Текст книги "Спасти огонь"

Автор книги: Гильермо Арриага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 44 страниц)

Машина знал: чтобы завалить Хосе Куаутемока, придется вступить в союз с бывшими противниками. «Киносов» в живых не осталось, поэтому он набрал маленькую банду киллеров из каких-то мутных сопляков: они в основном трудились в супермаркетах – помогали людям складывать покупки в пакеты, – а потому предложение поработать на Машину за десять штук в месяц приняли с восторгом. За неделю у него образовалось уже четыре малолетних дебила, вооруженных автоматами. Когда двое из них блеванули, насадив Эсмеральду на кол, при виде хлынувшей горлом и носом крови, он понял, что они не сгодятся. На основную цель таких не бросишь. Обосрутся со страху. Так, чисто для количества нужны. Не хотел Машина, а пришлось ему обратиться к бывшим членам более не существующего картеля «Центр», с которым «Киносы» насмерть воевали за маршруты в Торреоне и Монтеррее. Благородная была война: головы никто никому не отрубал, родственников не убивал, кинжалов в спину не всаживал. В классическом стиле: за бизнес бьемся насмерть, но уважать друг друга уважаем.

Но чтобы договориться с центральными, Машине нужно было бабло. Работая на «Киносов», он примечал, где боссы прятали чемоданы с долларами: вмуровывали в стены конспиративных домов, в кровли, спускали в канализацию, закапывали под мескитовыми кустами, упаковывали в целлофан и топили в колодцах. Пока они этим занимались, Машина строил из себя дурачка, мол, он не смотрит, но на самом деле сек фишку. Тогда-то, попробуй он прибрать к рукам хоть одну закладку, получил бы пулю между глаз. Но теперь все по-другому. «Киносов» стерли с лица земли. Денежки по праву его.

Он начал обыскивать точку за точкой. Зачастую он не помнил точного места. Это его не останавливало: он рыскал по склепам, ломал стены, совался в канализацию, копался в навозе. Там, где он помнил точное место, он как раз ничего не нашел – надо думать, какой-то хмырь подсуетился раньше него.

Но он не отчаивался. Работал как помешанный и однажды ночью обнаружил-таки чемоданчик, до отказа набитый купюрами. Со счета зелененьких сбился на двухстах пятидесяти тысячах. И оставалась еще кучка поболе той, что он успел пересчитать. Целое состояние. Тут бы ему и забыть, кто такая на хрен была эта Эсмеральда. С таким количеством гринов можно до скончания времен трахать самых аппетитных баб и вообще жить, как рок-звезда. Но нет. С ревностью не шутят. Ревность есть ревность. Каждым гребаным центом этих денег он вымостит дорогу к отмщению.

Машина поехал к Короткорукому в Серритос, штат Сан-Луис-Потоси. Короткорукий был кровожадным боссом, но справедливым. Прозвали его так, потому что одна рука у него была маленькая, как у пластмассовой куклы. Его мать, пока была беременная, принимала от тошноты талидомид, и, как у многих малышей, рожденных в конце пятидесятых, на месте левой руки у него виднелся только куцый отросток с крохотной ладошкой. В детстве над ним так издевались, что он обрел вкус к смертоубийству. Первого доставалу зарезал в одиннадцать лет: воткнул кинжал ему в грудь прямо в классе. В двенадцать запустил второму в голову булыжником. В тринадцать проткнул третьему шею шилом, и так и повелось, пока Короткорукий не возглавил картель «Центр». Одно его имя вселяло ужас. Он, падла, был того же пошиба, что Текила, то есть просто так никого не убивал, а всегда спокойненько разъяснял будущему покойнику, за что собирается отправить его на тот свет (в другой район, в череполенд, на кладбище, на вечные квартиры, в могилу). «Ясейчастебяубьюпотомучтотыитвоинепонимаетечтоэтузонумыдержим, ноничеголичного, ятебедвадцатьштукпесовкарманштановположучтобывдовебылоначтожитьинемучитьсяпокрайней-мерепервоевремяпокадругогосебене-найдет». И ведь клал. В карманах трупов находили аккуратные пачки банкнот и записку, в которой Короткорукий приносил извинения семейству убитого. Так что его боялись, но и уважали сильно.

Их картели махались годами; народу полегла куча, но потом дон Хоако и Короткорукий решили все же ситуацию слегка попустить. Поделили территории, маршруты трафика и точки перехода границы. Выкурили трубку мира, и все разошлись по домам и зажили долго и счастливо. Пока не явились «Самые Другие», которые нюхались с федералами, а значит, и «Центру» от них досталось на орехи.

Поймав Короткорукого, «Самые Другие» казнить его не стали. Слишком уважаемый человек. Отпустили, взяв обещание танцевать только медляки. И он обещание одержал, танцевал только медляки. Уехал в родной Серритос выращивать сорго и коз. Еще и ресторан открыл, где коронным блюдом была козлятина, запеченная с перчиками «огонек» в глиняной печи. Выгодное дельце.

Вот туда-то и отправился Машина. Встретились как друзья. Выразили друг другу соболезнования по поводу товарищей, убитых «Самыми Другими», и с ностальгией вспомнили прежние времена. Машина рассказал, какую свинью подложила ему Эсмеральда с Хосе Куаутемоком, и попросил помощи. Короткорукий тут же проникся. «Так с корешами не поступают, – изрек он. И пообещал пособить: – Несколько человек моих в Восточной срок мотают. За сто тыщ управимся». Машина и не думал торговаться. Это еще дешево за сивого. Тут же и передал оплату. Сделку скрепили объятием. Ну, полуобъятием – Короткорукий одной рукой обнимался. Машина оставил свой телефон и просил позвонить, когда кровь сивого уже с пола отмоют.

Через два дня гонец Короткорукого отправился в столицу на автобусе, и вез он семьдесят тысяч песо наличными (тридцать Короткорукий оставил себе в качестве комиссии). С автобусного вокзала он отправился прямиком в тюрьму. Десять штук дал охранникам на входе, чтобы пронести остальные шестьдесят. Ему устроили личную встречу с Ролексом, бывшей правой, точнее, левой рукой Короткорукого. Гонец протянул ему записку: «Уважаемый мною Ролекс! Мне нужно, чтобы ты в течение месяца убрал господина по имени Хосе Куаутемок Уистлик Рамирес. Петух потоптал чужую курицу. Отправляю шестьдесят тысяч на расходы. Распоряжайся как хочешь. Крепко обнимаю, Лауреано». Ролекс велел гонцу передать, что все будет в лучшем виде, и щедро, как учил Короткорукий, отстегнул ему три тысячи на чай.

Ролекс разузнал, кто его клиент. Очень скоро выяснилось, что это тот самый белобрысый дылда, который завалил Галисию. Хитрый и опытный – к такому обычных убийц не подошлешь. Они же все как из сериала: за километр видно, чем промышляют. Тут нужны придурковатые с виду.

Проведя мысленный кастинг, он остановился на Мясном и Морковке, в душе бездушных негодяях, а внешне – благостных кретинах. Он вызывал их к себе, изложил план и договорился. Особо подчеркнул, что провал недопустим, а справиться с задачей нужно за месяц. В противном случае его босс рассерчает и они сами, все втроем, отправятся на жесткие койки в морге.

Свадебное платье

Отец повесил в шкаф свадебное платье дочери, окровавленное и с двумя пулевыми отверстиями.

Хосе Куаутемок Уистлик

Заключенный № 29846-8

Мера наказания: пятьдесят лет лишения свободы за убийство, совершенное неоднократно

Домой я приехала только вечером. Клаудио и дети ужинали. При виде меня дети повскакали с мест и бросились целовать, а я бросилась целовать их. Клаудио довольно улыбался. Я все еще пахла сексом и тюрьмой, диснеевским пледом и сырыми стенами, но на душе было удивительно спокойно, и чувство вины вовсе не терзало меня. «А почему они так поздно не спят?» – удивилась я. «Мы с папой ходили в кино, а завтра можно спать сколько угодно, потому что в школу не идем», – выпалила Клаудия. Завтра же не выходной. «Почему?» Клаудио по-прежнему улыбался. «Мы хотели тебе предложить всем впятером прогулять завтра школу и работу». Получается, я не попадаю на мастерскую к Хулиану. А мне хотелось срочно увидеться с Хосе Куаутемоком. «Я не могу, мне нужно завтра с Педро в тюрьму». Клаудио удивленно посмотрел на меня: «Ну и что?» – «Ну, мы договорились, что я туда езжу по вторникам и четвергам». – «А Педро тебе платит, что ли?» – вопрос от истинного финансиста. «Нет, мне просто нравится туда ездить, вот и вся оплата», – резковато ответила я. «Нравится больше, чем проводить время с семьей?» Неотразимый аргумент. «Нет, конечно, но у меня обязательства перед Педро, я не могу вот так с бухты-барахты все отменить». Они рассказали, что собираются сходить сначала в зоопарк, а потом в ресторан. Если бы утром я не переспала с Хосе Куаутемоком и меня не жгло изнутри желание видеть его, я бы немедленно передумала. «Я быстренько съезжу по делам и догоню вас в зоопарке», – предложила я. Дети радостно закричали: «Да-а-а!»

Я укладывала Мариано, и пока читала ему сказку, мы оба уснули. Меня убаюкало его дыхание и тепло его маленького тела. Через полчаса мне на плечо легла рука. Я встрепенулась. «Ты заснула, дорогая», – прошептал Клаудио.

В спальне на тумбочке я заметила бутылку шампанского. Клаудио чуть улыбнулся. «Мы сегодня завершили сделку», – сказал он. Сделка касалась управления очень крупным немецким инвестиционным фондом. Сумма составляла около миллиарда евро. Клаудио многие месяцы подряд уламывал инвесторов, и в общем это было большое достижение, поскольку оно укрепляло его профессиональную репутацию, и теперь ему могли довериться еще более гигантские фонды. «Поздравляю», – сказала я. «Поэтому я и решил взять выходной, хотел с вами отпраздновать». Я попробовала улыбнуться. «Выпьем?» Только этого мне не хватало. Я боялась, что моя кожа до сих пор источает запах нашего с Хосе Куаутемоком утреннего нектара, а Клаудио явно рассчитывал на романтическую ночь на волне успеха.

«Я только приму душ», – сказала я. Мне нужно было стереть любые следы запаха Хосе Куаутемока. Обычно мы не закрывали ванные на щеколду. Просто была договоренность, что мы не заходим в ванную друг к другу ни при каких обстоятельствах, но в тот вечер я не хотела рисковать и заперлась. Вдруг он увидит меня голой, а у меня на попе отпечатались пятерни Хосе Куаутемока или на груди остались засосы. Пока нагревалась вода в душе, я внимательно осмотрела себя в зеркале, спереди и сзади. Никаких синяков или других следов.

Я залезла в душ. Докрасна растерлась мочалкой. Хорошенько отмылась от любых возможных капель спермы Хосе Куаутемока. Закрыла глаза и подставила лицо под струю горячей воды. Зачем я посвятила столько людей в то, что должно оставаться строжайшей тайной? Зачем сдуру разболтала все Хулиану, Педро, а потом еще и Эктору? Если я и дальше буду, как говорила моя бабушка, языком молоть, слухи скоро дойдут до Клаудио и детей. Нужно быть осторожнее, в тысячу раз осторожнее.

Клаудио постучал в дверь: «Дорогая, ты чего так долго?» – «Иду!» – крикнула я. Я вышла из душа и завернулась в банный халат. Открыла дверь. Клаудио, тоже в халате, сидел на кровати. Он разлил шампанское в два бокала баварского хрусталя, которые его бабушка с дедушкой подарили нам на свадьбу. Мы ими пользовались только по особым случаям. Он поднял бокал мне навстречу: «За тебя!» Я села рядом, и мы чокнулись. «И за тебя. Я очень тобой горжусь». Он рассказал, какая у него была одиссея с этой сделкой, сколько звонков, сколько совещаний и как волнительно было сегодня завершить ее, чуть ли не крупнейшую в его сегменте финансов. Я восхищалась его работоспособностью и упорством, потому что знала, насколько это были сложные переговоры и каким терпением и силой убеждения нужно было обладать, чтобы успешно довести их до конца.

Рассказав мне о своих приключениях, он вдруг спросил: «Что там такого, в этой тюрьме, что ты туда ездишь, как на работу?» Мне показалось, у меня на лице нарисован подробный маршрут моих поездок по Истапалапе и, хуже того, подробный путь, приведший меня сегодня в комнату для супружеских свиданий. «Мне интересны истории заключенных. Я даже думаю, они мне пригодятся для новых постановок», – я постаралась, чтобы это прозвучало как можно убедительнее. «Ни на кого там случайно не запала?» Одно из безусловных достоинств Клаудио заключалось в абсолютном отсутствии ревности и собственничества, но, видимо, сейчас я всем своим видом говорила: «Да, запала. Еще как запала, он сводит меня с ума, и я недавно занималась с ним любовью». Пытаясь сохранять спокойствие, я отпустила самое снисходительное замечание, которое только смогла придумать: «Ну, можешь сам съездить взглянуть на них. Они далеко не красавцы… – и вовремя заткнула себе рот, прежде чем сказать нечто глубоко уничижительное и пропитанное классовой дискриминацией: – …мелкие, чернявые и конченые». Подсознание, вскормленное социальными предрассудками, всегда готово нас предать. «Насколько я знаю, там сидит Мартин Молина, а уж его уродом не назовешь…» – заметил Клаудио. Я воззрилась на него в притворном удивлении: «Во-первых, ни разу его там не видела. Во-вторых, не люблю сериальных актеришек. В-третьих, конфетка леденистая'—не мой тип». – «А какой твой тип?» – коварно спросил Клаудио. «Ты – мой тип. И только ты». Он улыбнулся: «Вот это я и хотел услышать». Он отпил шампанского и придвинулся ко мне. Мысленно я повторяла: «Только бы не поцеловал, только бы не поцеловал, только бы не поцеловал…»

Сто подтягиваний, сто отжиманий, сто на пресс, сто приседаний и час бега вокруг футбольного поля. «Спарта—Афины», – учил отец. Мозг – мышцы. «Когда аргументы в разговоре закончатся, можно будет прибегнуть к физической силе». Хосе Куаутемок собирался тренироваться до конца жизни, невзирая на пожизненное заключение. Как эти долбаные львы, которые в зоопарке не перестают мотаться туда-сюда по милипиздрич-ной клетке. Зверь борется за то, чтобы остаться зверем.

Вместе с ядом любви Марина напоила его ядом побега. Побег из любви. Наихудший вариант для простого смертного под круглосуточной охраной в тюряге с шестиметровыми внешними стенами, увенчанными колючей проволокой, с собаками, натасканными на беглых, и снайперами на вышках. Змеиный яд вперемешку со скорпионьим и с цианидом.

Вот для этого и нужно качаться. Ему хватит сил забраться вверх по стенам, хватит сил разодрать колючую проволоку, хватит сил вывихнуть челюсти собакам, хватит сил петлять на бегу, чтобы снайперы не достали. Бежать, бежать, чтобы спать рядом с ней, просыпаться рядом с ней, заниматься любовью с ней одной.

Он начал писать еще яростнее, стараться еще сильнее, чтобы произвести на нее впечатление. Мнение Хулиана и остальных заключенных его вообще не волновало, а вот ее мнение – еще как. Они договорились увидеться тет-а-тет в день посещений. Она поклялась, что придет, но он все равно не очень-то верил. Отважится ли она одна пересечь минное поле Истапалапы? Нет, вряд ли. Марина не похожа на Красную Шапочку, готовую очертя голову пуститься по лесу навстречу волку. Разумные женщины так не поступают, а Марина вроде бы очень разумная. Точно ведь скоро сообщение напишет: «Извини, у меня не получилось». Лучше уж сразу привыкнуть к этой мысли. Хосе Куаутемок занялся своими делами.

Он сидел и писал, и тут по его душу пришел надзиратель. Он ненавидел, когда такое случалось. Не так-то просто настроиться, а когда настроишься, вечно припрется какой-нибудь урод и отвлечет. «Ты зачем ангелочка с небес позвал, а сам к нему не пошел?» – спросил надзиратель. Он о чем вообще? Тот, увидев, что Хосе Куаутемок не въезжает, улыбнулся: «Принцесса твоя тебя дожидается. Бегом давай, а то фея другого принца ей найдет».

Марина пришла. Да, да, да! В четыре скачка он спустился по лестнице и, как тягач без тормозов, полетел к зоне посещений. На пороге остановился отдышаться. Не надо, чтобы она увидела, как он скачет, будто щенок, которого вывели погулять. Он разглядел ее издалека. Она сидела и рассеянно смотрела в одну точку: кетцаль среди воронья. Он медленно пошел к ней. Ему хотелось подкрасться незаметно, увидеть, как она удивится и воскликнет: «Ты пришел!» Он улыбался на ходу. А как не улыбаться, если его ждет не кто-нибудь, а она? Но вскоре блаженная улыбка сползла с его лица. Он забыл главное тюремное правило: бди, всегда бди. Быть начеку, изучать местность, анализировать. Окинул взглядом помещение: что за народ, кто к кому пришел, где сидят, в каком ряду столов. «Бди, – повторил он себе, – всегда бди».

Марина срывающимся голосом сказала: «Привет». Хосе Куаутемок заметил, как у нее дрожат руки. Сел рядом с ней. Теперь уже у него затряслись руки. Оба дико нервничали. «С тобой все хорошо?» – спросил он. Она кивнула. У Марины дрожала губа и пульсировала вена на шее. Нет, ее все-таки сильнее кроет, гораздо сильнее.

Понемногу отпустило. Она полюбопытствовала, что это за толстяк и с ним женщина в длинной юбке за дальним столом.

Он поведал ей отвратительную историю Хряка и его супружницы Росалинды дель Росаль. Она засмеялась, услышав это имя. «Я точно знаю, что ее так и зовут», – сказал он. Росалинда дель Росаль: прекрасная роза из розария. Красивое многозна чительное имя дали родители, не подозревая, какая зловещая судьба ждет их кровиночку.

Хосе Куаутемок думал, они ограничатся смол-током. Минут десять и вправду поболтали: ну и погода! долго добиралась? на входе сильно допекали? – и прочие глубокомысленные реплики. А потом она схватила его обеими руками за лицо и поцеловала. И не то что чмокнула. Ничего подобного. Настоящим поцелуем. Поцелуищем. За пару секунд они друг на друга настроились Губы у нее были пухлые, классные. И не мясистые, и не тонкие. И такое чувство, будто она льдинку сосала прямо перед этим. Дыхание легкое, свежее. Как в кедровой роще очутился. Волосы пахнут кедром. Затылок – кедром.

Они целовались и целовались. Один поцелуй взывал к другому, а тот – к новым, и новым, и новым. Он, такой из себя крутой, такой мужик – и так растаял от этих поцелуев. Затерялся в кедровой роще ее поцелуев. Они, эти поцелуи, заглушили весь шум, весь бетон, всю ржавчину, все крики, все отчаяние, всю смерть, весь морок. И так он был занят поцелуями, что не заметил двух субчиков, следивших за ним издалека. Мясной и Морковка поняли, как далеко в этот момент витают Хосе Куаутемок и его телка. Легче легкого всадить им, пока они сосутся, как в женских романах. Но еще рано. Время еще придет.

Сеферино, твое прошлое захлопнулось, как только над тобой закрылась крышка гроба. Пришлось основательно потрудиться, чтобы узнать, какие родники питали твою сверхъестественную силу. Я начал просматривать ящики твоего стола, документы, вещи. Меня удивило, какой у тебя царил безупречный порядок.

Запонки разложены ровными рядами. Галстуки распределены по цветам. Начищенные до блеска ботинки выставлены шеренгой. Кабинет – сама опрятность. Ничего лишнего. После твоей смерти мы всё оставили, как при тебе. На столе пишущая машинка и перьевая ручка с чернильницей (ты любил щеголять безупречным почерком). На соседнем столе – толковый словарь Марии Молинер, все тома этимологического словаря Жоана Короминаса и словарь синонимов Фернандо Коррипио (я ими потом много пользовался). На стене фотография нас пятерых, сделанная в студии маэстро Серхио Ясбека, и портрет твоих родителей в Пуэбле, в каком-то парке. В застекленном шкафу – лаковая шкатулка из местечка Олинала в штате Герреро, але-брихе из Оахаки, отделанный бисером череп койота – работа мастеров отоми – и керамическое блюдо, расписанное твоим дядей.

В ящиках стола лежали документы, распределенные по дате. Я не знал, что ты отмечал дату и время, когда начинал и заканчивал рукопись, и вместе с каждым текстом хранил все черновики к нему. Интересно было прослеживать ход твоих мыслей: ты перечеркивал по двадцать слов, пока не добирался до нужного, переделывал предложения, монтировал между собой абзацы. Труд часовщика. На карточках площадью 15 на 7 сантиметров ты писал заметки и размышления о своих текстах годы спустя после того, как сочинял их. Пятидесятилетний ты критиковал себя двадцативосьмилетнего. Наверное, думал, что твое наследие будут изучать. Только тот, кто помышляет о бессмертии, так аккуратно выстраивает свой архив.

Шаг за шагом я разбирался в том, как работал твой мозг. Ты начинал с кома не связанных между собой идей и оттачивал их до придания полной ясности. Даже после нескольких правок в текстах сохранялась изначальная кипучесть. Строки полыхали огнем. Невозможно было не проникнуться твоими статьями. Вулканический темперамент проглядывал в каждом слове. Черт, как тебе это удавалось? Видимо, эта темная раскаленная магма, двигатель блестящих идей, порождала и твою злобу к нам.

Слишком многое в тебе горело, папа. Отсюда твой сексуальный пыл, мания контроля, вспыльчивость. Ты был непрестанно извергающейся лавой.

Когда ты на машине возил нас в Северную Дакоту знакомиться с представителями племен сиу, кроу и лакота, мы по пути завернули в заповедник Йеллоустоун. Там ты оставил нас с мамой на выходные, а сам отправился на съезд индейских активистов. Я помню прерии, по которым бежали горячие ручьи. Какой-то тупоголовый турист решил перепрыгнуть ограду и пройтись до центра равнины, где к небу поднимался пар. Он мгновенно обжег себе ступни. Попытался выскочить, но споткнулся, упал и буквально сварился за минуту. Когда труп вытащили, плоть уже отходила от костей. К счастью, мы не были тому очевидцами. Это произошло за пару дней до нашего приезда, и рейнджеры рассказывали о несчастном случае, чтобы предупредить потенциальных нарушителей правил. Ты, папа, был таким же кипящим источником: всякий, кто приближался к тебе, рисковал обжечься.

В том путешествии на север Соединенных Штатов нам открылась неприглядная правда о белом завоевании. Не только в музеях, где с точки зрения коренных народов рассказывалось про геноцид, лишение исконных земель и порабощение, но и в проблемах современных обитателей резерваций: алкоголизме, наркозависимости, убийствах и самоубийствах. Некогда воинственные и горделивые народы, жившие в гармонии с ритмами природы, пали жертвами худших пороков, к которым ведет маргинализация. Утратив будущее и возможности, оторвавшись от земли и вековой мудрости предков, молодые сиу и лакота бродили по своим селениям и не имели ни работы, ни денег, ни достоинства. Их прекрасные бронзовые лица и сильные тела были обезображены виски и отчаянием. Один из старейшин племени, твой давний друг по переписке, рассказал нам о постигшей их катастрофе. Прямой потомок воинов, до конца сопротивлявшихся войскам Кастера, он сетовал на судьбу своего народа. «Что плохого мы сделали? За что нас убивали? За что угнетают сегодня? Хотят истребить нашу культуру, наши обычаи, наши языки, наши ритуалы, наши верования».

На вопрос старого лакота: «Что мы сделали?» – ты заносчиво ответил: «Неважно, что мы сделали. Важно, что мы сделаем. Настало время действовать». Я помню, он взглянул на тебя потухшими глазами: «Чем действовать, если у нас все отобрали?» Ты ткнул пальцем себе в сердце: «Тем, что у нас внутри». Теперь он смотрел на тебя с некоторой снисходительностью. Сколько проигранных битв уместилось в его взгляде? «Это они забрали первым».

До зоопарка я добралась раньше Клаудио с детьми. Было уже двенадцать, а они еще даже не выехали из дома. Клаудио перенапрягся накануне, а потом еще и выпил шампанского, и в результате долго не мог проснуться. А дети, которых освободили от школы, тоже не спешили вставать.

Я одна обошла зоопарк. Народу было мало, никакой толкучки. Отправилась к вольерам хищников. Лев с великолепной темной гривой бродил по клетке туда-сюда. Я какое-то время наблюдала за ним, стоя совсем близко. Он тоже подошел к разделительному стеклу. Смотрел на меня и облизывался. Так мы и стояли. Я даже решила, что сыграю с ним, кто кого переглядит. Несколько минут мы не отводили глаз друг от друга. Страшно себе представить, что бы произошло, если бы стекла не было. В желтых глазах читалось явственное желание сожрать меня. Лев раскрыл пасть. Клыки у него был величиной с мой палец. Он напрягся и зарычал. Наверное, его возмущала прозрачная преграда между нами. Развернулся и ушел. Я как бы победила его силой мысли. Это, разумеется, иллюзия. Без стекла я давно бы пошла ему на второй завтрак.

Рано утром за мной заехал шофер Педро. Во время занятия мы с Хосе Куаутемоком не уставали перебрасываться мимолетными взглядами. После этого я сразу же ушла, торопясь в зоопарк; мы успели сказать друг другу только пару слов. «Хочу скорее снова тебя увидеть», – прошептал он мне на ухо. Меня как током ударило от его дыхания на моем ухе. «И я», – пролепетала я.

Я не спала всю ночь. Клаудио, воодушевленный триумфом, хотел секса. Как я ни старалась, увильнуть от поцелуев не получилось. Он начал целовать меня в плечо, потом в шею. Я притворилась, что мне щекотно, и отодвинулась. Он улыбнулся. Видно было, что он уже навеселе. «Я тебе больше не нравлюсь, милая?» – спросил он и начал вылизывать мне шею. Он вообще-то приятный и красивый мужчина, мой муж. Он обхватил меня и прижал к себе. Мне хотелось вырваться. Не могла я целовать и любить одного утром, а другого вечером. Нет, нет и нет.

Но, несмотря на мое явное нежелание, Клаудио не отставал. Осознание своей победы и спиртное подстегивали его. Деваться было некуда. Мне казалось, если я не пойду ему навстречу, он что-то заподозрит, а перспектива расспросов до ужаса меня пугала. Даже после душа я все еще слышала аромат Хосе Куаутемока у себя на коже. И боялась, что Клаудио тоже его уловит. Желая сделать мне приятно – он ведь знал, что мне нравится, – он продолжал целовать меня везде. Чтобы прекратить это, я притянула его к себе, поцеловала в губы, и он вошел в меня. Через две минуты кончил и вскоре уже храпел спиной ко мне.

Странная штука – чувство вины. Я совершенно не мучилась от того, что изменила Клаудио, но теперь чувствовала, что предала Хосе Куаутемока. И это чувство так давило, что я взяла телефон и тихонько ускользнула в ванную, чтобы оставить ему сообщение в голосовой почте. Закрылась на щеколду, в темноте села на пуфик перед зеркалом и вдруг обнаружила на экране пропущенный звонок. В одиннадцать восемнадцать, как раз когда я занималась любовью с Клаудио. Просто я всегда отключала звук. Иначе чувствуешь себя обязанной ответить всякому, кто звонит, а это бесит.

Это он оставил мне сообщение в голосовой почте: «Спасибо за все». Я прослушала двадцать раз. Набрала его номер, зная, что он не ответит. Хотела поблагодарить в ответ и сказать, что всегда буду стараться как можно скорее снова увидеться с ним. Но бросила трубку, как только включилась запись. Не смогла произнести ни слова – из-за чувства вины, замешательства, тревоги.

Вернулась в спальню. Клаудио беспробудно спал. Я села на кровать. Обвела взглядом его крепкие руки, круглые дельтовидные мышцы, широкую грудь – результат ежедневных занятий в спортзале. Погладила его по лбу. Он храпел с открытым ртом. Что бы ни случилось, я не собираюсь его бросать, потому что тогда окажусь без почвы под ногами. Если я и пустилась в приключение с Хосе Куаутемоком, то только потому, что знала: мне точно есть к кому и куда вернуться.

Я более или менее держалась, но боялась, что могу сорваться прямо в зоопарке на глазах у детей. Это было бы ужасно, да еще и невыносимо пошло: разрыдаться без видимых причин или впасть в ступор. Чертовы монахини привили мне в детстве понятие греха и вины. Я металась из стороны в сторону: перед Клаудио виновата, перед Хосе Куаутемоком виновата, перед детьми виновата. Почему тот простой факт, что чей-то пенис оказался в чьей-то вагине, влечет за собой столько волнений, столько возмущения, столько боли, столько одиночества, столько зависти, столько радости, столько потрясений, столько осуждения, столько чувств?

Но на деле семейная прогулка меняспасла. Некогда думать о сидящем за решеткой любовнике, если нужно поднять себе на плечи ребенка, который хочет посмотреть на волков, объяснить трем пытливым юным умам, почему кенгуру выращивают детей в сумке, или пробежаться наперегонки до тележки с мороженым. Домой я вернулась измотанной физически и эмоционально, зато Хосе Куаутемок остался где-то далеко во вчерашнем дне. Ну а завтра будет и вовсе новый день.

Нет

Нельзя так просто заявиться и сказать,

что у тебя рак.

Если нужно, я выпью твои опухоли и

и сожру злокачественные клетки,

их больше не будет.

Я помню, как держал тебя на руках,

когда ты только родилась.

Едва увидев тебя, я понял,

что ради тебя готов

драться против всех

и вся.

Пусть врачи

говорят, что тебе

недолго осталось, —

я погружу пальцы в твою плоть

и вырву недуг.

Я только прошу тебя, дочка,

вместе со мной выйти на битву.

Я не могу позволить,

чтобы тебя не стало в мире.

Правда не могу.

Сопротивляйся. Побеждай. Будем драться вместе.

И когда война закончится,

мы сядем и будем смотреть на море

или просто выпьем по пиву.

Хосе де лас Мариас Пино Эрнандес

Заключенный № 37587-9

Мера наказания: тридцать три года лишения свободы за убийство, совершенное при отягчающих обстоятельствах

В преступном мире самый быстрый способ расстаться с жизнью – много выставляться и болтать языком. Трепачи, хвастуны, те, кто много о себе чирикает или сверкает бабками, долго не живут. Самые крутые боссы на радарах не появляются. Не носятся, визжа покрышками, на охренительных внедорожниках, не одеваются как попугаи, не заказывают песен в свою честь у разухабистых марьячи. Миллионные сделки они проворачивают молчком, без лишнего шума, осторожненько. А те, кто много показывается, кто зовет на свои попойки артисточек из сериалов, знается с нечистоплотными политиками и вообще ведет себя, как этакий Брэд Питт от наркотрафика, того со временем берут за горло вояки или конкуренты, и спит он в какой-нибудь халупе, жрет одни рыбные консервы да крекеры и каждые три дня перебирается с квартиры на квартиру, впадая в панику от малейшего шума. Крупные рыбы, которые всем-то и рулят на самом деле, – люди скромные, живут без излишеств, как правило, где-нибудь повыше в горах и выезжают оттуда только верхом. В кортежах из бронированных танков по пыльным сельским дорогам не гоняют.

Ролекс тему более или менее сек. Он достаточно на своем веку извалялся в выгребных ямах криминала, чтобы отличать, что тебя замарает, а что нет. Мясному и Морковке он строго-настрого велел держать язык за зубами, иначе повесят их как собак. Такой в тюряге конец у незадачливых фуфлодуев. Будущие убийцы сивого поклялись, что и словом о плане не обмолвятся. И все равно план просочился наружу.

Преступный мир делится на категории, а категории – на подкатегории, а те – на еще более мелкие подкатегории, и так – до самых недр, чавкающих грязью и кишащих червями. В этих недрах секреты выбалтываются легче всего. Хосе Куаутемоку капнули про возможное покушение двое из тех самых супермаркетных упаковщиков, которых Машина пытался превратить в киллеров. Они-то своими соломенными бошками и представить не могли, что сказанное в захудалом баре в Сью-дад-Акунья пролетит тысячу триста сорок два километра и доберется до Восточной тюрьмы. Эти полудурки выболтали каким-то шлюшкам, что ездили со своим боссом в городок Серритос заказать еще одному боссу, из прежних, убийство мужика, который чалится в колонии где-то в Истапалапе, то ли Хуана Куаутемока, то ли Хорхе Куаутемока. Шлюшки притворились просто шлюшками, типа вообще не при делах. А на самом деле по ниточке выведали все подробности предстоящего убийства. Нет, они, конечно, в натуре были проститутки. Бабки получали за то, что их имели или они кого-то имели. Ноги раздвигали, короче. Но, помимо этого, подвизались еще и как шпионки – работали на «Тех Самых», картель из далекой Нижней Калифорнии, вырвавшийся недавно на первое место по стране.