Текст книги "Джонни Бахман возвращается домой"

Автор книги: Гейнц Зенкбейль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

20

Пони, оказывается, не плачут.

Палаточный лагерь.

«То, что ты знаешь, держи при себе».

Среди ночи Джонни проснулся. Он открыл глаза. И хотя вокруг было темно, он знал, что все еще лежит скрючившись на повозке. Он чувствовал под собой жесткие доски. «Отчего же я проснулся?» – мысленно спросил он себя.

Он начал вспоминать вторую половину вчерашнего дня, когда шоссе наконец освободилось от колонн и они пересекли его. Проселочная дорога, по которой они ехали, была основательно разбита бомбами и снарядами. В довершение ко всему то тут, то там на ней стояли исковерканные автомашины, обгоревшие танки и изуродованные орудия. Повсюду валялись каски, коробки противогазов и гильзы от снарядов.

Несмотря на столь мрачную картину, у Джонни было радостное настроение.

Петя же, наоборот, притих. Они проезжали через безлюдную, выгоревшую дотла деревню. На фоне красноватого темного неба она казалась огромным кладбищем, а торчавшие печные трубы напоминали надгробные камни огромных размеров.

Когда совсем стемнело и воздух стал еще более прохладным, Петя молча забрался внутрь фургона. Ехали через мрачный высокий лес, который убаюкивал своим однообразием. Слабое позвякивание цепей и монотонное шлепанье лошадиных копыт усыпили Джонни. Веки как бы сами собой сомкнулись. Он заснул и спал, пока… Да, но что же это все-таки было?

Его разбудил, по-видимому, какой-то звук. Джонни напряженно прислушивался. Вдруг он услышал какие-то всхлипывания. Он испугался. Неужели это снова плачет пони? Джонни встал на колени и перегнулся через передок повозки. Он уловил влажный и теплый пар, исходивший от лошади. Пони, почти невидимый в темноте, неподвижно стоял рядом. Он, видимо, спал стоя. Во всяком случае, плакал не он. Всхлипывание доносилось совсем с другой стороны.

Джонни захотелось узнать, в чем дело. Он медленно пополз вперед, чувствуя под руками мешки, кастрюли, ящики. Вдруг он наткнулся на что-то мягкое. Раздался такой резкий вскрик, что Джонни просто оцепенел.

«Тут кто-то есть! – Джонни задрожал от испуга. – Чего доброго, могут подумать, что я хотел сделать кому-то плохое. Но кто же все-таки здесь?»

Снаружи послышались быстрые глухие шаги, которые приближались к повозке. Вспыхнул луч карманного фонарика, и Джонни увидел Петю, который лежал между двумя мешками с картофелем и жалобно плакал.

Подошедшая Ганка начала утешать Петю ласковыми словами, гладила его по щекам и по голове, целовала его в лицо.

Плач прекратился. После того как фонарик потух, Джонни услышал шорохи и шуршание закрываемого брезента. Снаружи снова послышались глухие, на этот раз замедленные шаги. Было слышно, что девушка тяжело дышала. Сомнения не было: Ганка несла на руках успокоившегося и, возможно, снова заснувшего Петю.

Джонни, который лежал вытянувшись на ящике, только теперь понял, что его не заметили. И все же он чувствовал себя как-то неприятно. Когда рассветет, его прогонят, думал он, так как Петя кричал. Но я же задел его случайно! Почему Петя плачет по ночам? Теперь Джонни нисколько не сомневался в том, что и в предыдущую ночь плакал Петя.

Джонни хотелось, чтобы поскорее наступило утро. Однако время тянулось очень медленно. Наконец стало рассветать. Через брезент в повозку проникал серый утренний свет.

Ежась от холода, Джонни спрыгнул на землю. Руки и ноги у него замерзли, суставы онемели. Они остановились в редком сосновом лесу. Тонкие, шелушащиеся стволы, между которыми висел слабый туман, были похожи на колонны, поддерживавшие ребристую, пропускающую свет крышу. На некотором удалении Джонни увидел темно-зеленые, похожие на домики палатки, которых было не менее двадцати. Они стояли в один ряд. На трех из них развевались флажки с красным крестом.

Затем он услышал удары топора. Джонни вылез из повозки и увидел в невысоком молодом лесу остальные повозки. Лишь одна из них осталась далеко в стороне.

Совсем недалеко находилась и походная кухня. В топке мерцало пламя. Из железной трубы клубился густой дым. Дядя Коля, склонившись над старым пеньком, рубил на нем сухой сук.

– Доброе утро, – поздоровался Джонни, радуясь тому, что первым встретил именно повара. Снова зародилась надежда. А что, если он сейчас будет здесь хоть чем-то полезен?

– Дядя Коля, можно тебе снова помогать? – спросил мальчуган.

Тот выпрямился и благожелательно посмотрел на мальчика из-под своих редких рыжеватых бровей. Кажется, он его не понял.

Джонни показал на топор.

– Рубить дрова, – сказал Джонни, показав жестом, что он хочет делать.

Повар понимающе кивнул и отдал ему топор. Он показал сначала на принесенные им сучья, а затем на лесок, росший сбоку от палаток.

Джонни сразу же принялся за работу и вскоре даже вспотел. За работой он скоро забыл о том, что его тревожило. Может быть, все будет не так уж плохо?

Через полчаса все сучки и ветки были разрублены. Положив топор на плечо, Джонни направился в лесок, Оказалось, что не только дядя Коля встал так рано. Несколько солдат сгружали с грузовика матрацы. Перед палатками с красным крестом стояли ящики различных размеров и койки, выкрашенные в белый цвет. Поблизости находились автомашины с зеленым, кубической формы, кузовом, который делал их похожими на теплушки. Над ними были натянуты маскировочные сетки. Солдаты работали молча. Лишь иногда они негромко переговаривались.

Повар, который за это время оборудовал место для кухни и даже натянул брезент между двумя деревьями, был приятно удивлен, когда Джонни в третий раз вернулся к кухне с охапкой сухих сучьев. Он молча указал на стол, где на чисто выскобленной доске стоял завтрак: лежали хлеба и колбасы, а рядом стояла алюминиевая кружка с дымящимся чаем.

Поев, мальчуган снова взялся за топор.

Тут навстречу ему вышла Ганка. Она выглядела бледной. На ней была длинная белая рубашка, а на плечи она накинула одеяло. В одной руке она держала, полотенце, в другой – кусок мыла. Зевая, она спросила:

– Ты что здесь делаешь так рано?

Джонни поспешно ответил:

– Я помогаю дяде Коле. Я уже принес и порубил целую охапку сучьев.

Девушка поежилась: ей было холодно.

– Когда сучьев будет достаточно, – добавил Джонни, – я спрошу дядю Колю, можно ли снова почистить картофель.

– Сегодня будет каша, чтобы тратить меньше времени, – промолвила Ганка. – Кстати, из тебя выходит кое-какой толк!

– Что? – осторожно спросил Джонни.

– Вчера на шоссе ты так кричал, как будто хотел один завоевать Берлин.

– А, это, – с облегчением пробормотал Джонни, поняв, что упреков не будет.

– А куда ты делась вчера вечером? – осмелев, спросил он.

– Я так устала, что спала как убитая. Ничего удивительного, прошлой ночью была на дежурстве, этой ночью… – она запнулась. – А где ты спал? – спросила она вдруг.

«Ну, теперь все», – подумал Джонни. Он показал на кухонную повозку и тихо сказал:

– Вон в ней…

Девушка внимательно посмотрела на Джонни.

– И ты мог в ней спать?

Он немного помедлил, а затем уклончиво ответил:

– Да, только доски были немного жестковаты…

– Ну? – Ганка сделала паузу. – А пони? Ты снова слышал, как он плачет?

«Что ей сказать на это?» Он пробормотал что-то неразборчивое.

Девушка выпрямилась, так что одеяло чуть не съехало у нее с плеч.

– Ну хорошо, – сказала она, – то, что ты знаешь, держи при себе.

И она скрылась за натянутым брезентом.

Джонни взял толстый сук и ударил по нему топором с такой силой, что обе половинки разлетелись в разные стороны, а топор глубоко вонзился в пенек. За брезентом забренчала миска. Затем Джонни услышал, как девушка стала фыркать и плескаться. Он распрямился.

– А что с Петей? – решился он спросить. – Что он сейчас делает?

– Он еще спит.

– Он скоро встанет?

Над брезентом появилась голова девушки. Глаза Ганки были зажмурены, лицо покрыто тонким слоем мыльной пены.

– Давай оставим его в покое, – сказала она, – и ты меня тоже. Мне надо спешить. Через какие-нибудь полчаса здесь начнется настоящее столпотворение!

21

Столпотворение.

Джонни нужен дяде Коле.

Теперь плачет Ганка.

То, что Ганка назвала столпотворением, не заставило себя долго ждать. Началось с того, что приехало несколько грузовиков. С разных сторон подъезжали колесные бронетранспортеры, в которых, плотно прижавшись друг к другу, сидели или лежали солдаты. Машины каждый раз останавливались неподалеку от трех палаток, которые издалека можно было узнать по флажкам с красным крестом. Там их уже ждали врачи и санитарки в чистых белых халатах.

Джонни, которому после заготовки дров было поручено подтапливать походную кухню, среди санитарок узнал и Ганку. Почти все солдаты на грузовиках были перебинтованы. Форма на них была порвана и пропиталась кровью. Многих приходилось снимать с машин на руках, Тетя Даша, которая распоряжалась очередностью подъезда машин к палаткам, наклонялась то над одним раненым, то над другим и тихо что-то говорила им. Видимо, она утешала или давала советы. Она и сама помогала переносить раненых. Солдат перевязывали и размещали в палатках.

Только к полудню наступило временное затишье. Грузовики уехали, и место для приема раненых опустело. Однако сильное нервное напряжение у санитаров долго не проходило.

Из палатки с флагом вышла стройная женщина. Она выглядела несколько иначе, чем медсестры или санитарки, и, судя по виду, была погружена в какие-то свои мысли. На ней был белый передник из клеенки. Мимо нее пронесли носилки, покрытые белой простыней. Женщина бегло взглянула на них. Прислонясь к туго натянутому канату палатки, она закурила папиросу. Быстро сделав несколько затяжек, снова исчезла в палатке.

Дядя Коля несколько раз посмотрел на свои карманные часы и вдруг заторопился. Он открыл острым кухонным ножом около пятидесяти банок мясной тушенки, предназначенной для каши. Джонни, обвязанный слишком большим для него передником, высыпал в котел содержимое консервных банок.

Тем временем к кухне стали подходить санитарки. Они по двое несли высокие гладкие бачки, которые повар доверху наполнял кашей с мясом. С небольшим бачком подошла и Ганка. Она выглядела бледной, ее маленькая белая шапочка, прикрывавшая волосы, сползла набок.

– Помочь тебе? – спросил Джонни, когда повар наполнил ее бачок.

Девушка провела рукой по лбу.

– Очень тяжелый день сегодня. Давно уже не было сразу так много раненых, – с горечью вздохнула она.

Джонни нагнулся к бачку, чтобы взяться за ручку. Ганка слабо отмахнулась:

– Не надо…

– Я смогу, – сказал Джонни. – Знаешь, я сегодня уже так много сделал: топил кухню, чистил овощи, даже у большого котла стоял. Если хочешь, я помогу тебе с бачком…

Вдруг он заметил на глазах у Ганки слезы. Он испуганно спросил:

– Что-нибудь случилось?

Ганка молчала.

– Уж не с Петей ли?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Среди раненых, – сказала она, – находится и товарищ Ешке.

Мальчуган непонимающе смотрел ей в лицо. Рукавом халата Ганка вытерла слезы и снова постаралась казаться равнодушной. Наконец Джонни понял.

– Эрнст Ешке, это – один из двух хороших немцев?

– Да.

– Я хотел бы его увидеть.

– Нельзя.

– Почему?

– Он тяжело ранен и все еще находится без сознания. Вон там, – она показала на палатку с флагом, у которой недавно стояла молодая, изящная женщина, – его сейчас как раз оперируют,

22

Любопытство Джонни.

В палатке для раненых.

Знакомство с Эрнстом Ешке.

У всех есть какая-то тайна…

У Джонни пробудилось любопытство. Кто же он такой, этот Эрнст Ешке? Что он вообще делает здесь среди русских солдат?

Джонни представил себе высокого, сильного, как медведь, человека, с черной бородой и сильным басом, который один мог бы увезти кухню дяди Коли. Желание увидеть этого немца становилось все сильнее. Чем больше он о нем думал, тем таинственнее он ему казался.

После еды Джонни помог вычистить большой котел; он наливал в него чистую воду и тер тряпкой. Когда дядя Коля вернулся в свою повозку, чтобы немного поспать, мальчуган стал прогуливаться вокруг кухни, все чаще посматривая на палатки. И не только из любопытства. Кажется, здесь было и что-то другое. Джонни немного завидовал незнакомому человеку, которого Ганка уважала и из-за которого даже плакала.

Под одним из фургонов Джонни увидел Трехногого. Он лежал вытянувшись, положив лохматую голову на передние лапы. Джонни осмелился и негромко позвал:

– Трехногий!

Собака подняла голову.

– Ну, иди же ко мне, иди!

Собака поднялась, не очень быстро, правда, но все же встала. Она отряхнула пыль с черной косматой шерсти и лениво зевнула. Затем она не спеша подбежала к Джонни, ткнула его своим влажным, блестящим носом и уставилась на него.

«Она слушается меня, – обрадовался Джонни. – Она позволила даже почесать жесткую шерсть на затылке». Джонни собрал опорожненные консервные банки, раскрыл перочинный ножик, который достался ему от Густава, и вынул им несколько маленьких кусочков мяса. Трехногий благодарно слизнул их с руки.

Через некоторое время дядя Коля слез с повозки, натянул гимнастерку и разгладил усы. Увидев Джонни, он поманил его к себе. Сунув руку под брезент, он достал две щетки с жесткой щетиной. Одну из них дал в руку Джонни и жестом позвал его за собой. Джонни, который впервые за многие дни почувствовал нечто вроде скуки, обрадовался предстоящей работе. На привязи возле деревьев стояло несколько лошадей. Повар подошел к одной из них и кивком головы указал мальчику на пони.

Джонни понял: он должен вычесать лошадку. Время от времени он посматривал на старого солдата и старался все делать, как он. Работа ему понравилась. От удовольствия пони стоял совсем тихо. Джонни, сильно нажимая, водил щеткой по шее и твердой, округлой спине, расчесывая гриву и длинный хвост.

Вечером наконец появилась Ганка.

– Пойдем, – позвала она Джонни и повела его к санитарной палатке. – Он перенес операцию, длившуюся больше часа.

Девушка быстро и легко шла к палатке.

– Я привела одного твоего земляка! – крикнула она, раздвигая брезент палатки.

Джонни вошел следом за ней.

Внутри палатка оказалась довольно просторной. Сильно пахло медикаментами. Здесь было полутемно и тихо.

Джонни увидел несколько железных коек. Две койки не были заняты, постельное белье сияло белизной на фоне зеленоватого брезента палатки. Когда Ганка отошла в сторону, он увидел двух человек. Один лежал вытянувшись на дальней койке и не подавал никаких признаков жизни. Он был почти весь в бинтах. Там, где должна была быть голова, виднелось похожее на шлем сооружение из бинтов и гипса с тремя отверстиями: два – для глаз и одно – для рта и носа.

Джонни стало как-то не по себе, так как он не мог понять, куда смотрит этот человек. Он повернулся к другому раненому, который лежал на койке рядом с входом в палатку. Голова этого человека, по шею укрытого одеялом, показалась ему большой, почти круглой и с толстыми ушами. Волосы на висках были с проседью. Лицо выглядело желтоватым и слегка одутловатым. На щеках и подбородке виднелась светлая щетина. Большие глаза, смотревшие из-под кустистых бровей в потолок палатки, казались усталыми.

– Товарищ Ешке! – позвала громко Ганка. – Ты слышишь?

Человек произнес, не поворачивая головы:

– Слышу.

Голос у него был звучный и приятный. Девушка поправила ему одеяло.

– Тебе хорошо лежать?

– Как на седьмом небе.

Он немного сдвинул одеяло и попытался сесть.

Джонни увидел, что правая рука Ешке была забинтована, повязка доходила почти до самой шеи. Через расстегнутый ворот рубашки было видно, что и грудь его также туго перебинтована.

– Так кого же ты ко мне привела? – спросил он.

– Одного твоего земляка. Я уже говорила тебе о нем,

– Да? – Ешке рассматривал мальчика. Взгляд его оживился.

– Здравствуйте… – пробормотал Джонни смущенно.

– Откуда ты?

– Я и сам не знаю точно, – ответил мальчуган, – вот уже несколько дней как блуждаю.

– Но ведь где-то у тебя есть дом, не правда ли?

– Он из Берлина, – ответила за Джонни Ганка.

– Берлин, – задумчиво произнес Ешке и откинулся на подушку. Вдруг он процедил сквозь зубы: – Берлин, черт бы его побрал! – И сильно закашлялся.

– Только не надо волноваться, – стала успокаивать его девушка, – тебе это вредно!

– Ты права, дорогой товарищ, – тихо и сдавленно сказал Ешке, – но Берлин… Кажется, можно было доплюнуть, так близко я был от него. И вот теперь я лежу здесь!

– Разве ты опять был на той стороне? – спросила Ганка.

Ешке кивнул.

– Фашистов ты никогда не переубедишь. – Выражение лица у Ганки стало суровым.

Раненый попытался было глубоко вздохнуть, но остановился на полувздохе и задышал короткими и быстрыми рывками.

– Фашистов мы не переубедим, но других…

Видимо, для того чтобы переменить тему разговора, девушка спросила:

– Где тебя ранили?

– В нескольких километрах перед Эркнером.

– Оттуда далеко еще до Хеннингсдорфа?

Джонни подумал: «Опять она спрашивает об этом Хеншшгсдорфе…»

– Уже не далеко, – произнес Ешке с закрытыми глазами.

– И когда, по-твоему, мы займем его?

Раненый молчал. Его грудь беспокойно вздымалась и опускалась. Девушка продолжала теребить одеяло. Затем она прошептала:

– Сейчас мы оставим тебя в покое.

Джонни показалось, что Ешке слабо кивнул головой. Тихо, без лишнего шума они вышли из палатки.

– Врач извлекла у него три пули, – объяснила девушка, когда они снова оказались среди деревьев, – а одна все еще сидит в легких.

Они медленно удалялись от палаток. Джонни, которого заинтересовал этот человек, спросил:

– Кто он такой, этот Эрнст Ешке?

– Разве ты не понял? – спросила Ганка.

– Нет, – ответил Джонни.

– Ешке – коммунист, немецкий коммунист, наш товарищ. Надеюсь, ты знаешь, что такое коммунист?

Джонни молчал. Не мог же он так просто признаться, что еще многого не знает… Ганка продолжала:

– Он член комитета «Свободная Германия». Так, кажется, он называется. По поручению этого комитета он несколько раз переходил линию фронта, чтобы убедить немцев не стрелять больше и добровольно сдаваться в плен. Иногда ему удавалось это, но далеко не всегда. Однажды он привел с собой более двадцати немецких солдат.

– А как он пришел к вам?

Ганка пожала плечами.

– Я точно не знаю. Он уже, собственно, был здесь, когда я прибыла.

– До тебя был? – спросил Джонни. – А я думал, что ты всегда была у русских… в Красной Армии, – исправился он.

– Нет, только после Замброва.

– А где это находится?

– На моей родине, в Польше.

– Почему тогда ты все время спрашиваешь об этом Хеннингсдорфе, если твой дом в Польше?

Ганка выпрямилась и перекинула свою длинную русую косу через плечо.

– Об этом я расскажу тебе, пожалуй, в следующий раз.

Вечернее небо тем временем потемнело. На кухне вспыхивали красноватые отблески огня. Дядя Коля стоял у кухонного стола. Слева от него лежала горка прямоугольных буханок хлеба. Повар разрезал их и делил на куски размером с ладонь.

– А где Петя? – спросил Джонни.

– Я его спрятала, – ответила девушка.

– Спрятала, зачем?

Ганка не ответила.

– Почему Петя по ночам всегда плачет?

– Он больше уже не плачет, только иногда, когда он боится.

– Чего же он боится?

– Темноты, но только тогда, когда он остается один.

– А я совсем не боюсь темноты.

– Дурачок ты, – тихо проговорила девушка и снисходительно посмотрела на мальчика. – Что ты мог видеть?

«Я видел немало плохого», – хотелось ему сказать. Он почувствовал себя немного обиженным.

– Петя видел много ужасов, – объяснила Ганка. – Это так страшно, что ни ты, ни я не можем себе этого даже представить. И сейчас он немного болен. Нет, не совсем болен. – Девушка приложила свою руку к груди Джонни. Рука была теплой, и мальчику было приятно чувствовать ее. – Здесь у него болит, – продолжала она, – в душе. – Она убрала руку и деловито спросила: – Что ты должен сегодня еще сделать? Джонни показал на кухню.

– Дядя Коля один, я буду ему помогать.

– А я пойду спать, – сказала девушка, – устала, как лошадь. Все время устаю, пока идет эта война.

После этих слов она ушла, оставив мальчика одного.

Джонни смотрел ей вслед. В последние часы он увидел и услышал так много нового, что чувствовал некоторое смятение. Эрнст Ешке – немец, который проводит через линию фронта других немцев в плен. Но почему? Разве коммунист должен делать это? Почему Ганка, сама родом из Полыни, упорно спрашивает всех о каком-то Хеннингсдорфе? Что ей там нужно? Петя всегда плачет по ночам, а Ганка должна его прятать. Зачем? Чтобы его, может быть, не нашли? Так много вопросов и ни одного ответа на них. У всех есть какая-то тайна…

Джонни задумчиво пошел к кухне. Не ожидая указаний, он подложил в топку под котлом несколько сухих сучьев. Затем, повязав передник, достал из ящика стола нож и начал резать хлеб на куски. Дядя Коля подбадривающе кивнул ему.