Текст книги "Второй фронт"

Автор книги: Герман Нагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Ты опять, Матильда, намазалась? Должна понять, что война и это неприлично. Разные люди бывают у меня.

– Понятно, Сеня. Что еще?

– Все телеграммы Махову просматривай и прежде показывай мне.

– Понятно. Что еще?

– А теперь иди и смой краску.

Матильда фыркнула и ушла, но минут через двадцать явилась снова.

– Что, смыла?

– Нет. Телеграмма Махову. Правительственная.

– Давай!

Шубов развернул телеграмму:

«Приднепровцы телеграфировали, эшелон пятнадцатитонным молотом попал под бомбежку. Уничтожен шабот молота – стопятидесятитонная стальная отливка. Срочно примите меры отливки шабота на месте. Сегодня вылетает нарочный с чертежами. О результатах сообщите незамедлительно.

Парышев».

Прочитав, Шубов даже присвистнул.

– Ну, что? – спросила Матильда.

– Сейчас же снеси телеграмму секретарю Махова. Поняла?

Матильда пожала плечами, взяла телеграмму и ушла.

Шубов, поднявшись, заходил по кабинету, потирая руки. «Очевидно, Махов сейчас сам прибежит ко мне. Тут без меня не обойтись. Вот именно здесь-то я и должен себя показать…»

Шубов целый день просидел в кабинете, поджидая Махова, но тот не пришел.

«Странно. Неужели решил обойтись без меня?» – подумал Шубов, уезжая домой. Но утром, когда приехал на завод, Махов уже сидел в приемной. Шубов поздоровался с ним за руку, назвал по имени-отчеству, любезно пригласил в кабинет.

– Вот, взгляните, – тоже называя его по имени и отчеству, – сказал Махов, кладя на стол телеграмму и чертежи.

Шубов внимательно прочел телеграмму, словно видел ее первый раз, взглянул на чертеж.

– Да, дело серьезное, Я сейчас вызову главного металлурга и лучшего литейного мастера. Посоветуемся, – сказал Шубов, нажимая кнопку.

– Да, пожалуйста.

Вошла Матильда Ивановна, старательно стерев краску с губ.

– Срочно ко мне Случевского и Клейменова из второго литейного.

– Слушаюсь!

Почти тотчас вошел высокий и худой, как Шубов, горбоносый Случевский, с седой, торчащей шевелюрой.

– Вызывали, Семен Семенович? – спросил, осклабясь.

– Да, садитесь, Вадим Казимирович, есть важное дело.

По первым словам: «Вызывали, Семен Семенович» – Махов уже составил о нем нелестное мнение. Однако когда Шубов представил его как главного металлурга завода, Махов пожал его худую, длинную и холодную руку.

– Очень рад.

Шубов, отодвинув телеграмму, сказал, что нужно срочно отлить шаблон, и показал Случевскому чертеж.

Тот, шмыгая большим горбатым носом, долго рассматривал чертеж, думал, наконец спросил:

– Вес отливки сто пятьдесят тонн?

– Да, – подтвердил Шубов.

– Не выйдет, Семен Семенович. У нас и ковшей таких нет, и оборудование не приспособлено. Надо переадресовать заказ Уралмашу.

– Да ведь война! – не выдержал Махов. – Когда тут заниматься переадресовкой и перевозками?

В дверь протиснулся большой, седоусый, в брезентовой куртке литейный мастер Клейменов.

– А, Гаврила Никонович! – поднялся Шубов. – Проходите, присаживайтесь… Это потомственный литейный мастер, – обратился он к Махову. – Отец и дед его прошли «огненную работу» на казенных заводах. Такие мастера, как Гаврила Никонович, у нас на Урале наперечет. Познакомьтесь!

– Мы знакомы! – привстал Махов. – Здравствуйте, Гаврила Никонович.

– Здравствуйте! – Клейменов поздоровался с Маховым, с директором, с Случевским и сел, гулко вздохнув.

– Скажите, Гаврила Никонович, – начал издалека Шубов, – вам не приходилось отливать большие детали?

– Случалось и большие, а что?

– Надо срочно отлить стопятидесятитонный шабот для молота. Как вы думаете, возможно это в наших условиях?

– Ежели война заставит – мы черта с рогами отольем, – усмехнулся старый мастер.

– Нет, серьезно, Гаврила Никонович. Без шабота мы не сможем пустить молот. Встанет все танковое производство.

– Коли такое дело – надо помозговать. Вроде у вас чертеж на столе?

– Да вот, взгляните.

Махов внимательно следил, как старый мастер, развернув чертеж, измерял что-то своим циркулем. Все напряженно ждали, что он скажет. Клейменов, рассмотрев чертеж, положил его на стол.

– По чертежу-то штука нехитрая, – сказал он неторопливо и перевел взгляд на Случевского. – А что вы скажете, Вадим Казимирович?

Случевский не ожидал от мастера такого заключения, тем более он не ожидал, что тот после этого спросит его мнение. Он заерзал на стуле, взглянул на Шубова, как бы ища поддержки. Его опередил Махов:

– Главный металлург сказал, что на заводе нет больших ковшей и что вообще здесь шабот отлить невозможно.

– С ковшами обойдемся. Можно заливать сразу из двух, ну а вообще-то надо прикинуть…

– Вы скажите прямо – беретесь за отливку или нет? – заторопил Шубов. – Мы должны дать ответ наркому.

– Погоди, Семен Семенович, – забасил старый мастер, – шаботы отливать – не блины печь. Тут надо не семь, а десять раз примерить. Надо и место присмотреть, и с модельщиками, и с формовщиками, и с инженерами посоветоваться. Надо все обмозговать. Не всякая опока выдержит сто пятьдесят тонн стали.

– Сколько вам, Гаврила Никонович, надо времени, чтобы все обдумать? – спросил Махов.

– Я так понимаю, что надо пошевеливаться.

– Да, времени у нас мало, – подтвердил Махов.

Гаврила Никонович достал из кармана старинные часы на цепочке, открыл крышку.

– Что скажете, если послезавтра в это же время?

– Хорошо, – сказал Махов. – Послезавтра здесь, в двенадцать вы должны дать ответ… Идите, думайте…

Был конец августа, а на Урале все еще стояла жара. Еще на той неделе, когда Татьяне, как эвакуированной, дали хлебные и продуктовые карточки, Гаврила Никонович сказал ей: «Ты, Татьяна, не торопись с работой. Пока держится тепло – побудь на даче. Пусть внучонок и мать погреются на солнышке. Да и тебе после такой встряски передохнуть не мешает. Зима будет тяжелая…»

Татьяна, поблагодарив, осталась со своими на даче, хотя беспокоилась о работе и о Вадике, которого надо было определять в школу.

В тот день Гаврилу Никоновича отпустили с работы раньше. Он, как и в мирное время, пошел домой пешком, сняв сапоги, и обулся только перед дачным поселком – было совестно перед невесткой.

Все домочадцы, кроме стариков, сидели на террасе и который раз перечитывали вслух длинное и страшное письмо от Егора. Гаврила Никонович, помывшись, тоже стал слушать, но, уловив главное, что Егор жив и, вернувшись в Североград, работает на заводе, он опять, как в дороге, стал думать о шаботе, о том, как его отлить…

После ужина Гаврила Никонович ушел во двор и сел на скамейку под сиренью.

– Отец чем-то обеспокоен, а может, и заболел, – шепнула Варвара Семеновна невестке. – Ты бы, Татьянушка, поговорила с ним.

– Хорошо, поговорю, – сказала Татьяна и вышла во двор.

– Что-то вы сегодня рано, Гаврила Никонович? – сказала она, подходя. – Уж не заболели ли?

– Нет, не заболел, дочка. Раньше отпустили потому, что велели подумать… Ты присядь. Поговорим.

– Спасибо. – Татьяна присела. Осторожно спросила: – О чем же подумать просили?

– А о шаботе. Шабот нам поручили отливать для большого молота. Выбрали меня. А наш завод никогда не занимался крупным литьем. Вот и думай… А в шаботе-то сто пятьдесят тонн. Каково?

– У нас на Малинском, когда я только начала работать, отливали станины для блюминга по двести тонн каждая.

– Так ведь у вас, наверное, завод приспособлен?

– Нет, нет… Ковши были по сто тонн. А габариты станин не позволяли их отливать в литейном. Ковши нельзя было поднять выше.

– Так как же вы обошлись?

– Один мастер придумал выкопать яму и в яме поместить опоку.

– Ловко! – воскликнул Гаврила Никонович. – И как же?

– Выкопали яму, а утром в ней чуть не до краев вода.

– Грунтовая?

– Да. Там же кругом болота.

– И наш завод на болоте. Тоже может оказаться вода, – как бы размышляя вслух, сказал Гаврила Никонович. – Как же обошлись?

– Выкачали воду, а яму забетонировали. Как тогда говорили – спустили в нее бетонную кастрюлю.

– В этой кастрюле и поместили опоку?

– Да.

– Хитрецы у вас мастера. Ох, хитрецы! Эта кастрюля предохранила опоку. Ловко! А что, если и нам так поступить?

– Использовать хороший опыт не возбраняется. Только вам надо узнать подробней про блюминг. Об этом писали во всех газетах.

– Это я Зинаиду настропалю. Она сыщет все газеты.

– Вот и посмотрим вместе. Ведь я все-таки инженер.

– Верно, дочка, верно! Ты прямо мне глаза открыла на это самое… Теперь я знаю, как все оборудовать, А уж литью учить меня не надо.

– Значит, решились взяться за отливку, Гаврила Никонович?

– Возьмусь! Формовщики сомневались, выдержит ли опока. А если в яму – бояться нечего! Баста! Завтра пойду к директору и объявлю, что берусь! Ведь на этом самом шаботе будут ковать детали для танков.

– Подождите еще денек. Зина достанет газеты – посоветуемся.

– Ну, денек еще могу. Мне дали срок два дня…

Глава седьмая

1

Черепанов вечером уезжал в Магнитогорск, чтобы принять меры к ускорению проката броневой стали. Хоть и расхвалил он вчера Шумилову малинских монтажников, а все же побаивался за них. «Люди изнурены бомбежками, голодом, тяжелой дорогой, волнениями о судьбе близких. Вдруг переоценили свои силы?»

Утром, вызвав машину, он приехал на завод и, не заходя к директору, направился прямо в цех, где должны были монтировать большой пресс. Он обошел кузнечный корпус и зашел в сварочный с тыла, в ту железную дверь, которая была близко от фундамента пресса.

На фундаменте уже было укреплено массивное основание, и теперь портальный кран спускал на него громоздкую деталь.

Антипин стоял в сторонке и рукой подавал крановщице знаки. Деталь снижалась плавно. Несколько монтажников повели ее чуть влево и опустили в гнездо.

– Стоп! – крикнул Антипин и резко махнул рукой вниз. Деталь плотно осела.

– Хорошо! Крепи! – крикнул Антипин.

Стальной канат отцепили. Стали крепить деталь болтами. Двое рабочих с канатом бросились к другой детали, которая уже была подготовлена к подъему.

Все работали с азартом и упоением. Черепанов залюбовался. И лишь когда стали поднимать вторую деталь, он взглянул вправо и увидел директора, который, стоя в стороне, так же сосредоточенно наблюдал за работой монтажников. Он подошел, молча тронул Шумилова за плечо, кивнул на дверь. Оба тихонько вышли во двор.

– Ну, Петр Афанасьевич, как шуруют монтажники?

– Работают как одержимые. Я не ожидал.

– Значит, пресс будет к сроку, – улыбнулся Черепанов. – Теперь дело за броней. Я сейчас еду в Магнитку. Ночью звонил наркому черной металлургии, он сказал, что броневую сталь варят и отливают в слитки.

– А как с прокатом?

– Сказал, что из Донбасса привезли бронепрокатный стан. Просил поторопить на месте с монтажом. Днями прилетит сам.

– Видимо, до прокатки еще далеко, – вздохнул и как-то поежился Шумилов. – Вы не спешите обратно, Владимир Павлович. Добивайтесь быстрейшего налаживания проката. Здесь я управлюсь.

– За тем и еду, Петр Афанасьевич! Ну, будьте здоровы! Желаю успеха! – Он пожал руку директору и быстро зашагал к проходной.

Утром, выйдя из вагона, Черепанов остановился, задумался: «Черт возьми, я не могу даже вызвать машину. До сих пор не получил мандата. У меня нет и обыкновенной командировки, чтоб получить место в гостинице. Как же я буду требовать, чтоб быстрей прокатывали броневую сталь?..»

На площади Черепанов расспросил, как проехать к комбинату, и почти на ходу вскочил в трамвай. В дороге его тревожили те же мысли. «Даже если и пропустят меня на завод по старому служебному удостоверению, то как же я буду говорить с директором? На пальцах, что ли, доказывать ему, что я уполномоченный ГКО?.. Просить позвонить Сарычеву – тоже неловко. Да, попал я в положение…»

Однако наркоматовское удостоверение в бюро пропусков произвело впечатление. Ему выдали пропуск на пять дней во все цехи.

Черепанов сразу же пошел в заводоуправление, надеясь встретить кого-нибудь из наркомата и уже через них представиться новому руководству.

Поднимаясь по лестнице, он внимательно присматривался к проходившим, но знакомых не попадалось. На втором этаже вдруг кто-то потянул его за рукав:

– Не узнаете?

Черепанов взглянул на невысокого человека с рыжеватой бородкой, в очках.

– Сбитнев? Не может быть…

– Я, я, Володя. Здорово! Ты, взлетев высоко, уже перестаешь узнавать старых друзей. Наверное, забыл, как меня зовут?

– Ленька! Дружище! Да разве тебя забудешь? Здорово!

Они крепко обнялись.

– Давно ли ты здесь?

– Да уж лет шесть. После академии работал в Донбассе, а потом перевели сюда. А ты? Как же ты здесь оказался? В командировке?

– Назначен уполномоченным ГКО по танкам. А вы броню не даете… Вот и приехал ругаться.

– Узнаю старого студенческого комсорга, – усмехнулся Сбитнев. – В цехах был?

– Нет, иду к начальству. Но я так срочно вылетел, что даже мандата не успел получить.

– Что за беда. Тебя же все знают.

– У вас же новое руководство…

– Не с неба же оно свалилось. Все металлурги… Проводить тебя, что ли? Представить?

– А ты куда идешь?

– В блюминговый. Хочешь взглянуть? Там кое-что новое.

– Пойдем, пойдем, интересно…

Они спустились на первый этаж, прошли длинный коридор. Сбитнев отпер дверь своим ключом, и они оказались в большом громыхающем цеху.

Миновав несколько пролетов, вошли в пышущий жаром корпус. Сбитнев потащил Черепанова по железной лестнице. Там подвел к перилам и, повернув за плечо, сказал:

– Теперь смотри!

Черепанов увидел, как навстречу ему из огромной машины, из ее черного зева выползали и катились по валкам длинные, широкие, раскаленные добела листы стали.

Опытным глазом Черепанов сразу определил – начали прокат. На лице его появилась радостная улыбка.

– Неужели катаете броневую? – спросил он.

– Ее! – весело подмигнул Сбитнев. – Ее, голубушку.

– Подожди, да уж не разыгрываешь ли ты меня, Леонид? – вдруг посуровев, спросил Черепанов. – Когда же успели смонтировать бронепрокатный? Разве вы давно получили стан?

– Присмотрись, Володя! Неужели не видишь – катаем на блюминге.

– Черт возьми! Это невиданная дерзость! Никто в мире не пробовал катать броневую на блюминге.

– А мы попробовали и освоили новый метод. Да еще как катаем!

Черепанов отер платком как-то сразу вспотевший лоб и стал всматриваться в громоздкую машину, стоящую посреди цеха на двух толстых лапах, напоминающую какого-то доисторического страшного молоха, который с тяжким грохотом выплевывал из своего зева огнедышащие листы.

«Конечно, это блюминг. Как же я не узнал его сразу?» – подумал он и взял Сбитнева под руку.

– Как же вы отважились, Леонид? Ведь могли загубить блюминг? А?

– Знали, что в случае неудачи, нас ждет тюрьма. А что оставалось делать? Ведь бронепрокатный стан только привезли. Месяца два-три уйдет на монтаж. А фронт ждет танки. Как бы ты поступил?

Черепанов снова взглянул на проплывающие мимо толстые, массивные, дышащие жаром листы, и уже более спокойно спросил:

– Сделали усовершенствования?

– Поставили гладкие валки, и, пожалуй, больше ничего.

«Хитрит, – подумал Черепанов. – Не хочет открывать тайну. Ладно, сделаю вид, что поверил». Он опять взял Сбитнева под руку.

– Скажи, Леонид, только как на духу: качество брони проверяли?

– А как же. Я сам был на испытаниях. Стреляли бронебойными с разных расстояний.

– И как?

– Комиссия дала высокую оценку.

– Ну и изумил ты меня сегодня, Леонид. Пойдем, посидим в холодке.

Они вышли во двор, сели под липами. Черепанов достал коробку папирос.

– Закуривай, дружище.

– О, довоенные, спасибо!

Молча курили, посматривая друг на друга, стараясь отрешиться от дел и вспомнить хоть и трудные, но счастливые годы юности.

– Ишь ты, каким бородачом стал. Наверное, детишек полная квартира?

– Трое растут, – не без гордости сказал Сбитнев, поглаживая бородку, – а у тебя?

– Сын и дочка. Уже большие.

– Отстаешь, Володя. Отстаешь, – усмехнулся Сбитнев, – зато вон куда поднялся! Скоро наркомом будешь!

– Наркомом не наркомом, а дело поручили ответственное. А ты, Леонид, кем же работаешь?

– Да тут в цехе, сменным инженером, – потупившись, сказал Сбитнев.

– Ну, заводище у вас! – восхищенно поглядывал на корпуса Черепанов.

– Вот с нас и требуют, как с богатого дяди. И то дай, и это подай! Только успевай поворачиваться.

– Леонид Иванович! Леонид Иванович! – выбежала на аллейку девушка в пестрой косынке. – Вас срочно к телефону – вызывает парком.

– Сейчас иду! – крикнул Сбитнев и, кинув папироску в урну, подмигнул Черепанову: – Ты посиди тут, Володя, я скоро вернусь.

Черепанов, погрозив ему пальцем, поднялся и тоже пошел в заводоуправление.

2

Смуглая, стройная, похожая на цыганку, с карими, живыми глазами и темными, чуть вьющимися волосами, Зинаида Клейменова нравилась многим. Когда она впервые появилась в технической библиотеке, туда зачастили молодые специалисты. Брали книги, которые им совершенно не были нужны, пытались завести разговор, познакомиться поближе. Зинаида вышла замуж, и читателей в библиотеке стало меньше. На это обратила внимание даже заведующая. Но после, когда мужа Зинаиды Николая призвали в армию, опять появились читатели. То приглашали ее в кино, то покататься на лыжах.

Зинаиде льстило это ухаживание, но она держалась строго, как исстари было заведено у них в семье. Да и мысли ее были там, на границе, где служил Николай.

Вспыхнула война, и многие из ее поклонников ушли на фронт, и библиотека совсем опустела. Изредка заглядывали за справочной литературой солидные, занятые инженеры и тут же уходили.

Зинаида целые дни проводила в грустных раздумьях, в тоске. «Хоть бы какая-нибудь весточка от Николая. Хоть бы одно слово… Ведь и Ольга, и Татьяна наконец получили известия от своих. Почему же мне так не везет…»

В Зеленогорске несколько школ оборудовали под госпитали и привезли раненых, и Зинаида вместе с девушками из центральной библиотеки организовала для них библиотечки-передвижки. Иногда она читала раненым воинам веселые рассказы Чехова и О’Генри, искала фронтовиков, которые в первые дни войны были под Брестом. Хотелось хоть что-нибудь узнать о Николае или его части. Но таких не находилось… И когда Татьяна поручила ей подобрать газеты для отца, Зинаида с радостью взялась за это дело.

Ей удалось найти в газетных подшивках несколько статей и даже брошюрку: «Как создавали блюминг».

Аккуратно вынув из подшивок газеты со статьями, она положила их в большой конверт вместе с брошюрой и, отпросившись у заведующей, приехала домой пораньше.

– Это именно то, что нам нужно, милая Зинуша, – воскликнула Татьяна, взглянув на газеты. – Ты и представить не можешь, какую помощь оказываешь заводу.

– Да, может, в этих газетах и нет ничего такого?

– Есть, есть!.. А вон, кажется, и Гаврила Никонович идет! Зови его скорей.

Зинаида бросилась навстречу отцу, но тот, выслушав ее, усмехнулся в усы.

– Раз газеты привезла – они никуда не денутся. Вот помоюсь, переоденусь, тогда и почитаем.

Татьяна и Зинаида нетерпеливо ждали его на террасе.

– Погоди, мать, не до еды! – послышался глуховатый бас, и Гаврила Никонович вышел на террасу.

Зинаида тут же принялась читать вслух, иногда останавливаясь на непонятных словах, которые поясняла Татьяна.

– Ну, башковит у вас народ на заводе! – ласково поглядывая на Татьяну, басил Гаврила Никонович. – Ловко они удумали – в яме отливать. А ведь литейка-то, поди, похуже нашей была?

– Не знаю, но наш завод очень старый. Хотя его и реконструировали, но все же с новыми не сравнится. А вот мастера у нас замечательные.

– Что говорить, раз такую штуку удумали. Молодцы! Я так смекаю, дочка, что нам свою работу по их модели надо строить. Вот только не пишут, как охлаждали отливки. Ведь экие махины должны долго остывать. А литейщиков тоже, должно, подгоняли.

– Пишут, что к Первому мая брали обязательство.

– Вот, вот! Может, студили холодным воздухом?

– Этого я не знаю, Гаврила Никонович, – озабоченно сказала Татьяна. – Но думаю, что искусственное охлаждение могло повлиять на качество отливки. Его вряд ли применяли. Трудно было добиться при холодной струе равномерного остывания.

– Вот и я опасаюсь этого. А все же в яме-то будет похолодней, чем наверху?

– Конечно, Гаврила Никонович. Вы же сами, очевидно, отливки из качественной стали остужаете в колодцах?

– А как же? Как же… Обязательно. Стало быть, и в этом отношении в яме отливать выгодней?

– Безусловно!

– Ну, спасибо, дочки, что просветили, надоумили старого мастера. Дайте-ка мне эти газетки, я ишо сам почитаю. Завтра мне надо ответ давать.

В последние дни на завод стали прибывать эшелоны с оборудованием и семьями рабочих и специалистов. Оборудование сгружали прямо на землю, иногда в грязь, в лужи. А людей надо было расселять, устраивать.

Махов почти не бывал в своем кабинете. Надлежало следить за перетаскиванием и монтажом станков, сортировать прибывающее оборудование, на ходу внося коррективы в расстановку станков и механизмов. У него не оставалось ни сил, ни времени, чтоб заниматься эвакуированными, и он договорился с Шубовым, что тот заботу о них возьмет на себя.

Шубов был дружен с городскими властями, которым до войны немало содействовал в благоустройстве города; а сейчас они взялись энергично помогать заводу. Уральцы радушно встречали приезжих, охотно уступали им комнаты, делились посудой, мебелью. Размещение первых эвакуированных шло хорошо, и Шубов даже позвонил Парышеву и доложил о приеме нескольких эшелонов с оборудованием и людьми. Парышев похвалил и просил всемерно помогать Махову с организацией производства.

– Помогаю. Всеми силами помогаю, Алексей Петрович. Нашел редкостного мастера – решили сами отливать шабот.

– Хорошо, молодцы. Желаю успеха! – сказал Парышев. – Я скоро прилечу сам.

Эти слова наркома ободрили Шубова. Он положил трубку, взглянул на часы: «Ого! Уже одиннадцать. Через час совещание по шаботу. Решится ли Клейменов?» Он позвонил во второй литейный, напомнил.

Совещание по шаботу началось ровно в двенадцать. Кроме тех, кто был в прошлый раз, на него были приглашены ведущие инженеры и мастера из литейных цехов и модельщики.

Гаврила Никонович явился вместе с молодой, красивой женщиной, что вызвало любопытство на лицах собравшихся. Однако ни директор, ни Махов не спросили его, кто она и зачем приглашена на совещание.

Шубов, открывая совещание, обрисовал катастрофическое положение с тяжелым молотом и необходимость изготовления стопятидесятитонного шабота. Иначе сорвется производство танков.

– Товарищи, мы уже говорили с ведущими специалистами здесь, у меня. Все считают, что отливку шабота может произвести только наш лучший мастер товарищ Клейменов. Мы дали ему время подумать и сегодня ждем окончательного ответа. Пожалуйста, Гаврила Никонович.

Сегодня Гаврила Никонович явился в костюме и даже повязал галстук, который все время сползал набок и конфузил его.

Поднявшись, Гаврила Никонович откашлялся, чтоб преодолеть смущение, и заговорил своим глуховатым басом:

– В прошлый раз тут наш главный металлург Вадим Казимирович высказал сомнение насчет отливки шабота. Может быть, с точки научной это и невозможное дело. Но мы глядим по-рабочему, практически. И выходит, что можно отлить.

Инженеры недоуменно переглянулись.

– Конечно, есть некоторые опасения. Опока получится очень высокой, к ней неудобно будет подступиться. Формовщики побаиваются, как бы ее не разорвало. Сто пятьдесят тонн расплавленной стали – не шутка…

Гаврила Никонович опять кашлянул в кулак, собрался с мыслями и продолжал решительно:

– Мы поступим так. Будем отливать не в литейном, а в мартеновском. Там больше ковши. Выкопаем в цеху яму. Забетонируем, чтобы оградить от почвенных вод. В ней поместим опоку и из двух ковшей одновременно произведем заливку.

– Находчиво! – воскликнул Махов. – Право, находчиво.

– Это я не сам выдумал, – смущенно закашлялся старый мастер. – Этак на Малинском заводе двухсоттонные станины для блюминга отливали. Со мной пришла моя невестка, инженер с Малинского завода Татьяна Михайловна. Она вам подробней обскажет.

Шубов давно поглядывал на красивую, синеглазую женщину, не понимая, где ее нашел Клейменов и зачем привел сюда. Теперь, поняв все, он оживился:

– Пожалуйста, Татьяна Михайловна. Мы рады послушать вас.

Татьяна поднялась и без всякого смущения очень просто и ясно рассказала, как отливали станины для блюминга, и даже прочла два абзаца из газеты.

– Благодарю вас, Татьяна Михайловна. – Шубов обвел взглядом собравшихся: – Ваше мнение, товарищи?

Все молчали.

– Что вы теперь скажете, Вадим Казимирович? – обратился он к Случевскому.

– Я придерживаюсь своего старого взгляда, – потирая горбатый нос, невозмутимо ответил Случевский. – Я за то, чтобы не рисковать.

– Позвольте мне! – попросил слово Махов и, встав, грозно взглянул на Случевского: – Может, вы предпочли бы вообще ничего не делать и спокойно дожидаться, пока кто-то выручит… А ведь к нам с неба не упадет новый шабот. На Уралмаше справлялись – у них дел по горло… Вы боитесь рисковать? Чем? Своей репутацией? А на фронте наши братья каждый день жизнью рискуют. Да, жизнью! Надо наконец понять, что идет смертельная война и никто не имеет права благодушествовать. Это не только стыдно и позорно. Это сегодня – преступно! Есть ли у кого-нибудь серьезные возражения против отливки шабота на нашем заводе? Нет! Вы как смотрите, товарищ директор?

– Я одобряю, – поднялся Шубов. – Я решительно одобряю предложение товарища Клейменова.

– Тогда вопрос решен, – заключил Махов. – Ответственность за отливку я беру на себя. А вас, Семен Семенович, прошу специальным приказом запретить главному металлургу вмешиваться в это дело.

Гаврила Никонович с Татьяной вышли из кабинета одними из первых и на мгновение остановились в приемной, соображая, куда идти. Вслед за ними вышел и Махов.

– Ну, поздравляю с победой, Гаврила Никонович, – заговорил он, пожимая ему руку.

– До победы еще далеко, – возразил старый мастер.

– Ничего, она придет. И очень скоро. А вас, Татьяна Михайловна, я благодарю. Буду рад, если вы согласитесь работать на танковом.

– Спасибо. Большое спасибо. Но я считаюсь эвакуированной и должна вначале показаться на своем заводе.

– Верно, верно, согласен. Но в случае чего – милости просим. Нам смелые инженеры нужны…

Подошел Копнов:

– Извините, Сергей Тихонович. У вас в кабинете эвакуированные. Хотят видеть вас лично.

«Уж не с нашими ли беда?» – подумал он и, попрощавшись с Татьяной и Гаврилой Никоновичем, пошел по коридору, обгоняя Копнова.

В кабинет вошли вместе. Махов, увидев женщину в выгоревшем плаще и двух ребятишек, сидящих к нему спиной, вздрогнул, остановился. «Неужели мои? – мелькнула мысль, но тут же отхлынула. – Нет, непохожи… Может, ехали с нашими?»

В это мгновенье женщина повернулась.

– Ксюша! Ксюшенька! – закричал Махов и, бросившись к ним, обнял всех троих, стал целовать, приговаривая: – Живы? Приехали! Голубчики вы мои…

Копнов, считавший Махова строгим, даже суровым человеком, умилился его нежности и, попятившись, незаметно вышел из кабинета.

3

В конце августа Клейменовы переехали в город. На даче остались лишь старики, решившие зимовать в сторожке. И им война прибавила дел. Надо было заготовить впрок грибов, получше оборудовать подпол для картошки, насолить огурцов и капусты.

Предвидя голодную зиму, дед еще летом купил поросенка и кроликов, выменял на Максимов велосипед козу, чтобы обеспечить малышей молоком. А бабка Ульяна, сверх того, обзавелась курами…

Пока Федька и Вадик были на даче, они пасли козу, носили из леса траву кроликам. Дед, вставая чуть свет, уходил в лес с косой и помаленьку заготовил козе сена на всю зиму.

Картошка и капуста были свои, да Гаврила Никонович надеялся еще прикупить в подсобном. Вот и рассчитывали перезимовать, не голодая…

Перебравшись в город, Татьяна сразу же отправилась на завод, куда, по слухам, приехали малинцы. Главным инженером завода оказался малинский главный – Федор Степанович Колесников, всегда с подчеркнутым вниманием относившийся к ней… Выше среднего роста, подтянутый, изящно одетый, с седой прядью в темных, зачесанных назад волосах, он был кумиром малинских женщин и, как рассказывали, не раз уезжал на юг от своей строптивой и злой жены с другими женщинами.

Когда Татьяна вошла в кабинет, он сразу заметил легкий загар на ее красивом, отдохнувшем лице и, встретив ее улыбкой и теплым рукопожатием, усадил в кресло.

– Я рад! Очень рад видеть вас, Татьяна Михайловна, все такой же очаровательной. Как вы доехали? Как устроились?

– Спасибо, Федор Степанович. Все хорошо. Я у родственников… Вот только еще не работаю.

– А я вспоминал о вас, Татьяна Михайловна. И даже приберег для вас место старшего инженера в отделе главного технолога, – сказал он, хотя давно забыл, что Татьяна эвакуировалась в Зеленогорск. Но Татьяна произвела на него сейчас еще большее впечатление, чем раньше, и он ни за что не хотел отпустить ее от себя.

– Спасибо, Федор Степанович. Но я бы хотела работать в цеху. Сейчас такое время, что нельзя сидеть в кабинетах.

– Помилуйте, Татьяна Михайловна! – воскликнул, изобразив на лице испуг, Федор Степанович. – Послать вас в цех, где зимой будет лютый холод, отравленный воздух, грязь, матерщина. Вас, такую изящную утонченную женщину? Нет, у меня рука не поднимется написать вам направление в цех. Лучше того места, что я приберег, – нигде не найти.

– Право, мне бы хотелось в цех.

– Потом будет видно, – с улыбкой сказал Федор Степанович, по опыту зная, что никогда нельзя наотрез отказывать хорошеньким женщинам в их капризах. (А он побуждение Татьяны рассматривал не иначе как каприз.) – Потом, Татьяна Михайловна, когда наладится дело, можно и в цех. Но сейчас это равносильно самоубийству, – играя бровями, сказал он, а сам подумал: «Я был бы круглый идиот, если бы отпустил с завода такую красавицу».

– Ну, что ж, я согласна, – сказала Татьяна с легким вздохом, – но прошу вас, Федор Степанович, не забыть о моей просьбе…

– Конечно, Татьяна Михайловна, мы будем видеться; и как только возникнет необходимость, ваша просьба будет исполнена немедленно.

Тут же Татьяна была оформлена на должность старшего инженера. Колесников сам представил ее главному технологу и сотрудникам отдела, среди которых оказались знакомые малинцы.

Татьяне выдали постоянный пропуск и рабочие карточки на хлеб и продукты…

С устройством Вадика дело несколько осложнилось. Самая близкая школа, где учился Федька и куда Татьяна хотела определить Вадика, оказалась занятой под госпиталь. Федькину школу соединили с Четвертой школой, находящейся далеко, за улицей с большим движением и трамвайными путями. К тому же им предстояло учиться во вторую смену.

Была еще возможность устроить Вадика в железнодорожную школу, в первую смену, но туда бы пришлось ходить ему одному, а школа тоже была не близко.

Для Татьяны устройство сына в школу было очень важным делом, и она решила обсудить его вечером на семейном совете, в присутствии Федьки и Вадика.