Текст книги "Джонни Бахман возвращается домой"

Автор книги: Гейнц Зенкбейль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

23

Новая встреча с Ешке.

Человеческие судьбы.

Джонни в роли ученика парикмахера.

«Приходи еще, сынок».

На следующий день, когда Джонни завтракал, Ганка, проходя мимо, сказала ему:

– Товарищ Ешке спрашивал о тебе. Надо принести ему горячей воды.

– Помыться?

Ганка отрицательно мотнула головой:

– Побриться.

– Хорошо! – крикнул Джонни.

Остатки усталости исчезли. Через кроны высоких, тонких сосен светило утреннее солнце. Джонни зашел за натянутый брезент. В плоскую эмалированную миску он налил два ковша горячей воды, перекинул через плечо полотенце и, осторожно держа миску в руках, направился к палатке.

Когда он, отодвинув плотный брезент у входа, вошел в палатку, то увидел сначала раненого с забинтованной головой. На краю его койки сидел человек, которого Джонни раньше не видел. Он, видимо, занимал противоположную койку, так как простыня там была смята, а одеяло сдвинуто в сторону.

Новый раненый выглядел совсем молодым, однако лицо его было жестким и замкнутым. На нем был длинный халат в синюю с белой полоску. Одна нога была плотно забинтована до колена, с обеих сторон виднелись шины. В руке он держал горящую папиросу, резкий запах которой забивал даже запахи медикаментов. Затем он вставил папиросу своему товарищу в нижнее отверстие гипсовой маски. В этот момент Джонни услышал тихую мелодию. Она доносилась от койки, где лежал еще один раненый, бездумно смотревший в потолок. Это был худощавый мужчина средних лет с пышной темной шевелюрой, длинными черными бровями и узким правильным носом. Одеяло закрывало его до шеи. Песенка, которую он напевал, была печальной.

– Ну-ка, подойди поближе! – позвал Ешке Джонни и кивнул ему головой. Он сидел на койке, несколько приподнявшись и откинувшись на металлическую спинку, – Или ты так и будешь стоять у входа?

Джонни осторожно направился к нему, держа перед собой миску с горячей водой.

– Гутен таг, – радостно поздоровался Джонни.

Пение вдруг прекратилось, и раненный в ногу, который курил папироску, посмотрел на него недобрым взглядом.

– Он – немец? – спросил он по-русски.

– Да, он – немец, – ответил ему Ешке и стал что-то говорить по-русски, сделав успокаивающий жест здоровой рукой, смысл которого Джонни мог лишь предположить.

– Они злятся на меня? – спросил Джонни, когда Ешке умолк.

– Не совсем. Их немного раздражает, когда они слышат немецкую речь. Но ты должен это понимать, малыш: ведь все, кто лежит здесь и в других палатках, еще вчера были в полном здравии. А посмотри сейчас на моего соседа по койке. – Ешке указал направо. – Ты не сможешь узнать его. Да и сам он, пожалуй, не узнает себя, когда через пару недель ему дадут зеркало. Какой-то сопляк из гитлерюгенда выстрелил из засады по его танку. Это было в Герцфельде, а самое главное, что произошло это тогда, когда повсюду на улицах уже висели белые флаги, но этот маленький фашист все же выстрелил из панцерфауста. Все трое танкистов, находившихся в танке вместе с ним, сгорели; он-то еще уцелел, но следы ожогов останутся у него на всю жизнь. А у Миши, – он указал на молодого, мрачно смотревшего солдата, – также нелегко на душе. Он – тракторист. И со своей раздробленной ногой он вряд ли сможет когда-либо водить трактор в своем колхозе.

Джонни не знал, что такое колхоз, но не отважился спросить об этом.

– Хуже всего, пожалуй, вон тому майору. Он – дирижер и руководил большим оркестром. Он ослеп от осколка, который остался у него в голове. Вот так-то, малыш. Но не вешай нос. К тому же и вода у тебя остывает. На спинке койки висит полевая сумка, там моя бритва.

Джонни, поставив миску, нащупал в полутьме сумку. Она была набита до отказа и довольно тяжелая. Из нее торчала толстая пачка каких-то бумаг.

– Нашел ты там квадратную жестяную коробку? – спросил его Ешке.

Джонни вытащил коробку. В ней была бритва и толстый помазок, а также кусок мыла и зеркало.

– Так, – сказал Ешке, – а теперь подержи миску и зеркало, чтобы я мог намылиться.

– Если хотите, я намылю вас, – предложил Джонни.

– Ты можешь говорить мне «ты», – негромко предложил Ешке, а потом спросил: – Ты умеешь намыливать?

– Я видел, как это делал мой отец.

– Да? Тогда начинай, но побреюсь лучше я сам. Джонни взял помазок, окунул его в горячую воду и стал взбивать им пену на куске мыла. Ешке выдвинул подбородок вперед, насколько ему позволяла перевязанная шея, и сидел не шевелясь.

Джонни старательно нанес мыльную пену на нижнюю часть лица.

Молодой солдат с перевязанной ногой с интересом следил за мальчуганом. Обгоревший танкист с любопытством повернулся немного в его сторону. Слепой майор напряженно прислушивался.

– Кстати, – пробормотал Ешке сквозь мыльную пену, – ты тут упомянул об отце. Что он у тебя делает?

– Он пропал без вести.

– Жаль, хотя все-таки еще есть какая-то надежда. – А чем он занимался раньше?

– Работал на железной дороге, ремонтировал паровозы и вагоны.

– Значит, пролетарий. А нацистом он не был?

– Он? – Джонни покачал головой. – Я не слышал. Мама мне рассказала как-то, что однажды отец должен был собирать деньги для нацистов – каждый обязан был это делать. Так потом у него было плохое настроение, а это у него редко бывало.

– Ну ладно, – перебил его Ешке, – он рабочий, и нацисты не очень-то забили ему голову. Это уже что-то. Если он вернется живым – ведь это фашистское отребье выдает за пропавших без вести всех, кто не погиб наверняка на поле боя, – и если он сохранил хоть немного здравого человеческого рассудка, то есть еще надежда. Ну, дружок, ты меня достаточно уже намылил. Дай-ка теперь мне бритву!

Ешке взял бритву, и стало слышно, как скребет лезвие. Джонни держал зеркало у него перед лицом. Время от времени Ешке коротким кивком головы давал ему знак, в какую сторону надо наклонить зеркало. Мыльной пены на одутловатых щеках и на подбородке становилось все меньше. Кожа под ней была слегка покрасневшей и гладкой.

– Теперь ты выглядишь вполне здоровым, – сказал Джонни. – Но у тебя все же болит что-то?

Ешке втянул нижнюю губу и закончил брить подбородок.

– Сегодня мне сделали хороший укол. К тому же мне ужасно повезло. Только все это сейчас меня не очень-то радует.

– Как это так? Ведь ты остался жив. А выжить – это уже много, особенно сейчас, когда война кончается.

Ешке стряхнул пену с бритвы и с любопытством посмотрел на Джонни.

– Как это ты дошел до такой мудрости?

Джонни вспомнил о своем друге Густаве, о том, что он ему рассказывал, и ответил:

– Тут нет никакой тайны, война через несколько дней закончится, это знает каждый ребенок.

– Каждый ребенок? – с сомнением промолвил Ешке. – Тогда тебе, дружок, больше известно, чем мне. Знаешь, малыш, я был бы очень доволен, если бы это поняли все мои ошалевшие и заразившиеся стрельбой земляки!

– А сколько же еще может продлиться эта война?

– Не больше трех недель. На Берлин я дал бы не более двух недель. Но до этого прольется еще, к сожалению, немало крови… Ешке начал чертыхаться. – И я больше ничего не могу поделать против этого!

– А что будет с тобой?

Ешке глухо проворчал:

– Если бы эта проклятая пуля не задела легкое! Остальное – легкие ранения в мягкую ткань. Но из-за застрявшей пули дома, видно, мне пока не видать. Придется возвращаться назад, возможно даже в Москву.

– В Москву? Ты уже бывал там?

– Бывал, и даже очень подолгу.

– А как ты туда попал?

– Во всяком случае, совсем не так, как предполагала эта гитлеровская банда.

«Как же это?» – Джонни задумался. Затем спросил:

– Ты ведь коммунист, правда?

Ешке быстро взглянул на Джонни:

– Откуда ты это взял?

– Ганка считает, что ты коммунист.

– Ах, вот оно что!

– Только я совсем не знаю, что это такое – коммунист…

– Не знаешь?

– Нет. Когда нам в школе или еще где-нибудь говорили о врагах, то чаще всего их называли «плутократами» или «большевиками». А коммунисты?..

Промыв бритву в эмалированной миске, Ешке снова уложил все принадлежности в жестяную коробку.

– А что ты представляешь себе под словом «коммунист»?

Джонни пожал плечами.

– Пожалуй, ничего плохого…

– Почему ты так думаешь?

– Потому что ты такой добрый.

– Добрый? Ха-ха, добрый я только иногда. Ты думаешь, я буду таким же дружелюбным, когда встречу на пути какого-нибудь фашиста?

– Тогда коммунист – это тот, кто против Гитлера?

– Тут, пожалуй, прав.

– Значит, я теперь тоже коммунист?

Ешке засмеялся. Все его тело затряслось от смеха. Бывший тракторист, который только что вставил тяжело раненному танкисту новую папиросу в отверстие для рта, с удивлением посмотрел на Джонни. Хотя он и не понял, видимо, ни слова, но заулыбался. Даже раненый в маске из гипса повернулся в сторону койки Ешке. И только слепой майор лежал без движения. Ешке закашлялся. Молодой солдат с раздробленной ногой сказал что-то увещевающее. Наконец Ешке проговорил:

– Твоя логика, малыш, просто поразительна. Можно подумать, что ты уже прошел пару семестров по диалектическому материализму.

Джонни чувствовал себя польщенным, хотя и не понял смысла.

– Во всяком случае, – проговорил он через некоторое время, – если коммунисты против Гитлера, да еще… – Он запнулся.

– Что? – помог ему Ешке.

– Я думаю, что если вы еще и заботитесь о том, чтобы война поскорее закончилась и больше не умирало столько людей, то вы – хорошие.

– Ишь ты, – пробурчал Ешке, вытащил левую руку из-под одеяла и мягко потрепал Джонни за волосы.

Полотнище у входа отодвинулось. На какое-то мгновение в палатке посветлело. Вошла Ганка.

– Однако бритье у тебя затянулось, товарищ Ешке, – сказала она с легким упреком в голосе. – Вы хоть познакомились по-настоящему?

Ешке весело ответил:

– Еще бы! Этот твой Джонни довольно смышленый парень. Такой станет, пожалуй, когда-нибудь министром.

– Но сейчас я хочу увести твоего будущего министра. Скоро начнется обход. Да и дядя Коля ждет его на кухне.

Джонни сразу же повернулся к выходу.

– Приходи еще, сынок! – крикнул вслед ему Ешке.

– Хорошо, товарищ Ешке!

На раненого напал новый приступ кашля, но Джонни уже вышел из палатки.

24

Неприветливая тетя Даша.

Обнадеживающие известия.

Что нужно Ганке в Хеннингсдорфе?

Почему прячется Петя?

Дядя Коля снова поручил Джонни чистить картошку. Мальчик удивлялся: то каша без картошки, то капустный суп с картофелем. Он сразу же принялся за работу. Если он быстро все сделает, то часа через три снова сможет пойти к Эрнсту Ешке. Джонни чувствовал симпатию к этому человеку, который оказался таким добрым и откровенным.

В радостном настроении Джонни огляделся вокруг. Жаль, что не с кем было поговорить о новом знакомом. Если бы Петя был здесь? Где это только прячет его Ганка?

Джонни осмотрел фургоны, стоявшие на опушке низкорослого молодого леса, лошадей и ряды палаток. Наконец его взгляд остановился на хорошо замаскированных автомашинах с кузовами-коробками. Может быть, в этих машинах тоже стоят койки и в одной из них – Петя? Но такая машина не место, где можно по-настоящему спрятаться!

Перед палатками снова стало оживленно. Кар и утром, сейчас через определенные промежутки времени начали прибывать автомашины с ранеными. Однако не так много, как утром, отметил про себя Джонни.

В одной из последних машин приехала тетя Даша. На голове у нее была стальная каска, в руках она держала автомат и санитарную сумку. Ватник, который она надела на этот раз поверх гимнастерки, был грязным и изодранным. Она казалась какой-то тихой и еще более сдержанной. Санитаркам она велела следить за порядком, а сама тяжелыми шагами направилась к своей палатке. Ее широкоскулое, усыпанное мелкими морщинками лицо было в капельках пота.

– Добрый день, тетя Даша, – робко поздоровался с ней Джонни, ожидая от нее дружеского, приветливого взгляда.

Но санитарка даже не взглянула на него. Ее сумка, обычно туго набитая перевязочным материалом и медикаментами, болталась почти пустая, ударяясь при каждом шаге о бедро. Она будто засыпала на ходу.

Дядя Коля заторопился. Таким Джонни его еще ни разу не видел. Он понес в палатку тети Даши эмалированный тазик и большой алюминиевый чайник, из которого поднимался горячий пар. Затем подал ей плоскую деревянную коробку, в которой лежали большой кусок ядрового мыла и чистое, хорошо выглаженное полотенце.

Тетя Даша повесила свою каску на обломанный сучок, а автомат прислонила к колесу кухонной повозки, потом медленно сняла свой изодранный ватник. Старый повар, голова которого виднелась над брезентом, поднял вверх алюминиевый чайник и стал выливать из него воду тонкой струей. Из-за брезента слышалось фырканье и всплески воды.

Тетя Даша мылась так долго и основательно, что дяде Коле пришлось несколько раз ходить на кухню за горячей водой.

«Будут ли теперь руки у нее белыми?» – мысленно спрашивал себя Джонни.

Когда санитарка вышла из-за брезента, на ней была чистая, выглаженная гимнастерка. Темные волосы с седыми прядями влажно блестели. Она их тщательно расчесала и завязала на затылке в тугой узел. Ее руки, темно-коричневые, как и прежде, контрастировали со светлым лицом.

Тетя Даша прошла к кухонному столу, на котором повар тем временем приготовил для нее что-то поесть. Нехотя, как показалось Джонни, она ковырнула вилкой в консервной банке, без удовольствия стала жевать кусок хлеба, как будто это был кусок жесткой несъедобной резины.

Когда бачок был наконец заполнен очищенной картошкой, Джонни радостно крикнул:

– Дядя Коля, я готов!

Повар вопросительно посмотрел в его сторону.

– Можно мне снова ненадолго уйти? – Пока тетя Даша была поблизости, мальчуган чувствовал себя несколько стесненно.

Старый солдат бросил быстрый взгляд на бачок и согласно кивнул.

– Если я снова понадоблюсь, – Джонни показал на палатки, – то я у товарища Ешке.

Тут санитарка на момент обернулась и с раздражением бросила через плечо:

– Да, да!

В палатке раненых за это время ничего не изменилось. Они тихо лежали, закрыв глаза. Один Эрнст Ешке полусидел на своей койке. В руках он держал газету.

– Я не помешаю? – тихо спросил Джонни, осторожно войдя в палатку.

Ешке, который сейчас был в очках, повернул к нему большую голову и спросил:

– Тебе скучно, наверное?

– Немножко, – пробормотал Джонни и с легкой неприязнью подумал о тете Даше. У него было такое чувство, будто его прогнали. – Я немного поработал на кухне. Потом меня отослали. Видимо, дядя Коля хочет сегодня готовить обед без меня, вместе с тетей Дашей. Я бы мог еще почистить лошадей, но это можно сделать и после обеда.

– Ну тогда посиди немного около меня, – предложил Ешке и с трудом подвинулся немного в сторону. – Но несколько минут меня не трогай, пока я не закончу читать газету.

Джонни сел на край койки, свесил ноги и стал смотреть, как Ешке читает газету, напечатанную на незнакомом для Джонни языке. Из левого угла палатки доносилось легкое похрапывание. Там спал молодой солдат, раненный в ногу.

Через несколько минут, опустив газету, Ешке шумно и торжествующе вздохнул. Бумага зашелестела на одеяле.

– Ты чему-то рад? – спросил Джонни.

– Еще бы, – ответил Ешке. – Я только что прочел последнее сообщение с фронта. Красная Армия уже вступила в предместья Берлина. – Ешке откинулся назад. Он снял очки и протер глаза. – Третьему рейху наступает конец.

В палатке было совсем тихо, только слегка похрапывал молодой солдат, да снаружи доносился приглушенный говор. Видимо, прибыли новые машины с ранеными. Где-то в стороне заработал движок.

– Надеюсь, что теперь мои земляки поймут, что к ним идет нечто большее, чем только незнакомая им армия, – продолжил Ешке после долгого молчания, посмотрев на Джонни. – Когда фашизм будет свергнут, для нас

откроются невообразимые возможности. Длительный мир. И мы, немцы, получим наконец возможность начать все с самого начала…

– С новых домов, – вставил Джонни.

– Разумеется, мы будем восстанавливать разрушенные дома – да что дома! – целые города!

– И из домов будут смотреть на улицу люди…

– После работы, конечно.

– И на газоне перед домами будут играть дети…

– Так оно и будет. – Ешке весело кивнул головой. – И для вас, детей, мы, поскольку власть тогда будет в наших руках, сделаем все.

Джонни показал на газету.

– Там написано, что Красная Армия сражается уже в предместьях Берлина, а не сказано, в каком?

Ешке, водрузив очки на нос, снова взял в руки газету.

– Передовые части стоят перед Кёпеником, Мальсдорфом, Хоэншёнхаузеном, Вайсензее…

– Кёпеник я немного знаю, – сказал Джонни. – Я как-то был там с родителями. Мы ехали на пароходе, там, кажется, кругом вода.

– А у нас в Кёпенике была «кровавая неделя», – тихо проговорил Ешке. – В самом начале это было, в июне тридцать третьего. Фашисты тогда много коммунистов и социал-демократов поубивали.

Джонни спросил:

– А под Хеннингсдорфом тоже идут бои?

– Зачем тебе это надо знать?

– Потому что Ганка уже два раза спрашивала об этом.

– Хеннингсдорф находится, скорее, за Берлином, – объяснил Ешке, – но, как видно, на Берлин русские наступают не только с фронта, но и обходят город с севера и с юга. Так что можно предположить, что Хеннингсдорф будет освобожден еще на этой пределе, до полной капитуляции Берлина.

– Не знаю, почему это так интересует Ганку? Она ведь не немка, а из Польши.

– Она полагает, что там находится ее мать, – ответил Ешке. – Отца ее убили сразу же после прихода немцев, то есть еще в тридцать девятом году. Мать увезли на принудительные работы в так называемую Великую Германию.

– А почему Ганка не поехала вместе с матерью?

– Ей не разрешили. С ней намеревались сделать нечто другое: фашисты хотели ее онемечить. Ужасное слово. Ее должны были насильно превратить в немку. Ее отдали в нацистскую семью, где она должна была позабыть отца и мать. Прежде всего пытались сделать так, чтобы она забыла, что она полька. Но как ты видишь, это не удалось. Вместо того чтобы стать немкой, она стала ненавидеть все немецкое. Когда Красная Армия изгнала фашистов из Польши, она пришла к нам. Это было в Замброве. Она непременно хотела идти вместе с нами, к своей матери, которая работала вроде бы на одном военном заводе в Хеннингсдорфе. Об этом ей рассказал кто-то на родине. С тех пор все мы надеемся, что она найдет там свою мать. Ганка нам всем очень нравится. Она приносит большую пользу здесь в медсанбате. Прежде всего она заботится о малыше.

– О Пете?

– Да, она для него старшая сестра.

– Ганка говорит, что он пережил много ужасов.

– Почти все дети в этой войне пережили много ужасов. Пете же фашисты изуродовали душу. Многого из него не вытянешь, но кое-что нам все же известно: деревню, где он жил, фашисты сожгли. По-видимому, мальчик собственными глазами видел, как гитлеровцы расстреливали жителей деревни, в том числе и его родителей. Мы подобрали его в одном селе на Западной Украине – изголодавшегося, дрожащего от холода, совершенно оборванного.

Джонни молчал. Его глаза расширились, а в горле словно застрял комок.

– Ну, только не реветь, – предупредил Ешке и погладил Джонни по голове. – С тобой ведь фашисты тоже плохо обошлись, не так ли?

Джонни вытер слезы.

– Но если это так, – спросил он, – то я не понимаю, зачем же его прятать?

– А-а, – понимающе произнес Ешке, – опять, значит, она?..

– С утра вчерашнего дня, когда мы сюда приехали.

Ешке покачал головой и улыбнулся.

– Упрямая девушка, – похвалил он Ганку.

– Но зачем она это делает?

– Очень просто: прячут всегда для того, чтобы не нашли.

– Разве Петя что-то натворил?

– Ему нельзя здесь оставаться. Сколько трудов стоило поставить его на ноги, день и ночь кто-то был рядом с ним. Когда он выздоровел, все им занимались. Ему сшили новую одежду, а так как мастерская шьет только военное обмундирование, то и ему сшили настоящую форму. Петю следовало направить в детский дом, но там, где проходил медсанбат, фашисты везде оставили после себя только сожженные села и города. Тогда его решили сделать сыном медсанбата. Скоро, однако, выяснилось, что паренек все еще не забыл о тех несчастьях, невольным свидетелем которых он был. Для детской психики это было слишком тяжело.

По ночам все это он видел во сне. Вот тогда-то командир медсанбата – врач, которая меня вчера оперировала, – распорядилась, чтобы мальчика отправили в тыл с очередной партией раненых. Каждый раз, когда машины и повозки отправляли в тыл, Петя уезжал с ними, если ехала и Ганка. И каждый раз тайно возвращался вместе с Ганкой. Так повторяется от самой Варшавы. Оба они очень привыкли друг к другу. Конечно, Ганка могла бы остаться с ним в тылу, но, как ты знаешь, она ведь сама во что бы то ни стало хочет добраться до Хеннингсдорфа.

Ешке долго молчал, прежде чем закончил свой рассказ.

– Откровенно говоря, ни для кого не секрет, что Ганка прячет Петю. К этому уже привыкли. Ему с ней лучше всего. И то, что она держит его в расположении не на виду, тоже понятно. Пете незачем видеть все страдания раненых.

– Интересно все же, где она может его прятать? – спросил Джонни.

– Ну, – ответил Ешке, – во всяком случае, не в палатке. А ты смотрел около повозок?

– Да нет еще, – тихо ответил Джонни.

– Я бы на твоем месте попытался его найти.

– После обеда, – сказал Джонни, – я его обязательно найду. Я поиграю с ним, чтобы ему не было так скучно.