Текст книги "Спасти огонь"

Автор книги: Гильермо Арриага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)

Текила решил всю эту хреномудию с выяснениями не устраивать, а обратиться к капо напрямую. В конце-то концов, они из одного теста: люди разумные, вежливые, негодяйствую-щие только по необходимости. Он написал письмо и отправил в Серритос гонца: «Глубокоуважаемый дон Лауреано! Рад Вас приветствовать и надеюсь, Вы пребываете в добром здравии.

Я узнал, что Вы приказали убить господина Хосе Куаутемока Уистлика, отбывающего срок в Восточной тюрьме, откуда и пишу Вам с уверениями в почтении. Причины, наверняка весомые, мне неизвестны. По не менее весомым соображениям и со всем уважением прошу Вас отменить приказ об убийстве. Мы сторицей вознаградим Вас за эту уступку. Обнимаю Вас, Хулио Яспик».

Дон Короткорукий принял посланца и первым делом хорошенько накормил, не вскрыв еще письма. Прошли времена, когда гонцов убивали. Тот-то, бедняга, думал, что Серритос станет для него последним пристанищем. Драматическим тоном, словно в венесуэльском сериале, он в слезах распрощался с родителями, братьями, сестрами и невестой. Никак, бедолага, не ожидал, что ему подадут огромное блюдо запеченного козленка со свежими тортильями, белым рисом, початками кукурузы, тушеной фасолью и холодным пивом. Пока он отъедался, дон Лауреано прочел письмо, взял ручку и сочинил ответ: «Дорогой друг! Получил Вашу просьбу. Вы должны знать, что я всего лишь посредник. Тот, кто желает убить этого господина, заплатил мне. Вам известно, что в таких делах договоренности нужно выполнять, а я дал ему слово. Мне жаль, если причинил Вам неудобство. Надеюсь, оно не станет поводом для разногласий между нами. Обнимаю Вас в ответ, Лауреано Беласоагойтиа».

Дон Хулио ответом остался недоволен. При других обстоятельствах за такое письмо надо было бы к Короткорукому десяток головорезов отправить. Кем он себя, старый пердун, возомнил? Отказывает, видите ли. С другой стороны, трудно упрекнуть его в неправоте: давши слово – держись. А развязывать войну из-за какого-то мутного парниши, неизвестно чем неизвестно кому насолившего, – дело рискованное. Уважающие себя нарко не открывают боевых действий на пустом месте. Воюют, когда есть за что воевать. А за что воевать с лидером ныне не существующего картеля? Смысла нет. К тому же, если его положить, так никогда и не узнаешь, кто заказал Хосе Куаутемока, и легче не станет. Так что надо танцевать медляки: «Дон Лауреано! Разумеется, между нами не будет никаких разногласий. Мы понимаем, что Вы связаны обязательствами. В таком случае, если других решений нет, прошу Вас хотя бы отсрочить убийство на два месяца. V нас в данный момент разворачивается одно деликатное дело с правительством, и не хотелось бы, чтобы оно провалилось. Уповаю на Ваше понимание и надеюсь, Вы предоставите нам время решить наши проблемы. Обнимаю, Хулио Яспик».

Короткорукий прочел и повернулся к гонцу: «Передай, я согласен. Два месяца мы подождем». Потом вызвал подручного: «Езжай к Ролексу в кутузку и скажи: заказ откладываем до третьего мая. И чтоб не возбухал. Это не обсуждается. Усек?»

Враг

Боятся. Они боятся. Они не трусы. Они прошли множество войн. Они не страшатся смерти. Знают, что рано или поздно она все равно явится. Боятся они другого: гнилостного ветра, недугов, принесенных ядовитым песчаным вихрем. Боятся ослепнуть и не видеть самих себя, бегать кругами и никуда не добегать, не узнать жену и детей, зарезать людей, утверждающих, что они их родители, вырвать сердце у друзей, изнасиловать бабушку. Боятся безумия, помешательства.

Армия содрогается. Зловонный ветер дует над их головами. Они начинают ощущать его воздействие. Волосы встают дыбом. Глаза слезятся. В носу зудит, Мышцы сводит. Пытаться бежать бесполезно, от него нигде не спрячешься. Порывы ветра сносят палатки. Знамена срывает с древков. Храбрецы жаждут начать битву. Броситься с мечом в руках на штурм укрепленного города, где засел вражеский народ. Но не получается. Вонючий ветер дует уже по всей равнине.

Солдаты задерживают дыхание. Они предпочли бы умереть обезглавленными, чем впасть в безумие. Генерал замечает, как исказились их лица. Он выходит к войскам. Хочет воодушевить их на бой. «Если суждено сойти с ума, сходите в сражении. Лучше резать нечестивых, чем закалывать друг друга. Умрите убивая!» Никто его не слушает: проклятый вихрь проник в их головы. Они пялятся в никуда, кривят рты, не могут сдержать дрожь в руках. Блюют кровью. У них лопаются барабанные перепонки. Трещат кости. Они бродят потерянные. Бормочут непонятные слова. Невидимые тигры начали пожирать их.

На том берегу реки враги засели в осажденном городе. Не веря своим глазам, они наблюдают творящийся ужас. Их яростные противники убивают друг друга. Они поднимают взгляд к небу и видят, что теперь туча идет на них. Им хочется обратиться в паническое бегство. Но это никого не спасет. Ветер все равно нагонит и разделается со всеми. Они решают переждать. Чудо еще возможно. Вдруг милосердное божество направит ветер в другую сторону?

Вихри беспощадны. Солдаты теперь – всего лишь булькающие тряпичные марионетки. Лошадей тоже коснулась зараза. Они бесконечно скачут кругами, как попало. Давят трупы, рассеянные по полю, пробивают им животы, выпуская наружу кишки, уродуют копытами лица. Морды у них в пене. Они истощенно ржут, но не останавливаются. Носятся, пока не упадут замертво от разрыва сердца.

Генерал, которого по непонятной причине не берет яд, созерцает свое обезумевшее войско. Так недолго оставалось до почестей, до финального триумфа. Вероятно, некий демон разгневался на них, а может, долетело смердящее дыхание дракона, обиженного на старые раны.

Генерал не молится никакому богу. Боги не заслуживают его молитв. Они злобные и жестокие существа. Он берет меч и подымает к солнцу. Лезвие отсвечивает далеко, до самого горизонта. Он выйдет против этих жалких врагов в одиночку. Он решительно пускается вперед, обходя попадающихся на пути мертвых. Выжившие недоуменно пялятся на него.

В своем полоумии они не понимают, зверь перед ними или человек, – так свирепо он потрясает клинком. Генерал переходит священную реку, в водах которой плавают льдины, обагренные кровью его людей. Он исполнен уверенности, что погибнет. Это лучше, чем изрыгать несуразицу и черную желчь.

Он подходит к воротам проклятого города. Не останавливаясь, разрубает их мечом и ступает в образовавшуюся прореху. Вокруг никого. На улицах внутри крепостных стен пусто. Он поворачивает к сторожевым башням. Ни лучников, ни аркебузиров. Тишина. Генерал идет дальше. Чувствует за спиной первые струйки отравленного воздуха. Враги, вероятно, затаились в засаде.

Твердой поступью он преодолевает улицы. Никто не выходит ему навстречу. Ни один доблестный воин не желает встретиться с ним лицом к лицу. Он выбирает наугад дом. Опрокидывает одним махом входную дверь. Осматривает комнаты. Никого. Ни единой души. Идет в кухню. В очаге еще тлеют угольки. На жаровне кипит похлебка. Наверняка это ловушка. Обитатели дома где-то рядом. Он осматривает все кругом. Ничто не колышется.

Ветер усиливается. Хлопают ставни. Генерал кружит по дому. Где же враг? Он выходит и встает посреди улицы: «Выходите на бой, крысы! Или вам не одолеть меня?!» Слышен только шум ветра. Где враги? Где? Покинули город? Тщетная предосторожность. Ядовитый ветер все равно настигнет их. Как и его бойцы, они будут извиваться на земле, пускать слюни, корчить рожи и нести бред на птичьем языке.

Генерал идет к границам города. Возможно, враги засели в нишах крепостной стены или укрылись в заранее вырытых туннелях. Изучает местность. Ничто не указывает на возможные тайники. Он не находит ни ложных дверей, ни темных подземных ходов. Город пуст.

Он останавливается и поднимает глаза к небу. Отравленное облако вот-вот поглотит его. Он зажмуривается, готовясь встретить свою судьбу. И тут на его голову обрушивается удар. Он падает как подкошенный. Коварный враг обманул его. Сквозь щелочку между приоткрытых век он видит, что его окружили люди. Они одеты в белое, на них маски. Он хочет осыпать их проклятиями, прокричать, какие они трусы, но из горла вырывается только рык. «Спокойно, все будет хорошо», – говорит один из нападавших. Он пытается поднять руку и задушить его. Не получается. Его связали. За это он и ненавидит изменников: за коварство, за подлость. Один из них наклоняется к нему. Гладит по лбу. Что он себе позволяет, идиот? Враг снимает маску. Это женщина. «Ты выкарабкаешься, любимый». Другой враг упрекает ее: «Сеньора, наденьте маску, пожалуйста». Она не слушается, поворачивается к остальным: «Он меня понимает?» Самый пожилой враг отвечает: «У него симптомы бешенства, сеньора. Мы не знаем, насколько поврежден его мозг». Генерал наблюдает за ними. В голове вспыхивают какие-то следы, мимолетные мгновения далекого прошлого, и он смутно припоминает лицо женщины. Она враг. Враг.

Хосе Куаутемок Уистлик

Заключенный № 29846-8

Мера наказания: пятьдесят лет лишения свободы за убийство, совершенное неоднократно

Я вышла из тюрьмы и направилась к машине, стоящей в нескольких кварталах поодаль. Я не хотела парковаться на тюремной стоянке: мне казалось, это еще опаснее, чем на улице. Своими глазами видела, как там снимают зеркала или задние фары, а охранники и ухом не ведут. Воры молниеносно раздевали автомобили – многие стояли на кирпичах вместо покрышек. А на улице я заручилась дружбой продавщицы. Я парковалась у ее лотка, давала пару песо, и она любезно присматривала за машиной.

По дороге проверила телефон. Двенадцать пропущенных от Клаудио и двадцать пять сообщений в ватсапе, от «Дорогая, мне нужно с тобой поговорить» до «Где тебя черти носят?». Я постаралась взять себя в руки. Надо срочно ему перезвонить, а для этого – успокоиться и выдумать правдоподобную историю. Я набрала номер. Он тут же схватил трубку и сердито спросил: «Ты где?» – «В тюрьме». – «Неправда, я звонил Педро и Хулиану, они сказали, сегодня занятий нет. Куда ты подевалась?» Я глубоко вдохнула: «Я сама приезжала, давать мастер-класс по движению». – «И сколько он длился, этот мастер-класс, что ты там торчишь все утро?» Странно, что Клаудио в таком бешенстве. Он ведь абсолютно не ревнивый. «Когда я приезжаю без Педро, тут только на вход часа два нужно». Я старалась говорить как можно спокойнее. «Ты туда одна ездишь?» Главное, не запутаться в собственных ответах и не выдать себя. Нужно собраться. «Только в этот раз. Обычно Педро шофера присылает». – «Ты что, с ума сошла? Соваться туда одной, без сопровождения!»

Я размеренно ответила на последовавший шквал вопросов. Сказала, что на всем пути от проходной до аудитории со мной несколько надзирателей. «Меня ни на минуту не оставляют одну. У машины встречают даже. И до машины провожают», – врала я. В конце концов он мне поверил и вернулся в обычное беззаботное состояние духа.

А названивал он так настойчиво, потому что ему срочно нужно было вылетать в Хьюстон, подписывать какие-то контракты. Вечером он должен был забирать детей из кружков и хотел предупредить меня пораньше, что не сможет. «Не волнуйся», – сказала я. «Может, и вы ко мне подскочите? Детей в океанариум сводим». Упоминание о детях сразу после анального проникновения вызвало у меня тошноту. «Вечером решим». Клаудио отключился и переслал мне по ватсапу номер своего рейса и название отеля. Я сделала селфи на фоне тюрьмы и отправила ему: «Чтобы ты видел, что у меня все в порядке». Он ответил счастливым смайликом. Я вздохнула с облегчением. Фух, пронесло.

И стала в гневе названивать Педро и Хулиану. «Вы чего меня подставляете? – набросилась я на них по очереди. – Придумайте что-нибудь, я не знаю. Но не говорите, что мастерской не было». Педро я попросила одолжить мне на ближайшие две недели одного их своих шоферов-телохранителей. «А то Клаудио начнет что-то подозревать». После разговора мне стало стыдно. Я вела себя так, будто прикрывать меня – их обязанность. Будто они мои слуги и обязаны лгать во имя моего романа на стороне. Я снова позвонила обоим и извинилась. Они сказали, что совсем не обиделись, и пообещали в будущем усовершенствовать свои навыки сообщников.

Поездка Клаудио подвернулась очень кстати. Он пробудет там шесть дней. Значит, я два раза успею сходить на супружеское свидание, ничего не выдумывая. Скажу ему, что ехать со всеми детьми на одни выходные слишком сумбурно. Лучше запланируем на попозже.

В упоении я пересекла Истапалапу, позабыв про былые страхи. Моя прямая кишка пульсировала в ритме сердца, и я не могла отделаться от ощущения, что пенис Хосе Куаутемока все еще там, внутри. Ощущение это я не смогла бы описать. Странное, но точно не неприятное. Оно было таким сильным, что мне приходилось то и дело снижать скорость и поудобнее устраиваться на сиденье. Я как будто увезла частичку Хосе Куаутемока с собой, в самой глубине моего существа.

Домой я добралась незадолго до возвращения детей из школы. Дала кухарке указания по поводу обеда и поднялась в спальню. Зашла в ванную и спустила штаны. Мне было интересно, остались ли следы моей утраченной анальной девственности. Да, остались. Смесь крови и спермы, а возможно, и экскрементов запятнала эротичные кружевные трусики, надетые специально к случаю. Я понюхала их. В ткань въелся аромат Хосе Куаутемока. Я поднесла ее еще ближе к носу и упилась его запахом. Его запахом, его запахом.

Это может показаться нелепым, но я уложила грязные трусики в вакуумный пакет и спрятала в ящике, под грудой свитеров и кофточек. Они представляли собой доказательство того, что я без остатка отдалась Хосе Куаутемоку. Я не стану их стирать, а в безвоздушном пространстве запах сохранится, и я смогу вдыхать его снова и снова.

Меня начинало беспокоить, что анус никак не сокращается до прежних размеров. Это насовсем? Да нет, не может быть. Геи испытывают проникновение бессчетное число раз и не имеют никаких проблем со сфинктерами – по крайней мере, я так думала. Я чуть не позвонила Педро или Эктору и не поинтересовалась: «Слушай, у тебя тоже после первого раза анус раздался до диаметра водопроводной трубы? Ты тоже чувствовал, будто даже плакать из него можешь?» Глупые вопросы, я знаю, но в ту минуту они меня невероятно беспокоили. Я на-придумывала всяких ужасов: инфекции, недержание, разрывы, неизлечимый геморрой, трещины. К счастью, стыдливость одержала верх над приступом ипохондрии, и я не стала звонить.

В надежде унять поднадоевшие уже сокращения ануса, я присела над биде. В воде показались струйки крови. Я в тоске глядела, как они утекают в слив. И продолжала воображать худшее: гигантский член Хосе Куаутемока повредил мне прямую кишку, и придется делать восстановительную операцию, а что я скажу Клаудио? «Дорогой, у меня случился такой запор, что кишка лопнула». Ага, так он и поверил (хотя, с другой стороны, он такой простак, что, может, и поверит).

Я хорошо намылилась и ополоснулась ледяной водой. Вуаля! Это сработало. Сокращения прекратились, и анус снова стал обычного размера. Никогда еще я его так пытливо не ощупывала. Наконец окружность вернулась к масштабам мелкой монетки. Пушечное дуло в заднице, к счастью, было не навсегда.

Из мини-бара Клаудио в спальне я достала бутылку красного вина и налила себе бокал. Нужно перезагрузиться, пока дети не вернулись. Расслабить тело, справиться с эмоциями.

Я включила Моцарта на айпаде и закрыла глаза. Не могу же я сесть обедать с детьми, пока внутри бушует гормональный ураган. Музыка и два бокала вина сделали свое дело: мало-помалу я перешла в режим «мама» и собралась встречать свое потомство.

В тех шести письмах крылась мамина тайна, Сеферино. Я открыл их, сгорая от любопытства и предвкушая нечто неприличное. Я ведь столько раз видел ее голой и теперь воображал описание страстных любовных сцен, строки, сочащиеся сладострастием и бурными чувствами. Сплошное разочарование. Никакого эротизма, никакой всепоглощающей любви. Скорее набор самых безвкусных клише из телесериалов. Написавший эти письма учился с мамой в средней школе. Видимо, в подростковом возрасте у них что-то намечалось. Но не зашло дальше робких слов и взглядов. Много лет спустя они встретились в супермаркете, возле овощей и фруктов. Представляю лицо мамы, когда она увидела, как ее школьная любовь выбирает грейпфруты. Он, уже облысевший и с брюшком – так он сам описывал себя, – изумился, почему она, красавица с умопомрачительной фигурой, обратила на него внимание. «Я увидел тебя издалека, – писал этот тип, по имени Роберто Бланко (знакомое имя, папа? Знал такого когда-нибудь?), – и чуть не упал». Послания Роберто отдавали засахаренной ностальгией. Он горевал об утраченном времени, о неданных поцелуях, уверял, что мама ему безумно нравилась.

Вероятно, она запала на грузного лысого сорокалетнего мужика, потому что он был отдушиной, отдыхом от твоих постоянных измывательств. Они целовались. Не думаю, что очень много – мама, наверное, не могла справиться с нервами. Но сам факт зафиксирован в письме: Роберто говорит, что этот «мимолетный трепетный поцелуй был на вкус как кусочек рая». Отвратительно пошлая поэзия. Ничего общего с пожаром твоей прозы. Но эти сладкие капли сахариновой сентиментальщины, видимо, создавали необходимый контраст с твоим непробиваемым мачизмом.

Интересно, как у нее было с половым влечением после твоих сладострастных вакханалий. Ей вообще хотелось совокупиться с Вето (так он подписывался), когда ты энергично имел ее по нескольку раз на дню? И потом, она, великолепно сложенная и миловидная, могла бы заполучить кого угодно. Но связалась с «самым страшным из всех», как он сам писал.

Они встречались в мертвые часы в отделе чистящих средств, когда в супермаркете почти никого не было и риск столкнуться с соседями сводился к минимуму. Я представляю, как мама стоит и нетерпеливо смотрит по сторонам. Если бы ты ее застукал, всей истории, а может, и маминой жизни пришел бы конец.

Я загуглил имя. Выпало человек двести по имени Роберто Бланко, от никарагуанцев до бразильцев. Примерно половина – лысые толстяки. Тогда я стал сверять их с мамиными школьными фотографиями. И нашел. Шатен, глаза неопределенного цвета, немного щекастый, лицо без всякого выражения. Мама стоит точно над ним и улыбается. Стройная белокурая красавица. На моей памяти она не улыбалась. Ты постепенно отобрал у нее всю радость. На семейных портретах она серьезно глядит в какую-то точку между затвором фотоаппарата и пустотой.

Больше никаких писем и упоминаний о других мужчинах я не нашел. Отношения мамы и Вето, если эти свидания в супермаркете можно назвать отношениями, продлились около года. Последнее письмо довольно бессвязное и написано каким-то затравленным тоном. Кажется, Роберто вручил ей его в супермаркете после их последнего разговора и больше не писал. «Я никогда не думал, что со мной может стрястись нечто подобное. Надеюсь, дорогая, ты поймешь: я не могу оставаться в Мексике. Надвигается ужасающий кризис. Мне нужно как можно скорее перейти границу, а оттуда я напишу, где меня искать. Все не так, как кажется. Когда-нибудь я тебе объясню. На сей раз звезды были к нам неблагосклонны. Точнее, ко мне. Что за злосчастная судьба! Счастье было так близко, и вот! Я не исчезну, мой сахарочек. Мне просто нужно время, чтобы уладить дела с властями. Ты ведь поймешь меня, правда? Я люблю тебя».

Больше писем не было. Принц на белом коне не прискакал за мамой, и она осталась в заточении у своего жестокого похотливого мужа. Даже после того, как она овдовела, Роберто Бланко не явился к ней. Почему он так внезапно пропал – неизвестно. Мошенничество? Убийство? Или мама ему просто наскучила, и он решил, что уводить ее от мужа слишком хлопотно. Или боялся тебя. Я бы хотел узнать, что с ним в итоге сталось. Сам знаешь, для того, кто одержим любопытством, нет ничего хуже незавершенной истории.

Короткорукий повесил трубку, и Машина шваркнул телефон об пол. Он обещался уделать Хосе Куаутемока за полтора месяца, а теперь ждать еще два. «Уговор есть уговор, – сказал капо, – и я уговор исполню, гарантирую. Но чуть попозже». Для Машины это было ни хрена не «чуть». Два месяца – это целая ебучая вечность. Тот, кто жаждет мести, жаждет ее неотложно. Чем скорее, тем лучше. Пословицу, что якобы «месть – это блюдо, которое подают холодным», придумал какой-то мудак, у которого в жилах текла не кровь, а кисель. Уничтожить обидчика тебя толкает как раз кипучая кровь. Даже слышно, как она бурлит. Стоит только подумать о нанесенном уроне, и желание убивать прорывается на поверхность, как пузырьки – тысяча, две, десять. Благоразумнее было бы выждать, но у Машины в жопе засело шило мести, и он лично отправился в столицу, намереваясь внедриться в тамошние криминальные джунгли и найти себе другого сообщника в Восточной, готового завалить Хосе Куаутемока.

Ролекс тем временем, не вдаваясь в объяснения, дал Мясному и Морковке отбой и объявил, что работа откладывается – будто они должны были ему стену отштукатурить. Горе-наемники остались недовольны. Смертоубийственный инстинкт в них уже проснулся и требовал крови. Адреналин зашкаливал, и они не раз в красках представляли, как убивают белобрысого. А через два месяца перехочется, будет уже не то.

Тогда они, инициативные кретины, решили действовать сами. Никто не мог избавить их от жажды убивать. Так же и с девчонками было. Начинали и не могли остановиться. Кайфовали от того, какая им власть над жизнью человеческой дана. Ничто их так не заводило, как тоненький голосок, молящий о пощаде: «Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, не надо…» Эффект почище виагры – хоть двадцать таблеток сожри. Максимальное возбуждение.

А в случае с Хосе Куаутемоком вообще улет до самых Гималаев. Аж гипофиз пригарцовывал, стоило только представить себе дылду в луже крови. Если девчушки – виагра, то это, наверное, чистый кокаин без побочных эффектов. Приход на месяцы вперед. Как это у них отберут любимый наркотик – убийство? Нет уж, голодную свинку преступной зависимости пора кормить.

Бандитское правило номер один: не доверять другим бандитам. Текила вот не стал доверять словам Короткорукого. «Вычислите мне тех козлов, которых Короткорукий бросил на сивого. А как вычислите – обезвредьте» («обезвредить» – красивое слово, замена более прозаическому «сделать из него брокколи», то бишь голову размозжить, руки-ноги на кусочки порубить, позвоночник перебить, а рожу так разукрасить, чтобы на выкидыш утконоса было похоже). Дон Хулио будет присматривать за Хосе Куаутемоком, пока у боссов не выгорит с правительством, а потом оставит на волю судьбы. Он, конечно, за него болеет, но не всей душой.

Хосе Куаутемок знал, что сезон охоты открыт. Охоты на него. А живет он не в заповеднике и не на частной территории. Охотников может быть двое, а может быть двадцать. Не очень-то приятно, когда тебя выслеживают, как оленя. Ну да и охотнику достанется. Хосе Куаутемок готов взять с собой на тот свет любого.

Пока решалось, жить ему или помирать, он занялся своими делами: Мариной, письмом, книжками. Читал запоем. С нескольких слов решал, стоящая книжка или нет. Вычитанное у Борхеса выражение «гневный шрам» будто огрело его, на несколько дней вывело из строя. Он видел в коридорах порезанные лица и думал о Борхесе. Сколько гнева кроется в каждом таком шраме? Сколько гнева скопилось в стенах тюрьмы? Прямо электростанция гнева.

От строк Эдмона Дювиньяка, французского поэта и преступника (жившего в XIX веке и отсидевшего за убийство), у него тоже все внутри переворачивалось: «Жизнь, рассеянный пар, тверда, как камень в ледяной степи, и готова вновь стать рассеянным паром» или «орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение». Для человека на воле такие фразы, может, бессмыслица, но зэк их с ходу ловит. «Медленной ложкой поедаю минуты, подобные крысам» или «мои синие глаза серы, кожа сера, волосы серы, только кровь по-прежнему красна».

Ничто не вечно. Новый директор тюрьмы может запретить литературную мастерскую или даже библиотеку. И сколько бы там ему ни пели: президент то, президент се, он ведь, собака, всегда найдется ответить: «У меня тут двенадцать тыщ зэков. Хотите – сами с ними разбирайтесь». И вот тебе пиньята, кот-обормот – книги запретят, писать запретят, мастерскую запретят.

Да и отношения с Мариной могут пошатнуться из-за любой ерунды. Какой-нибудь очередной мудак-чиновник запретит посещения. Мало ли предлогов можно выдумать: беспорядки, планирование побега, попытки бунта. Так и раньше делали. Полгода без посещений, пока проверяли слухи. За полгода вся любовь пойдет псу под хвост. С другой стороны, у Марины свои тамагочи: дети, муж и все прочее. Нет-нет да и почувствует себя виноватой и порвет с ним. Или муж про все узнает, пригрозит разводом. Или станет в очередь желающих убить его, сукиного сына.

«Орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение». Ему вот вернули.

Я задавалась вопросом, связано ли отношение к сексу с социальным статусом человека. То, что я познала с Хосе Куаутемоком, выходило далеко да пределы моих представлений об интимной жизни. Клаудио и все мои предыдущие мужчины были одного со мной круга; большинство, как и я, учились в католических школах. Да, и с ними я не чуралась экспериментов, даже пробовала какие-то позы из «Камасутры». Но с Хосе Куаутемоком сексуальность обрела новое, неведомое мне измерение. Стала первобытной, свободной и невероятно мощной.

Следующее супружеское свидание прошло, можно сказать, обычно. Мы целовались, занимались любовью в трех или четырех разных позах и даже успели полчасика поспать в обнимку, ложечками. Разбудил нас стук надзирателя. «Свидание окончено. Пять минут на освобождение помещения». Хосе Куаутемок сонно поцеловал меня и начал подниматься, но я его удержала: «Слушай, если у меня получится, хочешь в субботу провести со мной всю ночь?» До возвращения Клаудио из Хьюстона оставалось четыре дня. Идеальный момент, чтобы попытаться. Хосе Куаутемок улыбнулся: «Здесь такое не разрешается». – «А если мне все-таки разрешат? Хочешь?» Он удивленно посмотрел на меня: «Конечно, хочу». – «Тогда я попробую это устроить». Он еще раз поцеловал меня на прощание и закрыл за собой дверь.

Выйдя, я попросила надзирателя отвести меня к Кармоне.

«У вас назначено?» – спросил он тоном секретаря при высокопоставленном лице. «Нет, но мне нужно с ним увидеться». Он принялся передавать через рацию какие-то зашифрованные сообщения, как шпион из кинофильма. После чего сообщил: «Шеф сможет вас принять через двадцать минут». Я спросила, нельзя ли подождать в комнате. «Нет, мадам. Там прибраться должны. Скоро следующее посещение». – «Через сколько?» – «Да вот минут через пять уж. Вы пока тут постойте, я сейчас за вами приду». Как только он увел остальных шестерых посетителей, прибыли шестеро заключенных с ведрами и тряпками. Они распределились по двое и начали убирать комнатки. Один мыл пол, а второй проходился мокрой тряпкой по пледам. А я-то, дурочка, думала, их стирают после каждого перепихона.

Потом уборщики ушли. Надзиратель привел пять новых женщин, показал, кому куда идти. Вскоре подоспели и мужчины, и через пару минут со всех сторон уже неслись стоны наслаждения. Вернулся один уборщик, стал подглядывать через решетку металлической двери в одну из комнат и, совершенно не стесняясь ни меня, ни надзирателя, вытащил член и принялся мастурбировать. Я была шокирована, а надзиратель только посмеивался. Я отвернулась и в ужасе подумала: а если он и на нас так пялился? Если и мы служили порно-шоу этому извращенцу?

По прерывистому дыханию уборщика, который стоял довольно близко, я предположила, что он уже все. Краем глаза заметила, как он, уходя, вручил надзирателю двадцать песо, а тот преспокойно положил к себе в карман. Интересно, сколько раз и сколько людей наслаждались видом моей задницы, пока я трахалась с Хосе Куаутемоком, и всего-то за двадцать песо? Нет, нужно блокировать эту мысль, иначе я больше не смогу приходить на супружеские свидания.

Надзиратель снова начал произносить в рацию какую-то тарабарщину: «Колокольчик Ха-Ха четыре Мастодонт два Эр». Ответ пришел в том же духе: «Добро Колокольчику». Он повернулся ко мне: «Пройдемте, шеф вас ждет». И отвел меня в офис на первом этаже ВИП-корпуса. Офис оказался прямо-таки гимном кичу. На стенах плакаты с полуголыми моделями вперемешку с вырезками из криминальной хроники: «Убийца съел сердце своего соперника», «Человеческой головой играли в футбол», «Молодой человек наказал девушку за распутство, засунув бутылку ей в задний проход». Толстяк Кармона сидел положив ноги на стол. Но при виде меня встал: «Проходите, донья Марина». Мы пожали руки. Он заметил, что я читаю заголовки из газет: «Все эти безобразия натворили ребятки, которые здесь сидят». У меня мурашки побежали – и от откровенных фотографий в статьях, и от того, что Кармона называл убийц ребятками.

Он, видимо, понял, что мне не по себе, потому что сразу же сменил тему: «Рад вас снова видеть. Предполагаю, вас интересует люкс». Я вывела его из заблуждения: мне интересно, сколько будет стоить арендовать обычную комнатку на всю ночь, чтобы остаться со своим бойфрендом. Я совершила самый страшный промах, который только можно совершить в стенах тюрьмы: проявила интерес к чему-то и дала понять, что готова заплатить. «О чем вы, донья Марина, какую комнатку? Это же не ваш уровень! – возразил он. – Вы даже себе не представляете, какой там собачий холод по ночам. Зачем вам мучиться, если люкс свободен? Там отличный обогреватель, а кроме того, мы можем приготовить для вас романтический ужин». В очередной раз я убеждалась, что жизнь забросила Кармону не на ту работу. Он впустую растрачивал свой недюжинный талант к продажам. Я продолжала настаивать на комнатке. Он бросил на меня злобный взгляд, придвинулся и навис надо мной: «Дамочка, вы не слушаете, что вам говорят.

А это нехорошо, даже грубо, и чтобы преподать вам урок вежливости, я скажу, что люкс обойдется вам в десять тысяч, плюс семь за разрешение для вашего жениха, плюс десять за ужин, плюс пять за мои потраченные нервы. Если хотите комнатку, она вам будет стоить пятьдесят тысяч, плюс двадцать разрешение для сеньора Уистлика». Я рассмеялась. Это какие-то абсурдные суммы – так я ему и сказала. «Послушайте, донья, – сказал он угрожающим тоном, – хватит валять дурака. Мы все знаем, на какой тачке вы сюда приезжаете – и марку, и модель, и год. И адрес ваш знаем, и сколько бабла у вас, у вашего дружка-пидора и у его муженька. Финансовых проблем у вас нет, а, как говорится, за ваши деньги хоть звезды с неба». Я сказала, что меня это не интересует, и собралась уходить. Кармона смягчился и из сволочного начальника надзирателей снова превратился в бодрого страхового агента: «Слушайте, ну зачем нам ссориться? Это ведь никому не выгодно. Сколько вы предлагаете за комнату и сколько за разрешение?» Силки расставлены. Если я предложу мало, он притворно оскорбится и в назидание откажет мне в супружеских визитах. Если много – создам прецедент для будущего вымогательства. Какого черта мне было мало обычного времени? Откуда мне пришла эта идиотская романтическая идея – провести ночь с Хосе Куаутемоком?