Текст книги "Второй фронт"

Автор книги: Герман Нагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

На том месте, где еще три дня назад Егор Клейменов устанавливал на танковую платформу авиационный двигатель, теперь стоял могучий стальной великан с приподнятой пушкой.

К Махову подошел дежурный мастер сборки Никонов – худощавый и длиннорукий человек, у которого работал Егор в Северограде.

– Товарищ главный! Первый уральский танк КВ готов к испытаниям, – доложил он по-военному. – Прикажете вывезти во двор?

– Кто будет выводить?

– Прошу оказать эту честь бригадиру Клейменову, он воевал танкистом.

– Хорошо. Пусть выводит!

Никонов кивнул Егору. Тот быстро забрался в танк. Грозная машина загудела и, развернувшись, пошла в распахнутые двери. Начальство, а за ним и толпа рабочих вывалили во двор.

Танк, сделав большой круг, остановился у широких дверей цеха, где стояло начальство.

Егор высунулся из верхнего люка.

– Товарищ главный инженер! Я, как бывший танкист, могу сказать, что первая уральская машина сработана добротно!

– Спасибо! – улыбнулся Махов. – Будем считать, что начало положено.

Ухов тронул за руку Клейменова-отца:

– Толковый у вас сын. Наверное, он многое повидал на фронте. Скажите, чтоб обязательно зашел ко мне.

– Хорошо, скажу, – пообещал Гаврила Никонович, в душе гордясь сыном.

Глава двенадцатая

1

Иван Сергеевич Смородин до войны вел тихую, замкнутую жизнь. Никогда не устраивал никаких праздников и никого у себя не принимал. Даже отдыхать он не ездил на Кавказ или в Крым, хотя путевки ему предлагали каждый год, а лето проводил с семьей на Тихом озере, благо у него была собственная машина… Когда началась война и машину пришлось сдать, Смородин стал ездить на дачу в автобусе, пока его не назначили главным технологом.

Получив новое назначение, он тут же привез семью и стал жить в городе той же замкнутой жизнью, к какой привык до войны. Только теперь у него не было свободных вечеров, когда он мог что-то мастерить, выпиливать, склеивать, возиться с машиной или с радиоприемником. Теперь, возвращаясь с завода поздно, основательно уставшим, он успевал лишь поужинать, послушать последние известия и сразу ложился спать.

В первые месяцы войны, когда случались выходные дни, он любил поспать, понежиться в постели. А когда был готов самовар и напечены в масле аппетитные пирожки, он поднимался, мылся и садился завтракать вместе с женой – Марией Петровной, белотелой блондинкой, и худосочной тещей.

За завтраком он много ел, выпивал стопки три-четыре водки, потом пил чай с пирожками. Напившись чаю, он приходил в блаженное состояние и заводил привезенный из Англии патефон. Любил слушать Шаляпина, народные песни и романсы в исполнении Вяльцевой.

Бывая в командировках в Москве и Ленинграде, Смородин всегда покупал новые технические книги и, посещая комиссионные, не жалел денег на старые граммофонные пластинки. У него составилась неплохая техническая библиотека и лучшая в городе фонотека. К нему даже обращались работники радио, чтоб сделать для себя записи.

Иногда, если бывала хорошая погода, они с Марией Петровной, захватив с собой семилетнего сына и пятилетнюю дочурку, выходили гулять. Идя рядом с отцом, Боря называл все марки проезжавших автомобилей, чем и доставлял удовольствие отцу.

Когда начали собирать танки и выходные были отменены, Ивана Сергеевича почти не видели дома. Мария Петровна, подстрекаемая матерью, сердилась и не раз выговаривала мужу:

– Ты, Ваня, совсем забыл и меня, и детей. Уж не завел ли себе кого-нибудь?

Иван Сергеевич только кряхтел с досады да отмалчивался…

И вот во вторник, придя с работы пораньше, он вдруг объявил:

– Маша! Сотвори сегодня пирожки и что-нибудь этакое… на закуску, – к нам Тима придет.

– Ой, неужели? – обрадованно подлетела к нему Мария Петровна. – Когда же?

– Кончится собрание – и придет…

– Замечательно, Ваня! Я сейчас маме скажу. Мы все устроим…

– Возьми новый сервиз, чтоб все было честь честью…

Тима был старший инженер-технолог – Петр Лукич Тимаков. «Тимой» его прозвали еще в институте, где он учился вместе со Смородиным. Вместе они ездили за границу, вместе уже много лет работали в отделе главного технолога. Были друзьями, но встречались семьями только на даче, и то больше на озере или в лесу, когда ходили за грибами.

Тима увлекался рыбалкой, и у него была моторная лодка. Это обстоятельство и покладистый, общительный характер сблизили его со многими людьми на заводе. Но ближе всех Тима сошелся со Смородиным, хотя совсем они не походили друг на друга.

Сегодня они оба были в механосборочном цехе и, возвращаясь в отдел, разговорились о событиях на заводе.

– Так ты ничего не знаешь, Иван, о сегодняшнем партсобрании? Тебя не приглашали?

– Собрание же закрытое… а я, как ты знаешь, беспартийный.

– Жалко… Говорят, будут «прорабатывать» Сочнева.

– Это за что?

– А что угодничал перед Шубовым и запустил партийную работу…

– Этого стоит пропесочить. А еще что?

– Будет серьезный разговор о танках. Очевидно, достанется всем. Придет сам Сарычев.

– Если коснется нас, ты мне расскажи. Может, зайдешь после собрания?

– Ладно, зайду, – пообещал Тима.

Его ждали долго. Раза два подогревали самовар. Тима заявился только в половине одиннадцатого.

– Ну, дела! – оживленно заговорил он, раздевшись, двумя руками отводя назад темные, густые волосы с одутловатого, простоватого лица с толстыми губами и круглым носом, похожим на печеную картофелину. – Сочнева расчихвостили в пух! Приняли решение: за развал партийной работы освободить от обязанностей секретаря и послать на фронт!

– Ого! – удивленно приподнял брови Смородин. – Значит, и другим бездельникам теперь поблажки не будет.

– Пусть не ждут! Вопрос поставлен жестко. Коммунисты должны возглавить борьбу за танки.

– Значит, меня снимут? Я же беспартийный…

– Тебя похвалил Махов. И хорошо говорили североградцы.

– Вот уж не ожидал от них, – добродушно усмехнулся Смородин. – Садись-ка, Петр, к столу. Заждались тебя.

Он открыл балконную дверь, в которую пахнуло холодом, и поставил на стол запотевшую бутылку водки.

– Еще московская! Довоенная…

– Вижу! – одобрительно улыбнулся Тима.

Тут же появились соленые огурчики, маринованные рыжики, пышущие жаром пирожки и всякая домашняя снедь.

Принаряженные женщины, зная, что Тима пришел по делу, подав закуски, сразу удалились в кухню.

Выпив по стопке, друзья опять разговорились о заводских делах, об американских заводах, о технологии…

Только в первом часу ночи Тима, уже основательно захмелевший, собрался уходить, но вдруг спохватился:

– А у меня ведь к тебе дело, Иван.

– Что такое?

– Я тебе говорил, что Шубов перед отъездом звал меня на Алтай? Я тогда сказал, что подумаю…

– Да говорил. Так что же?

– Прислал письмо – очень зовет.

– Хочет сесть на твою шею?

– Не знаю…

– А я знаю. Пошли его к черту! Пусть сам работает… И гордость должна у тебя быть. Гордость за порученное дело! Мы делаем танки – что может быть важней в эти дни? Можно сказать – участвуем в великой битве. Понимаешь?

– Понял! Пошлю его… – Тима обнял друга, и они вместе пошли в переднюю…

2

Испытания первого тяжелого танка, собранного на Урале, прошли успешно. Махов и Ухов вернулись с танкодрома, наспех отведенного пустыря, пересеченного неглубокими заснеженными овражками и поросшего кустарником, уставшие и продрогшие.

Махов попросил Ольгу Ивановну принести горячего чая.

– Ну, Леонид Васильевич, не для комиссии, а для меня выкладывай свое мнение совершенно чистосердечно.

– Я и там не пытался хитрить, Сергей Тихонович. Мы же головой отвечаем за каждый танк… Как и там скажу: двигатель тянет хорошо, но коробка скоростей беспокоит… Когда Клейменов делал круг во дворе, я еще тогда побаивался… Но парень опытный. Вел хорошо. Я просил отца прислать его ко мне. Он воевал в нашем танке и ремонтировал КВ на фронте. Знает все слабинки.

– Да, коробка скоростей и меня беспокоит. Надо бы ее переконструировать.

– Я как-то говорил Колбину, еще в Северограде, – он отмахнулся… Правда, было не до этого… А вторично поднимать тот же вопрос мне неловко… Может, ты сам поговоришь, Сергей Тихонович?

– Обязательно поговорю… А ты вызови этого Клейменова. Он должен многое знать.

– Хорошо. Вызову…

Согревшись чаем и несколько передохнув, оба, довольные тем, что испытания прошли хорошо, направились в ремонтно-механический цех, где было особенно тяжело с заданием.

Ухов сегодня был в хорошем настроении. Радовался в душе, что ему удалось приспособить авиационный мотор для танка. Помимо креплений еще пришлось заменить и модернизировать некоторые детали, о чем Махов даже не знал…

Причина, заставлявшая волноваться обоих руководителей, состояла в том, что в ремонтно-механическом, которому была поручена обработка литой орудийной башни, дело застопорилось в самом начале. Несмотря на то, что в этом цехе было сосредоточено крупное оборудование, не нашлось ни одного расточного станка, на котором растачивалась башня в Северограде. Попытки отыскать такой станок на других заводах кончились неудачей. Тогда сами рабочие предложили приспособить для этой цели карусельный станок. Со схемой-наброском, сделанным карандашом на куске оберточной бумаги, Ухов пришел к главному инженеру.

– Вот, взгляни, Сергей Тихонович, что предлагают рабочие.

Тот посмотрел придирчиво.

– Предлагают раздвинуть станок?

– Да, ведь башня – это сварная махина два метра в диаметре.

– Придется ставить новые опоры, отливать и обтачивать стальные плиты?

– Другого выхода нет.

Махов, поразмыслив, сказал тогда: «Ладно. Я благословляю…» Ухов дал задание конструкторам срочно разработать чертежи.

Все было сделано быстро, и вот сегодня утром станок должны были испытать и в случае удачи сразу же начать обточку башни. А Махова и Ухова вызвали на танкодром…

Большой ремонтно-механический цех был полон гула, скрежета, стука. Чувствовалось, что в нем, не утихая ни днем ни ночью, велась упорная работа.

В середине цеха, где на железных листах горели угли и шлак, чтоб хоть немного могли согреваться рабочие, столпилось много людей. Там-то и шла, на модернизированном карусельном станке, обточка орудийной башни.

Пожилой рабочий в стеганке и финской замасленной шапчонке сосредоточенно следил за работой резцов, понемногу увеличивая скорость.

Ухой и Махов приблизились и тоже стали наблюдать вместе с инженерами и рабочими. Заметив их, подошел мастер и, не здороваясь, чтоб не отвлечь внимания от главного, кивком указал на станок:

– Видите, работает!..

Этим «Видите, работает» – он хотел сказать, что работа литейщиков, кузнецов, станочников, инженеров – не пропала даром. И еще, что было для него особенно важным, он хотел сказать, что рабочие тоже соображают и их предложение выручило весь коллектив.

Махов понял его и молча пожал руку.

Тотчас, слегка потеснив наблюдавших за работой станка, к Махову протиснулся Копнов и что-то сказал ему на ухо. Махов изменился в лице и, тронув за плечо Ухова, кивнул на дверь. Все трое вышли из цеха.

– Ну, что стряслось, Валентин?

– Я только с хоздвора. Вместо новых прибыли три платформы с отслужившими свой век авиационными моторами. Обросли они пылью, копотью – страшно смотреть.

– Вот уж действительно, час от часу не легче, – сказал Махов в раздумье. – Очевидно, новых моторов не хватает для самолетов.

– Диспетчер спрашивает: разгружать или отправлять обратно?

– Скажи, чтоб разгружали, что-нибудь придумаем, – ответил Махов и положил руку на плечо Ухову. – Ты, Леонид Васильевич, помог с обработкой башни, наладил выпуск своих роликовых подшипников, приспособил авиационный мотор для танка, очевидно, и тут найдешь выход?

– Надо испытать на пробу несколько моторов, – сказал Ухов.

– Они в грязи и ржавчине. Их нужно неделю отмачивать в керосине, – вмешался Копнов.

– Набросай, Леонид Васильевич, чертежик большой ванны и дай сварщикам. Пусть сварят, из стальных листов, прямо в ремонтном. Там место есть.

– Хорошо, я займусь…

– А ты, Валентин, – обратился он к Копнову, – сейчас же беги к главному Приднепровского завода. Найдите инженеров, знающих авиационные моторы. Тащи этих инженеров прямо ко мне.

– Хорошо, бегу! – крикнул Копнов и быстро исчез…

3

На пути в заводоуправление Махова перехватил военпред Чижов. Он был в новой шинели из «генеральского» сукна, в полковничьей папахе.

– Сергей Тихонович, а я вас ищу по всему заводу. Думал, что сумею поговорить на танкодроме, но прозевал… А дело у меня, не терпящее отлагательств.

– Пойдемте ко мне, – пригласил Махов.

В приемной сидели люди из отделов и два начальника цеха.

– Прошу подождать, товарищи. Я скоро освобожусь, – сказал Махов и, пропустив военпреда в кабинет, плотно притворил дверь.

– Я еще раз поздравляю вас, Сергей Тихонович, с первым танком! – начал Чижов воодушевленно, присаживаясь к столу. – Он оставляет сильное впечатление.

– Спасибо! Но пока только один!

– Вот, вот… Я как раз об этом. Фронт ждет от вас…

– Знаю, товарищ Чижов, – прервал Махов. – Знаю, что ждут от нас сотни боевых машин. А что делать? Сегодня прислали старые, списанные с самолетов, авиационные моторы. Вместо того чтоб ставить на танки, их, очевидно, придется ремонтировать. А с орудийными башнями и того хуже. Да и обрабатывать их не на чем. Нет ни одного расточного станка. Кое-как приспособили карусельный, но еще не знаем, как он потянет. С режущим инструментом совсем зарез… Послал людей в Златоуст, а что достанут – не знаю. А пушки? Прислали всего семь танковых пушек. Одну поставили, и только шесть в запасе…

– Я был в цехах, все знаю, – сказал Чижов, закуривая и угощая Махова.

– Хорошо. Что же скажете? – спросил Махов, кивком благодаря за папироску.

– Я слышал, что вы задумали создавать танковую колонну?

– Да, был такой замысел у Васина, но его срочно направили в Нижний Усул.

– Он хотел послать на фронт сразу эшелон танков. Отрапортовать! Нашуметь! Получить награды. Неплохо задумано! А когда бы там получили эти танки? А? Как вы думаете? Очевидно, когда бы немцы уже прорвались в столицу… – Он сдвинул темные, аккуратно постриженные брови, придвинулся ближе. – Уже сейчас идут кровопролитные бои на подступах к Москве. Сейчас важен каждый тяжелый танк. Именно сейчас, а не потом. Иногда даже одна такая грозная машина может остановить прорвавшегося врага. Надо оставить мысль о танковой колонне, а посылать на фронт по одной, по две машины, по мере их готовности. Я считаю преступлением держать на заводе готовые танки.

Махов с нескрываемым удивлением посмотрел на молодое, упитанное лицо военпреда и подумал: «Ты, голубчик, сам был бы не прочь отрапортовать и получить лишнюю регалию. Ведь я знаю, что от тебя исходит понравившаяся Васину мысль о танковой колонне. Должно быть, тебе нагнали холоду из Москвы, потому ты и запел по-другому… Однако что бы там ни было, а танки надо отправлять сразу».

Подумав так, Махов, словно бы еще не утвердившись в этом решении, переспросил:

– По одному, говорите, отправлять?

– Да. Это важно. Даже необходимо… Более того – это требование командования.

«Васин, конечно, будет недоволен, что сорвется «парад», ну да черт с ним», – подумал Махов и решительно сказал:

– Первый танк принимайте и отправляйте сегодня!

– Хорошо, отправлю. А второй?

Махов взглянул сердито:

– Второго не будет! Получите сразу шесть, на которые есть пушки. Они будут готовы через два-три дня. Будем работать по две смены, но дадим.

– Какая от меня нужна помощь?

– Еще бы один стройбатальон для третьей кузницы.

– Постараюсь! – поднялся Чижов.

_ И – пушки! Обязательно – пушки. Нажимайте, где только возможно, но пушки должны быть! Без них же мы не сдвинемся с места.

– Ясно, приму меры. Сейчас же буду звонить по ВЧ, – козырнул Чижов и вышел из кабинета.

4

В конце октября враг был остановлен под Тулой (на юге), около Калинина (на севере) и на рубеже Волоколамск – Можайск (на западе). На некоторых участках фронта немцы были от Москвы в семидесяти – восьмидесяти километрах.

Спешно перегруппировывая свои войска, они готовились к последнему, решительному броску. Главное преимущество немцев было по-прежнему в танках.

В районе Волоколамска стояли две танковые дивизии врага, в которых было до четырехсот средних танков. В наших частях, противостоящих им, было всего сто пятьдесят легких танков. Против Тридцатой армии около Калинина немцы сосредоточили более трехсот танков, а в нашей Тридцатой армии было всего пятьдесят шесть легких танков с малокалиберными пушками. В Десятой армии Голикова, прикрывавшей Рязань и Ряжск, вообще не было ни одного танка…

Новые танковые части, оснащенные «тридцатьчетверками», только подходили к Москве. А тяжелые танки КВ в войсках исчислялись единицами. Вот каково было положение на фронте в те дни, когда в Зеленогорске начали собирать первые тяжелые танки…

Как-то после работы парторг ЦК Костин собрал коммунистов отделов, главного конструктора, главного технолога, главного металлурга, главного механика и, рассказав им о сражении под Москвой, призвал инженеров и техников встать к станкам на помощь рабочим.

Тут же было принято решение: инженеров-коммунистов, умеющих работать на станках и знающих слесарное дело, – считать мобилизованными, на сборку танков. Сборка танков стала вестись круглосуточно, без перерыва на обед… Еду приносили прямо в цех. Ели по очереди, подменяя друг друга…

Вечером, когда Егор со своей бригадой заканчивал смену, к нему подошел мастер Никонов с пятнами железной пыли на лице, с перепачканными копотью руками:

– Егор, дело-то какое! А?.. Приходил парторг ЦК Костин. Сказал, что танк надо собрать за ночь. Инженеры из отделов стали к станкам. Просил отработать нынче вторую смену.

Мастер не знал, что именно сейчас Егору нужно было собраться с душевными и физическими силами и хоть немного походить на себя прежнего. Мастер не знал, да и не мог знать, что Егора угнетало, мучило и даже бесило собственное бессилие. «Хоть бы неделю, хоть бы три дня дали мне отдыха», – только перед этим думал Егор. И вдруг его просят отработать вторую смену…

– Вторую смену? – переспросил он мастера, и у него как-то вдруг перехватило дыхание.

– Я сам буду работать с вами всю ночь, – ослабевшим, глухим голосом сказал мастер.

Егор взглянул на его заросшее, бледное лицо с ввалившимися, добрыми глазами, и ему стало жаль мастера, сколько раз выручавшего его в Северограде. «Раз Нилыч останется на ночь, разве я могу отказаться?» – думал он, ероша волосы…

– Ну, что ты, Егор?

– Чего опрашивать, Илья Нилыч! Раз надо – значит, надо! Я сейчас скажу ребятам. Только пусть нам поесть принесут…

– Это обещали. Я скажу…

В жестяных мисках, отштампованных здесь же на заводе, принесли суп и кашу с мясом; ели по очереди, чтоб не прерывать работу. Егор сел перекусить последним и, держа миску на коленях, никак не мог начать. «Черт, даже кусок в горло не лезет. Все думаю о Татьяне. Она и виду не подает, а чувствую, что переживает. Старается успокаивать меня, а у самой слезы в глазах. Боится, как бы я не остался калекой… Ведь она и полюбила-то меня за молодость, за силу, за лихость. Я же ее на руках носил, как перышко. Ждала, плакала. И вдруг дождалась совсем доходягу, который еле ноги таскает. Хоть бы на недельку отпустили. Да нет, разве до этого теперь?..»

Егор облизал ложку и, видя, что некоторые еще сидят, поднялся, крикнул:

– По местам, ребята! – И сам взялся за работу.

Утром танк был готов. Егора опять позвали выводить его во двор. Он так устал, что еле забрался в люк. Все тело ломило, и глаза слипались.

Только выведя танк из цеха и вдохнув свежего воздуха, он немного взбодрился и вылез из танка. К нему подбежал один из рабочих.

– Егор, иди скорей в цех, с мастером плохо. Мастер Никонов сидел на перевернутом траке, вытянув ноги и опустив голову на грудь.

– Нилыч, что с тобой? Нилыч!

– Совсем обессилел, Егор. Голова кругом… и все, что вижу, – плывет…

– Надо в больницу его, дошел человек, – сказал кто-то рядом.

– Нет, Егор. Не давай меня в больницу, помру там. Лучше отведи домой. Я тут недалеко.

– Ладно, держись за меня, – сказал Егор и, приподняв мастера, положил его руку к себе на шею.

– Айда потихоньку! – сказал мастер.

Покачиваясь, они вышли из цеха, сели на ящики, отдышались.

– Может, машину попросить? – спросил Егор.

– Еще в больницу отправят. Пойдем, как-нибудь доплетемся.

Егор, взобравшись с Никоновым на второй этаж, нащупал у него в кармане ключ и открыл дверь квартиры. В коридоре худенькая, глазастая девушка расчесывала короткие волосы перед зеркалом.

– Здравствуйте! – сказал Егор, тяжело вздохнув.

– Ой, папа! – вскрикнула девушка и бросилась к двери. – Что с ним?

– Ничего, дочка, ничего. Просто я устал.

– Сюда, сюда, ведите его, вот наша комната.

Егор ввел мастера в маленькую комнатку, где с трудом умещались две кровати, стол, обшарпанный комод и три табуретки. Помог ему раздеться, уложил на кровать.

– Вот спасибо. Теперь отойду, – сказал Никонов.

– Ему бы чайку горячего.

– Да, да, как раз чайник вскипел, – спохватилась девушка. – Я сейчас.

Она выбежала из комнаты и вернулась с чайником. Налила чашку чая, отрезала ломтик хлеба, положила на него кусочек сахару, присела к отцу на кровать:

– Давай, папа, я тебя попою.

– Не, я сам… – Никонов приподнялся на локте, сунул в рот сахар, выпил несколько глотков.

– Спасибо! Теперь совсем хорошо. Буду спать.

Он закрыл глаза и сразу задремал.

– Сильно ослаб. Его подкормить надо.

– Мама пошла на базар менять свои платья. Может, что принесет…

«Должно, бедствуют», – подумал Егор и взглянул на девушку.

– Вас как зовут?

– Поля. А вас? – сказала она очень просто.

– Меня – Егор. Я еще в Северограде работал с Ильей Нилычем. А сам-то я здешний. Тут у меня родители… Вы дома будете?

– Я же работаю. Мне скоро идти. А мама должна вот-вот вернуться.

– Тогда пойду. Я быстро схожу, принесу что-нибудь. Надо Нилыча поправлять.

– Что вы, что вы! Мама не возьмет.

– А вы скажете – от Егора. Она знает. Ваш отец меня от смерти спас.

Егор надвинул шапку и выскочил из квартиры…

5

Мать, увидя Егора, радостно воскликнула:

– Батюшки! Наконец-то… Мы извелись, пока дозвонились в цех. Никто ничего не знает – и все тут… Еле дознались, что тебя оставили в ночную.

– Танки же делаем, мать!

– Знаю, знаю, Егорушка. Да ведь ты ишо еле ноги таскаешь. Этакое пережить довелось…

– Пятнадцать тысяч таких приехало…

– Ну ладно, ладно… Мойся скорей да садись, я тебя покормлю.

– Не до еды, мама, мастер у нас заболел… Илья Нилыч, что спасал меня от голода.

– Ой, что же с ним? Неужели тиф?

– Нет, от истощения он… Еле до дому довел. А дома кроме корочки хлеба ничего не нашлось. Жена ушла на базар менять барахло, а что там выменяешь?

– Я сейчас соберу чего ни то… Дед курицу привез и свинины – к празднику поросенка закололи.

– Собери, мама, собери. Надо его поддержать, а то помрет.

– Ладно. Ты мойся, да садись есть. Я все поставлю на стол. Ешь без меня, а я к Арсению Владимировичу сбегаю. К доктору вакуированному. У нас в доме живет.

– Только побыстрей, мама…

Егор поел, отнес в кухню посуду, а тут и Варвара Семеновна пришла с худеньким старичком, с седой бородкой, в очках.

Егор поздоровался с доктором, спросил, может ли он поехать на трамвае.

– Ничего, ничего, голубчик, как-нибудь доберемся.

– Вы подкрепитесь на дорогу, Арсений Владимирович, – предложила Варвара Семеновна. – Выпейте стаканчик чаю с домашним пирогом – бабушка нам привезла, грибной.

– Спасибо, не откажусь.

– И ты, Егорушка, садись. Это недолго.

Пока доктор с Егором пили чай, мать набила большую сумку продуктами и поставила в передней.

Егор с доктором доехали до Рабочего поселка на трамвае, а там было недалеко. Дверь открыла незнакомая женщина, спросила:

– К кому?

– Мы к Илье Нилычу. Это – доктор! – сказал Егор.

– Проходите, проходите – они в комнате.

Навстречу вышла еще не старая женщина, в платке на худеньких плечах, с печальными серыми глазами. Егор представил себя и доктора.

– Пожалуйста, проходите. Он проснулся, – сказала хозяйка, пропуская их в комнату, где у постели больного сидела дочь.

Доктор разделся, помыл руки, подошел к больному.

– Ну-с, как мы себя чувствуем, Илья Нилович? – сказал приветливо, словно лет десять знал и лечил больного.

– Спасибо, доктор. Сейчас получше.

Доктор пощупал пульс.

– Так, так… хорошо. Ну-с, давайте посмотрим, послушаем вас.

Пока доктор осматривал больного, Егор поставил сумку к столу, присел на табуретку. Жена и дочь помогали доктору.

– Так-с, Илья Нилыч, придется нам полежать в постели, – добродушно сказал доктор. – Придется, голубчик, ничего не сделаешь… Истощение сильнейшее… к другое прочее…

– Как же его лечить? – спросила жена.

– Главное лекарство – усиленное питание, покой и режим. Хорошо бы куриного бульончику. Да-с… Придется пить рыбий жир и глюкозу. Я сейчас пропишу.

– Разве сейчас курицу достанешь? – вздохнула хозяйка.

– А это что? – крикнул Егор, доставая из сумки большую белую курицу.

– Вот вам и спасение! – одобрительно сказал доктор. – Понемногу варите бульон – хватит надолго.

– А вот еще пирог с грибами! – вынул Егор завернутый в бумагу пирог, еще тепленький.

– Это не годится! Это решительно не годится, – строго сказал доктор, – даже и не показывайте больному.

– А вот тут в мешочке сухари белые.

– Сухарики хорошо. Славно! Давайте с бульоном.

Егор вытащил кусок сала и свежую свинину.

– Сало потом. А мясо провернутое понемногу давайте… Да у вас, я вижу, там клад. Что еще?

– Варенье из черной смородины.

– Это хорошо. Делайте питье. Очень полезно.

– И вот еще банка меду.

– Отлично! – воскликнул доктор. – Это единственным продукт, который усваивается организмом полностью. И главное – удивительно целебный.

– Еще в мешочке какая-то крупа.

– Ну-ка разверните, посмотрим.

– Манная! – сказала хозяйка.

– Это замечательно! Покупайте молоко, варите кашу.

– Ты, Егор, уж не ограбил ли магазин? – повеселев, с болезненной усмешкой спросил Илья Нилович.

– Мать прислала. У нас же свое хозяйство. Бабка с дедом держат кур, козу, поросят… Так что с голоду не умрете, Илья Нилыч!

– Спасибо, Егор!..

Доктор присел к столу и стал выписывать лекарства. Хозяйка подошла к Егору и молча пожала руку.

– Вот рецепты, – сказал доктор. – Я написал «срочно»! Дадут в любой аптеке. Как принимать – тут указано.

– Не знаю, как и благодарить вас, доктор! – сказала хозяйка.

– Никакой благодарности не надо. Я сам эвакуировался из Северограда. Сам разделил вашу участь… Вот только больного одного старайтесь не оставлять.

– Я и дочка будем по очереди сидеть.

– Вот, вот. Это важно. Ну-с, так поправляйтесь, Илья Нилыч. Все будет хорошо, – сказал доктор и стал прощаться.

– Не унывай, Илья Нилыч. – Егор пожал его влажную руку. – Не такое пережили. Я буду к тебе приходить.

– Спасибо, Егор. Главное – ты в цеху замени меня, пока болею. Самый аврал сейчас.

– Будет порядок, Илья Нилыч. Не волнуйся!..

Егор попрощался с хозяйкой и вышел вслед за доктором.

Стоявшая в передней Поля вдруг подлетела к нему и поцеловала в щеку…

6

Старые авиационные моторы в цеху разбирали, части держали в керосине, отмывая копоть, грязь, ржавчину, потом собирали снова и ставили на танки вместо дизельных.

С мобилизацией инженеров-коммунистов работа в механических цехах пошла лучше. Ежедневно под наблюдением военпреда Чижова на платформы грузились два-три танка, прошедшие испытания на танкодроме, и отправлялись прямо на фронт. В связи с этим поднялось настроение у рабочих и специалистов. Появилась надежда, что немцев удастся остановить.

Однако семья Клейменовых жила в тревоге, и день ото Дня эта тревога усиливалась. Всех волновало и угнетало длительное молчание Максима. На конверте последнего письма, написанного под Мценском, разглядели штамп «Москва». Это заставляло думать, что письмо было кем-то отправлено из Москвы. Что с Максимом? Где он? Жив или нет? Можно было только предполагать… И, как всегда в таких случаях, предполагали худшее…

Но никто не высказывал этих предположений. И вообще старались не говорить о Максиме.

Мать утешала себя тем, что вернулся Егор, и радовалась за него. Но эта радость была неполной. Не чувствовала она, что Егор счастлив. Какая-то отчужденность была между ним и Татьяной. Как-то заглянула она в приоткрытую дверь и увидела, что Егор спит на кушетке.

«Может, так заведено у них было? Слыхала я, что многие спят на отдельных кроватях… А может, промеж ними чего и вышло?.. Сомнительно, чтобы после такой разлуки баба спала отдельно?..»

Татьяна не выказывала никакой неприязни к Егору, была внимательна и заботлива. Варвара Семеновна пробовала разговаривать со сватьей, но и от нее ничего не удалось выведать. «Выворотился сынок, слава богу, – вздыхала тайком Варвара Семеновна, – а счастья-то, видать, ему нет…»

На седьмое ноября всем заводским дали выходной день. Так как этот праздник в семье отмечался из года в год, Варвара Семеновна достала из своих запасов мешочек муки, испекла пирог с черникой и уральские шаньги с картошкой. Стол к позднему завтраку был накрыт по-праздничному.

Но в доме не было того праздничного подъема, который бывал раньше. На демонстрацию никто не пошел. Все, поднявшись, понуро ходили из угла в угол или сидели за газетами. Словно ждали, что вот-вот обрушится еще какая-то страшная беда…

Когда сели за стол, Гаврила Никонович велел позвать Зинаиду с Никитой. Взрослым разлил водку и предложил выпить за праздник и за победу над супостатом.

Вдруг зазвонил телефон. Егор, поставив рюмку, поднялся, подошел.

– Слушаю. Да, квартира Клейменовых. Кого надо? Да, дома… – и кивнул отцу: – Тебя, наверное, с завода.

– И в праздник покоя не дают, – сердито сказал Гаврила Никонович и, выйдя из-за стола, взял трубку: – Слушаю…

В трубке послышался мужской голос, смутные звуки которого долетели до всех.

– Спасибо! А с какой это радостью? Что-то не пойму? – переспросил Гаврила Никонович.

Все насторожились.

– Так, так… Когда же? Сегодня утром… Прямо не верится. А как? Можно сегодня? – голос отца вдруг радостно задрожал. – Спасибо! Большое спасибо!..

Он бережно положил трубку и замер в некоторой растерянности, словно боясь верить тому, что сказали.

– Что, что, Гаврила Никонович? Не томи! – привстала Варвара Семеновна.

– Ой, неужели Максим? – вскрикнула Ольга.

– Он, он, Олюшка. Утром привезли в госпиталь. Передает привет и поздравляет. Да, что я тут вам рассказываю, – смахнул навернувшиеся слезы Гаврила Никонович. – Все мигом одевайтесь и пойдем к нему.

– Верно! – закричал Егор. – Пойдемте всей оравой! Пироги от нас не уйдут…