Текст книги "Спасти огонь"

Автор книги: Гильермо Арриага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)

Хулиан считал, что за мятежом стоит Моралес: «Только тип, который нажился на этой системе и годами руководил мексиканской разведкой, может устроить беспредел такого масштаба разом в двадцати тюрьмах». По версии Хулиана, Моралес, взбешенный тем, что он считал предательством со стороны людей из правительства, а может, и самого президента, решил отомстить обидчикам. Мне это все казалось какой-то научной фантастикой. Массы оборванцев согнаны к тюрьме по приказу Моралеса и идут под пули полиции. Зэки восстают под эгидой зловещего бывшего начальника разведки. Крайняя мерзость. Партия, разыгранная на доске смерти и отчаяния. А Хосе Куаутемок вляпался во всю эту грязь.

Хулиан волновался, что Моралес захочет причинить мне вред: «Он может догадаться, что его падение связано с тобой и что тебе помог могущественный союзник». Это он, наверное, про загадочного друга Педро. Кто-то с контактами такого уровня, что добился обличительной статьи в «Гаарец». Невероятно, конечно, что издание подобного масштаба согласилось участвовать в вендеттах мексиканских политиканов. Но, как показал мне только что преподанный Хулианом экспресс-курс по интригам (да и сама реальность), возможно все.

Я спросила, точно ли ему известно, что мятеж организовал Моралес, или это просто догадки. «Информация у меня не из первых рук, но могу тебя заверить, что я не ошибаюсь». Впрочем, его теории не хватило, чтобы отговорить меня от моих планов. «Сдается мне, ты спятила, – недовольно сказал он. – Моралес – опасный противник. Притормози, Марина».

Притормозить? Другими словами, струсить, пойти на попятный, вести себя как разумная и покорная женщина? Нет, не стану я притормаживать. Мне нужно убедиться, что с Хосе Куаутемоком все хорошо. Попытаться с ним увидеться и сказать, что я люблю его, я без него задыхаюсь. Так что пусть Моралес со своими шавками катится к чертовой матери.

Я направилась к двери и обернулась на Хулиана: «Мы с Тересой едем в тюрьму. Хочешь с нами?»

На фентаниле он потерял значительную часть своих сбережений. Неудачный бизнес, чего уж там. Он мог бы догадаться, что «Тамошние» связаны с «Теми Самыми». «Те Самые» де-факто управляют страной. По крайней мере, изнанкой, где на самом деле и принимаются все политические решения. За исключением «Самых-Самых Других», все картели склонили голову перед «Теми Самыми».

Возомнил себя невесть кем. Думал: «Щас смотаюсь, фентанила с хлоридом ртути прикуплю, вернусь, Хосе Куаутемока завалю, и в дамках». А теперь он в бегах. И не только «Те Самые» рыщут за ним по всей стране, но и у вояк с копами есть его словесный портрет. Обезумевший Отелло – все равно что слон в посудной лавке, только вот «Те Самые» не дадут ему ни стаканчика разбить.

Машина не собирается сдаваться. Выставляйте ему сколько угодно мышеловок. Он свершит месть, и никто его не остановит. Он умеет читать знаки. Поэтому и послал за фентанилом таксистов – так в прежние времена люди заставляли своих слуг пробовать грибы, чтобы узнать, ядовитые они или нет. На сей раз гриб оказался ядовитым. Точнее, его шоферов накормили свинцовыми шампиньонами.

С грузом хлорида ртути он прибывает в столицу. Решает каждый день ночевать в новом месте. Захудалых гостиниц на окраинах избегает – там обычно и останавливаются бандиты, и туда за ними являются другие бандиты. Выбирает безликие бизнес-отели американских сетей: дрянные завтраки и номера, пахнущие дезинфекцией. Постояльцы там скучные: менеджеры по продажам, мелкие чиновники, представители фармацевтических компаний, продавцы мебели да европейские туристы, которые не заработали на что получше и плохо себе представляли, где находятся эти отели, а находятся они обычно в промышленных зонах.

Справил себе фальшивые документы. Три удостоверения личности на разные имена и адреса. И слепому ясно, что они поддельные, но скучающим на ресепшенах сотрудникам отелей наплевать, кто к ним приехал – королева английская или Пабло Эскобар; главное – плати да сваливай не позже одиннадцати. Записывают имя, делают нечитаемую копию удостоверения личности, и пожалуйста, – ваш номер 718 или 502.

Первым делом, поднимаясь в номер, Машина всегда ищет эвакуационный выход. Составляет маршрут отступления, подсчитывает шаги и секунды возможного побега. По ночам выкладывает на тумбочку узи и два браунинга, а под подушку прячет обрез двенадцатого калибра.

В заведениях он не ест. Питается исключительно готовыми буррито и сэндвичами из «Оксо». Запивает кока-колой, ни в коем случае не пивом. Спиртного избегает. Пьяных всегда первыми пристреливают: они слишком медленно за пушки хватаются. Поэтому в той бойне столько «Киносов» полегло. В этиловом тумане они все еще спрашивали себя, уотс зе мэттер, а сами уже валились на пол с простреленной башкой и выражением лица «Зачем же я, дурак, столько пива усосал?».

Через несколько дней он решает, что страсти поулеглись и можно начать действовать. Ночью едет к тюряге. На нем оранжевый комбинезон – униформа столичных дворников. Паркуется возле водопроводных люков и лезет вниз с контейнерами хлорида ртути. Он наизусть помнит, где основная труба, а где второстепенные. Надевает латексные перчатки и противогаз. Тут достаточно вдохнуть или уронить на себя пару капель, и на счет десять космический рефери объявит тебе нокаут. И прости-прощай жизнь-жестянка.

Он идет к главной трубе, плоскогубцами закрывает вентиль. Вода перестает течь. Потом идет к второстепенным. Открывает заглушки. Уже собирается высыпать в трубу отраву, когда слабый проблеск совести заставляет его остановиться. Он ведь не знает наверняка, ведет ли эта труба прямо в тюрьму, или у нее где-то есть ответвление к соседним домам. Так можно и кучу невинных загубить. Он представляет себе, каку детей идет пена изо рта, как беременные выкидывают и одновременно зычно орут ругательства, словно кабацкие попугаи, как старушки падают и рассыпаются, подобно китайским вазам. Но одновременно он думает об Эсмеральде, как она стоит раком и кричит: «Еще, еще, еще!» Представляет, как Хосе Куаутемок сосет ее сиськи, трахает ее пальцем, а она кричит: «Еще, еще, еще!» Представляет, как они голые стоят в душе и она наклоняется и показывает ему зад, чтобы он вставил ей, а он намыливает ей дырочку, чтобы легче входил, а она кричит: «Еще, еще, еще!» Он представляет, как они оскверняют его чистую и непорочную любовь к ней. К горлу подкатывает рвота. Какая ему разница, сто человек помрет или сто тысяч, если вместе с ними отправится в ад сучий сын Хосе Куаутемок?

Он больше не раздумывает. Вскрывает все четыре контейнера и высыпает содержимое в разные трубы. Потом открывает основной вентиль, и вода начинает бежать по трубам. Вот его отвлекающий препарат от ревности, священная манна мести.

Он завинчивает болты и вылезает из люка. Поднимается на ноги, снимает противогаз и смотрит в сторону тюрьмы. Завтра будет новый день.

Правдива ложь того, кто говорит правду. Нельзя обольщаться; ясно одно: никто ничего не знает. Жизнь нас кружит, и у нас от этого кружится голова. А когда голова кружится, мы не знаем, куда податься, и, что самое худшее, оказываемся там, где не должны быть. Те, кто обманывает, знают, что человека обмануть нельзя, как ни обманывай. Потому что в конце концов все познается: даже с какой стороны игуана жует. И так мы и идем по жизни, не говоря другим, что они идут не туда, точнее, туда, куда не идем мы, хоть и хотим туда, а идут другие. Ничего нет хуже, чем оказаться там, где ты сам не знал, что ты там есть. Крутишься, крутишься, а потом оказывается, ты и с места не сдвинулся. Поэтому бегать и искать никуда не надо. Лучше стоять спокойно – так начинаешь различать. Если поднимаешься с места и идешь, обязательно на что-нибудь напорешься. А если заблудишься, не спрашивай, потому что остальные не будут знать, где ты заблудился. Твое место – это твое место, и ничто не в силах этого изменить. Даже если тебе кажется иначе. Потому что твое место – это, а не другое.

И это единственное, что ты должен понять.

Кармело Сантос Агирре

Заключенный 467289-0

Мера наказания: двадцать восемь лет лишения свободы за убийство, совершенное при отягчающих обстоятельствах

По дороге никто не разговаривал. Мы ехали по Истапалапе и молча смотрели в окна. Бездомные собаки, явно недоедающие молодые люди, женщины в очереди в тортильерию, механики, копающиеся под капотами. Интересно, как Тереса видит мирок Истапалапы – наверняка очень похожий на тот, из которого происходит она сама, – из-за бронированного стекла? И наоборот: что бы подумала она, увидев такую процессию, как наша, в своем квартале?

Улицы вокруг тюрьмы были перекрыты. Дорожные полицейские заворачивали машины. Хаос. «Думаю, дальше не получится», сказал Родриго и опустил стекло переброситься парой слов с постовым. «Нельзя, молодой человек». Родриго вытащил какие-то корочки и показал ему. Тот взял, изучил и отнес высшему по званию. Вместе они еще поизучали документ, а потом отогнали патрульную машину, перекрывавшую дорогу. Полицейский вернул корочки Родриго: «Там дела плохи, молодой человек. Осторожнее».

Мы поехали вперед. На улицах никого. Докатились до оцепления спецназа. Все выглядело совершенно не так, как накануне. Протестующих было совсем мало. Теория Родриго о согнанных массах начинала походить на правду. Напряжение чувствовалось, но никакого насилия, как вчера, не происходило.

Рокко вылез выяснить обстановку. Он направился вдоль вереницы спецназовцев к вроде бы главному. Побеседовал с ним и вернулся. «Сеньора, капитан полицейского отряда особого назначения советует не приближаться к тюрьме. Говорит, в данный момент ведутся переговоры с вожаками бунтующих, но обстановка в любой момент может накалиться». Мы с Тересой переглянулись. Мы не уйдем, пока не узнаем, что с нашими любимыми – хоть она и не знает, что мой любимый тоже в этой тюрьме. «Можете подойти со мной к нему?» – попросила я Рокко. «Как скажете, сеньора».

Мы с Рокко, Родриго и Хулианом подошли к капитану. Он не обрадовался. «Добрый день», – кисло сказал он. «Добрый», – ответил Хулиан с широкой улыбкой. Знает, зараза, как включить обаяние в нужный момент. Вдалеке группа протестующих начала нараспев скандировать: «Живыми их забрали, живыми их верните… Живыми их забрали, живыми их верните…» Хулиан глянул на меня и сделал движение подбородком влево. В переулке показалась группа бритых наголо молодых людей. Меньше всего они напоминали родственников заключенных. А больше всего – подосланную правительством ударную группу вроде знаменитых «ястребов», подавлявших беспорядки шестьдесят восьмого и участвовавших в резне на день Тела Христова в семьдесят первом. Видимо, людей в форме власти посылать не решались. Если понадобится подавлять, пусть это делают замаскированные под гражданских вооруженные формирования. Тезисы Хулиана постепенно подтверждались. Бунт устроили неведомые темные силы, и мне, глупой девчонке, невдомек были их мотивы.

Капитан посмотрел в сторону «ястребов». Лицо у него стало озабоченное. Он заговорил в рацию: «Вулкан, четыре прямо за вами, наблюдайте. Планета, перекрыть доступ на двух. – Повернулся к нам. Мы, совершенно очевидно, мешались под ногами. – Чем могу помочь?» Хулиан собирался ответить, и тут случилось нечто неожиданное: капитан его узнал. «Ты, часом, не Хулиан Сото, из семьдесят четвертой школы?» Хулиан удивленно кивнул. «Ая Виктор Варгас, Линти, помнишь?» По выражению лица Хулиана я поняла, что даже близко не помнит. «А-а-а! Как дела, Линти, братан? Рад снова тебя видеть!» Общение с капитаном мгновенно стало совсем другим. «Ты же теперь знаменитость, Кико!» – сказал он, назвав Хулиана прозвищем персонажа из известного сериала. Это не понравилось Хулиану. Линти попросил другого полицейского их сфотографировать. Какой-то сюр. Пока капитан полиции улыбался и показывал большой палец, позируя, к тюрьме с двух сторон стекалось все больше парней с битами.

Несмотря на напряженную ситуацию, капитану явно хоте лось поболтать о прежних временах. Рокко вертел головой в разные стороны. Он подошел и прошептал мне на ухо: «Сеньора, думаю, нам пора уходить». Хулиан заметил это и прервал ностальгические излияния Виктора Варгаса: «Мужик, а не подскажешь, как бы нам узнать, нормально там с двумя нашими? Зовут Элеутерио Росас и Хосе Куаутемок Уистлик. Они заключенные. Мы про них ничего не слышали с начала этого цирка». Капитан связался по рации с каким-то подчиненным: «Васкес, есть список погибших в тюрьме?» Через несколько секунд Васкес ответил: «Капитан Варгас, список при мне. Но это только те трупы, которые нам удалось опознать». «Проверь, есть Икс-пять Элеутерио Росас и Хосе Куаутемок Уистлик?» Икс-пять – странный код для обозначения покойника. «Нет, капитан, пока нет». Две новости: плохая и хорошая. Хорошая: в списке их нет. Плохая: пока. Я спросила, знают ли они, что с директором Кармоной. «Его взяли в заложники. И не отпустят, пока все требования не будут выполнены». Я расстроилась. Кармона был мне симпатичен. И потом, он был единственный, кто мог помочь Хосе Куаутемоку в тюрьме.

Капитан посоветовал нам поскорее уходить: «Тут скоро такое начнется!» С соседних улиц стекались и стекались «ястребы». Группы протестующих родственников оказались в окружении. «Спасибо, Линти», – сказал Хулиан. Они обнялись. Мы развернулись и пошли к машинам. Хулиан приказал мне: «Едем немедленно домой». Я замотала головой: «Мы с Тересой остаемся». Рокко посмотрел на меня, явно не веря своим ушам: «А зачем сеньоре тут оставаться?» Я и сама точно не знала зачем. «Не дури», – сказал Хулиан. Это и вправду была дурость.

Я ничем или почти ничем не могу помочь Хосе Куаутемоку.

И все-таки мне казалось, мой долг – остаться. Я бросила его и теперь должна компенсировать это преданностью и своим присутствием, даже если ради этого придется рисковать жизнью. «Мы не можем этого допустить, сеньора, – сказал Рокко. – Сеньор Педро распорядился вас охранять, а для этого мне придется вас увести». Я повернулась к нему: «Рокко, ты что, угрожаешь увести меня силой?» Хулиан встрял и не дал Рокко ответить: «Да, Марина, силой. Оставаться глупо. А ты еще и вынуждаешь Рокко и остальных оставаться с тобой. Ты подвергаешь их опасности». Слова Хулиана не убедили меня, а только подзадорили. «Они могут идти, я их не держу». – «Ну, как хочешь, Бэтгерл», – саркастически сказал Хулиан.

Спецназовцы начали перемещаться ко входу в тюрьму. В воздухе нависло неотвратимое столкновение. Да уж, не убраться отсюда будет верхом глупости. «Сеньора Марина, пожалуйста, пойдемте», – взмолился Рокко. Если такой амбал, прошедший десятки перестрелок с бандитами, просит нас уйти, значит, дело действительно дрянь. «Вы идите», – сказала я. Хулиан взял Рокко за плечо: «Оставьте ее, пусть делает, что хочет». Хулиан защищал меня. Он действовал в моих интересах, и среди этих интересов фигурировало сохранение моей жизни. Но мне совершенно не нравился его снисходительный тон. «Да, я хочу остаться», – твердо сказала я. Рокко попытался привести меня в чувство: «Посмотрите вокруг. И скажите, чего вы добьетесь, если останетесь». Маленькую группку родственников теснили к воротам спецназовцы и группы «ястребов». Как я сдамся, если они не сдаются? «Я буду с ними», – сказала я и кивнула в сторону толпившихся. Хулиан ехидно усмехнулся: «Ах вот как? Чтобы тебя показали в новостях? Как ты потрясаешь кулаками и выкрикиваешь лозунги? Что ты скажешь Клаудио, детям, друзьям? Я, паинька из Сан-Анхеля, решила втереться в самые обездоленные слои населения? Потрясающая наивность», – припечатал он меня.

Над зданиями тюрьмы начали подниматься клубы дыма. С крыш доносились крики заключенных. Рокко обернулся на тюрьму, потом посмотрел на меня: «Поехали?» Я покачала головой. Нет, я не уеду.

Темнота. Тишина. Дыхание. Удары сердца. Дождь, стекающий по стенкам. Холод. Боль в суставах. Выдумывать. Творить. Сопротивляться. Побеждать. В голове он выстраивает новые миры. Слово за словом. Строчка за строчкой. Чернота как рамка для возведения. Здание историй. «Говори точным языком», – поучал отец. Подбирать нужное слово. Выверять идеальное сочетание существительных и глаголов. Остерегаться прилагательных. Выучивать каждый день пятьдесят новых слов. Военная дисциплина на службе у литературы.

Темнота. Тишина. Дыхание. Удары сердца. Он вытягивает руку в черную пустоту. Трогает сырые стены. Чувствует подушечками пальцев какое-то насекомое. Ощупывает его. Насекомое – возможно, уховертка – взбирается ему на руку и ползет вверх по предплечью. Он чувствует, как лапки перебирают по волоскам. Насекомое поднимается к бицепсу. Ползает там по кругу. Щекочет. Он нежно снимает его и сажает обратно на стену. Оно теряется в неведомом измерении тьмы.

Хосе Куаутемок включает уховертку в очередную историю. Человек, похороненный заживо, просыпается в безмолвии могилы. Понимает, что произошла ошибка. Он жив, а его похоронили. Он кричит, пытаясь привлечь внимание. Колотит по стенкам гроба. Ответа нет. Тщетно пытается столкнуть крышку. Его грызет тоска. С обеих сторон гроба на него начинают лезть уховертки. Тысячи. Они ползают по его телу, по лицу. Забираются в рукава рубашки, в штанины. Резвятся в складках. Человек начинает вопить. Черные реки насекомых вливаются в открытый рот и проникают в глотку. Он глотает лапки, надкрылья, клешни. У него рвотные позывы, но извергнуть ничего не удается. Уховертки спускаются к его внутренностям. Он захвачен изнутри и снаружи. Своими крошечными челюстями они начинают пожирать его. Он корчится от боли. Мелкие капли крови покрывают тело. Уховертки жадно пьют эту кровь. Подбираются к глазам. Пережевывают. Он машет руками, пытаясь стряхнуть их. Убивает одну, десять, тысячу.

На их место приходят две тысячи, пять тысяч, сто тысяч. Роуховерток ослепляет его. Съедает его язык. Через ноздри они попадают в мозг. Поглощают нейроны. Человек начинает терять сознание. Его тело кишит уховертками. Клешнями они растаскивают его по кусочкам. Человек делает последнее… Открывается дверь. Удар света. Хосе Куаутемок зажимает глаза. Просто закрыть недостаточно. Солнечные лучи поджаривают его веки. «Прогулка», – говорит надзиратель. Хосе Куаутемок еще полон историей об уховертках. Челюсти, жвалы, укусы. Он убирает руку. Глаза понемногу привыкают к оранжевому шару. Он потерял счет времени. Солнце в зените, полдень. Он пытается подняться. Все тело затекло. Он двигается, как несмазанный робот. «Пошевеливайся, не целый день тебе гулять». В суставах стреляет. В кишках урчит. Он с трудом выныривает из ямы. Расправляет спину. Позвонки скрипят. От него несет грязью и сыростью. Насекомыми. Уховертками. Корнями. Дождем.

Надзиратель отводит его на бетонный четырехугольный двор. Больше там никого нет. Хосе Куаутемок вращает шеей в разные стороны. Берется за правое колено, подносит к груди. Потом левое. Разминает плечи. Он не может позволить себе заработать артроз или артрит. Глубоко вдыхает. Чистый воздух попадает в легкие и сметает токсины заключения. Он поднимает голову и улыбается. Просто чтобы их позлить, чтобы знали: хрен он им дастся. Начинает кружить по периметру. Сначала ходит, потом бегает трусцой, потом срывается в быстрые стометровки. Разогнать кровь, насытить тело кислородом. Нужно быть сильным. Марина, наверное, ждет его. Нужно быть сильным для нее. Ради нее.

Выйдя из апандо, он немедленно напишет три, четыре книги. Истории, кажется, сами по себе прорастают в его теле. Он – поле историй. Историй, выведенных из его клеток. Хосе Куаутемок сжимает и разжимает кулаки. Нужно закалить пальцы, чтобы печатать, не останавливаясь, месяцами, годами, пятилетками. Ничто не остановит этот поток. Его пальцы не предадут водопад историй, скопившихся в мозгу.

Надзиратель требует вернуться в яму. Хосе Куаутемок меряет его взглядом. Один удар собьет с него эту злорадную улыбочку, типа «мы-держим-тебя-за-яйца-придурок». Но надо подавить желание убить его. Потому что это будет значить: больше наказания, больше апандо, меньше Марины. Нет уж. Он терпит только потому, что она его ждет.

Он спускается в дыру, надзиратель запирает дверь. Снова приглушенные звуки, болотная вонь, слепота, уховертки, корни. Он продолжает историю с того места, где его прервали. Уховертки пожирают тело человека. Грызут его крепкими челюстями. Самки откладывают яйца в ранах. Появляются личинки и тоже начинают поедать все вокруг себя. Им нужен белок для экзоскелета. Уховертки ускоряют свой яростный пир. Хотят побыстрее покончить с жертвой. Человек перестает сопротивляться. Спасения нет. Он решает погрузиться в спокойствие. Вспомнить жизнь, пока умирает. Осталось недолго. Он втягивает воздух. Последние вдохи. Начиная с подошв его сотрясает судорога. Она поднимается по нему, как змея. Распаленные уховертки не останавливаются. Кусают, кусают. Он выгибает шею и испускает последний вздох. Труп постепенно коченеет. Уховертки налегают. Скоро приползут черви. Нужно заглотить как можно больше. Несколько часов спустя они убираются к себе в берлогу. Безмолвие.

Хосе Куаутемок завершает историю. Несколько раз повторяет вслух, чтобы запомнить. С каждым повтором меняет слова, укорачивает предложения. Совершенствует. «Синонимов не существует». Нужно быть точнее. Писать – все равно что целиться. Переписывать. Исправлять. Выверять. В животе урчит. Умереть как хочется тако или сэндвич с сыром и ветчиной. Лучше об этом не думать. Голод может свести с ума. Жажда может свести с ума. Отсутствие Марины может свести с ума. С ума, с ума. Марина, Марина, Марина.

Он пытается уснуть и вдруг слышит, как по стальной двери бьют молотом. Вскидывается. Кто может так колотить? Прислушивается. Это град. Тук-тук-тук-тук-тук. Чертов летний град.

Словно бильярдные шары падают с неба. Оглушительный звук. Почти как перестрелка. Снова: тук-тук-тук. Вот теперь и впрямь можно сойти с ума. Как сбежать от этого ледяного грохота?

Нужно больше историй для сопротивления. Рассказывать. Рассказывать. Рассказывать. Безумие подбирается. Он понимает это. Больше историй. Больше. Спасение через истории. Больше историй. Больше.

К моему удивлению, Тереса не захотела оставаться. Она боялась новой стычки со спецназовцами и, узнав, что Элеутерио нет в списке погибших, предпочла уйти. Хулиан, хоть и был против моего решения, остался со мной. «Ты совсем шибзданулась, но я тебя люблю и не оставлю одну посреди этой хренотени». Рокко, Родриго и еще один телохранитель, Адриан Леаль, тоже остались. Остальные уехали с Тересой. «Я не могу рисковать своими людьми», – сказал Рокко. Вероятно, ему моя позиция казалась нелепым капризом богатой девчонки.

Спецназовцы встали вкруг тюрьмы непроницаемым строем. Выдвинули щиты, угрожающе ухватились за дубинки, приготовили контейнеры со слезоточивым газом. Меж рядами разъезжала конная полиция. Копыта цокали по асфальту. Я никогда не видела таких крупных мускулистых коней. Бритые молодые люди в гражданском явно действовали на нервы и спецназовцам, и родственникам, протестовавшим у ворот.

Рокко и Родриго, сообразуясь со своим военным опытом, оценили ситуацию. «Единственный способ подобраться ко входу – вон с той стороны». Мы отправили Адриана парковать машину, а сами пошли вперед. Вслед за сильными и в то же время легкими широко шагавшими телохранителями я направилась в сторону ближайшей к тюрьме парковки. Там стояло всего несколько автомобилей, все с разбитыми стеклами – следы вчерашних боев.

«Ястребы» в гражданском расступались перед нами. Ни ругательств, ни сальностей. Все они были очень молодые, не старше двадцати четырех. «Это, наверное, федералы», – прошептал мне Хулиан. Капитан Варгас, завидев нас, подошел: «Я бы не советовал идти дальше. Можете попасть под перекрестный огонь. Зэки отстреливаются как бешеные». Мы находились всего метрах в сорока от главных ворот. Так наверняка можно найти какого-нибудь гонца, чтобы сбегал к Хосе Куаутемоку и попросил выйти ко мне. Я просто хотела сказать ему пару слов. Заверить, что по-прежнему люблю его, и попросить прощения за то, что меня так долго не было. Я ни за что не собиралась отступать. «Мы все равно пойдем», – сказала я капитану. «Под вашу ответственность», – ответил он и жестом показал своим, чтобы нас пропустили.

Мы подошли к группе родственников. Их было человек пятьдесят. Простые люди, в основном деревенские. На обветренных лицах и в сгорбленных телах читалась бедность. Немалой отвагой нужно обладать, чтобы стоять здесь, под дулами, в ожидании новостей или высматривать издали родного человека. Их со мной связывала одна и та же надежда.

Пахло мочой и экскрементами. Многие из этих людей ночевали перед воротами тюрьмы и устроили импровизированные уборные в синих пластиковых бочках. Вонь стояла невыносимая. Они посмотрели на нас искоса. Мы, вероятно, выглядели пугающе. Двое амбалов в костюмах, высоченная, выше любого из них, женщина и косматый бородатый тип. Сквозь толпу мы прошли к воротам. Их охраняла федеральная полиция. Такие же большие и крепкие мужики, как Рокко и Родриго. Видимо, на потенциальный штурм послали элиту.

«Что вам нужно?» – спросил один полицейский. «Убедиться, что с другом этой сеньоры все в порядке», – ответил Рокко. Слово «друг» ясно выдавало истинную природу моих отношений с Хосе Куаутемоком. «Вот последние списки погибших и раненых», – сказал он и кивнул на прикрепленный к стенке листик. На нем фломастером были нацарапаны клички жертв: Блоха, Плюгавый, Пузан, Утка, Шкода, Чанок, Медведь. Изредка фигурировали и фамилии Тамаль Сантибаньес, Картоха Санчес. Всего четырнадцать человек, из которых восемь – убитые. Я испытала облегчение, не увидев прозвищ, под которыми был известен Хосе Куаутемок: Блондин, Бугай, Викинг.

«Я хотела бы поговорить с моим другом», – сказала я полицейскому. Он обернулся на меня. В его взгляде сквозило бесконечное презрение. «Что-нибудь еще, сеньора?» – издевательски спросил он. «Нет, больше ничего», – ответила я твердо. Полицейский переглянулся с товарищем и хитро усмехнулся. «Так заходите, позовите», – сказал он и отошел от двери. Я заглянула внутрь: за турникетами и колючей проволокой творилось неописуемое. Десятки заключенных в масках из футболок дежурили во дворах. Горели костры. Матрасы и парты из аудиторий пустили на баррикады. Я видела все это по телевизору и в интернете. А теперь жестокая сущность бунта трепетала прямо передо мной.

«А никого попросить нельзя, чтобы сбегал за моим другом?» – наивно спросила я. Полицейский расхохотался. Хулиан обалдело воззрился на меня. Просьба была совершенно дикая, учитывая обстоятельства. «Сеньора беспокоится за нашего друга», – извиняющимся тоном сказал Хулиан. Слово «наш» несколько сгладило четкий намек на любовника в слове «мой». «У всех, кто вон там толпится, тоже внутри родичи, и никто сюда со всякой фигней не лезет», – отрезал полицейский. «Если сеньора не готова зайти и сама найти своего жениха, тогда не мешайтесь и отойдите к остальным».

Рокко отвел меня в сторону: «Марина, вашего знакомого, – он избегал слова «друг», – нет в списках погибших. Прошу вас, давайте уйдем». Делать там и вправду больше было нечего. Я могла бы проторчать под стенами тюрьмы еще неделю и, может, вызнала бы какие-то крупицы информации о Хосе Куаутемоке. Я нафантазировала себе, что кто-то вызовет его ко мне на разговор. Даже если этот кто-то найдется, нет никаких гарантий, что Хосе Куаутемок захочет со мной говорить.

Мы снова прошли сквозь толпу родственников, ряды спецназовцев и ударные группы. Далекая галактика отчуждения и насилия. Конные полицейские смотрели на нас свысока, как на отвратительных вонючих тварей. Мы представляли из себя аномалию, чистую эксцентрику.

Адриану не удалось припарковаться поблизости, и нам пришлось долго до него идти. Рокко не хотел опять появляться перед фасадом тюрьмы и повел нас переулками. По дороге мы набрели на кафешку с сэндвичами. Ели мы давным-давно, и я пригласила всех пообедать. За едой расспросила Рокко и Родриго: «Вы говорили, что в первый день людей, якобы протестующих, согнали специально? Кто мог это сделать?» Они переглянулись. Видимо, не хотели говорить в присутствии Хулиана. «Здесь все свои», – подбодрила я их. Мне хотелось узнать, разделяют ли они версию Хулиана относительно Моралеса или, вследствие долгого участия в борьбе против наркотрафика, подозревают кого-то еще. «Я думаю, – робко сказал Родриго, – что за всем этим стоят гринго». Такого я не ожидала. «Почему ты так думаешь?» Родриго посмотрел на Рокко, своего босса, ища одобрения. Рокко кивнул. «Гринго любят устраивать суматоху, когда на носу президентские выборы. Если страна впадает в беспорядки и анархию, им легче сказать, мол, Мексика – это крысят-ник, нужно их в чувство привести. Могу поспорить: они дали денег на покупку оружия для зэков, и пацаны эти, которые ниоткуда нарисовались, тоже проплачены американским посольством». Не такая уж безумная мысль. Рокко и Родриго обучались у военных, которые, в свою очередь, учились в Школе Америк^[31] и многое знали про способы дестабилизации неугодных американцам правительств. Именно так, например, раскачали социалистическое правительство Сальвадора Альенде.

Мне было интересно, что ответит Хулиан. Его теория о мести Моралеса была совершенно противоположна версии Рокко и Родриго. Он не собирался сдаваться и задал Родриго вопрос: «А зачем провоцировать конфликт именно в тюрьмах, а не, к примеру, в профсоюзах или университетах?» Родриго улыбнулся: «Этой страной заправляют преступники. Если нажать на преступность, пошатнется власть. И гринго смогут удить рыбку в мутной водице».

Да уж, если версия Хулиана показалась мне невероятной, то версия Рокко и Родриго просто вынесла мозг. Они рассказали, что во многих военных операциях, в которых им довелось участвовать, действовали агенты американской разведки, причем с обеих сторон войны с наркотрафиком. И уже не впервые ЦРУ использовало в своих целях тюремные бунты.

Вот так Хулиан и двое бывших военных проводили мне ускоренный курс избавления от наивняка. Я раньше и представить себе не могла всех этих извращенных хитросплетений. От интриг жаждущих мести политиков до зловещих операций, подпольно проводимых американскими агентами. Мир разворачивался перед моими глазами как объект тихой и искусной борьбы в интересах темных сил.

Педро позвонил узнать, как дела. «Мои люди берегут тебя, а ты, пожалуйста, береги их, – попросил он. – Надеюсь, вы как можно скорее оттуда уедете». Глубоко во мне – на беду или на пользу – засело чувство вины. Участвовать в протестах меня толкала не только любовь, но и это чувство. Я ощущала вину за то, что бросила любимого мужчину, вину, что мне не хватило смелости встать у дверей тюрьмы и не двигаться оттуда, вину, что я заперта в буржуазной реальности, насквозь фальшивой, как декорации к сериалу. Вину, что предала себя. Сложносочиненная католическая вина изъедала меня, если я не уделяла достаточно внимания Хосе Куаутемоку, а потом хлестала по щекам за то, что я забывала про семью. Я была марионеткой вины. Виноватой бунтаркой.