Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Выслушав разные мнения, Гаврила Никонович заговорил последним, зная, что его слово будет решающим.
– Вы тут все правильно обсудили, но забыли о главном, что мальчишки – есть мальчишки. Они не любят, когда к ним приходят «чужаки». Я по себе знаю. Неизбежны драки и потасовки. Поэтому надо, чтобы Федька и Вадик учились вместе. Вместе ходили в школу. Федька у нас заводила. При нем Вадика пальцем никто не тронет. А улицу будут переходить на перекрестке. Слышите, огольцы! Если замечу или кто скажет, что переходите на середине, – уши надеру.
Все притихли. И это молчание было согласием с мнением отца. Вадик стал ходить в школу вместе с Федькой…
Измучившись за два года ухода за малышами, Ольга позавидовала Татьяне, которая по возвращении в город сразу пошла работать. Ее тянуло в коллектив, к людям, где легче было отрешиться от тяжелых раздумий о судьбе мужа.
Как-то поздно вечером, когда дети уже спали, Ольга заглянула в комнату Татьяны, поманила ее к дивану:
– Танюша, мне надо поговорить.
– Пожалуйста, Оля, – усадила ее Татьяна, и сама присела рядом.
– Неловко мне, что я с двумя ребятишками сижу на шее у свекра. Хочу пойти работать, а отдать малышей в сад и ясли боязно. Да и дома оставить не на кого. Бабка отказалась приехать, а у Варвары Семеновны сколько забот! Разве она с ними справится? Вот я и хотела спросить, не согласится ли Полина Андреевна присматривать за ребятами, пока я на работе?
– Ты хорошо надумала, Оля. Во всех отношениях хорошо. Будешь чувствовать себя независимо. И семье помогать, и легче тебе будет в коллективе. А с мамой? С мамой мы сейчас поговорим… Впрочем, и говорить нечего. Она без разговоров согласится. Я попрошу ее… А ты не откладывая поезжай на завод. Ведь ты, кажется, там раньше работала?
– Да, я чертежницей была у главного механика. Меня знают и сразу возьмут.
Татьяна поговорила с матерью, с Варварой Семеновной, и те, без колебаний, отпустили Ольгу на завод…
Только перебрались Клейменовы с дачи в городскую квартиру, к Варваре Семеновне в кухню сразу же пожаловала соседка Ефимовна, пожилая, словоохотливая женщина, с круглым, добрым лицом, та самая, что помогала ей убирать с балкона одежду во время пыльной бури.
– Ну, Семеновна, заждалась я тебя. Прямо заждалась, – заговорила она, здороваясь и садясь на табуретку. – Новостей целый ворох тебе принесла.
– Ну, ну, рассказывай, Ефимовна, я тоже по тебе соскучилась.
– Первейшая новость – от Мишеньки два письма получила. Первое с фронта, а второе из Казани. В военную школу его направили. Теперь учится на командира.
– Ну, слава богу! – облегченно вздохнула Варвара Семеновна. – Я радешенька за тебя.
– Ой, и не говори, Семеновна. Полжизни у меня отняли эти месяцы. Но теперь вроде успокоилась.
– Какие же еще новости?
– Старший-то мой, Андрюшенька – в гору пошел! Председателем райисполкома назначили. Теперь и дома не ночует – все дела. Все дела!
– Радость к радости, как деньги к деньгам, Ефимовна. Вот и тебе бог дает за твои страдания.
– А главнейшая-то новость – вот она! – подмигнув, сказала Ефимовна и, достав из кармана фотографию фронтовика, протянула Варваре Семеновне.
– Ой, кто же это?
– А Зинкин кавалер – Никита. Племянник мой. Помнишь, позапрошлым летом гостил у меня?
– Он, он, узнаю… Тоже воюет, сердешный?
– Был раненный в ногу. В Томском госпитале лежал, а теперь приехал ко мне. Нога-то срослась неудачно. Слегка прихрамывает. Вот комиссия и списала в чистую. Белый билет выдали.
– Навестить, стало быть, приехал?
– Мечтал к родителям на Украину, а там немцы. Где родители? Живы ли, нет ли – никто не знает. Вот пока у меня и обосновался.
– Славный парнишка. Я его помню.
– Да уж на что лучше! Выучился на техника в армии. Работать собирается. Но главная-то новость не в этом, а в том, что воевал он под Брестом, где ваш Николай.
– Ой, неужели, Ефимовна?
– Вот я и пришла сказать… Может, Зинушка придет да поговорит с ним. Вдруг что про Николая узнает.
– Сейчас же прибежит. Ночи не спит – все думаючи про свово Николая.
Варвара Семеновна еще раз взглянула на фотографию и протянула соседке.
– Возьми, Ефимовна. Парень видный. Кабы не уехал тогда – может, и сосватали бы за него Зинку.
– Что было, то уплыло, – вздохнула, хитровато взглянув, Ефимовна. А сама подумала: «Может, и сейчас еще не поздно сосватать. Парень-то сохнет по ней. Видать, и приехал-то за тем, чтобы повидаться».
– Ну, я пошла, Семеновна. До свиданьица. Ты не забудь Зинуше-то сказать. Мы дома будем.
– Что ты, что ты, Ефимовна, мигом прибежит…
Едва Зинаида вошла в переднюю, мать выскочила из кухни, огорошила:
– Зинушка! У Ефимовны племянник приехал из госпиталя – ждут тебя. Он воевал под Брестом. Может, что знает про Николая.
– Под Брестом? – переспросила Зинаида и замерла, глядя на мать неверящими глазами.
– Ну, чего примерзла к полу-то? Иди же скорей. Ждут.
– Иду, иду! – сказала Зинаида, не в силах собраться с мыслями, и, подталкиваемая матерью, вышла за дверь.
«Племянник из госпиталя… значит, раненый, – подумала она, остановившись на лестничной площадке. – Мне бы переодеться надо и привести себя в порядок. И какой племянник? Уж не Никита ли Орехов? Разве у нее есть еще племянники?.. А вдруг Никита? Как же я пойду?»
Зинаида вспомнила, как тихими летними вечерами она с Никитой гуляла в городском саду. Как после, в ночной темноте, здесь, во дворе под деревьями, они целовались, обещая друг другу писать, чтоб через год, когда Никита закончит техникум, встретиться и уже никогда не разлучаться.
Она первая написала ему, но не получила ответа. Уже потом, зимой, когда она встретила Николая, пришло несколько писем с Дальнего Востока. Но тогда ее сердце уже было полонено другим, и она решила не отвечать…
«Как же я теперь к нему приду? Как буду спрашивать про Николая?..»
В этот миг распахнулась дверь, и Ефимовна, увидев ее, воскликнула:
– Зина! Ну иди же! Иди скорей. Он ждет.
Отступать было поздно. «А может, это и не Никита совсем? Ведь мама же не сказала, что Никита!» – подумала она и, поздоровавшись с Ефимовной, вошла в переднюю.
Тотчас в дверях столовой показался наголо остриженный, исхудавший парень в гимнастерке и сапогах. Только большие голубые глаза сказали ей, что это он, Никита.
Ефимовна тотчас выскользнула за дверь, оставив их вдвоем.
Никита глядел сурово и гневно. Под этим взглядом у Зинаиды похолодели руки. «Он приехал, чтобы мне отомстить», – подумала она, не зная, как себя вести.
Но вдруг суровость на лице Никиты сменилась робкой улыбкой и глаза засветились радостью и теплотой. По этому взгляду Зинаида поняла, что все прощено, что он по-прежнему любит.
Она тоже ласково улыбнулась, как улыбаются милому другу, с которым давно не виделись, и, быстро идя к нему, протянула руку:
– Здравствуй, Никита!
Он и не ожидал большего. Тетка уже успела ему рассказать, что Зинаида вышла замуж. Что муж ее был под Брестом и от него ни слуху, ни духу. «Может быть, судьба нас еще сведет?» – подумал Никита и, ласково пожав протянутую руку, сказал:
– А ты все такая же, Зина.
– Ну, какое… И ты и я переменились…
– Я-то конечно… На моем месте другой бы давно загнулся. Пробирался лесами, питался одними ягодами. Потом воевал в партизанах. Раненого меня вывезли на самолете. А ты еще лучше стала… Слышал – замуж вышла?
Это было сказано спокойно. Без малейшего намека на упрек, но Зинаида почувствовала, увидела по дрогнувшим губам, что ему было трудно и больно спросить об этом.
Ей стало жаль Никиту. В ней обострилось сознание вины перед ним. Хотелось как-то смягчить его страдание. Хотелось сказать хоть одно ласковое слово, но чувствовала, что сейчас это неуместно и может прозвучать фальшиво.
– Так получилось… – сказала она и прикусила нижнюю губу. Глаза ее потемнели от внезапно нахлынувших слез. – Ты ведь не ответил на мое письмо…
– Я его не получил. Меня же призвали в армию. А потом отправили на Дальний Восток. Я ведь писал тебе…
– Это было уже зимой, – сказала Зинаида и покраснела.
– Меня везли туда больше двух месяцев. И был карантин…
– Ну, что же об этом, – вздохнула Зинаида. – Теперь уж ничего не изменишь.
– Может, ты и не любила меня совсем? – сурово спросил Никита.
В душе Зинаиды вмиг воскресли, в одно мгновение пронеслись воспоминания счастливых дней. Она незаметно смахнула слезу и гордо выпрямилась:
– Нет, Никита. Я очень, очень тебя любила.
– А потом вдруг… – едко, со злостью заговорил он и осекся.
– Потом… какое-то наваждение… Нет, ты лучше не спрашивай… Не могу тебе объяснить… Не могу…
– Я только хотел знать: любила ты или это просто была игра?
– Никита! – вспыхнула Зинаида. Глаза ее сверкнули. – Как ты можешь? Я немедленно уйду.
– Ну, ну, извини, Зина… Не буду… – И, немного помолчав, сказал: – Ты ведь пришла не за тем, чтоб повидать меня, а спросить о муже?
Зинаида рванулась, чтоб уйти, но он удержал ее, схватив за руку:
– Извини, Зина. У меня от войны и от всего пережитого уже не те нервы. Все же я скажу: если он был под Брестом, дело плохо… Я спасся чудом. Больше сказать нечего… Извини…
Зинаида закрыла лицо руками и так стояла несколько секунд.
– Зинуша, милая… – потянулся к ней Никита, слегка коснулся плеча. – Я не мог сказать ничего другого, не сердись.
– Я не сержусь… Мы оба наказаны. Я рада была увидеть тебя.
– Правда, Зинуша? – обрадованно воскликнул Никита и опять посуровел. Зинаида, взглянув, поняла, что в нем боролись два чувства: любовь и осуждение.
– Заходи к нам, – сказала она и, повернувшись, быстро вышла…
4
В лагере под Москвой, где проходил обучение Максим Клейменов, в один из ночных налетов на столицу были сброшены две бомбы. Очевидно, это были случайные бомбы, сброшенные уходящими от погони «юнкерсами». Они почти не причинили вреда и никого не убили, но произвели впечатление на начальство части, которое тут же отослало рапорт в Москву. Был получен приказ о переброске обучающихся в другие места, удаленные от фронта.
В то время, когда на Урале шли споры о шаботе, Максим вторично остриженный под машинку, в выгоревшем, потертом обмундировании второго срока, со своими новыми товарищами трясся в товарном вагоне. Куда их везут – сообщено не было. Все были убеждены, что на фронт, и, примостясь на нарах, писали домой «прощальные» письма.
Максим стоял у приоткрытой двери вагона, пытаясь разобраться в местности, по названиям станций определить направление. «Очевидно, везут на формирование, куда-то недалеко. А уже оттуда двинут к фронту», – думал он, так как отправляли всего один батальон.
«Очевидно, немцы, которых на месяц задержали наши войска восточнее Смоленска, опять поперли на Москву, – размышлял он, поглядывая в дверь. – Иначе нас бы не сорвали с обучения. Видимо, дело плохо…»
Эшелон продвигался медленно, кружа где-то около Москвы. Когда стемнело – поехали быстрей. Даже во время очередного налета, когда в небе заходили голубые столбы прожекторов, взвились пунктирные нити трассирующих пуль, поезд не сбавил скорости…
Мелькали разъезды, станции, но вокруг – ни единого огонька. Ехали в полном неведении. Максим, устав от стояния у дверей, лег и быстро уснул.
Утром кто-то узнал знакомую станцию и радостно закричал:
– Вставайте, хлопцы, едем в Саратов!
Настроение, сразу переменилось. На стоянке дневальный сбегал за кипятком. Чай пили с шутками-прибаутками. Каждый думал: «Что бы там ни было, а все-таки не сразу под пули и бомбы…»
На четвертую ночь поезд остановился на станции, где ярко горели электрические фонари. Через составы, забившие все пути, от вокзала доносился гомон человеческих голосов.
Максим, выглянув из вагона, спросил проходивших мимо смазчиков:
– Где стоим, товарищи?
– В Сталинграде!..
– Зачем же это нас сюда? – спросил, подойдя к двери, сосед-красноармеец.
– Не знаю… – ответил Максим, а сам подумал: «Очевидно, тракторный завод переключен на производство танков. Может, еще до войны освоили. Похоже, что здесь и будут формировать танковую дивизию».
Пронзительно завопил паровоз:
– Наш подает голос, – сказал красноармеец и ушел к себе на нары. Максим продолжал стоять у двери – хотелось увидеть Волгу. Он был любознателен с детства. Его влекло в незнакомые места. Хотелось многое увидеть, многое узнать. Не раз он переезжал Волгу у Сызрани, но какая она в нижнем течении – видеть не доводилось.
Максим долго всматривался в смутные очертания города, заводов, поселков, а Волга не показывалась. «Да ведь она же с другой стороны, – догадался Максим и лег на нары. – Да, жаль, не увидел Волгу. Наверное, здесь она широченная… Вот бы сплавать на ту сторону. И чего меня так тянет узнать, осмотреть всю страну, хотя бы самое примечательное? Ведь и в Сочи из-за этого поехал – хотелось увидеть море. Ведь, кажется, изъездил, исходил весь Урал, а все мало. Почему такая ненасытность? Может быть, подсознательно чувствую, что меня скоро убьют, поэтому и хочется больше увидеть?.. Кто знает… Если бы не дернуло меня в Сочи, может быть, сидел бы сейчас на заводе, налаживал производство танков и не думал бы, что убьют. Конечно, по-глупому меня «забрили в солдаты». Обидно, что так вышло. Но ведь и дома могли забрать. А вернее всего – сам бы ушел добровольцем. Егорша, наверное, давно воюет… Ему, конечно, полегче, – ни жены, ни детей. А я как вспомню, – слезы из глаз… Таких крошек оставил. И Ольгу жалко. Хорошая она у меня. Ласковая, преданная. В двадцать четыре года остаться вдовой не сладко… Конечно, родители не бросят, а все же страшно подумать. А если немцы придут? Если попадет в кабалу? Если все, что мы создавали, будет порушено, растоптано, отец-коммунист расстрелян, детишки убиты, с Ольгой будет потешаться какой-нибудь обнаглевший эсэсовец… Нет, нет, нет! Правильно я сделал, что пошел воевать! Если мы – Клейменовы – потомственные рабочие не сядем в танки, кто же тогда защитит Родину?..» – с этими мыслями Максим уснул…
Растолкали его на рассвете. Поезд стоял на маленькой станции. Быстро, по команде, все выгрузились из вагонов и, построившись, пришли в лагерь, находившийся недалеко, в голой, выжженной степи за колючей проволокой. Лагерь еще спал.
Прибывших построили в шеренгу, пересчитали и разместили в длинном, приземистом бараке.
Утром вновь прибывший батальон подняли по трубе вместе со всеми и объявили, что он вливается в состав формирующейся здесь Особой танковой бригады. Эта Особая бригада формировалась в основном из уцелевших, обстрелянных танкистов двух танковых дивизий, понесших в боях тяжелые потери.
После завтрака ротный, построив механиков-водителей, вывел их на плац, где гордо стоял новый танк Т-34, которого в войсках любовно называли «тридцатьчетверкой».
Массивный, приземистый, из толстой брони, с могучей литой башней, на широких гусеницах, он производил внушительное впечатление. Прибывшие из-под Москвы механики-водители видели его впервые, поэтому, приблизившись, остановились:
– Вот это да! Это – машина!
– Не танк, а прямо броненосец!
Максим тоже был поражен массивностью и мощностью нового танка. Но, всматриваясь, он вдруг ощутил, понял то, что было непонятно другим. Каким-то своим, особым чутьем, присущим, быть может, только очень одаренным конструкторам, он увидел, что танк этот совершенно не похож на «бабушку» и на те угловатые немецкие танки, снимки с которых он видел в газетах.
Этот танк, очевидно, был вдвое тяжелее «бабушки», но в нем чувствовалась легкость, стремительность, благодаря обтекаемости форм.
Максим, как конструктор, сразу понял, что эта обтекаемость обеспечит новому танку неуязвимость – снаряды будут скользить и отскакивать.
«Да, здорово! – прошептал про себя Максим. – Красота в нем сочетается с надежностью…»
Люк танка приоткрылся, и из него показался танкист, в кожаном шлеме и в черной кожаной куртке.
– Привет новичкам! – крикнул он весело. – Подходите поближе. Полюбуйтесь на нашего красавца.
Новички обступили танк, трогая его руками, восторгаясь.
– Да, машина!
– Этот удавит фрица запросто.
– Не удавит, а раздавит, как слон сороконожку.
– А пушка-то, глядите, какова! Не то что сороковки на «бабушках».
– В этой калибр, наверное, миллиметров семьдесят.
– Семьдесят шесть! – пояснил не без гордости танкист.
«На такой машине пушка могла быть и помощней, – опять, как конструктор, подумал Максим и, подойдя к танку, ласково погладил его холодный, стальной борт. – Хорош! Хорош!» – повторил он про себя и опять отошел, любуясь.
Пока новички по одному залезали в танк, осматривая его изнутри, Максим мысленно поставил рядом с «тридцатьчетверкой» «бабушку» и улыбнулся.
«Куда там! Наша старушка намного выше. Она ростом с доброго слона и может служить хорошей мишенью для немцев. Броня – десять – пятнадцать миллиметров – любой снаряд разнесет… Она, «бабушка», может воевать лишь с прорвавшейся пехотой. Или удирать от танков – скорость у нее пятьдесят три километра. А если сбросит жиденькие гусеницы, то и на семьдесят может чесануть на колесах».
– Ты чего засмотрелся, Клейменов? – окликнул ротный. – Любуешься?
– Вроде этого!.. Не скажете, какой толщины броня у нового танка?
– Сорок пять миллиметров!
– Ого!.. А скорость?
– Пятьдесят четыре километра!
– Как у курьерского?
– Вроде. Ты полезай в танк, – командир объясняет его устройство.
– Если б проехаться дали…
– Дадут. Пойдем, я скажу…
Ротный договорился с командиром танка, чтоб новичкам под наблюдением механика-водителя дали поуправлять танком.
Первым сел за рычаги Клейменов. Командир, высунувшись из танка, крикнул, чтоб все отошли.
– Ну, если все понял, айда! – сказал механик-водитель.
Максим включил двигатель. Танк грозно заревел и, едва Максим тронул рычаги, мягко пошел, все наращивая скорость.
– Разворачивайся! – крикнул механик-водитель. Максим, плавно двинув рычагами, развернул танк, привел его на прежнее место, вылез.
– Ну, как, Клейменов? – спросил ротный.
– Отличная машина! В управлении легка и послушна!
– Кто следующий? – спросил ротный.
– Я, товарищ командир, – ловко вскарабкался на борт небольшой, шустрый красноармеец.
– Давай, Сидоров!
Так началось обучение новичков вождению «тридцатьчетверки».
Обучение велось ускоренными темпами. Только освоили механики-водители вождение танков на импровизированном танкодроме, началось обучение башенных стрелков стрельбе по «мертвым» и двигающимся мишеням из укрытий и с ходу. Потом механиков-водителей отправили на завод, где прямо в цехах, помогая тракторостроителям, они должны были изучать материальную часть.
Максим сказал, что он слесарь-универсал, и был поставлен на сборку. Он не хотел выделяться и никому не говорил, что инженер. Максим действительно раньше работал слесарем, освоил станочные профессии и потом без отрыва от производства закончил институт. Он легко овладел трудным делом, и мастер стал подумывать о том, чтоб назначить его бригадиром, так как много рабочих ушло на фронт и опытных бригадиров не хватало.
Максим, дорвавшись до настоящей работы, был очень доволен. Эта работа позволяла ему хорошо изучить конструкцию танка, которую он считал очень удачной.
Жили механики-водители при заводе, в красном уголке, приспособленном под казарму. Работали в тех же гимнастерках, так как комбинезонов не было.
Однажды, когда Максим работал особенно сосредоточенно, пригоняя деталь, он вдруг почувствовал на себе внимательный взгляд. Приподнял голову и увидел, что его пристально рассматривает какой-то человек в сером костюме. Взглянув внимательней, он нахмурился, узнав инженера Фирсанова из своего конструкторского бюро.
– Игорь Сергеевич, ты что уставился? Или не узнаешь?
– Здравствуй, Максим! Признаться, не поверил, что это ты. В гимнастерке и острижен… и на чужом заводе… Как ты тут оказался?
– Призвали в армию в танкисты. А пока помогаем танкостроителям.
– Да как же так, ведь на тебя же должны были дать бронь? А, кажется, тебя призвали где-то на курорте? Я что-то слышал…
– Призвали и призвали… Какая разница где? А ты тут чего делаешь?
– Я с бригадой. Послали изучать танковое производство. Вначале были в Харькове, а когда начались бомбежки – послали сюда. Я скажу Силину – он у нас старший, заберем тебя в нашу бригаду. Это не трудно, он свяжется с директором, с наркомом.
– А кто же воевать будет, Игорь Сергеевич? Знаешь какая нужда в танкистах?
– Но ты, как ведущий инженер-конструктор, принесешь больше пользы в тылу.
– Тише! – крикнул Максим и, отложив напильник, подошел поближе. – Говори тише. Я не хочу, чтоб мои товарищи знали, что я инженер. Почему ты думаешь, что я больше принесу пользы на заводе?
– На танкиста можно выучить любого. И довольно быстро. А на инженера, который способен создавать танки, требуются годы. Здесь ты рядовой, а там будешь командиром производства.
– Ну, так что же?..
– А то, что должен помнить, что говорил Фурманов Чапаеву: «Ты есть боевой командир и подставлять свой лоб случайной пуле не имеешь права».
Максим улыбнулся.
– Если меня призвали – значит, я нужней на фронте.
– А я считаю, что тут допущена ошибка. Надо ее исправить.
– Нет, Игорь. Ты не прав. Теперь такое время, что я нужней на фронте. И прошу тебя – никому обо мне ни слова! Бежать отсюда – это все равно что с поля боя. Никому ни слова. Иначе поссоримся на всю жизнь.
Фирсанов переступил с ноги на ногу, нервно помял подбородок, кашлянул, пересохшим вдруг голосом спросил:
– Что сказать отцу?
– Скажи, что видел, говорил… Что жив и здоров.
Фирсанов хотел что-то сказать, но не нашел слов и, сунув Клейменову руку, выскочил из цеха. «Пусть злится, пусть ссорится, а я выполню свой долг. Сейчас же разыщу Силина – вместе пойдем к директору…»
Вечером, когда Клейменов вернулся в казарму, около нее уже стояли зеленые машины. Всех механиков-водителей привезли в лагерь. Ночью бригада поэкипажно погрузилась в эшелоны и выехала прямо на фронт.
