Текст книги "Три грустных тигра"

Автор книги: Гильермо Кабрера Инфанте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

ГОСТИ

ИСТОРИЯ С ТРОСТЬЮ И НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ МИССИС КЭМПБЕЛЛ

ИСТОРИЯ

Мы прибыли в Гавану в пятницу, около трех пополудни. Стояла невыносимая жара. Низко лежали серые или, скорее, черные тучи. Когда паром вошел в порт, ветерок, обдувавший нас, пока мы плыли, вдруг прекратился. Нога у меня снова разнилась, и спускаться по трапу было очень больно. Миссис Кэмпбелл следовала за мной, болтая без умолку, и все находила очаровательным: очаровательный город, очаровательная бухта, очаровательная набережная за очаровательной пристанью. По моим ощущениям, влажность воздуха достигала девяноста или девяноста пяти процентов, и было ясно как день, что нога проболит все выходные. Удачно придумала миссис Кэмпбелл отправиться на этот жаркий и сырой остров. Я так и сказал ей, завидев с палубы сплошной свод грозовых туч над городом. Она заспорила: в агентстве побожились, будто на Кубе стоит вечная весна. Всей ногой я чувствовал эту треклятую весну! Мы попали в экваториальный пояс. Так я и сказал, а она ответила: Honey, this is the Tropic![12]12
  Милый, это же тропики! (англ.)


[Закрыть]

На пристани расположилось несколько очаровательных аборигенов, они играли на гитаре, размахивали маракасами и издавали адский грохот, который, видимо, почитался у них за музыку. Кроме того, в качестве фона для туземного оркестра там находился лоток, торгующий плодами с древа туризма: кастаньетами, разрисованными веерами, деревянными маракасами, барабанными палочками, ожерельями из ракушек, безделушками из рога, жесткими желтыми соломенными шляпами и всем в таком роде. Миссис Кэмпбелл накупила всего. Она была в восторге. Я велел ей подождать с покупками до отъезда. «Honey, – сказала она, – they are souvenirs»[13]13
  Милый, это же сувениры (англ.).


[Закрыть]. Не понимает, что сувениры покупают в последний момент. И объяснять бесполезно. К счастью, таможенники все провернули быстро, что меня удивило. И были обходительны, слегка даже приторны, ну, вы понимаете.

Я пожалел, что не привез машину. Зачем плыть на пароме, если не везешь с собой автомобиль? Но миссис Кэмпбелл считала, что мы только потеряем время, постигая местные дорожные правила. На самом деле, она опасалась еще одной аварии. Теперь у нее появился новый довод. «Honey, с такой ногой ты не сможешь вести машину, – сказала она. – Let’s get a cab»[14]14
  Милый… Давай возьмем такси (англ.).


[Закрыть].

Мы направились к такси, и несколько туземцев – явно больше, чем достаточно – помогли нам с чемоданами. Миссис Кэмпбелл была в восторге от знаменитой латинской галантности. Бессмысленно было бы напоминать ей, что за эту галантность знатно уплачено. Все равно они показались бы ей изумительными, еще дома она знала, что все будет изумительно. Когда багаж и тысяча и одна хрень, купленная миссис Кэмпбелл, оказались в машине, я захлопнул дверцу, едва успев наперерез шоферу, также порывавшемуся ее закрыть, и зашел с другой стороны, чтобы разместиться с бо́льшим комфортом. Обычно я сажусь первым, а миссис Кэмпбелл – следом, для ее же удобства, но на сей раз я поддался непрактичной любезности, и миссис Кэмпбелл с восторгом оценила мой жест как «very latin», а вот я из-за него попал в незабываемую передрягу. Потому что именно тогда я и увидел трость.

Трость была необычная, и уже только поэтому не следовало ее покупать. Она бросалась в глаза, сложно украшенная, явно дорогая, явно из какой-то ценной древесины, по-моему, черного дерева или чего-то подобного, и по всей длине вилась обильная и искусная резьба – которую миссис Кэмпбелл окрестила изысканной, – и, в пересчете на доллары, не так уж дорого и стоила эта трость. Вблизи резные рисунки оказались гротескными, ничего не изображали. Набалдашник был в форме головы негра или негритянки – поди пойми этих художников – с грубыми чертами. Омерзительно, одним словом. Тем не менее трость сразу же привлекла мое внимание, и, хоть я не легкомысленного десятка, думаю, купил бы ее даже при здоровой ноге. (Не исключено, что миссис Кэмпбелл, видя мой интерес, подтолкнула меня к покупке.) Она, разумеется, нашла ее восхитительной, оригинальной и – дайте-ка я соберусь с духом, прежде чем произнести это, – возбуждающей. Вот ведь женщины!

Мы приехали в отель, с удивлением и радостью убедились, что заказанный номер и вправду ждет нас, поднялись и приняли душ. Заказали небольшой снэк в рум-сервисе и устроили сиесту – с волками жить… Нет, кроме шуток, на улице стояли гвалт и зной, солнце слишком шпарило, и в чистом, удобном и прохладном, почти холодном от кондиционера номере было очень хорошо. Отель попался вполне приличный. Правда, дороговатый, но оно того стоило. Если кубинцы чему-то и выучились у нас, так это чувству комфорта, и «Националь» – удобный отель, более того, продуманный. Проснулись мы уже под вечер и вышли прогуляться.

У отеля мы повстречали таксиста, который вызвался стать нашим гидом. Он сказал, что зовут его Рэймонд Как-то, и в доказательство предъявил грязное выцветшее удостоверение. Потом показал нам кусок улицы, известный среди кубинцев как Рампа, с магазинами, буйством огней и толпой гуляющих. Очень даже ничего. Мы хотели попасть в «Тропикану», ее везде рекламируют как «самое великолепное кабаре в мире», и миссис Кэмпбелл чуть ли ни ради нее одной и приехала. Было еще слишком рано, и мы отправились в кино на картину, которую собирались посмотреть еще в Майями и пропустили. Кинотеатр был новый, с кондиционерами и совсем рядом с отелем.

Затем мы вернулись в номер и переоделись. Миссис Кэмпбелл настояла, чтобы я надел смокинг. Сама она облачилась в вечернее платье. Нога снова разболелась – кажется, из-за всего этого искусственного холода в кино и в отеле, – и, выходя, я прихватил трость. Миссис Кэмпбелл не стала возражать, напротив, это, кажется, ее позабавило.

«Тропикана» довольно далеко от центра. Этакое кабаре в чаще сельвы. Сады начинаются уже на подъездах, кругом деревья, всякие вьющиеся растения и подсвеченные фонтаны. Издали может показаться, что оно на самом деле великолепно, но шоу – предположу, что во всех латинских кабаре они одинаковы, – состоит из полуголых танцовщиц румбы, своры горлопанов, выводящих нечто совершенно идиотское, да крунеров, поющих в стиле старика Бинга Кросби, только по-испански. Национальный кубинский напиток называется «дайкири», это что-то вроде шербета с ромом, отлично подходит к местной жарище – на улице, я имею в виду; в самой «Тропикане» установлены «типично», как нам сказали, «кубинские кондиционеры», читай северный полюс в четырех тропических стенах. Под открытым небом есть точно такое же кабаре, но в тот вечер оно не открылось, ожидался дождь. Кубинцы – неплохие метеорологи, потому что не успели мы приступить к ужину из блюд, как они это называют, «интернациональной кухни», до безобразия жирных, пережаренных и пересоленных, в сопровождении приторного десерта, как начался ливень, заглушив наяривающий что-то такое местное оркестр. Этим замечанием я хочу подчеркнуть мощь низвергавшегося потока воды, ибо мало что в мире звучит оглушительнее кубинского оркестра. Миссис Кэмпбелл все это казалось апофеозом утонченной дикости: дождь, музыка, еда; она просто сияла. Все бы ничего, жить можно – по крайней мере, перейдя на простой виски с содовой, я почувствовал себя почти как дома, – если бы этот тупой конферансье, пидор хренов, который представлял не только артистов публике, но и публику артистам, не спросил, как нас – в смысле, всех американцев, зовут, и не начал выкрикивать наши имена на невообразимом английском. Мало того что он перепутал меня с владельцами суповой империи, это частая и простительная оплошность, так он еще представил меня как «плейбоя международного размаха». Но миссис Кэмпбелл впала в совершеннейший экстаз и чуть не описалась со смеху!

Когда мы вышли из кабаре, уже за полночь, дождь кончился и удушливый давящий зной спал. Мы оба порядочно набрались, но трость я не забыл. Так что на одной руке у меня висела трость, а на другой – миссис Кэмпбелл. Шофер взялся препроводить нас на другое представление, о котором я не стал бы писать, не будь у меня того оправдания, что миссис Кэмпбелл и я были совершенно пьяны. Миссис Кэмпбелл это второе шоу показалось очень возбуждающим – как всё на Кубе, – а мне, должен признаться, стало так скучно, что, кажется, я заснул. Наемные шоферы действуют в этом ответвлении туристического бизнеса как торговые агенты. Они хватают тебя и везут, и не успеваешь опомниться, как ты уже там внутри. Снаружи дом выглядит вполне тривиально, но потом тебя проводят в гостиную, где стулья расставлены кругом, будто в одном из этих театров, ставших модными в пятидесятые, круговой театр, только посередине не сцена, а кровать, круглая. Подают выпивку – и берут за нее гораздо дороже, чем в самом дорогом кабаре, – и затем, когда все расселись, гасят свет и направляют два прожектора – красный и синий – на кровать, так что все отлично видно. И входят две девушки, нагишом. Они бросаются на кровать и начинают целоваться и заниматься любовью отвратными, глубоко развратными и совершенно негигиеничными способами. Потом входит мужчина – негр, а в таком освещении он казался еще чернее – с неправдоподобно большим членом и вступает с девушками в ужасно интимную связь, и все втроем, по-видимому, весьма довольны собой. Там сидело несколько морских офицеров, я еще подумал, как непатриотично, но и они, кажется, веселились вовсю, да и не мое дело, в форме они забавляются подобным образом или в штатском. После перформанса свет зажегся, и – стыд и срам – девушки и негр раскланялись перед публикой. Они отпустили пару шуточек насчет моего смокинга и моей черной трости, стоя в чем мать родила перед нами, моряки улюлюкали, а миссис Кэмпбелл вроде бы тоже было очень весело. Под конец негр подошел к одному из моряков и сказал на донельзя кубинском английском, что не любит женщин, с грязным намеком, но они только расхохотались, и миссис Кэмпбелл вместе с ними. И все зааплодировали.

Мы проспали до десяти, и в одиннадцать утра в субботу отправились на этот пляж, Варадеро, что в пятидесяти милях от Гаваны, и пробыли там до вечера. Солнце нещадно пекло, но вид изменчивого переливающегося моря и белого песка и старых деревянных бунгало был достоин цветной киноленты. Я много фотографировал, в общем, мы прекрасно провели время. Хотя к вечеру я совершенно сжег спину и заработал несварение из-за непомерно тяжелых кубинских блюд из морепродуктов. Рэймонд привез нас обратно в Гавану уже за полночь. Мне приятно было увидеть в номере поджидающую меня трость, днем она была ни к чему – от солнца и морской воды и жары, не такой влажной, как в городе, ноге полегчало. Мы с миссис Кэмпбелл просидели в баре допоздна, вновь под эту экстремистскую музыку, которая ей так нравится, и я чувствовал себя отлично, потому что трость была теперь при мне.

На следующий день, в воскресенье утром, мы спровадили Рэймонда до отъезда. Паром уходил в два часа. Мы решили прогуляться по старому городу, осмотреться слегка и подкупить сувениров, по желанию миссис Кэмпбелл. Набрали всего в работающем без выходных туристическом магазинчике у испанской крепости, напоминающей гнилой зуб. Нагрузившись пакетами, решили сесть в старом кафе и чего-нибудь выпить. Кругом было очень тихо, и мне эта старинная, степенная воскресная атмосфера в историческом центре города пришлась по душе. Мы просидели там около часа, расплатились и вышли. В двух кварталах я вспомнил, что оставил трость в кафе, и вернулся. Вроде никто ее не видел, что неудивительно: такое случается на каждом шагу. Скиснув, я вышел на улицу, слишком подавленный для такой незначительной потери. Каково же было мое радостное удивление, когда, завернув на узкую улочку по дороге к стоянке такси, я увидел старика с моей тростью. Вблизи он оказался не стариком, а мужчиной неопределенного возраста, законсервировавшийся монголоидный кретин. Не представлялось возможным изъясниться с ним ни на английском, ни на относительном испанском миссис Кэмпбелл. Он ничего не понимал и вцепился в трость.

Я побоялся просто схватить трость и потянуть за один конец из-за возможного слэпстика, так как попрошайка – а это именно был профессиональный попрошайка, каких полно в таких странах – был дюжий. Я попытался знаками дать понять, что трость моя, но он в ответ лишь издавал какие-то странные звуки горлом. На минуту мне вспомнились туземные музыканты и их гортанное пение. Миссис Кэмпбелл предложила перекупить трость, но я воспротивился. «Дорогая, – сказал я, одновременно закрывая нищему пути отступления собственным телом, – это дело принципа: трость принадлежит мне». Еще чего: чтобы он преспокойненько улизнул только потому, что он дефективный; а о покупке вообще речи быть не могло – это значило бы под даться вымогательству. «Я не из тех, кого можно шантажировать», – сказал я миссис Кэмпбелл, соскакивая с тротуара на мостовую вслед за нищим, который чуть было не сбежал на другую сторону улицы. «Я знаю, honey», – ответила она.

Вскоре вокруг нас собралась небольшая толпа местных, и я занервничал: не хотелось пасть жертвой линчевания, уж очень смахивало, будто иностранец придирается к беззащитному туземцу. Народ, однако, вел себя вполне прилично, учитывая обстоятельства. Миссис Кэмпбелл, как смогла, объяснила ситуацию, и даже нашелся кто-то, кто говорил по-нашему, правда, на довольно примитивном английском, и вызвался быть посредником. Он попытался наладить контакт с этим идиотом, но все без толку. Тот лишь прижимал к груди трость и знаками и мычанием показывал, что она – его. Народ, как это обычно бывает, становился то на мою сторону, то на сторону нищего. Моя супруга все пыталась разъяснить. «Это вопрос принципа, – сказала она на каком-то подобии испанского. – Мистер Кэмпбелл – законный владелец трости. Он купил ее вчера, сегодня утром забыл в кафе, а этот сеньор, – и указала пальцем на малахольного, – ее присвоил, но она ему не принадлежит, нет, друзья». Толпа перешла на нашу сторону.

Очевидно, мы нарушали общественный порядок, и явился полицейский. К счастью, он говорил по-английски. Я все рассказал. Он попытался разогнать толпу, но народ был заинтересован исходом дела не меньше нашего. Потом обратился к идиоту, но, как я уже сказал, тот не вступал в контакт. Нельзя не признать, полицейский потерял терпение и вытащил пистолет, дабы припугнуть нищего. Народ стих, я стал опасаться самого худшего. Но тут он, кажется, понял и отдал мне трость со странной гримасой. Полицейский убрал пистолет и предложил мне дать полудурку денег, не в качестве компенсации, а в подарок «бедняге», как он выразился. Я был категорически против: это означало бы пойти на поводу у социального шантажа, ведь трость-то была моя. Так я и сказал полицейскому. Миссис Кэмпбелл пыталась вмешаться, но я не видел причины уступать: трость была моя по праву, а попрошайка нагло присвоил ее; давать ему деньги за возврат – поощрять вора. Неприемлемо. Кто-то из толпы, как объяснила миссис Кэмпбелл, предложил собрать какую-то сумму в его пользу. Миссис Кэмпбелл по своей благоглупости хотела внести сколько-нибудь из своего кармана. Нужно было поскорее покончить с этой нелепой ситуацией, и я сдался, хоть и не следовало. Я протянул идиоту несколько монет – не знаю в точности, но почти столько же, во сколько обошлась трость, – хотел вложить ему в руку, без всякого злорадства, но он не желал брать. Теперь он изображал глубоко оскорбленного. Вступила миссис Кэмпбелл. Нищий передумал было, но тут же вновь отверг деньги все теми же гортанными восклицаниями. Только когда полицейский взял их и передал ему, он согласился. Мне очень не понравилось его лицо, когда он смотрел вслед уносимой мною трости, как собака на кость. Наконец-то неприятный инцидент был исчерпан, и мы тут же сели в такси – о нем любезно, как и положено ему по службе, позаботился полицейский; кто-то зааплодировал, когда мы отъезжали, и многие провожали нас одобрительными криками. Я не увидел выражения лица кретина и был только рад. Миссис Кэмпбелл не проронила ни слова, видимо, мысленно распределяла подарки. Я прекрасно чувствовал себя в компании вновь обретенной трости, которой суждено было стать сувениром с историей, куда более ценным, чем вся гора безделушек, накупленная миссис Кэмпбелл.

Мы приехали в отель, и я предупредил служащих у стойки, что после обеда мы отправляемся домой, чтобы приготовили счет и что обедать будем в отеле. Затем мы поднялись наверх.

Как обычно, я отворил дверь и пропустил вперед миссис Кэмпбелл, чтобы она включила свет, потому что портьеры были еще задернуты. Она прошла через гостиную в спальню. Вспыхнул свет, и тут же послышался крик. Я подумал, ее ударило током, за границей всегда такие опасные выключатели. Потом подумал, что ее укусило какое-то ядовитое насекомое или она застукала вора. Я вбежал в спальню. Миссис Кэмпбелл застыла, потеряв дар речи, почти в ступоре. Сначала я не понял, отчего она стоит посреди комнаты, будто громом пораженная. Но тут, булькая ртом, она указала на тумбочку Там, поверх стекла, чернела на светло-зеленой столешнице другая трость.

ЗАМЕЧАНИЯ

Мистер Кэмпбелл, профессиональный писатель, написал из рук вон плохой рассказ, как всегда, впрочем.

Вид Гаваны с корабля ослеплял. Море было спокойное, голубое, почти небесного оттенка подчас, прорезанное широким лиловым швом – Гольфстримом, как кто-то объяснил. Маленькие пенистые волны напоминали чаек в опрокинутом небе. Город, белый, головокружительный, возник внезапно. По небу неслись грязные тучи, но солнце сияло, и Гавана казалась не городом, а миражом города, призраком. Потом она раздвинулась вширь, и стремительно замелькали цвета, тут же сливавшиеся с солнечной белизной. Перед нами были панорама, волшебный фонарь, кинематограф жизни: это польстит мистеру Кэмпбеллу, любителю кино. Мы плыли меж зеркальных зданий, в слепящих бликах, мимо ярко-зеленых или жухло-зеленых парков к другому, более старинному, более темному, более прекрасному городу. Медленно, непреклонно навалилась пристань.

Да, кубинская музыка примитивна, зато в ней есть веселое очарование, неизменно резкий сюрприз в запасе и нечто неопределенное, поэтичное, что взлетает ввысь, до неба, под звуки маракасов и гитары, барабаны же привязывают ее к земле, а клавес – две музыкальные палочки – словно этот ровный горизонт.

К чему так драматизировать неудобства, связанные с больной ногой? Возможно, мистер Кэмпбелл хочет создать впечатление, будто у него боевое ранение. В действительности он страдает ревматизмом.

Трость была самая обычная. Темного дерева, вполне симпатичная, но без всяких там странных рисунков и гермафродитовой головы на набалдашнике. Таких грубо вырезанных, по-своему привлекательных и живописных тростей полно: назвать ее необычайной – нонсенс. Думаю, у многих кубинцев есть подобные. Я не говорила, что трость возбуждающая: это грязный фрейдистский намек. И вообще, в жизни не купила бы такой пошлой штуки, как трость.

Стоила она, кстати, совсем недорого. Кубинский песо равен доллару.

Многое в Гаване показалось мне очаровательным, но я никогда не стыдилась собственных чувств и могу назвать, что именно. Мне понравился старый город. Мне понравился характер местных жителей. Мне очень-очень понравилась кубинская музыка. Мне понравилось в «Тропикане»: да, это аттракцион для туристов, что чувствуется во всем, но там красиво, зелено, феерично: «Тропикана» – сам остров в миниатюре. Еда была так себе, выпивка – как везде, но музыка и красота танцовщиц и необузданная фантазия хореографа – незабываемы.

Мистер Кэмпбелл по причинам, ведомым ему одному, тщится сделать из меня прототип обычной женщины: то есть дефективного существа с интеллектульным уровнем дебила и тактичностью кредитора у постели умирающего. Я не говорила ничего похожего на: «Honey this is the Tropic» или: «They are souvenirs». Это он начитался комиксов о Блонди – или пересмотрел все фильмы с Люсилль Болл.

В рассказе много раз встречается слово «туземец», но не нужно винить мистера Кэмпбелла: думаю, это неизбежно. Когда мистер (который так чопорен, что наверняка взбесится, увидав, как я сократила его сиятельство) Кэмпбелл узнал, что администрация отеля «из наших», по его выражению, он улыбнулся улыбочкой знатока, ведь для него жители тропиков – поголовно ленивые и неуклюжие. И чего различать, как их там зовут. К примеру, шофер вполне четко и разборчиво сказал, что его зовут Ррррамон Гарсия.

Мне вовсе не казалось забавным, что М-р. Кэмпбелл повсюду разгуливает с тростью. Выходя из «Тропиканы» в стельку пьяным, в вестибюле он выронил ее трижды, мешая всем вокруг. Как обычно, остался необычайно доволен тем, что его приняли за миллионера Кэмпбелла; сам вечно утверждает, будто они родня. Я смеялась не над «плейбоем международного размаха», а над лицемерным негодованием М-р. Кэмпбелла, когда его назвали «владельцем суповой империи».

Да, Рэймонд (пришлось и мне, в конце концов, так его называть) предложил поехать посмотреть tableaux vivants[15]15
  Живые картины (фр.).


[Закрыть], но лишь после намеков М-р. Кэмпбелла, который, хоть и умалчивает об этом, купил дюжину порнографических романов во французской книжной лавке, включая одно критическое издание XIX века, напечатанное по-английски в Париже. Не я одна получила удовольствие от зрелища.

Трость он «встретил» не на улице, вышагивающей рядом с хозяином, подобно персонажу Гоголя, а прямо в кафе. Там было полно народу, и, уходя, М-р. Кэмпбелл заграбастал темную и узловатую, точь-в-точь как у него, трость с соседнего столика. Уже почти на улице мы услышали, как вдогонку нам бросился кто-то, издавая странные звуки: это и был хозяин трости, только тогда мы еще не знали, что он – истинный хозяин. М-р. Кэмпбелл хотел было отдать ее, но я воспротивилась. Я сказала, он купил ее на честно заработанные деньги, а тот факт, что нищий – умственно неполноценный, не дает ему права присваивать чужую собственность. Что правда, то правда, подтянулись люди (в основном завсегдатаи кафе) и начали переругиваться, но оставаясь исключительно на нашей стороне: нищий был немой. Думаю, полицейский (из тех, что должны охранять туристов) проходил мимо случайно. Он также принял нашу сторону, да так яро, что арестовал беднягу. Никто не предлагал собрать деньги в его пользу, и М-р. Кэмпбелл ничего ему не давал, да я бы и не позволила. В его рассказе я, как по мановению волшебной трости, превращаюсь в доброго ангела. На самом деле, несомненно, я больше всех настаивала, чтобы трость не возвращать. С другой стороны, не я напомнила взять ее со столика. (Весь эпизод описан м-р. Кэмпбеллом так, словно он итальянский киносценарист.)

Мой испанский далек от совершенства, но объясниться я могу.

Не было никакой мелодрамы. Ни линчевания, ни аплодисментов, ни сокрушенной мины нищего – мы и взглянуть на него не успели. И уж точно я не кричала при виде другой трости (до чего же жалок этот напыщенный курсив у М-р. Кэмпбелла: «другая трость», почему не «другая трость»?), я просто указала на нее, без истерики и ступора. Разумеется, весь ужас несправедливости сразу стал очевиден, но я подумала, что ошибку еще можно исправить. Мы поехали и нашли кафе и узнали у людей адрес участка, куда увезли попрошайку, обвиненного в краже: это оказалась та самая гнилозубая испанская крепость. Нищего там не было. Полицейский, под шуточки других полицейских, у дверей отпустил рыдающего вора, а в действительности единственного обворованного. Естественно, никто не знал, где его теперь искать.

Мы опоздали на паром, и пришлось лететь домой самолетом и увозить с собой обе трости.

РАССКАЗ О ТРОСТИ, ДОПОЛНЕННЫЙ НИЧЕГО СЕБЕ ИСПРАВЛЕНИЯМИ СЕНЬОРЫ КЭМПБЕЛЛ

РАССКАЗ

Мы зашли в порт Гаваны однажды в пятницу под вечер, и что за жаркий выдался вечер под низким покровом темных, тяжеловесных туч. Когда корабль вошел в бухту[16]16
  В оригинале по-испански.


[Закрыть] узость канала погасила бриз, освежавший нас в течение плавания. Было свежо, и внезапно все изменилось. Вот так, просто. Писатель Хемингуэй, спесивец, назвал бы это вентилятором моря. Теперь нога болела, как тысяча чертей, и по трапу я спустился, испытывая сильную боль, но стараясь не подавать виду из уважения к гостям и гостеприимным хозяевам острова. (Или назвать их туземцами и первооткрывателями?) Сеньора Кэпмбелл шла за мной, болтая, жестикулируя, удивленно ахая без всякой передышки, и любую мелочь находила очаровательной: очаровательная голубая бухта, очаровательный старый город, очаровательная и живописная маленькая улочка перед очаровательной пристанью. А что я? Я в это время думал, что влажность воздуха достигает по меньшей мере девяноста, а то и девяноста пяти процентов, и был более чем уверен, что проклятая нога проболит все чертовы выходные. Демоническая идея была отправиться в отпускную поездку на этот огненный[17]17
  В оригинале White Hot. Буквально: раскаленный добела.


[Закрыть], мокрый остров, если не выжженный, то выцветший под солнцем. Дантов гАд. Проект сеньоры Кэмпбелл, разумеется. (Так и подмывает сказать «экзекуция сеньоры Кэмпбелл» и вышить у нее на платье, на спине, «Палач».) Я поставил ей на вид, как только различил купол грозовых туч, висящий над городом, словно меч Дамокла над моей ногой. Она страшно обиделась и сказала, что туристический агент поклялся, положа руку на постеризованное сердце[18]18
  В оригинале буквально: сердце, обклеенное плакатами; от poster – плакат, афиша (англ.).


[Закрыть], что на Кубе вечная весна. Всем большим пальцем ноги я чувствовал эту треклятую весну! Туристические агенты! Самое им место – в «Торговце Хорне» с Кэри и Ренальдо и чтоб они там подцепили болезнь Бут (в смысле, Эдвины Бут, женскую болезнь). Мы накрепко застряли в зараженном москитами, покрытом малярией, населенном тропическими лесами экваториальном поясе. Так я и сказал сеньоре Кэмпбелл, на что она, разумеется, ответствовала: «Медовый мой, это же Тропики!»

На пристани, как неотъемлемая деталь механизма высадки на берег, расположилось трио этих очаровательных аборигенов; они перебирали струны гитары, потрясали двумя большими гремучками как будто из тыквы, стучали в деревяшки и издавали кровожадные вопли, которые, должно быть, почитают за музыку. В качестве décor[19]19
  В оригинале по-французски: декорации, оформление сцены (фр.).


[Закрыть] для туземного оркестра кто-то возвел магазинчик на свежем воздухе, торгующий разнообразными плодами с туристического древа познания: кастаньетами, раскрашенными habanicos, овощными гремучками, музыкальными палочками, ожерельями из ракушек, четками из древесины и косточек, посредственными безделушками из рога серого вола и шляпами из жесткой, сухой, желтой соломы: Tutti frutti[20]20
  В оригинале по-итальянски. Все плоды.


[Закрыть]. Сеньора Кэмпбелл купила по паре экземпляров каждой единицы товара и вся сияла. На-сла-жда-лась. Пребывала в экстазе. Я посоветовал ей отложить все эти покупки до последнего дня на этой земле. «Медовый мой, – отвечала она, – это же souvenirs[21]21
  В оригинале по-французски. Подарки.


[Закрыть]». Она не могла понять, что souvenirs, как предполагается, покупают лишь перед отъездом из страны. Слава богу, на таможенном посту все прошло быстро, что меня весьма удивило, должен признать. И офицеры были обходительны, даже приторны, если вы понимаете, о чем я.

Я пожалел, что не привез «бьюик». Какой смысл плыть паромом, если не везешь с собой машину? Однако сеньора Кэмпбелл в последний момент решила, что мы потеряем много времени, постигая местные правила дорожного движения и улицы. Актуально, она опасалась еще одной аварии. Теперь у нее прибавился довод. «Медовый мой, с ногой в таком (указывая на ногу) состоянии тебе нельзя за руль, – сказала она. – Возьмем лучше такси».

Мы направились к такси, и несколько туземцев (больше, чем было необходимо) помогли нам с багажом. Сеньора Кэмпбелл пришла в восторг от так называемой латинской галантности. Знаменитой, как она выразилась. Рассовывая чаевые по лишним рукам, я подумал, как бессмысленно напоминать ей, что за эту галантность знатно уплачено. Все равно местные кавалеры показались бы ей изумительными, что бы они ни делали и/или как бы ни доказывали обратное. Еще дома она знала, что все пройдет просто изумительно. Когда чемоданы и тысяча и одна вещь, купленные сеньорой Кэмпбелл, оказались в такси, я захлопнул дверцу (едва успев наперерез также рвущемуся закрыть ее шоферу, очевидно состоящему в родстве с Джесси Оуэнсом) и зашел, чтобы сесть, с другой стороны. Обыкновенно я сажусь первым, а сеньора Кэмпбелл – следом за мной, чтобы облегчить ей задачу. Однако на сей раз я поддался непрактичной любезности, и сеньора Кэмпбелл, захлебываясь от восторга, оценила мои манеры как mucho latino[22]22
  Sic.


[Закрыть], а вот я из-за них попал в незабываемую передрягу. Потому что именно тогда я (другим глазом) увидел трость.

Трость была необычайная, и уже поэтому не следовало ее покупать. Мало того что вычурная и кривоватая, так еще и дорогая. Правда, из какой-то ценной твердой древесины, по-моему, черного дерева или чего-то подобного, и по всей длине вилась обильная и искусная резьба (изысканная деталь – заметила сеньора Кэмпбелл). В пересчете на доллары, однако, не так уж дорого и стоила эта трость. При ближайшем рассмотрении резные рисунки оказались гротескным орнаментом, лишенным всякого значения. Набалдашник был в форме головы Негра или Негритянки (поди пойми этих малых, художников) с откровенно грубыми чертами. In toto[23]23
  В оригинале на латыни.


[Закрыть], кроме как «омерзительной», назвать ее было нельзя. Вот глупец, трость сразу же привлекла мое внимание, и даже не могу сказать чем. Я вовсе не легкомыслен, но, думаю, купил бы ее все равно, болела нога или нет. Возможно, сеньора Кэмпбелл, заметив мой интерес, подтолкнула меня к покупке. Как всякая женщина, она обожает скупать все подряд и потому сказала, что трость восхитительна и оригинальна и – дайте-ка я наберу воздуха, прежде чем произнести это, – возбуждающа. Боже праведный! Los mujeres[24]24
  Sic.


[Закрыть].

В отеле удача пока еще не покинула нас, и забронированные номера оказались свободны. Я начал думать, что трость волшебная и приносит счастье. Мы поднялись, приняли душ и заказали кое-чего перекусить в обслуживании номеров. Обслуживание произошло быстро, трапеза была вкусна, и мы с удовольствием прилегли вздремнуть, осуществить Кубинскую сиесту — в Гаване жить… Нет, кроме шуток, на улице было жарко, шумно и душно, а в комнате было чисто, удобно и прохладно. Приличный, спокойный отель с кондиционерами. Правда, дорогой, но оно того стоило. Если кубинцы у нас чему-то и выучились, так это чувству комфорта, и «Националь» – удобный отель, и не просто удобный, а продуманный. Встали мы поздно, ранним вечером, и прогулялись по окрестностям.

В душистых садах у отеля мы повстречали некоего шофера такси, который вызвался стать нашим гидом. Он сказал, что зовут его Рамон Как-то, и в доказательство демонстрировал грязное и мятое удостоверение личности. Затем он вывел нас сквозь лабиринт пальм и припаркованных автомобилей на широкую улицу, которую los habañeros[25]25
  Sic.


[Закрыть] называют Ла Рампа, с магазинами, клубами, ресторанами по всей ее длине, неоновыми рекламами, оживленным дорожным движением и толпой людей, идущих по мостовой, как по рампе, откуда и берется название проспекта. Очень даже ничего, похоже на Сан-Франциско. Мы хотели попасть в «Тропикану», ночной клуб, который рекламируется как «самое великолепное кабаре в мире». Сеньора Кэмпбелл чуть ли не ради него одного и приехала. Мы, точнее, она решили там отужинать. А покуда отправились в кино на картину, которую хотели посмотреть еще в Майями да пропустили. Театр был рядом с отелем, новый, современный и кондиционированный.