Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Глава тринадцатая
1
Еще в Северограде Васин учредил на заводе должность «докладчика», с персональным окладом. На эту должность был зачислен некто Оптима – предприимчивый и ловкий человек, подвизавшийся раньше в редакциях газет, на радио, в туристическом бюро; был худруком в клубах и администратором в театрах.
Этот Оптима – небольшой, юркий человек с черными усиками бабочкой, развязный и нагловатый, имел обширнейший крут знакомств и умел «пустить пыль в глаза». Он был принят в доме у Васина и как «друг дома» выполнял разные поручения по части развлечений…
Когда началась война, Оптима почувствовал себя весьма неуютно и тревожно, так как дважды получил повестку из военкомата. Он бросился к Васину, ища у него покровительства и защиты. Васин тут же взял Оптиму на должность «докладчика» и приказал выдать ему рабочие карточки и оформить бронь, освобождающую от призыва.
В приказе о его назначении говорилось следующее:
«Главной обязанностью докладчика является сбор официальной, газетной и прочей информации о танках в боевой обстановке. Докладчик имеет право присутствовать и выступать на диспетчерских совещаниях. Об особо важном и чрезвычайном он должен докладывать лично директору завода, главному инженеру и главному конструктору».
Этим приказом, копию которого Оптима сразу же положил в свой вместительный бумажник, он ставился на заводе в особое положение. Ему был отведен кабинет и назначена секретарь.
В Северограде Оптима завалил Васина и Колбина фотографиями вырезок из газет, где описывались действия танков в ходе различных сражений. Рассказывалось о героизме и мужестве танкистов. Из этих вырезок можно было составить представление, что танки КВ являются неуязвимыми и непревзойденными машинами. Эта информация была по душе Васину и радовала Колбина. Оптима был премирован и продолжал «работать» с прежним рвением. То обстоятельство, что Оптима не имел технического образования и ровно ничего не смыслил в танках, никого не интересовало…
Когда началась эвакуация, Оптима прилетел в Зеленогорск вместе с руководящими работниками завода и с помощью Васина обосновался при директоре в отдельном кабинете и получил хорошую комнату в итээровском доме, карточки на литерный паек.
Благодаря «деятельности» Оптимы, Васин, Колбин и все другие руководители Ленинского завода были убеждены, что они делают лучшие в мире танки и что, организуя производство КВ на Урале, в машины не нужно вносить никаких изменений и усовершенствований.
Махов, не читавший информации Оптимы, смотрел на организацию производства КВ другими глазами. Из разговоров с военпредом Чижовым и приезжавшими с фронта за танками командирами, он знал, что в КВ есть уязвимые места, и не раз говорил об этом с Уховым, который, как заместитель главного конструктора, наблюдал за производством.
Ухов дожидался приезда Васина, чтоб поставить вопрос об устранении некоторых недоделок в КВ перед Колбиным, в его присутствии. На этом настаивал Махов. Он же советовал ему поговорить с бригадиром Клейменовым, который сам, будучи механиком-водителем КВ, участвовал в танковом сражении.
Так как в связи с болезнью мастера Никонова Клейменов исполнял обязанности сменного мастера, его никак нельзя было оторвать от работы. Все же Ухов нашел «просвет» и пригласил Егора к себе.
Егор пришел прямо из цеха в промасленной телогрейке, надетой поверх серого, поношенного свитера, воротник которого, как хомут, висел на исхудавшей шее.
Ухов, поздоровавшись за руку, пригласил Егора присесть и сам, сев за стол, заваленный чертежами, взглянув на стриженую голову и осунувшееся скуластое лицо, подумал: «Какой был видный парень. Все любовались им. А теперь – глядеть не на что…» Он вспомнил синеглазую красавицу, что выступала на совещании по шаботу. «Наверное, и она не признала мужа… Да, голод не красит…»
Егор помнил Ухова по Северограду. Он чаще других конструкторов бывал во втором механосборочном. Его любили за простоту, душевность, веселый нрав.
– Ну, что, Егор Гаврилович? Как на новом месте?
– Ничего, работаем… Теперь вот за мастера вкалываю.
– Тебе давно и следовало быть мастером.
– Нет, мне по душе свое бригадирство. Привык…
«Простачком старается казаться, – подумал Ухов, – а, видать, парень умница. Едва бы простачка полюбила эта красавица инженер».
– Я позвал тебя, Егор, чтоб поговорить по душам, – начал Ухов, как когда-то в цеху. – Мы ведь давно знаем друг друга.
– С той поры, как начали осваивать КВ, еще опытные.
– Вот, вот! А мне говорили, что тебе приходилось участвовать на КВ в танковом бою.
– Да, довелось…
– Махову ты, кажется, говорил, что танки останавливались, направляясь на позицию.
– Верно, говорил. Был такой случай… Только не останавливались они, а стояли намертво. Три танка. Целый взвод.
– А что случилось?
– Полетели передаточные шестерни, сгорели фрикционы…
– Может, были малоопытные механики-водители? – осторожно спросил Ухов.
– Этого я не знаю… Но танки вышли из строя, нам пришлось ремонтировать.
– А вообще-то как наши танки в бою?
– Что спрашивать? Чай, сами знаете… Мы из-за бугра лупили по немцам. Ох, и накрошили… От нашего же снаряды отскакивали. А мы как хлобыстнем, так в щепки! Да, да! Пробивали насквозь немецкие. И главное – они тут же вспыхивали.
– У них же не дизели, а бензиновые моторы.
– Я знаю. Нагляделся. Мы их тогда много зажгли.
– Значит, наш танк не идет в сравнение с немецкими?
– У них тяжелых танков вообще не было. А с этими сравнивать нельзя! Но коробка скоростей слабовата. Надо ее переделывать.
– А еще какие недостатки ты заметил? – спросил Ухов, записывая.
– Башни заклинивает. Немцы это заметили и бьют прямо под башню. В этом бою несколько случаев было. А у моего танка вообще башню сорвало. Наверное, ударили большим калибром. Всех убило – я один уцелел.
Ухов опять что-то записал и, ласково взглянув на Егора, спросил:
– А как, Егор, маневрировать приходилось в бою?
– Мало… Тяжел танк… неповоротлив. Если бы гусеницы ему пошире – он был бы подвижнее.
– Дельно говоришь. Дельно. Подумаем. Еще чего скажешь?
– Ребята меж собой толковали, что пушку бы ему помощней. Он же большую пушку может нести, а вооружен, как и «тридцатьчетверки», семидесятишестимиллиметровой. У немцев танк Т-четыре – разве может сравниться с нашим, а пушка на нем всего на миллиметр меньше.
– Разумно судишь, Егор. Очень разумно. Подумаем и над этим…
– Вы бы с братом моим Максимом поговорили. Он воевал против Гудериана под Мценском. Видел разные немецкие танки и пушки. А главное – он сам конструктор и может быть полезнее.
– Поговорю. Спасибо. Он что, на заводе работает?
– Пока дома. Только из госпиталя выписался. Но собирается работать.
– Конструктор, говоришь?
– Да. Работал здесь в отделе главного конструктора по тягачам.
– Вон как… И воевал в танке… Слушай, Егор, он очень нам нужен. Как только поправится, пусть приходит ко мне.
– Скажу. Спасибо!
– И тебе спасибо, Егор. Много рассказал ценного…
2
Егор не знал, что помимо физической усталости, изнурения и дистрофии у него еще было истощение нервной системы. И это-то нервное истощение, которого он не замечал, и было самым страшным.
С того первого танкового сражения под Смоленском, когда, очнувшись, он увидел в танке разорванные снарядом тела товарищей, а над головой, вместо орудийной башни – дымное небо, его тело охватила нервная дрожь.
Когда он бежал оврагом и ехал в полуторке под пулями, эта нервная дрожь не прекращалась. В Северограде в бессонные ночи под бомбами и обстрелами, опять как на фронте, эта нервная дрожь судорожно обжигала тело, вызывая холодный пот. Егор не был трусом. Усилием воли он заставлял себя обрести спокойствие, держался стойко и даже другим показывал пример самообладания и мужества, но мурашки продолжали колоть и холодить спину…
Часто думая о Татьяне, он просыпался в холодном поту. То она снилась во время бомбежки, то представлялась пленницей у фашистов…
Когда вместе с другими рабочими он летел в транспортном самолете через Ладогу, слыша грохот зениток и видя в окно красные, желтые, зеленые нити трассирующих пуль, – опять у него холодела спина.
Даже дома, оставшись наедине с Татьяной, уже не от страха, а от долгожданной радости, от нахлынувшего счастья он вдруг снова ощутил нервную дрожь и почувствовал, как все тело покрылось холодным потом…
Что это было: нервное напряжение, непреодолимое душевное волнение, или, как говорят доктора, «истощение нервной системы», или полный упадок физических сил – Егор не знал и чувствовал себя крайне растерянно и униженно…
Это состояние нервного истощения и бессилия довело бы его до отчаяния, если б Татьяна не проявила чуткости и нежной заботы.
«Ты устал, Егор, измучился, ослаб. Тебе надо хорошенько выспаться, отдохнуть, набраться сил».
Более двух недель она терпеливо ухаживала за ним, заботясь, чтоб он хорошо ел и спал, сберегала его от тревог и волнений.
Накануне Октябрьского праздника, когда был объявлен выходной, Егор пришел с завода радостный и довольный тем, что из цеха вышло сразу три танка.
Поужинав, он сразу лег спать и проснулся поздно утром. Еще не открывая глаз, но помня, что ему сегодня не идти на завод, он сладко потянулся и вдруг ощутил в себе прилив жизненных сил, молодость, энергию.
– Таня, Таня! – радостно прошептал он и, потянувшись к ее кровати, открыл глаза.
Кровать оказалась прибранной, и Татьяны не было в комнате. Но, услышав на кухне его шепот, она вошла, присела рядом на кушетку, взяла его шершавую руку и подняла к губам.
– Таня, Танюша! Ты меня еще не разлюбила? – спросил он и, не дожидаясь ответа, обнял и притянул ее к себе. – Знаешь, милая, я, кажется, воскрес из мертвых.
Татьяна вспыхнула от радости и, улыбнувшись, крепко поцеловала его.
– Я очень рада, Егор. Но нас уже зовут завтракать.
– Как? Сейчас? Ведь сегодня же праздник?
– Уже одиннадцать… Вставай, милый, ждут…
За завтраком, узнав, что привезли Максима, Егор возликовал душой и всех потащил в госпиталь…
Весь день и вечер Егор был в приподнятом настроении, шутил, играл с Вадиком и Сашей в домино и смотрел на Татьяну веселыми, ожившими глазами.
Татьяна все эти дни жила в большой тревоге и страхе за Егора. Ей казалось, что он чем-то серьезно болен. Она видела, чувствовала, что он страдает, и ничем не могла помочь. Ей было жаль Егора. Это чувство жалости к нему переполняло ее душу и было сильнее любви. «Ведь там дошли до полного истощения и здесь работают на износ… Ведь так и умереть недолго… А что будет, если он действительно умрет?..» Татьяна отмахивалась от этой путающей мысли и все больше и чате вспоминала малинские счастливые дни.
Поселившийся было в ее сердце образ благополучного счастливчика Колесникова стал тускнеть и меркнуть. А когда Татьяна сегодня утром увидела повеселевшего, ожившего Егора, ей вдруг представилось, что она верила в эту перемену и ждала, упорно ждала счастливого часа…
В этот праздничный день к ней словно вернулось прежнее чувство.
Ужин был скромный, но радостный. Все были счастливы от свидания с Максимом. Полина Андреевна, уложив Вадика, опять вернулась за стол. Все выпили наливки и еще долго сидели за разговорами.
Когда Егор, о чем-то совещавшийся с отцом, вошел в свою комнату, Татьяна бросилась к нему, горячо обняла.
Через ее плечо он увидел, что на этот раз она постелила ему рядом с собой…
3
Остывший шабот – массивный стальной монолит был поднят из ямы мостовым краном, осмотрен комиссией специалистов и на стальных листах тракторами перетащен во второй кузнечный цех, где его временно установили на бетонных плитах. В могучем теле шабота предстояло просверлить несколько параллельных и наклонных отверстий.
– Выродили чадо – теперь мучайся с ним, – шутливо и в то же время озабоченно сказал Махов, собравший для совета специалистов. – Неужели эту махину придется тащить в ремонтно-механический, где есть расточные станки?
– Легче станки приволочь сюда и приспособить их на месте, – посоветовал кто-то из инженеров.
– Верно, сподручней будет, – поддержал мастер Клейменов.
– Ладно. Так и сделаем, – одобрил Махов и попросил двух инженеров подыскать в цехах необходимые станки.
В тот же день из ремонтно-механического приволокли расточный станок с горизонтальным шпинделем, а из инструментального – радиально-сверлильный, с поворотным шпинделем.
Станки установили на временных фундаментах и пригласили лучших североградских расточников. Работа велась в две смены…
Как-то поздно вечером, когда горизонтальные отверстия уже были готовы и старый расточник Апухтин заканчивал сверление последнего наклонного отверстия, к его станку подошел Махов с плотным человеком в черной кожанке и пыжиковой шапке.
Апухтин – жилистый человек с длинным носом на исхудавшем лице – сосредоточенно делал свое дело.
– Здравствуй, Тихон Семенович! – крикнул человек в кожанке, подойдя вплотную к станку.
Апухтин, услышав свое имя, слегка повернул голову и по седым вискам и темным густым бровям узнал наркома.
Остановив станок, он спрыгнул с подставки.
– Здравствуйте, товарищ нарком.
– Вижу, заканчиваешь сверление?
– Да, товарищ нарком, заканчиваю.
– Как семья – не голодаете?
– Теперь ничего. Спасибо. Понемногу приходим в себя.
– Хорошо. Продолжай, Тихон Семенович! Поговорим в другой раз.
Апухтин вскочил на подставку и включил станок. Парышев осмотрел шабот, и его строгое лицо подобрело.
– Вижу, шабот отлили удачно.
– Да, комиссия дала высокую оценку. Хотел просить вас премировать мастера Клейменова.
– Хорошо, напомните потом… А как с фундаментом для молота?
– Есть заманчивый проект, Алексей Петрович, как раз собирался вам звонить, – сказал Махов. – Хотелось посоветоваться с вами… Может, зайдем ко мне?
– Пойдемте! С этим больше нельзя тянуть…
Парышев, поклонившись Ольге Ивановне, прошел с Маховым в кабинет, разделся, одернув под ремнем гимнастерку, причесал белые волосы и сел к столу.
– Ну-с, показывайте, Сергей Тихонович, что у вас за проект?
– Я объявил конкурс. Проектов было много. Но все не то… И вдруг вчера прибегает ко мне Гольдман – начальник отдела капитального строительства – и весь сияет. «Что случилось?» – спрашиваю. Кричит прямо от двери: «Нашли решение с фундаментом», – и, захлебываясь, начинает объяснять на пальцах… «Чертеж где? Чертеж неси!» – говорю ему. Он пожал плечами и убежал, а к вечеру вернулся с чертежом и с автором проекта инженером Бусовым – скромным, но очень дельным человеком.
Махов выдвинул ящик стола и положил перед Парышевым чертеж. Парышев, взглянув, сразу все понял.
– Предлагают вести работы кессонным способом.
– Да, чтобы предотвратить обвал от сотрясения почвы. Бусов предлагает копку фундамента вести не сверху, как принято обычно, а снизу – шахтным способом. На глубину двадцать метров следует проложить наклонную штольню под острым углом. В ней установить лестницы и передвижные бадьи для выемки грунта.
– Так, понимаю, – сказал Парышев, вглядываясь в чертеж. – А бетон тоже будете подавать через штольню?
– Нет. В этом-то и штука, что бетон будет заливаться вверху. Разобрав пол, прямо на грунт установим прочную опалубку – этакий двухметровый забор в виде квадрата. В него зальем бетон. Пока он будет схватываться, застывать – внизу будут вынимать грунт. Потом выбьют крепления, и грунт, на который будет давить бетонный куб, осядет.
– Тогда станете наращивать фундамент? – переспросил Парышев.
– Да. Снова поставим опалубку и зальем бетоном. И так будем наращивать бетон до глубины в восемнадцать метров.
– Это ж высота шестиэтажного дома. Не перекосите?
– Нет. Все рассчитано точно.
– Советовались со строителями?
– И со строителями, и с шахтерами, и с мостовиками. Всех объехал сегодня. Одобряют и обещают помочь оборудованием и людьми.
– Так, хорошо. Одобряю… А сколько времени займет строительство фундамента?
– По проекту около месяца. Но бетон будет крепчать по мере погружения. И главное – работа кузницы не будет приостановлена ни на один час.
– Хорошо. Завтра установите контакт со всеми необходимыми организациями и приступайте к работе. Если будет нужна помощь – звоните. Вот телефон. Я теперь здесь. Наркомат эвакуируется в Зеленогорск.
Нарком вынул из кармана ручку и в левом углу чертежа крупным почерком написал:
«Утверждаю. Парышев».
4
Доктор Арсений Владимирович Шурпин был потомственным североградским врачом, унаследовавшим традиции и привычки от своего отца, имевшего большую практику. Если пациент не мог прийти к нему, он сам, как бы ни было трудно, непременно навещал своего больного. Так было в Северограде. И здесь, в Зеленогорске, хотя Арсений Владимирович сам был болен той же самой дистрофией и еще страдал другими недугами, он в субботу днем, пока было светло, приехал к Никоновым.
Дверь открыла та же незнакомая женщина и, кивнув на толпившихся в коридоре, разговаривавших и куривших людей, ушла.
Заметив седенького человека в очках, с маленьким саквояжиком, курившие догадались, что это доктор, и окружили его тесным кольцом.
– Вы доктор? Вы к Илье Нилычу?
– Да, да, к нему. А вы тоже? – спросил Арсений Владимирович, удивленно всматриваясь сквозь запотевшие стекла и плохо видя бритых, усатых и даже бородатых людей.
– Да, к нему. Мы все Никоновы. Родня. Все работаем в ночную – вот и пришли навестить.
Услышав голоса, из комнаты вышла Поля и, увидев доктора, помогла ему раздеться.
– Ну-с, как мы сегодня, Илья Нилович? – протирая очки, спросил доктор.
– Лучше. Много лучше. Можно сказать – совсем лучше, – сказал, приподнимаясь, Никонов.
– Лежите, лежите. Я должен вас осмотреть.
Доктор прошел в коридор, вымыл и хорошо вытер руки поданным Полей полотенцем и опять вернулся к больному.
– Говорите: лучше? Так и должно быть. Ну-с, покажите язык. Так. Послушаем пульс… Хорошо. Температуру измеряли?
– Тридцать пять и шесть, – сказала Поля.
– Да-с, слабость… Как питаетесь?
– Хорошо, доктор. Родичи всего понанесли. Вон видите, на столе. Да и Егорово еще не съел…
«Наверное, у себя, у детей отрывают последнее», – подумал доктор и сказал:
– Хорошо, что о вас так заботятся. Это нам поможет скорее подняться. – Доктор выслушал больного и улыбнулся. – Ну-с, все хорошо, Илья Нилович. Дело идет на поправку.
Услышав его слова, в комнату по одному начали входить мужчины и женщины.
– Все родственники? – с полуулыбкой спросил доктор.
– Все Никоновы. Нас ведь на заводе целая династия! Больше шестидесяти человек, – с гордостью сказал пожилой, широколицый человек в железных очках.
– И все приехали?
– Нет, какое… Семь человек умерли, да человек двадцать там осталось.
– И все на заводе работали?
– Большинство…
– И все рабочие?
– Нет, не все… Трое, как Илья, – мастера. Один – начальник цеха. Молодежь – больше в цехах: токаря, слесаря, лекальщики, кузнецы. Но есть среди Никоновых и врачи, и учителя, и даже музыканты.
– Очень интересно с вами поговорить, – растроганно сказал доктор, – но больному нужен покой и главное – свежий воздух. А мы надышали тут и накурили в коридоре… Давайте отложим нашу беседу.
– Да, да, конечно, – засуетились Никоновы. – Да и нам скоро на работу…
– Когда же, доктор, можно мне подняться?
– Скоро, скоро! Илья Нилович. Еще денек-два – и разрешу ходить…
5
Седьмого ноября, в хмурый суровый и холодный день, когда дул резкий ветер и сыпал снег, неожиданно для врага в Москве на Красной площади состоялся военный парад.
Свежие полки пехоты с оружием в руках гордо промаршировали перед Мавзолеем. По булыжнику мостовой прогрохотали пушки и моторизованные части. Следом да ними широким строем прошли танковые колонны и своим ходом двинулись прямо на фронт.
Западным фронтом, который сдерживал натиск немецких полчищ, теперь командовал Жуков. По его приказанию на наиболее опасных участках спешно копались противотанковые рвы, устанавливались стальные ежи и бетонные надолбы, устраивались минные поля и ставились танковые засады. Делались укрепления и маскировочные заслоны для противотанковой и зенитной артиллерий, создавались противотанковые районы.
Западный фронт в эти дни получил подкрепление – около ста тысяч бойцов, две тысячи орудии и триста танков. Эти войска и техника были брошены на наиболее опасные направления, чтоб, как выражались военные, заткнуть «дыры».
Немцы подтянули к Москве несоизмеримо большие силы. Они сосредоточили против Западного фронта пятьдесят одну дивизию. Из них пятнадцать танковых и семь моторизованных.
Только на Волоколамско-Клинское и Истринское направления было подтянуто семь танковых и три моторизованных дивизии врага, около двух тысяч орудий и мощные соединения авиации.
Видимо, желая сорвать новое наступление немцев, Сталин приказал в десятых числах ноября начать контрнаступление. Для этой операции не хватило сил, и контрнаступление захлебнулось, не принеся противнику существенного вреда. И сразу же, пятнадцатого ноября немцы сами пошли в наступление, нанеся сильный удар по войскам Калининского фронта. Они прорвали оборону и устремились к Клину.
На другой день их ударные части пробили брешь в обороне около Волоколамска и двинулись на Истру, нацелив танковый таран на Москву. Еще днем позже Южная группа войск врага, бросив на прорыв Вторую танковую армию Гудериана, ринулась в обход Тулы на Каширу.
Снова над Москвой нависла смертельная опасность.
Сталин, ошеломленный вестью о прорыве немцев на севере и в центре, вызвал по прямому проводу Жукова. Выслушав краткое сообщение о положении войск, он спросил глуховатым, вибрирующим голосом:
– Вы уверены, что удержим Москву? Отвечайте честно, как коммунист.
– Да, Москву удержим! – твердо, как всегда в решительные минуты, ответил Жуков. – Но нужны еще две армии и хотя бы двести танков.
– Две армии вы получите. Они на подходе. А танки… – Сталин вздохнул в трубку. – Танков пока нет… дать не можем…
На Урале о грозных событиях под Москвой ничего не знали. Здесь жизнь шла своим чередом.
В тот самый день, когда немцы прорвали фронт под Волоколамском, соседи Клейменовых – Кирпичниковы отмечали сорокалетие старшего сына, Андрея Митрофановича, недавно избранного председателем райисполкома.
Катерина Ефимовна, или просто Ефимовна, как ее называли все в доме ИТР, буквально сбилась с ног, готовя угощение. Ей помогала Зинаида и невестка – толстушка Наталья Фирсовна. Втроем они еле управлялись. Гостей было приглашено много…
Гости стали приходить и приезжать, когда уже стемнело. Это были сослуживцы Андрея Митрофановича, друзья и родичи.
Клейменовы, как родственники, были приглашены всей семьей: сам Гаврила Никонович с Варварой Семеновной и оба сына с женами.
Человек до сорока расселись в большой комнате за столами, поставленными в два ряда. Угощение оказалось по военному времени сказочным. Еще не успели гости разместиться за столом, а уж у многих потекли слюнки.
Сам Андрей Митрофанович сел в центре. По правую руку от него мать – Ефимовна и отец – Митрофан Зотыч, подслеповатый, стриженный наголо старичок. Слева – Наталья Фирсовна, Никита с Зинаидой, а напротив – все Клейменовы и другие родичи.
Первый тост, как было заведено, торжественно провозгласили за Сталина. Второй тост за юбиляра. Все развеселились и стали величать и поздравлять его.
Сам Андрей Митрофанович – упитанный, розовощекий брюнет – был в благодушном настроении, улыбался, шутил.
– Там, в исполкоме, все идут с просьбами. Кому комнату, кому валенки, у кого карточки на хлеб украли. Всех люблю и уважаю. За всех хочу выпить. – Он чокнулся со всеми, до кого дотянулся, и выпил стопку единым махом…
Егор, дивившийся обилию редких и до войны закусок, подкладывал Татьяне икры, семги, осетрины.
– Ешь, Танюша, наверное, до окончания войны такого больше не увидишь.
Татьяна, уже забывшая все треволнения, связанные с Егором, улыбалась ему, пробуя все, что ей подкладывали, и думала про себя, что хорошо бы такой рыбки хоть по ломтику Вадику и матери.
Ольга ни на шаг не отпускала от себя Максима, еще не совсем оправившегося после ранения. Разрешила ему есть и пить лишь то, что «было можно».
Зинаида, заглушив в себе тревожные мысли, была ласкова с Никитой и, шепнув ему на ухо: «Пусть сегодняшние именины братана будут нашей свадьбой», вела себя свободно. Даже когда все развеселились, спела «Синий платочек»… Ей долго хлопали, просили еще-Затем пели хором «Златые горы» и «Катюшу». Потом пошли танцевать под патефон в другую комнату…
Когда позвали к чаю, кто-то включил репродуктор.
«От Советского Информбюро… – зарокотал знакомый голос диктора. – Сегодня наши войска вели бои с противником на всех фронтах»…
Разговоры сразу утихли, смешок в дальней комнате оборвался, Гаврила Никонович, сердито дергая усы, сказал хозяину:
– Однако похоже, что дела наши плохи… Да и надо с утра на завод… Уж вы извините…
Вслед за Клейменовыми и другие гости стали поспешно расходиться…
6
Скоро выяснилось, что Васин поторопился сместить со своих постов многих начальников цехов и отделов, заменив их североградцами. Махов, увидев, что некоторые руководители «не тянут», своей властью восстановил в этих цехах прежних начальников.
Об этом «самоуправстве» сразу же доложили Васину, как только он появился на заводе. Весть о «самоуправстве» Махова буквально взбесила Васина. Он был человек экспансивный и вспыльчивый. «Я покажу ему, как отменять мои решения. Я его заставлю ходить по одной половице», – и, не заглянув к Махову, даже не позвонив ему, пошел в цеха, чтоб своими глазами увидеть, что происходит на заводе.
За ним было увязались помощники, знавшие, что он всегда любил ходить «со свитой». Но на этот раз Васин резким жестом остановил их:
– Не надо! Я пойду один. И не говорите никому, что я приехал…
Васин обошел обе литейные, где начальниками были североградцы, и остался доволен. Отлитые заготовки лежали штабелями и автокары не успевали их увозить.
Не задерживаясь, он прошел во вторую кузницу, где Махов восстановил прежнего начальника. В кузнице было жарко и шумно. От грохота молотов звенело в ушах. Посреди цеха стоял грузовик, в который рабочие лопатами бросали землю. Он подошел и увидел, что земля бадьями подавалась из штольни. Чуть поодаль был разобран пол и там прямо на земле плотники устанавливали опалубку для фундамента.
К Васину тотчас подлетел живой, шустрый Гольдман, в кожаной тужурке поверх толстого свитера.
– Александр Борисович, с приездом! А мы вас давно ждем. Видите – начали делать фундамент под большой молот.
– Вижу! – недовольно сказал Васин и строго взглянул на подошедшего Смолина – рябоватого, коренастого здоровяка, которого он назначил начальником второй кузницы.
– Ты куда глядишь, Смолин? Почему допустил работы по авантюрному проекту?
– Я не соглашался, но Махов отстранил меня от должности начальника и перевел в заместители. Опять назначил Рясова и приказал ему помогать Гольдману.
– Он сам утвердил проект Бусова?
– Нет, нет, Александр Борисович, – вмешался Гольдман. – Проект утвердил нарком. Он на днях был на заводе.
– Так… – в раздумье сказал Васин, охлаждая свой пыл. – Раз приказал нарком – продолжайте работу! – нахмурясь, он пошел из цеха.
– А как же со мной, Александр Борисович? – догнал его Смолин.
– Сейчас не до тебя! – отмахнулся Васин и ускорил шаги…
В механических цехах, через которые он проходил поспешно, было холодно: в проходах на железных листах горел шлак. Рабочие подходили, грели руки и опять уходили к станкам и верстакам. Васин опытным глазом видел, что работа шла трудно, что люди напрягали остатки сил. Он вернулся к себе в кабинет и тотчас вызвал главного помощника Трегуба со сводкой выпуска танков.
Моложавый, щеголеватый помощник, с черными глазами и черными баками, положил на стол сводку:
– Вот, пожалуйста, Александр Борисович. Вчера собрали восемь танков.
– Почему не доложили, что на заводе был Парышев?
– Просто не успел, Александр Борисович. Вы заспешили в цехи…
Васин, не раздеваясь, сел в кресло, уставился в сводку.
– Вчера дали восемь, позавчера – семь, третьего дня – восемь, а четвертого – только пять. Где же ритмичность?
– Задержали башни, Александр Борисович.
– Хорошо, иди! Потом поговорим.
Он снял трубку и вызвал Махова:
– Сергей Тихонович! Здорово! Я только приехал. Зайди. Хочу тебя видеть, – и положил трубку. В нем еще кипела злость за «самоуправство» Махова, но он решил сдержаться. «Пожалуй, сейчас, когда дело налаживается, – с ним ссориться нельзя. Может полезть в бутылку и черт знает что напороть… Тем более без меня был Парышев. Может, с ним согласовал перемещение…»
Махов вошел в кабинет большими шагами, пожав грубоватой пятерней маленькую, пухлую руку Васина, поздравил с приездом, сел к столу.
– Ну, как там в Нижнем Усуле?
– Теперь шуруют… Нагнал я холоду – и домой! Здесь, кажется, тоже дело швах. План не выполняем?
– А все же с североградских деталей перешли на свои.
– Знаю. Но этого мало! Как с корпусами, башнями, пушками? – сразу засыпал вопросами Васин.
– С пушками не густо, но пока обходимся… Корпуса дают. Но по поводу башен – ездил к куйбышевцам, ругался… даже звонил Сарычеву. Кое-как заставили их самих обрабатывать башни. Иначе бы – зарез… Знаешь какое у нас оборудование.
Васин встал, разделся, бросил на диван шинель и папаху, опять сел за стол.
– Надо завод Куйбышева присоединить к нам. Тогда они узнают как финтить. Мы их заставим пошевеливаться.
– Пожалуй, не мешало бы…
– Я поговорю с Парышевым… Почему нет ритмичности на сборке?
– Вот из-за этого самого… Подводят…
– Мало танков даем, Сергей Тихонович, мало.
– Если б можно было переключиться на «тридцатьчетверки», я бы вообще прекратил производство КВ.
– Это почему? – спросил Васин, уставясь на Махова злыми сузившимися глазами.
– Ломаются они… останавливаются. Даже на танкодром приходится посылать ремонтников.
– Почему?
– Трещит коробка скоростей. На третьей скорости крошатся шестерни. Надо срочно принимать меры.
Васин нервно снял трубку телефона:
– Колбина и Ухова ко мне! Срочно!..
Тут же, выдвинув ящик стола, достал папиросы, угостил Махова и закурил сам.
Колбин и Ухов вошли вместе. Колбин в военном кителе. Ухов – в поношенном костюме, будничный, но при галстуке, в свежей рубашке.
– Садитесь, товарищи! – официально сказал Васин, а сам поднялся и стал ходить по кабинету, резко бросая отрывочные фразы: – С фронта поступают сведения, что наши танки ломаются. Останавливаются в самые критические минуты, когда идет бой. Да, да, и становятся мишенью для врага. Их расстреливают в упор. И все из-за коробки скоростей… Я спрашиваю вас: какие экстренные меры можно принять, чтобы устранить поломки?
– Надо делать новую коробку скоростей, – пробасил Махов. – Другого выхода нет.
– А вы что скажете, товарищи конструкторы? – сердито взглянул Васин.
