Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Так… – сказал он и снова попросил новокаин… Расправив и осторожно уложив кишки, он принялся извлекать осколок из легких.
Андросов взглянул на большие часы и вздохнул. Прошло уже два часа.
– Вон он где! – сказал Юдин, извлекая ланцетом осколок. – Легкие пробиты насквозь… Иглу!..
На лбу профессора выступили мельчайшие капельки пота.
– Сергей Сергеевич! Может, присядете? Передохнете минутку? – спросил Андросов.
– Воля, Паша, воля! Надо воспитывать ее в себе. Я еще держусь.
Лишь когда были сделаны на легких последние швы и закрыта брюшная полость, Юдин устало опустился на белую, круглую табуретку.
– Кажется, все, Паша. Зашивать будешь ты.
Андросов встал на его место. Взял иглу.
Нина Сергеевна робко приблизилась к профессору:
– Сергей Сергеевич, неужели будет жить?
– Что, мечтаешь замуж за него выйти?
– Ой, что вы. Просто жалко, ведь молодой…
– Круглосуточное дежурство и заботливый уход! – сказал профессор и, пошатываясь, вышел из операционной…
Глава десятая
1
Бывают на свете люди, которым всегда и во всем сопутствует удача. Таким был Федор Степанович Колесников – главный инженер Малинского завода. Он появился на свет в счастливый день, когда окончилась русско-японская война. И с этого дня ему всегда светило солнце и улыбалась фортуна.
Он родился в состоятельной семье петербургского профессора-хирурга, и детство его было безоблачным. В революцию и гражданскую войну он был подростком, и раскаты грозных бурь прошли для него стороной.
Природа одарила его крепким здоровьем, красивой внешностью, недюжинными способностями, мягким, уживчивым характером. Он был хорошо воспитан, начитан, с детства знал языки, не чуждался искусства и главное – умел ладить с людьми.
Шутя окончив институт, он был послан на строительство Магнитки, когда главное там уже было сделано. Но, находясь при начальстве, он проявил себя с лучшей стороны и уехал домой с орденом.
В это время на Малинском заводе создавали первый советский блюминг. Поехал туда. Ему опять повезло. Будучи на виду, он, хотя, казалось бы, ничего значительного не сделал, но опять был удостоен награды и как орденоносец принят в партию…
Потом его, как инженера-коммуниста, знающего английский язык, послали в Америку консультантом по закупке оборудования. А когда вернулся, был назначен главным механиком. Перед войной он сменил ушедшего на покой главного инженера, став в тридцать шесть лет самым влиятельным на заводе специалистом.
Еще до поездки в Америку он увлекся примадонной из гастролирующей в Северограде какой-то южный оперетты. Примадонну звали Мэри. Он сделал предложение, женился и был счастлив.
В Америку уехал с женой, оставив теще двух девочек-близнецов. Мэри по возвращении мечтала снова пойти на сцену, тем более что ей удалось приобрести отменные туалеты.
Но, будучи в Техасе на ковбойских скачках в сильную жару, она выпила стакан ледяной кока-колы и схватила ангину. После болезни у нее пропал голос.
До этого вся жизнь с Федором Колесниковым ей представлялась красивой феерией. Она словно бы жила на сцене, играя роль принцессы.
И вдруг, вернувшись на родину, она как бы проснулась от волшебного сна. В буднях реальной жизни с нее как пелена упала вся театральная мишура. Она предстала перед Федором сама собой – злой, завистливой мещанкой.
Федор Степанович отнесся к этому спокойно и стал искать счастья на стороне. У него появилась любовница в Сестрорецке, куда он ездил на завод, и еще одна – в Северограде.
Если б Мэри была поумней, она бы не устраивала домашних «мелодрам» и сумела бы удержать мужа при себе. Но бесконечные скандалы его угнетали, отпугивали, заставляли бежать из собственного дома. Он уже хотел бросить все и уехать куда-нибудь, но тут разразилась война…
Злую жену вместе с дочками, тещей и свояченицей пришлось везти на Урал. Но он не забыл и о Кити из Северограда. Она была оформлена на завод, тоже приехала в Зеленогорск и даже получила комнату с отдельным входом…
На заводе Колесников встретил старого знакомого по наркомату, Черепанова, и тот, зная и ценя деловые качества Федора Степановича, рекомендовал его на должность главного инженера.
На Куйбышевском к приезду Колесникова уже был достроен сварочный цех. Там на мощном прессе рабочие из бригады Антипина начали штамповку броневых деталей для танковых башен.
На специальных стендах велась сварка танковых корпусов.
Вместе с Шумиловым и Черепановым Колесников осмотрел завод. Долго, придирчиво, с лупой в руках рассматривал швы на корпусах, свариваемых местными сварщиками.
У каждого танкового корпуса останавливался, расспрашивал сварщиков: какие работы они исполняли раньше, где учились, но никаких замечаний не делал.
Вернувшись в кабинет, он спросил Шумилова, сколько сварщиков приехало из Малино? Получив ответ, Колесников поправил густые, зачесанные назад волосы с седой прядью надо лбом, раздумывая, повертел в пальцах ручку.
– Надо всех без исключения местных сварщиков заменить малинцами, а местных послать на специальные курсы. То, что делают они – никуда не годится. Швы не провариваются до конца, есть каверны, даже перекосы в корпусах. Курсы организуем здесь, при заводе, я выделю инженеров и мастеров, которые будут учить настоящему сварному искусству.
– Хорошая мысль! – поддержал Черепанов. – Эти курсы должны действовать постоянно. Нам нужно готовить много сварщиков.
– Малинцы и наши нашли общий язык, – сказал Шумилов. – Завтра на полигоне будем испытывать первые отливки.
– Хорошо, не забудьте взять меня, – сказал Колесников.
– Обязательно возьмем! – пообещал Черепанов.
Пока организовывались курсы, Колесников, поставив на сварку корпусов малинцев, прикрепил к каждому из них по местному сварщику. Он считал, что практическая учеба самая лучшая в сварочном деле. И действительно, через каких-нибудь десять – пятнадцать дней местные сварщики стали давать ровный, прочный шов.
Работа в сварочном цехе постепенно налаживалась. Колесников умел без крика и ругани заставить людей трудиться на совесть.
Когда на Куйбышевский пришла Татьяна Клейменова, завод уже осваивал производство корпусов и Колесников был чтим и уважаем.
Почувствовав, что дело идет хорошо, Колесников решил, что заслужил право на то, чтоб передохнуть. Он объявил дома, что переходит на «казарменное положение» и будет ночевать на заводе. Сам же те часы, которые удавалось урвать для сна, проводил у Кити… Кити до знакомства с ним была просто Катькой и работала дамским парикмахером. В Зеленогорске она устроилась в дамском салоне и завела «свою клиентуру».
Федор Степанович был доволен, что привез Кити, и отдыхал у нее после завода, где ему действительно доставалось, так как к работе он относился всегда добросовестно.
О его убежище у Кити знал только шофер. И вот однажды этот шофер приехал в полночь и, вызвав его условным сигналом, сказал:
– Вас разыскивают директор и уполномоченный ГКО.
– Что нибудь случилось?
– Не знаю. Приказано найти и доставить…
В кабинете у Шумилова сидел Черепанов и тот щеголеватый военпред Чижов, что был у Махова.
Представив Колесникову Чижова, Шумилов протянул бумажку:
– Вот, взгляните, Федор Степанович, телеграмма наркома. Нам вдвое увеличивается программа с будущего месяца. Что вы скажете?
Колесников прочел и спокойно сказал:
– Можно ли в городе еще отыскать опытных сварщиков?
– Мы уже были в обкоме, – сказал Черепанов. – Обещают не больше двадцати человек.
– Это не выход, – задумчиво сказал Колесников. – Курсы тоже не решат проблемы…
– Что же вы предлагаете?
– Я предвидел, что программа будет увеличена, и думал над этим, – спокойно, словно все решалось просто, заговорил Колесников. – Вы, очевидно, знаете, что из Киева приехал на Урал институт Патона. Там разрабатывается метод автоматической сварки стали.
– Знаем, – сказал Черепанов, – но смогут ли они сваривать броневую сталь? Шов должен быть в глубину почти пятьдесят миллиметров.
– Это не шутка, – сказал военпред. – Не затрещат ли корпуса по швам от бронебойных снарядов?
– Я предлагаю послать к Патону группу специалистов и все выяснить, – заключил Колесников.
– Будем приветствовать, если эту группу возглавите вы, Федор Степанович, – сказал Черепанов.
– Раз нужно, я согласен! – четко ответил Колесников. – Через два-три дня мы будем у Патона.
В последнее время Федор Колесников как-то охладел к Кити, хотя внешне она еще продолжала ему нравиться. Спортивного вида, упругая, живая, с крашенными под соломку завитыми волосами и задорно вздернутым носиком, она выглядела привлекательно и нравилась многим мужчинам.
Но Федор последнее время стал замечать в ее речи и поступках нескрываемую грубость, даже развязность. Резали слух резкие жаргонные слова, которыми она как бы щеголяла. Его стал раздражать исходивший от нее запах табака.
«Кити! Кити!.. Сам я выдумал эту «Кити». Никакая она не Кити, а самая обыкновенная Катюха…»
Перемена в его отношениях к Кити началась с того дня, когда он встретился с Татьяной. Он то без причины заходил в технологический отдел, то задерживал ее на диспетчерском, то встречал у ворот завода, пытаясь провожать. Однажды даже пригласил в кино, но Татьяна вежливо отказалась.
«Что со мной? Уж не влюбился ли я, как мальчишка?» – спрашивал себя Федор, сердился, так как привык к легким победам, и все же продолжал думать о Татьяне…
Когда возникла необходимость поехать в Нижний Усул, к Патону, он обрадовался в душе: «Отлично! Возьму Татьяну с собой…»
Пригласив Татьяну и еще двух инженеров к себе, он обрисовал им тяжелое положение со сварщиками и, рассказав об автоматической сварке, сказал:
– Вам, товарищи, предстоит срочно поехать к Патону и постараться убедить его приехать к нам, организовать здесь автоматическую сварку брони.
– Это замечательная идея, Федор Степанович, – сказала Татьяна. – Если удастся автоматически сваривать корпуса, мы сделаем величайший вклад в дело победы.
– Безусловно! Я рад, что вы оценили эту идею.
– Когда ехать? – спросила Татьяна.
– Завтра, послезавтра. Как достанут билеты. Пока получите в бухгалтерии командировку и деньги…
Татьяна приехала на вокзал заблаговременно и расположилась в четырехместном купе мягкого вагона. Вагон постепенно наполнялся. Зинаида, прибежавшая проводить Татьяну, удивленно огляделась:
– А где же другие?
– Не знаю. Еще не пришли… Боюсь, как бы не опоздали…
Зинаида выскочила из вагона, когда уже дали сигнал к отправлению. «Может, по ошибке сели в другой вагон? – подумала Татьяна и, усевшись на диване, стала смотреть в окно…
Минут через десять, когда поезд набрал скорость, в купе со свертком и набитым портфелем заглянул Колесников.
– А, Татьяна Михайловна! Здравствуйте! Еле вас нашел… Директор приказал ехать мне. Делу придается большое значение… А где же остальные? – с притворным удивлением спросил он.
– Не знаю, Федор Степанович… Наверное, опоздали на поезд.
– Вот безобразие. Вы разрешите войти?
– Пожалуйста. Все купе свободно, – сказала Татьяна с некоторой тревогой.
– Может, они в другом вагоне? – сказал Колесников, чтоб успокоить ее. – Я их поищу.
Колесников положил сверток на столик, разделся, причесал каштановые волосы с седой прядью через всю голову и, приветливо улыбаясь, сел напротив Татьяны, завел непринужденный, успокаивающий разговор.
В вагоне было прохладно, Татьяна, кутаясь в пуховый платок, украдкой взглядывала на красивое лицо Колесникова, на его модный костюм, белоснежную рубашку, улавливала запах дорогих духов и увлеченно слушала его рассказ о жизни в Америке, о встречах со знаменитыми людьми.
Он говорил как актер, слегка жестикулируя, но совершенно не рисуясь. Голос его был красивого баритонального тембра, речь лилась плавно. Татьяна, живя последние месяцы в простой рабочей семье, соскучилась по общению с людьми своего круга и была рада этой встрече.
Колесников незаметно перешел к излюбленной теме, заговорил о театре, кино, о встречах со знаменитостями.
– Послушайте, Татьяна Михайловна, – сказал он, чуть приблизившись к ней, – я давно хотел спросить, почему вы не снимаетесь в кино?
– Что вы? Для этого нужен талант.
– Для этого нужна лишь очаровательная внешность! – возразил Колесников. – А вы просто созданы для кино! В Голливуде вас бы разорвали на части! Там ценят только красоту. Большинство «звезд» там лишь позируют. Говорят и поют за них другие.
– Я бы не хотела играть такую жалкую роль, – улыбнулась Татьяна.
– Мы же не в Америке, – спохватился Федор Степанович. – У нас другое! У нас главное – естественность и верность жизни. Вы бы сыграли замечательно. Уверяю вас.
– Нет, Федор Степанович. Театр не моя стихия. Музыка – другое дело. Музыку я люблю.
Колесников не был искушен в музыке и постарался перевести разговор на другое:
– Вам холодно? Сейчас я попрошу чаю. Вагон давно затопили, скоро будет тепло.
Он вышел из купе и вернулся с двумя стаканами чаю в подстаканниках.
– Вот сейчас мы и согреемся, Татьяна Михайловна. Тут мне что-то принесли на дорогу из Урса. – Он развернул сверток, где оказались ветчина, семга, карбонад, масло, хлеб, конфеты. – Отлично живем! – улыбнулся Колесников. – Прошу вас закусить, Татьяна Михайловна.
Столь редкие припасы удивили Татьяну, и ей очень захотелось попробовать семги. Она, достав нож, стала делать бутерброды.
– Ах, я и забыл! – спохватился Федор Степанович и, потянувшись к толстому портфелю, достал бутылку марочного вина.
Татьяна снова насторожилась, подумав, что все это он устроил преднамеренно и даже нарочно закупил целое купе.
– Пожалуйста, уберите вино, я совершенно не пью, – сказала Татьяна, и он заметил в ее глазах испуг и тревогу.
– Жаль, очень жаль. Вино хорошее. Ну, если не любите – давайте пить чай! – сказал он весело, словно совершенно не был огорчен, и подвинул Татьяне стакан.
За чаем Татьяна согрелась и опять пришла в хорошее настроение. За окном показались темно-зеленые лесистые горы, покатые увалы в желтых и красных пятнах лиственных лесов. Вдали между увалами были видны туманно-голубые волны далеких гор.
– Посмотрите, как красив Урал! – воскликнул Федор. – Горы бегут прямо на нас… Разрешите присесть к вам, чтоб лучше видеть.
– Пожалуйста! – сказала Татьяна и подвинулась ближе к окну.
Федор присел рядом, но не так близко, чтоб вызвать протест.
– Нравится вам Урал? Вы ведь здесь уже проезжали…
– Мы ехали ночью в товарном вагоне, я почти ничего не видела. И даже предположить не могла, что тут такая красота, – прошептала Татьяна.
– А дальше будет еще величественней! Вот, вот, смотрите!
Прямо на них надвинулась огромная скала и нависла над поездом.
– Ух, какая! – восхищенно, как девочка, воскликнула Татьяна и встала, чтоб видеть ее вершину.
Федор тотчас вскочил и в одно мгновение обнял Татьяну, притянул к себе, пытаясь поцеловать.
– Нет, нет! Этого не надо! – сказала Татьяна и мягко, но решительно отстранила его.
– Татьяна Михайловна! Милая! Разве вы не видите, что я люблю вас. Что я полюбил вас с первой встречи…
– Нет, нет, Федор Степанович! Я не хочу слышать об этом. Вы думаете, раз война, то все дозволено…
– Татьяна Михайловна! Умоляю. Не будьте так жестоки. Неужели вы не чувствуете, что я…
– Вы привыкли к победам и думаете, что все женщины одинаковы… И смотрят на жизнь так же легко, как вы?
– Я ничего не думаю. Я просто люблю вас. Люблю горячо, страстно, как никого никогда не любил.
Это было сказано с таким пафосом и так искренне, что Татьяна на миг оторопела, но тут же овладела собой.
– Я вышла замуж… Люблю своего мужа и очень прошу вас…
– Я знаю все и не верю, что вы его любите. Это было минутное увлечение, порыв истосковавшегося сердца. Вам нужен совсем другой человек, который бы мог оценить вашу красоту, вашу утонченную душу, который бы был вам близок духовно.
Татьяна, глубоко дыша, опустилась на диван. Федор почувствовал, что нащупал самое чувствительное место в ее душе. Он схватил ее за руки, стал на колени, заговорил горячо и страстно:
– Я у ваших ног. Я – Федор Колесников, который не склонял головы ни перед одной женщиной. Я полюбил вас всем сердцем и готов на все. Хотите, я завтра же разведусь с женой, только скажите, что я могу надеяться.
На Татьяну смотрели страстные, красивые глаза, в которых отражались отсветы заката, придавая им что-то манящее, неотразимое. Если б сейчас он снова привлек ее к себе и крепко обнял, она бы не нашла в себе силы, чтоб его оттолкнуть.
Но Федор, привыкший к успеху у женщин, встретив такое решительное сопротивление, увидев женщину, непохожую на других, вдруг растерялся и снова заговорил о своей любви. Татьяна мигом опомнилась, высвободила свои руки.
– Встаньте, Федор Степанович. Встаньте! Вы должны быть благоразумны и не поддаваться минутным порывам.
Это было сказано так повелительно, что Колесников встал, отряхнул колени и как побитый щенок сел в угол своего дивана.
– Я никогда не был так унижен, Татьяна Михайловна.
– Вы плохо думаете обо мне, Федор Степанович. А я отношусь к вам очень, очень хорошо. Гораздо лучше, чем вам это кажется.
– Правда? – Федор вскочил и снова бросился к ней, дрожащими руками сжал ее пальцы.
– Да, да, правда, – с легкой улыбкой сказала Татьяна. – Но сейчас вы должны послушать меня.
– В чем? Я готов! Я готов сделать все, все, что вы прикажете.
– Рядом – свободное купе. Идите туда и ложитесь спать. Успокойтесь…
– Что? Оставить вас?
– Но вы же только сейчас дали слово.
– Как?.. Ах, как же я мог… – сказал Колесников и, рванув дверь, вышел в коридор.
Татьяна тут же выставила в коридор его портфель, положила на него плащ и шляпу, закрыла дверь на защелку.
Прошло минуты две, Колесников устыдился самого себя и рванул дверь – она, щелкнув, открылась на вершок.
– Татьяна Михайловна, откройте, я должен вам сказать…
– Нет, нет, Федор Степанович. Вы очень возбуждены. Вы должны сдержать свое слово… Я ложусь спать, – сказала учтиво, но решительно Татьяна. – Спокойной ночи!
Колесников потоптался у двери, повздыхал и, обозвав себя «ослом», пошел спать в соседнее купе.
2
Последнее время Махов как-то особенно сблизился и подружился с североградским конструктором Уховым. Оба совсем непохожие внешне: Махов – большой, грузный, с крупным волевым лицом, резковатый и властный; Ухов – небольшого роста, облысевший, круглолицый, добродушно-застенчивый. Но, несмотря на внешнюю несхожесть и противоположность характеров, в них было что-то общее, роднившее и сближавшее их. Это общее – была их одержимость.
Оба были готовы сгореть на работе, лишь бы выполнить свой долг. Оба жили на заводе на казарменном положении и почти не выходили из цехов.
Если же выдавались свободные минуты, что случалось лишь ночью, Ухов приходил к Махову выпить стакан чаю, послушать последние известия, взглянуть на карту с флажками, что висела в закутке на тыльной стороне старого шкафа.
В первых числах октября, когда развернулось невиданное по своим размерам сражение за Москву, в переоборудованных цехах тракторного завода шла ожесточенная битва за танки.
Огромный сборочный корпус, оснащенный мощными портальными кранами, был полон шума, гула, грохота большой, не утихавшей работы. Тут трудились и опытные слесари-сборщики, и подсобники, и старики-пенсионеры, и женщины, заменившие взятых в армию мужей, и подростки-фабзаучники.
Подростки шкурили, очищали от ржавчины и окалины могучие броневые корпуса; старики-пенсионеры собирали отдельные узлы механизмов; слесари-сборщики монтировали ходовые части из привезенных из Северо-града деталей.
Ухов, зная, что у местных слесарей нет опыта по сборке танков, провел с ними большую и сложную работу. Тяжелый танк КВ, привезенный из Северограда перед войной, дважды разбирался до основания и дважды собирался снова. Этот наглядный инструктаж очень помог. Местные слесари-сборщики стали работать уверенней.
Ухов, неустанно следя за ходом сборки, с нетерпением ждал прибытия эшелона 18—16, в котором должны были привезти из Северограда дизельные моторы для танков.
Эшелон этот, по сведениям, полученным из наркомата железнодорожного транспорта, должен был прибыть вечером.
Эшелон 18—16 прибыл только ночью. Ухов вместе с начальником сборочного цеха Костроминым сам обошел, осмотрел все платформы и не увидел ни одного мотора.
– А где же дизельные моторы для танков? – спросил он начальника эшелона, пожилого военного.
– Не знаю… Я доставил лишь то, что было погружено.
– И не слышали про моторы?
– Может, их на барже везли?
– Может быть, а что?
– Я слыхал, что немцы потопили две баржи с оборудованием.
Ухов, ни о чем более не спрашивая, пришел к Махову и без сил повалился в кресло.
– Что, Леонид Васильевич? Неужели моторы не привезли?
– Ни одного, – осипшим голосом сказал Ухов.
Махов ждал этот эшелон, надеясь, что североградские моторы позволят им собрать сорок танков, и вдруг…
Он встал и большими шагами заходил из угла в угол:
– Зарезали… Прямо зарезали без ножа…
– Может, нажать на приднепровцев? – робко посоветовал Ухов.
– Они же не могут ковать коленчатые валы. Шабот еще не обработан… И главное – нет для него фундамента. Может, вы – конструкторы – придумаете, как соорудить фундамент в работающей кузнице?
– Обязательно подумаем, Сергей Тихонович, но ведь сейчас задача другая – где взять дизельные моторы?
– В этом и беда.
– А что, если попробовать бензиновые? Авиационные. Ведь на бомбардировщики ставят мощные двигатели.
– А подойдут?
– Приладим! Лишь бы были…
– А ведь это – выход, Леонид Васильевич! Честное слово – выход!
– Если так считаете – нужно звонить Парышеву.
– Верно! – Махов взглянул на часы. – Без двадцати три. По-московски около часа. Парышев, очевидно, еще у себя… – Он вызвал междугородную и, назвав пароль, попросил срочно соединить с Москвой…
Парышев оказался на месте. Внимательно выслушав Махова, он некоторое время молчал, очевидно, записывал. Потом спросил, как обстоит дело с фундаментом для молота, с монтажом оборудования дизельного завода, и заключил твердо:
– Ваше предложение об использовании авиационных двигателей считаю разумным. Сейчас же буду звонить товарищу Сталину.
3
В те грозные дни, когда немцы начали новое наступление на Москву, в Северограде на Ленинском заводе все еще продолжали собирать танки. Производство деталей из-за бомбежек и обстрелов было разбросано по всему городу, но в конце концов их свозили сюда, во второй механосборочный.
В бригаде Егора Клейменова теперь вместе со взрослыми работали три подростка. Они считались учениками, но трудились тоже по одиннадцать часов, помогая сборщикам, которые еле держались на ногах.
Один из них – Саша Подкопаев – худенький, веснушчатый паренек с русым вихром на лбу сегодня не вышел на работу. Саша – сын мастера Подкопаева, который был начальником ремонтного отряда и вместе с Егором ездил на фронт – был трудолюбивый парнишка и всегда являлся вовремя.
«Уж не случилось ли беды?» – подумал Егор, так как знал – сам Подкопаев заболел. Еще две недели назад, когда он привел к Егору Сашку, лицо его было восковым, крайне болезненным, глаза глядели отрешенно.
– Вот, Егор, сынишку к тебе привел. Мать и сестра у него погибли под бомбами, да, видать, и я недолго протяну… У тебя он получит рабочую карточку и будет под надзором. Если что – уж ты позаботься о малом…
Егор взял Сашку в бригаду и, стараясь давать работу полегче, заботился, как о сыне.
И вот Сашка не пришел…
Егор в обед похлебал одной баланды, а пайку – 250 граммов тяжелого суррогатного хлеба завернул в газету и спрятал в карман. «Вечером пойду к Подкопаевым – снесу им…»
Подкопаевы жили рядом с заводом, и Егор после работы отправился к ним. Шел тихонько, чтобы сэкономить силы. На третий этаж поднимался в три приема.
Дверь оказалась незапертой. Егор вошел и из коридора увидел, как Сашка ползал на коленях по полу, завертывал в скатерть мертвое тело отца.
Егор снял кепку и, ничего не говоря, так как никакие слова не могли смягчить горя мальчика, стал помогать ему приготовить отца в последний путь. Умирало так много североградцев, что о гробах забыли и думать.
Когда управились, Егор сел на диван, отер пот с лица, усадил рядом Сашку, нежно обнял.
– Вот, Сашок, какое испытание выпало на нашу долю. Но надо, брат, держаться… Считай, что с сегодняшнего дня у тебя появился новый отец. И знай, что он тебя не оставит в беде.
Саша, все время державшийся из последних сил, вдруг всхлипнул и, бросившись на грудь Егора, горько заплакал…
– Держись, Саша, держись, милый. Нам с тобой нельзя сдаваться. Если мы выйдем из строя, кто же тогда будет делать танки? Немец нас тогда возьмет и задушит голыми руками. Мы должны выстоять, уехать на Урал и там начать выпускать танки. Урал – это, брат, силища! Это кузница всей страны! Чего только там нет! И руды, и уголь, и нефть, и всякие редкие металлы, и золото, и каменья… Поедешь со мной на Урал?
– По-по… по-еду!.. – со слезами в голосе выдавил Саша.
– Вот и хорошо, Сашок. Гляди, что я тебе принес, – он протянул Саше кусок хлеба. – Пока пожуй, а я схожу позвоню на завод, попрошу, чтоб приехали.
Примерно через час под окном загудел грузовик, собиравший покойников. Пришли четверо с носилками. Подкопаева унесли и положили вместе с другими. Егор и Саша спустились вниз.
– Поедете, что ли, на кладбище? – спросил шофер и добавил: – Я не советую. Обратно придется плестись. Никто не ездит. Похороним в братской могиле честь честью.
– Что, Сашок, поедем?
– Поехал бы, да сил нету. Обратно не дойду…
– Езжайте! – крикнул Егор.
Забрав шубейку и еще кое-что из вещей, Егор привел Сашу Подкопаева в свое общежитие, устроил на соседнюю койку, попросив соседа перебраться в другое место.
У него в тумбочке в особом ящике с давних времен лежала плитка шоколада, купленная еще для Вадика. Егор развернул ее и длинную дольку дал Саше.
– На, Сашок, подкрепись, и будем спать…
Только улеглись – пришли какие-то люди с красными повязками.
– Все, кто намечен к эвакуации, собирайтесь с вещами. Во дворе ждут машины.
Егор взглянул на уснувшего Сашу и начал его трясти:
– Сашок, Сашок! Вставай скорее, мы уезжаем на Урал…
4
С тяжелым скрежетом и стуком, надсадно воя и пыхтя, поезд пробивался сквозь снежную коловерть. Уже давно миновали Вологду, а страх еще не оставлял людей, что ехали в теплушках. Сидя вокруг чугунной буржуйки или лежа на нарах, они жались друг к другу. Это чувство держаться вместе выработалось в страшные дни. Многие еще не верили, что они вырвались из огненного кольца смерти, и тревожно вслушивались в завывание метели, в лязг и грохот поезда, в пронзительные гудки паровоза. Во всех этих звуках им слышался вызывавший дрожь гул фашистских бомбардировщиков.
Дверь была плотно задвинута, в маленькие окошки вставлены двойные рамы – в вагоне держалось тепло, не сравнишь с североградскими квартирами. И от этого блаженного тепла, истощенных голодом, изнуренных работой людей клонило в сон. Спали и днем и ночью. Спали не потому, что хотелось отоспаться за бессонные налетные ночи, спали оттого, что не было сил бодрствовать…
Так и ехали. Из вагона на остановках выходили лишь по нужде да поесть горячего бульона с сухарями. На всех крупных станциях для эвакуирующихся североградцев были созданы «питательные пункты». Однако ехали полуголодные. Порции давали мизерные – за этим строго следили врачи. Тех, кто выменивали продукты и наедались до отвала – утром находили мертвыми.
Егор лежал на нарах рядом с Сашей, который никак не мог отоспаться. Порой он разговаривал во сне, кого-то звал. То вдруг испуганно кричал и плакал.
Егор, уже мысленно усыновивший Сашу, как и Вадика, заволновался. На большой станции позвал врача, сопровождавшего эшелон. Тот, разбудив и осмотрев Сашу, сказал:
– Кахексия!.. – И, чтоб понял Егор, пояснил: – Сильное истощение. Это почти у всех. Не давайте наедаться. Пройдет…
На восьмые сутки показались Уральские горы. И опять закружила, завыла метель – ничего нельзя было рассмотреть.
Егор привел Сашу к печке погреться и стал рассказывать про Урал. Его слушали успокоенно, с надеждой. Расспрашивали о городах, о природе, о людях. Но Саша, склонившись к нему на плечо, уснул. Вчетвером с трудом положили его на нары. Улеглись и сами. Ветер рвал, бросал вагоны из стороны в сторону. Поезд, стуча на стыках рельсов, лязгая буферами, пугая пронзительными гудками, пробивался сквозь снежную коловерть.
Через сутки метель стихла. Поезд остановился на шумной станции. Было морозно. Егор, приоткрыв дверь, глянул и радостно закричал:
– Вставайте, друзья! Приехали! Поезд стоит в Зеленогорске.
В вагоне засуетились, стали увязывать вещи. Егор распахнул дверь.
– Закройте! Выходить запрещено! – крикнул стоящий у вагона красноармеец с винтовкой.
– Что такое? Почему не выпускаете?
– Забирают тифозных и покойников.
В вагоне притихли, зашептались…
Но скоро дверь распахнули снаружи. Перед ней стояли люди в белых халатах с красными крестами на рукавах.
– Есть умершие и больные?
– Нет! – крикнул Егор, боясь за Сашку.
– Собирайтесь с вещами! – приказали снизу. – Пойдете в карантин…
5
Пока семьи рабочих выдерживали в карантине, в Зеленогорск прилетели руководители Ленинского завода: директор Васин, главный конструктор Колбин и парторг ЦК – Костин. С ними прилетели также начальники отделов и цехов.
Махов, уведомленный телеграммой, выслал на аэродром автобус для специалистов и сам поехал встречать Васина, Колбина, Костина.
Для начальства были забронированы лучшие номера в новой городской гостинице «Урал», а для специалистов – комнаты в Доме приезжих завода.
В ресторане при городской гостинице в отдельном кабинете был заказан праздничный обед. Махов, зная характер и запросы Васина, пошел на это скрепя сердце, но в то же время находил для себя оправдание в том, что они намучились, наголодались в Северограде.
После обеда живой, энергичный Васин, велел товарищам отдыхать, а сам вместе с Маховым поехал на завод.
Закрывшись у него в кабинете, он сбросил кожанку, одернул генеральский китель, сел. Выслушав обстоятельный доклад Махова о ходе дел, он поднялся довольный, разминая ноги, прошелся по кабинету, стуча высокими каблуками.
– Ну, что же… Дела, кажется, налаживаются… В Москве мы с Парышевым были у товарища Сталина. Вопрос об авиационных моторах решен положительно. Сегодня самолетом должны доставить первый мотор. Остальные тридцать девять пришлют по железной дороге. Вы с Уховым осмотрите мотор, сообразите, как его приспособить.
– Хорошо, я немедля займусь этим делом.
Васин, надев свою кожанку, пошел прямо к Шубову.
В приемной ждали люди, но он, ни с кем не здороваясь и ничего не спрашивая, вошел прямо в кабинет. Поздоровавшись с вскочившим Шубовым за руку, Васин сказал строго:
– Попроси товарищей зайти в другой раз, я с заданием Сталина.
