к моей возлюбленной. Приглушенная дробь. Пусть к сердцу через подстрочник. Фанфары. (Эзра Паундкуэ вздымает профиль, и его дрожащий голос заполняет машину. Надо было слышать Арсенио Куэ и видеть лица наших дам. The Greatest Show in Hearse[147]147
  Величайшее шоу в катафалке (англ.).


[Закрыть].)

ЕСЛИ БЫ ТЫ ЗВАЛАСЬ БАБИЛОН, А НЕ БЕБА МАРТИНЕС

а

Ах

Ах, если бы ты только сказала Сама бы, сама бы сказала

Contraria contrariis curantur[148]148
  Противное излечивается противным (лат.).


[Закрыть],

Это так просто для нас, аллопатов.

Если бы ты, Лесбия, сказала с акцентом

О fortunatos nimium, sua si bona norint, Agricolas[149]149
  Трижды блаженны – когда б они счастье свое сознавали! – жители сел! Вергилий, «Георгики», перевод С. Шервинского.


[Закрыть], Словно Гораций.

(Или это Вергилий

Публий?)

Или хотя бы

Mehr Licht[150]150
  Больше света.


[Закрыть],

Это так просто,

Что всякий, когда наступают черные дни,

говорит так.

(Даже Гете.)

Если бы ты сказала, Беба,

Заметь, сказала бы,

Беба,

а не объяла бы,

сказала бы

Thalassa! Thalassa![151]151
  Море! Море!


[Закрыть]

По-гречески с Ксенофонтом

Или с Валери, вечно обновляемым,

разумеется, хорошенько выговори последнее и

в ударениИ.

Или, если хочешь,

хотя бы с

Сен

Жоном

Персом,

Скажи

Ананабасис.

Если бы ты сказала

Thus conscience does make cowards of us all[152]152
  Так всех нас в трусов превращает мысль. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть],

Членораздельневнятно,

как сэр Лоуренс и сэр Джон,

Лоуренс Оливье, Гилгуд и проч.

Или, сумрачно поводя руками, как Аста Нильсен, обретшая голос

с витафоном,

Если бы ты сказала,

Лесбия моих простыней,

с любовью:

Если бы ты сказала,

Лесбия или Беба,

а лучше, Лесбийская Беба,

Если бы ты сказала

La chair est triste, helas, et j’ai lu tous le livres![153]153
  Плоть опечалена, и книги надоели… Перевод О. Мандельштама.


[Закрыть]

Даже если это ложь, и книги знакомы тебе лишь обложками и корешками,

а не словами,

да еще где-то услышанными названиями:

A la Recherche du Temps[154]154
  В поисках… времени.


[Закрыть] этцетера

Или Remembrance of Things Past Translation[155]155
  В поисках утраченного времени Перевод.


[Закрыть]

(Как волшебно,

о как волшебно

было бы,

Беба, кабы ты произнесла levres[156]156
  Губы (фр.).


[Закрыть], а не livres![157]157
  Книги (фр.).


[Закрыть]

Тогда ты была бы не ты,

и я был бы не я,

и уж точно не ты,

я или я,

ты:

или сказала бы viande[158]158
  Мясо (фр.).


[Закрыть], а не chaire[159]159
  Плоть (фр.).


[Закрыть],

пусть даже это звучало бы как мартини-кэз.

Я стал бы сладким Напо-

леоном твоей плотской жозефирности, съедобной и недужной.)

Если бы сказала, Бебита,

Eppur (или E pur) si muove[160]160
  И все-таки она вертится (итал.).


[Закрыть],

как сказал Галилей, оправдываясь

перед теми, кто упрекал уличенного во лжи астронома

за то, что он женился на старой уродливой шлюхе,

безжалостной в прелюбодеянии.

Если бы ты сказала так, Беба,

Лесбеба,

Пусть бы неправильно выговорила:

Если бы своим проворным, будто бы живущим отдельной жизнью язычком

ты превратила бы

кое-какой греческий, скудную латынь и невыученный арамейский в

живые языки.

Или повторила бы сорок четыре тысячи раз и еще столько же

Или всего 144,

Что первая цифра,

Сорок Четыре,

Тысячи, слова, – для здешнего мира, а вторая,

в цифровом отображении, – для тайного, утаенного

пути.

Если бы у моего ламы

(Долой Рампы)

или у простого скромного гуру

ты научилась бы говорить, вор

куя:

Ом-ма-ни Пад-ме-Хум

Безрезультатно,

Понятно.

Или если бы ты показала мне мудру

Вздыбившимся, стоящим средним пальцем,

а безымянный и тот, другой, пусть будет указательный,

оба, четверо, все остальные пали пред ним ниц.

Если бы добился от тебя такого,

я был бы уже не мной,

я был бы бардо,

а не бардом.

Однако это сложно.

Невозможно.

Если бы сказала

что-нибудь попроще, поплоше,

Ах какой ты была бы хорошей,

Если бы и я сказал с тобою,

а с нами и весь наш мирок,

Mali mir (транскрибированное «Малый мир»)

как там поется:

Ieto miesto svobodno!

SvobodnO!

Ax если бы ты звалась Бабилон, а не Беба Мартинес!

Арсений Куэтулл умолк, и молчание дрожало в машине, и наш «меркьюри» обратился в Пегаса. Я чуть не зааплодировал. Но меня остановило недоумение в голосе Бебы. Или Лесбии. А точнее, то, как быстро она сказала:

– Но, милый, у меня ж не Мартинес фамилья.

– Да что ты, – очень серьезно ответил Куэ.

– Да, и вапще мне ненравится эта имечка Бадминтон.

– Бабилон.

– Тем болии.

Вмешалась Магалена.

– И патом, все так странна как-та. Чесслова, я ни вот столечки ни панила.

Что делать? Ответа, даже на настоящем, а не на зеркальном русском языке, не смог дать Ленин, а уж тем более Чернышевский. Однако на помощь нам поспешил Генри Форд. Куэ выжал газ до предела – а точнее, до Chez Rine, до Rine’s, до Ca’Rine. Dom Rinu[161]161
  Домой к Рине (фр.; англ.; итал.).


[Закрыть].

XVII

– Доброй ночи, девушки, – сказал Куэ, воротясь и сев за руль. – Извините, что называю вас «девушки», но мы с вами еще плохо знакомы.

Адреналин – 0. Красные шарики – 0. Реакция Маркса – отрицательная. Юмор – не воспринимается.

– Дома Рине?

– Йеп.

Он рванул с места, подражая Гэри Куперу, и сдвинул на затылок воображаемую ковбойскую шляпу. Он играл Белого Рыцаря, спасителя. Куэ, спаситель.

– Сегодня исполнился год, как мы не виделись, – сказал я густым мексиканским голосом Кэти Хурадо из «Ровно в полдень».

– Йеа, йа знайюу, – отвечал Гэри Купер с техасским акцентом. Запад по-испански, из уважения к публике. Самокритика.

– Что сказал Рине?

– Открыл рот.

– Широко?

– Глубоко.

– Широкая душа.

– Глыба, – сказал Куэ.

– Ринозавр, сказал бы Бустрофедон.

– Ктоэта Рине? – заинтереовалась Беба.

– Природный катаклизм, – сказал Куэ.

– Исторический.

– Нет, ну, мущщина женщина или кто?

– Или кто, – сказал я.

– Наш друг, карлик, – сказал Куэ.

– Карлик? – задумалась Магалена. – Часом, не знакомый Кодака, журналист?

– Йеп.

– Он самый, – сказал я.

– Да я ево видила, никакой он ни карлик. Он такой примерно.

– Раньше был.

– Как так был?

– Не прошел безусадочную обработку, – сказал Куэ.

– Чиво?

– Скукожился, красавица, – сказал я. – Наелся шампиньонов, галлюциногенных грибов, гробов, сделал пф-ф-ф-ф-ф и сдулся.

– Теперь он самый высокий карлик в мире.

– Во заливает! – сказала Магалена. – Думаите, мы вэту брихню паверим?

– Мы же верим, почему бы и вам не поверить, – ответил Куэ.

– Женщины ничем не лучше мужчин, – добавил я.

– Хотя против них лично я ничего не имею, – сказал Куэ.

– И я, – сказал я. – Более того, многие мои близкие друзья – женщины.

Они засмеялись. Не прошло и года, мы смеемся.

– Серьезна, кто эта такой? – спросила Беба.

– Наш друг, изобретатель, – сказал Куэ, – серьезно.

– Раньше его звали Фриней, но с годами «Ф» и «Й» выпали. Недостаток кальция.

– Теперь он Рине, да к тому же Леаль.

– Но он все равно великий изобретатель, – опередил я Куэ, чтобы игра не заехала в семантику.

– Паттрясающий! – сказал Куэ с радионапором.

– Да бросьте! – сказала Магалена. – Нет на Кубе изабритатилей.

– Какие-никакие, а есть, – сказал я.

– Тут все привазное, – сказала Магалена.

– Какой ужжжас! – ужаснулся Куэ. – Женщины, не веряющие в свою родину, разрешаются недоносками.

– Не хватает только, – сказал я, – Белый рыцарь, твоих изобретений.

– Национальной идеи тут не хватает, – сказал Куэ, будто на торжественном митинге.

– Взгляните на японцев, – указал он куда-то вдаль. – Нет, их уже не видать. Растворились за историческим горизонтом.

– Кроме того, – сказал я, – Рине – иностранец.

– Правда? – спросила Беба – Откуда?

Снобизм сильнее духа: он дует где хочет.

– На самом деле, он апатрид, – сказал Куэ, – он везде иностранец.

– Да, – сказал я, – он родился на судне, принадлежащем «Юнайтед Фрут», зафрахтованном в Гватемале под либерийским флагом и находившемся в нейтральных водах.

– У андоррца с гражданством Сан-Марино и литовки, путешествовавшей с пакистанским паспортом.

– Я уже сю голаву сламала, – сказала Магалена.

– Такая уж у них, у изобретателей, жизнь, – сказал я.

– Гений способен вынести все, что угодно, – сказал Куэ.

– Кроме невыносимого, – сказал я.

– Падруга, ни полслову ни верь, – сказала Беба. – Они тьбе лапшу на уши вешают.

Где я раньше это слышал? Должно быть, какая-то историческая цитата. Цеховая мудрость. To the unhappy few[162]162
  Немногим несчастливцам (англ.).


[Закрыть].

– Серьезно, – весомо произнес Куэ, – он гениальный изобретатель. Возможно, не было ничего подобного с тех пор, как изобрели колесо.

Беба и Магалена заполошно расхохотались – показать, что поняли. Только взялись они за колесо не с той стороны. С оси. Соси. Сосу. Сексу.

– Я совершенно серьезно говорю, – сказал Куэ.

– Совершенно серьезно, он серьезно говорит, – сказал я.

– Величайший изобретатель. Г. Лыба.

– А што он изабритает?

– Все, что еще не изобрели.

– А больше ничего не изобретает – не видит смысла.

– Однажды ему воздастся по заслугам, – сказал Куэ, – в его честь будут называть избранных.

– Вроде Катулла Мендеса, например.

– Или Ньютона Мединильи, был у меня такой учитель физики в очередном воплощении.

– Или Вирхилио Пиньеры.

– Или Звезды, ci-devant[163]163
  Бывший (фр.).


[Закрыть] Родригес.

– А что скажешь насчет Эразмито Торреса? Он сейчас в Масорре, в дурке.

– Врачом?

– Нет, пациентом. Но по выходе донесет до нас достоверные новые данные о сумасшествии. Похвала Масорре.

– Не сомневаюсь. Словом, переиначивая Грау, на всякого мудреца довольно Рине.

– Эй, мальчики, априделитесь уже, что там этат Рине изабрел.

– Будь покойна, крошка, сейчас мы тебе огласим список.

Куэ, не отрываясь от руля, изобразил, будто он герольд и зачитывает длинный перечень, развернув невидимый свиток.

– К примеру, Рине изобрел дегидрированную воду, и это бросок в научном мире, который не отменит жажды, проблемы, которая, как известно, все острее стоит в Аравии. Просто подарок для ООН.

– И ведь гениально просто.

– Всего-то и нужно, что кинуть в карман джильбаба пару таблеток воды и пускаться вниз по пустыне.

– Или вверх. Тогда придется подталкивать верблюда под зад.

– Бредешь, бредешь, бредешь, бредешь, а навстречу ни оазиса, ни нефтепровода, ни голливудской съемочной площадки, что же – ложись да помирай? Хрена лысого! Достаешь таблеточку, бросаешь в стакан, разводишь водой и получаешь стакан воды. Быстро растворимо. Таблетки достаточно на двух бедуинов. Конец империалистическому шантажу!

Они не засмеялись. Не поняли. Ждут настоящих изобретений, что ли, или новых колес? Продолжим. Христианство, коммунизм и даже кубизм тоже поначалу не были поняты. Осталось лишь найти свой собственный Аполлинарис.

– В настоящий момент он работает над таблетками дистиллированной воды. Будет гарантия от микробов.

– И одновременно изобретает разные другие штуки. Нож без лезвия с отсутствующей ручкой, допустим.

– Или свеча, которую не загасить никаким ветром, – сказал я.

– Светлая идея.

– А какая простая.

– Эта как?

– На каждой свече оттиснуто красной краской: «Не зажигать».

– Сначала он думал, красить свечи в красный, а по ним черным писать «Динамит», но выходило уж как-то чересчур барочно. Кроме того, нельзя было поручиться за самоубийц и астурийских шахтеров.

– И террористов.

Не смеются.

– Еще одно гениальное изобретение – городской презерватив.

Нечто, отдаленно напоминающее хихиканье.

– Целый город накрывается надутым нейлоновым мешком.

– Это изобретение относится ко временам, которые когда-нибудь станут известны как Резиновый Период творчества Рине.

– Он будет защищать тропические города от зноя, продуваемые – от ветра, а северные – от холода.

– А вот от загрязнений и поллюций не будет, – сказал я.

– А еще, – сказал Куэ. – Можно будет контролировать осадки локально, потому что мешок снабдят молниями, чтобы открывать в том или ином месте и проливать скопившуюся наверху воду. Метеорологи только и будут, что говорить: Сегодня ждите дождя в районе Ведадо, к примеру, а потом на пульте управления мешком нажимать: ливень в Ведадо, пожалуйста.

Замешательство в женских рядах. Но нас уже понесло.

– Также к этому периодическому периоду относятся резиновые улицы, по которым ездят машины с колесами из асфальта или бетона, на усмотрение владельца. Нехитрое вложение в отсутствие передвижения.

– Только подумайте, какую кучу денег сэкономят аутолюбители будущего.

– У этого изобретения имеется тем не менее один досадный недочет. Небольшой, но противный. Улица может проколоться. В этом случае достаточно сообщения по радио. Радио «Часы» предупреждает: Пятая авенида закрыта в связи с проколом, обнаруженным сегодня утром. Просим сеньоров автомобилистов воспользоваться Третьей или Седьмой, пока не завершатся работы по накачиванию. Пип-пип-пип. Больше изобретений в следующем часе.

Уже даже не говорят.

– Потом еще он изобрел движущиеся города. Вместо того чтобы ехать в них, они сами приезжают. Идешь на вокзал…

– Я один? А ты идешь?

– Да не важно. Будет царить равноправие. Вокзал всех повязал. Так вот, мы с тобой двуедино стоим на перроне. – Когда прибывает Матансас? – спрашиваешь ты у проводника. С минуты на минуту должен подойти Матансас, если без опоздания. Сзади другой голос. Камагуэй во сколько? А вот Камагуэй слегка задерживается. По громкоговорителям передают: Внимание, пассажиры, следующие в Пинар-дель-Рио! На платформу три прибывает Пинар-дель-Рио. Будьте внимательны! Пассажиры, следующие в Пинар-дель-Рио, берут низкий старт, хватают багаж и запрыгивают с платформы в город, отправляющийся дальше.

Ничего, ничегошеньки.

– Есть и более мелкие, более скромные изобретения.

– Бедные, но честные.

– Машины, ездящие без бензина, на силе земного притяжения. Просто улицы построят наклонные. Будет знать «Шелл», что жемчужинка у нее искусственная.

Ни-че-го.

– К подобным шедеврам градостроительства относятся и движущиеся тротуары.

– С тремя скоростями.

– Это как бы три бесконечных тротуара, из которых один, внешний, едет со скоростью спешащего человека (можно менять в зависимости от характера, экономики и географии различных городов), средний – для тех, кто гуляет или хочет опоздать на свидание, или туристов, и, наконец, внутренний, дико медленный, для любителей поглазеть на витрины, поболтать с друзьями, бросить комплимент девушке в окне.

– Внутренний тротуар может быть оснащен стульями для престарелых, ветеранов и инвалидов войны. Его обязаны уступать беременным женщинам.

Ничего, ничего, ничего.

– Или машинка, пишущая ноты.

– Вы только задумайтесь, если бы у Моцарта была такая…

– Разовьются профессии стереостенографиста, стеноарфиста и меломашиниста.

– Чайковский мог бы спокойно сажать своего секретаря себе на колени.

– Но еще лучше новая система писания музыки, она из всех нас повыбьет музыкальную безграмотность.

– Она такая революционная, эта система, что ее уже официально запретили во всех консерваториях мира. В Женеве подписан договор, запрещающий ее применение. Такая же печальная судьба ждала сексофон, заменитель виокончели.

– Это такая же простая штука, как все прочие изобретения Рине, – ведь его дедушка родился в деревне Простаки. Всего-навсего пишете в партитуре (даже нотная бумага не нужна): та-ра-ра та-ра-ри или ум-па-па или нини нини нини, в зависимости от характера музыки. И на полях пометки: быстрее, медленно, взволнованно, аллегро на пыльцу, надувая щеки или подтрубнивая. Это единственная уступка традиционной нотной записи. Па-па-па-пам-м-м-м-м-м па-па-па-пим-м-м-м – так звучало бы начало, к примеру, Пятой симфонии Бетховена, которую Рине уже почти полностью переписал по своей системе. Сольфеджио будет называться, естественно, мурлыканье. Вот увидите, в истории музыки Рине скажет больше, чем Черни.

Небытие наше, иже еси в небытии, да не будет небытие твое. Последняя попытка.

– Это последнее изобретение. Окончательное, тотальное контроружие. Атомная, или водородная, или кобальтовая бомба.

– Все эти бомбы, красавицы, вызывают распад. Антибомба Рине собирает все воедино.

– Представляете, падает бомба, и тут же автоматическое устройство выстреливает антибомбой, которая с такой же скоростью и интенсивностью восстановит все, в чем вызовет распад вражеская бомба, которая, таким образом, превращается в обычную железную болванку, свалившуюся в неба. Она может повредить здание, выбить яму на дороге, убить животное.

– Как тяжелый кусок черепицы.

– На следующий день газеты сообщат: «Военная сводка: вчера атомной бомбой, сброшенной неприятелем на наш героический народ, была убита злополучная корова, личность которой не установлена. Скоро, очень скоро безжалостные преступники заплатят за свои изуверства. Наша доблестная армия продолжает свое триумфальное отступление. Генерал П. Олковник, Главнокомандующий».

Воцарилась полная тишина. Мы походили на рекламу «роллс-ройса», я даже слышал тиканье часов на приборной доске. Никто ничего не сказал. Только Арсенио Куэ состряпал некое рыканье, чудом увернувшись от перебегавшего улицу толстяка. Увесистый пешеход полегчал от испуга, одним скачком добрался до тротуара – или убрался с мостовой – и зашатался, заплясал, завис над поребриком в сальто витале, словно каночеходец. И тут я услышал водопад смеха, долгий, заливистый, безошибочно кубинский хохот. Наши пассажирки смеялись и хватались за животики и показывали пальцами и строили рожи слону, танцующему польку страха. Веселились несколько кварталов подряд.

Мы попытались было удержать их в таком приподнятом состоянии до самого «Джонни’с» или «Жони», как еще можно и должно его называть, – без особого успеха. Теперь же, внутри, когда все освежились под ледяным воздухом кондиционеров и потягивали соответственно александр, дайкири, манхэттен и куба-либре, мы снова принялись перемалывать их в жерновах нашего остроумия. Для них, ясное дело, это был сплошной геморрой, а не юмор, насильное скоморошество, улыбки им не по зубам. И все равно мы продолжали щекотать их, провоцировать на фаллопиевы думы, травить помалу за-анекдотом-анекдот. Зачем? Возможно, нам с Арсенио было весело. Кто знает, не бродил ли до сих пор этиловый спирт по нашим юмористических венам. Или мы наслаждались легкостью, легкой удачей, с которой их подцепили, простотой, с какой обманули земное притяжение нравственности, вознеся их в наш салон, моей идеей о том, что набухание есть противоположность падению. По крайней мере, я, кажется, так думал, Арсенио Куэ – не знаю. Но, не сговариваясь, мы решили стать для них одновременно Гэллэхером и Шином, Эбботтом и Костелло, Катукой и Доном Хайме, Гэллэстелло/Эбботтшином, Гарриньо и Пидеро и Катушибири/ Хаймекунтибири и Эбботтстелло и Гэллэшином и Гарриньеро, и все это для них, для них одних. Начали мы с Бу(стро) ффонады, – разумеется, посмертного, но не запоздалого чествования этого маэстро, Маэстрофедона, Маэстрема.

– А вы слышали историю про то, как Искренне Наш Сильвестре очутился нагишом в парке?

Хороший заход. Урок с колесом выучен. Женский интерес к нудизму в целом, не ко мне лично.

– Прошу тебя, Куэ, не куэзорь меня. – Мой голос заливается притворным румянцем.

Женский интерес возрастает.

– Куэ, расскажи.

Возрастает.

– Расскажи расскажи.

– Ну ладно.

– Ну, пажалуста, Куэ.

– Мы (смешок), Искренне Наш и Эрибо… Бустрофедон (смешок) и Эрибо и я гуляли в парке…

– Куэ…

– Мы (смешок), Искренне Ваш и Эрибо…

– Раз уж решил рассказать, то хоть расскажи как следует.

– (Смех) Мы были Искренне и, ты прав, Эрибо не было.

– Сам знаешь, его и не могло быть.

– Да, его не было. Были Бустрофедон, Искренне Наш и… Был Бустрофедон?

– Не знаю. Ты же рассказываешь, а не я.

– Но про тебя же.

– И про тебя.

– Про меня постольку, поскольку про тебя, значит, все равно больше про тебя.

– Про нас обоих.

– Хорошо, про нас обоих. В общем, тема такая: (смешок) были вот он (хихиканье) и я и, кажется, еще Кодак…

– Кодака не было.

– Не было?

– Не было.

– Вот сам и рассказывай, если лучше меня все знаешь.

– Спасибо. У меня надувная память. Были (смех) вот он и Бустрофедон и я, мы вчетвером…

– Получается, втроем…

– Втроем?

– Ну да, втроем. Посчитай. Ты да Бустрофедон да я.

– Значит, только мы с тобой, потому что Бустрофедона не было.

– Разве не было?

– Что-то не припомню его, а у меня ведь выдающаяся память. Вот ты помнишь, был он?

– Не, я не знаю. Меня тогда не было.

– Точно. Так вот, мы (смех) были (смех), гуляли в парке (смех), с Кодаком… А я-то был?

– Ты же у нас Памятник, забыл? Мистер Мемори. Мимо Ри.

– Да, да, я был. Мы были. Нет, меня не было. Вроде должен быть. Нет? Если не было, то где я? На помощь! Кто-нибудь! Я потерялся нагишом в парке! Держи его!

Смех вдвоем. Как и все это время, смеялись мы одни. Они даже не поняли, что это бустрофедоновская версия симфонии «Сюрприз» Маэстрема, – сказка без начала. Тогда мы взялись выдумывать новые забавы. Кому? Кому плюй в глаза – все божья роса, нашим росинанткам.

– А хотите, я вам спою песню?

Эту корку Бустрофедон спер у одного reverendo insensato, а Арсенио Куэ довел до немыслимого совершенства и присвоил по праву. Доброму вору. Сейчас я буду его фронтмэн, его straight-man, его кум Марсело, и, поскольку то ли Магалена, то ли Беба, то ли обе шумно вздохнули, будто говоря, Вот скукота! я поспешил начать. Дамы и господа. Леди и джентльмены. Рад представить вам. We are glad to introduce (Куэ сделал неприличный жест пальцем: его фирменная мудра), to present[164]164
  Мы рады представить присутствующим великого и неповторимого.


[Закрыть], в первый и единственный раз, only and only, Великого! То the great! Арсенио Куэ! Арсени Ок Уэ! Фанфары. Аплодисменты. Фанфары два раза и тема. Всемирно известный исполнитель. Он пел в «Ла-Скала», и публика его ласкала. А также пел в холле «Карнеги-холла». Один раз его приглашали в Вирго и больше уже не приглашали никогда, одного раза хватило…