Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
– Ну, что ты скажешь, мамочка? Ведь Егор временно поехал. Он должен вернуться.
– Дай бог! Дай бог! – утирая уголком косынки вдруг выступившие слезы, сказала мать, все еще не веря, что Егор – их надежда и опора – отыскался.
– А что ты скажешь о его настоятельной просьбе – ехать на Урал?
– Право, не знаю, милая. Ехать страшно, а оставаться еще страшнее. Сосед говорил, что немцы продвинулись далеко. До нас осталось каких-нибудь километров сто… Что будет, если их не остановят? А эти налеты каждую ночь? А надвигающийся голод?..
– Вот я об этом и говорю, мама. Ведь у нас же Вадик… Детей давно вывозят, а мы сидим и сидим.
– Может, с заводом поедем? Все-таки будут знакомые. Не так страшно…
– На заводе только сейчас, после большой бомбежки, заговорили об эвакуации. А успеют ли – не знаю…
– Так что же делать, милая?
– Я вчера видела доцента Черского, у которого училась в Технологическом. Он теперь директор Малинского филиала. Сказал, что завтра эвакуируются в Зеленогорск. Очень звал ехать с ними. Обещал взять в свой вагон.
– Неужели? Что же ты? Ведь другого случая не будет…
– Сказала, что подумаю.
– Когда же раздумывать, Танюшка, если завтра отправка? Беги к нему. Прямо сейчас же беги. Проси, умоляй, чтобы он не передумал.
– И ты согласна бросить все?
– Боже мой! Да как ты можешь спрашивать? Ведь все погибнем… Беги, сейчас же беги, Танюша, родная.
– Хорошо, иду. А вы с Вадиком начинайте укладываться. Берите только самое необходимое…
Утром Татьяна взяла справку на заводе, что она с семьей эвакуируется в Зеленогорск. Отпустили без разговоров и даже обещали прислать машину, чтоб перевезти вещи на станцию.
Ровно в двадцать один час, как и было условлено, ее встретил у запасного пути Сергей Сергеевич Черский – еще не старый человек в пенсне.
– Вот наконец и вы, Татьяна Михайловна. Здравствуйте! Очень рад. Еще есть время. Пойдемте, я вас познакомлю с женой, с дочками, с нашими сослуживцами.
Татьяна поднялась по лесенке в товарный вагон, где на нарах сидели сотрудники института. Представив им Татьяну, Черский подвел ее к жене – худощавой женщине со злыми глазами, и дочкам.
– Это мои домочадцы, Татьяна Михайловна.
– Очень рада познакомиться.
– И я тоже! – сказала Черская, но руки не подала. Черский поспешил отвести Татьяну в другую сторону. Указал место на нарах, справа от двери.
Шофер перетаскал и рассовал под нары вещи. Помог взобраться матери и Вадику. Татьяна спустилась, чтоб попрощаться с друзьями, пришедшими ее проводить. Ей передали цветы и корзинку с ягодами. Кто-то сунул пакет с пирожками.
– По ваго-нам! – раздалась команда.
Татьяна поднялась в вагон. Залязгали, застучали буфера, и паровоз потащил пять вагонов института прицеплять к проходящему составу.
С запада надвигалась огромная свинцово-бурая туча. Быстро темнело. Только поезд тронулся – пошел дождь. Пришлось прикрыть дверь. Сразу стало и темно и тоскливо. Разговоры начали стихать – люди укладывались спать.
Татьяна еще засветло, расстелив волосяной наматрасник и ватное одеяло, уложила мать и Вадика, прилегла сама.
Поезд, набрав скорость, стучал колесами на стыках рельс, громыхал и лязгал буферами. Старые деревянные вагоны скрипели, и слышно было, как по их крышам барабанил дождь. Сон не шел. Его отгоняли тяжелые раздумья о будущем и настоящем. Все рисовалось смутно, словно в густом дыму…
Прошло часа четыре, а может, и больше. Дождь кончился. В приоткрытую дверь пробивался чуть брезживший, розовый свет. Мелькнули синие огоньки приближавшейся станции. Поезд замедлил ход. И вдруг отчетливо, все нарастая, послышался тяжелый гул самолетов, свист бомб и оглушающие взрывы. Вагон рвануло, и он запрыгал по шпалам. Кто-то отчаянно закричал. Татьяна увидела в правой стене вагона зияющий пролом и, оглушенная грохотом, стонами, криками, бросилась к Вадику, прижала его к груди. Поезд остановился. Кто-то соскочил с верхних нар, распахнул двери. У вагона собирались какие-то люди.
– Раненые, убитые есть? – крикнули снизу и, не дожидаясь ответа, четверо с красными крестами на рукавах влезли в вагон, втащили двое носилок.
Татьяна, оцепенев от страха, прижимала к груди сонного Вадика и, ощупывая его, спрашивала:
– Вадик, Вадюша, ты жив?
– Да, да, мама. Как страшно…
– Мама, а ты, мама?
– Жива, Танюша, жива, слава богу, – шептала мать, тоже ощупывая Вадика…
Четверых убитых и несколько человек раненых вынесли из вагона, положили на траву. Раненым стали делать перевязки. Подошел дежурный в красной фуражке.
– Уцелевших разместить по другим вагонам! – и поспешно пошел в конец поезда к перевернутому вагону. Оттуда доносились стоны. Подошли военные. Несколько человек влезли в вагон, стали помогать увязывать и выбрасывать вещи.
Всех уцелевших и легко раненных разместили по разным вагонам. Состав рассортировали. Клейменовы и Черские снова оказались вместе. Черский попросил Татьяну Михайловну присмотреть за своими, а сам побежал на станцию узнать о судьбе других четырех институтских вагонов и вернулся очень встревоженный. Оказалось, что эти четыре вагона прицепили к другому составу и он уже отправился в путь…
Состав из товарных вагонов, обогнув Москву, остановился в Бирюлеве. Платформа была забита людьми и скарбом.
– Осади! Осади от вагонов! – надрывно кричал начальник в красной фуражке. – Состав переполнен! Посадки не будет.
Командир с красной повязкой на рукаве и с ним несколько военных с винтовками останавливались у вагонов. Двое влезали в открытые двери и проверяли документы. Командир, заглянув в дверь, где ехали Татьяна и Черские, крикнул:
– Тут еще можно поместить человек пять. Эй, Федоренко! Давай матроса, что отстал от санитарного, и ту старуху с внучатами.
– Есть! Сейчас приволоку!
Здоровенного матроса в бушлате поверх тельняшки, с забинтованной головой впустили в вагон. Он сразу забрался на верхнюю полку. Старушку с детьми разместили в левом углу.
– Товарищ начальник! Видите, я без ног. Прикажите и меня впустить.
Командир посмотрел на небритого, мордастого парня со щербатым ртом, стоявшего на костылях, махнул рукой:
– Федоренко, пропусти!
Тот вскарабкался в вагон и уже оттуда закричал:
– А бабу? Она за мной ухаживает. Лушка! Скорей!
Краснощекая девка с узлами протиснулась к двери.
– Ладно, пусть лезет, – сказал командир и, оставив у вагона часового, пошел дальше…
Поезд выбрался на Рязанскую дорогу только вечером – приходилось пропускать воинские составы. Новички, готовясь к ночлегу, стали устраиваться поудобней. Бабка с ребятишками прикорнула на полу, матрос, расстелив бушлат, развалился на верхних нарах над Клейменовыми. Щербатый, усевшись справа на нижних нарах, долга курил, косясь на Татьяну.
Тронув за ногу пожилого с седоватой бородкой соседа, развязно сказал:
– Ты, профессор, подвинься чуток, я тут лягу. А не желаешь – иди наверх. Там просторнее.
– Позвольте, я на этом месте еду от самого Северограда.
– Цыц! Я инвалид войны. Не видишь, что ли? Вот хвачу костылем – зачешешься.
«Профессор», кряхтя, забрал плед, подушку, саквояж и вскарабкался на верхние нары.
– А ты, поп, чего тут разлегся? – ткнул Щербатый пальцем длинноволосого, в роговых очках.
– Я не поп, а известный музыкант. И вам же освободили место.
– Вот и ложись туда, а я интересуюсь устроиться поближе к этой крале, – кивнул он на Татьяну.
– Вы там полегче в выражениях! – крикнул Черский.
– Заткнись, доктор! Ты не в собственной вилле! – прохрипел Щербатый.
Музыкант, видя, что он сжимает костыль, сдвинул свои пожитки влево и снова лег.
– Ага, одумался, музыкант… А то у меня живо получишь. Иди, Лушка, располагайся…
В этот миг с верхних нар свесилась забинтованная голова матроса. Рука в полосатой тельняшке с огромным кулаком придвинулась к носу Щербатого.
– Видишь это? Так прикуси язык. А то я на твоей щербатой морде изображу такую виллу, что домашние не узнают.
Щербатый проглотил вскипевшую слюну. Молча лег, пустив справа Лушку. В вагоне сразу стало тихо. Лишь слышалось, как стучат колеса…
До Рязани ехали в тревоге: раза два над головой гудели немецкие бомбардировщики. Зато, когда перевалили за Волгу и увидели электрические огни, все воспрянули духом.
Татьяна, видя, что матрос вторые сутки ничего не ест, позвала его перекусить.
Он сбегал за кипятком и жадно съел два бутерброда и несколько пирожков. Матрос сразу повеселел и стал рассказывать Вадику, как он был на фронте, как ходил к немцам в тыл за «языком». Его слушали все, затаив дыхание, только Щербатый сердито кряхтел и фыркал…
Ночью матрос, отоспавшийся днем, долго не мог уснуть. Он лежал и думал, где бы ему сойти. И решил ехать до Уфы, там у него были родные.
Уже перед рассветом, когда все крепко спали, он услышал сердитый шепот.
– Чего цепляешься, холява? Двигайся сюда.
– Знаю, куда ты лезешь.
– Молчи, стерва, а то двину…
Матрос насторожился. Шепот утих. Прошло, наверное, с полчаса, и вдруг раздался испуганный крик:
– Ой, кто тут?
– Молчи, а то зарежу! – прохрипел сиплый голос.
– Пустите! Пустите!
Матрос узнал голоса. Он мигом спрыгнул, чиркнул зажигалку и, увидев Щербатого, зажимавшего рот Татьяне, одной рукой сдернул его на пол.
Тот, забыв про костыли, вскочил, но тут же рухнул от страшного удара. Матрос откатил дверь. Ворвавшийся ветер задул зажигалку. Он сунул ее в карман и, подняв Щербатого, выбросил под откос…
Многие проснулись и ждали, что будет дальше.
Матрос подошел к Лушке:
– Ты жена ему? Говори честно, а то, как его, выкину из вагона.
– Какая жена? Вот так же запугал и заставил ехать с собой.
– Кто он? Откуда?
– Разбойничал на вокзалах… Едет с чужими документами… А костыли так, для обмана.
– Я так и подумал… Смотри и ты если что – голову оторву.
– Я, господи! Да я пикнуть не смею! – взмолилась Лушка.
– Баста! Ложитесь спать! – сказал матрос и, прикрыв дверь, забрался к себе на нары…
На другой день о случившемся никто не говорил, но матроса угощали наперебой. После завтрака он, усевшись поближе к Клейменовым, где был его главный слушатель Вадик, опять стал рассказывать про войну, про лихие подвиги морской пехоты…
Вечером долго стояли на какой-то станции, пропуская эшелоны с войсками.
Матрос принес полное, ведро кипятку. Все напились чаю и легли спать…
Утром кто-то отодвинул дверь и закричал:
– Смотрите, горы! Приехали на Урал…
Татьяна разбудила мать и Вадика. Оба залюбовались серыми дикими утесами, которые то отступали, меняясь в очертаниях, то приближались к самому поезду. Потом потянулись мохнатые горы, лесистые увалы, голубовато-лиловые дали, гребни гор.
– Смотри, Вадюша, это и есть Урал!..
– Ух, и горищи! Вот это да! – восхищался Вадик.
Однако он скоро устал от созерцания гор и, зевая, спросил:
– Мама, а где же дядя матрос?
И тут все заметили, что матроса нет.
– Батюшки, да не отстал ли он от поезда? – спросила Полина Андреевна.
– Он сошел в Уфе, – сказал Черский. – Осторожно открыл дверь и спрыгнул.
– Матрос – а какое благородство. Никого не разбудил, не обеспокоил.
– А какой смелый! Как он этого бандита! – воскликнул Вадик.
– Ты разве видел? – с испугом спросила бабушка.
– Я все видел. Я только притворился, что сплю.
Все захохотали. А Татьяна подумала: «Славный матрос. А я даже не успела его поблагодарить. Ведь этот бандит действительно мог меня зарезать…»
Поезд вдруг резко затормозил. Остановился.
– Берите кипяток! – закричали внизу. – Будет стоять долго.
Черский встал, выглянул в дверь и подошел к Татьяне.
– У вас чайник побольше, Татьяна Михайловна. Давайте я схожу за кипятком.
– Пожалуйста, Сергей Сергеевич, будем очень признательны.
Черский ушел и скоро вернулся с пустым чайником, бледный, с капельками пота на лбу.
– Извините, Татьяна Михайловна. Я так разволновался, что и про кипяток забыл.
– А что? Что вас разволновало?
– Оказывается, поезд наш идет прямым курсом в Сибирь и в Зеленогорске не остановится.
– Что вы? Почему же так?
– В больших городах не останавливается, они уже забиты эвакуированными.
– Как же быть? Ведь многие туда едут?
– Право, не знаю… Может, еще раз к начальнику станции сходить?
– Он ничего не сделает, – вмешался «профессор». – Надо идти к машинисту и попросить его, может, он остановит, где скажете.
– А ведь, пожалуй, верно. Кто желает сойти в Зеленогорске?
Человек семь подняли руки. Черский отправился к машинисту. Его не было довольно долго, но зато вернулся он сияющий.
– Все в порядке, товарищи. Сказал, что остановит обязательно.
На другой день днем, когда все вещи были сложены и увязаны, показались дымные трубы Зеленогорска.
– Какой неприглядный город! – присмотревшись, сказал музыкант. – Я, пожалуй, поеду дальше. Омск! Новосибирск! – это города!
– Да и мы тоже не будем сходить, – откликнулись соседи слева. – У нас в Сибири родичи…
Город приближался быстро. Поезд все замедлял ход и наконец остановился.
– Видите! Машинист сдержал обещание! – воскликнул «профессор».
Черский выглянул в дверь.
– Вот так сдержал – стоим у семафора…
Послышался смешок.
– А что, не воспользоваться ли нам этой остановкой?
– Конечно, Сергей Сергеевич, – вскочила Татьяна. – Помогите нам сойти.
Татьяна спустилась. Кто-то из мужчин, спрыгнув, помог матери и снял Вадика.
– И мы сойдем! Пошли, девочки, – сказал Черский и помог спуститься жене, девочкам. Поднявшись в вагон, стал сбрасывать вещи.
Паровоз пронзительно засвистел.
– Прыгайте! Мы вещи сбросим! – сказал коренастый мужчина, помогавший Татьяне.
Черский спрыгнул уже на ходу.
Вслед полетели вещи, и поезд ушел…
Перетаскав всю поклажу на травянистый бугор, Черский, тяжело дыша, присел на чемодан.
– Сергей Сергеевич, смотрите, какая-то лошадь едет.
– Это ломовик! Как раз то, что нам надо.
Он пошел к дороге, остановил подводу. За три рубля бородатый возчик согласился довезти до города и, подъехав, молча стал укладывать, вещи. Когда погрузил, велел залезать всем, указывая, кому и куда сесть. Все расселись.
– А куда ехать-то, хозяин? – спросил возчик.
– Собственно, да… Может, в гостиницу?
– Давно забита. И соваться нечего.
– Может, к вашим, Татьяна Михайловна? – спросил Черский.
«А вдруг не примут?» – подумала Татьяна с испугом. Однако сказала:
– Конечно, к нашим. В дом ИТР, тракторного завода.
– Но, но, – крикнул возчик и хлестнул лошадь вожжой…
Звонко цокая копытами по асфальту, лошадь остановилась у седьмого подъезда. Татьяна спрыгнула с телеги.
– Вы побудьте здесь, а я схожу. Вдруг они на даче…
Сдерживая волнение, она поднялась на третий этаж. Немного отдышалась, соображая, как и что сказать. «Наверное, письмо Егора получили и ждут». Позвонила.
Дверь открыла дородная, седоватая женщина с приветливым лицом и серыми, как у Егора, глазами.
– Здравствуйте! Вы мама Егора? – спросила Татьяна, одобренная ее ласковым взглядом.
– Да, да, проходите, – сказала Варвара Семеновна, окинув взглядом молодую, показавшуюся ей очень красивой женщину, одетую просто, но изящно. «Наверное, из Северограда», – подумала она, и сердце тревожно екнуло. – Присаживайтесь. Вы знаете Егора?
– Боже мой! Разве вы не получили его письма?
– Нет, не получили. А что с ним? Жив ли?
– Не беспокойтесь. Все хорошо. Он на фронте, но должен скоро вернуться.
– А вы как же?.. Вы из Северограда?
– Да. Я – Татьяна! Его жена. Мы расписались в первый день войны.
– Милая вы моя… дорогая… Да как же мы-то не знаем, – Варвара Семеновна поднялась, обняла и поцеловала невестку. Они сели на диван, и обе заплакали…
– Егора послали на фронт ремонтировать танки. Он должен скоро вернуться. А мне писал, чтоб ехала к вам…
– А как же иначе-то, милая? Ведь к Северограду супостаты подходят.
Татьяна достала из сумочки письмо Егора, протянула Варваре Семеновне.
– Читай сама, милая. Я из-за слез ничего не разгляжу.
Татьяна стала читать, волнуясь и сдерживая слезы.
– Он, он! Узнаю по слогу. И мне так же писал, касатик. Читай, читай скорее.
– «Я скоро вернусь. А ты поезжай к нашим, они примут, как родную…»
– Батюшки, да как же иначе-то, – вздохнула Варвара Семеновна…
Татьяна помедлила и, набрав полную грудь воздуха, прочла до конца:
– «Поезжай и бери с собой маму и Вадика. Будешь жить, как дома. Я приеду вместе с заводом. Поезжай, не беспокойся. Родителям я напишу».
Варвара Семеновна несколько секунд молчала, словно что-то соображая. Потом отерла слезы и спросила с участием:
– Вадик – это сыночек ваш?
– Да. Отец погиб в финскую…
– А сколько ему?
– Восемь лет, – сказала Татьяна, почувствовав растерянность свекрови.
– Моему Федюшке товарищем будет. Мы любим детей… А где же он, где мама ваша?
– Внизу дожидаются.
– Вот тебе на! Да как же это мы-то тут сидим? Пойдемте, пойдемте встречать дорогих родичей.
– С нами еще профессор с семьей, у которого я училась. Но они на денек, на два. Им дадут квартиру… Сможете их приютить?
– Еще как сможем-то, милая. Али у нас места мало? Приютим, обогреем, накормим, как самых дорогих гостей…
Глава пятая
1
Утром в кабинет Махова, постучав, вошла миловидная женщина в темном платье с русыми волосами, уложенными в пучок.
– Здравствуйте, Сергей Тихонович, разрешите представиться: Ольга Ивановна Полозова – назначена к вам секретарем.
– Здравствуйте! Очень рад! – удивленно приподнял Махов уставшие глаза. «Она симпатичная и, видимо, воспитанная. Не сравнишь с той шубовской секретаршей». Подумал и спросил: – Мне никто не звонил, Ольга Ивановна?
– Нет, не звонили. Но есть письмо и правительственная телеграмма. Вот, пожалуйста.
– Хорошо, спасибо.
Махов распечатал телеграмму и стал читать, губы его сжались, между бровями пролегла высокая прямая складка.
– Никаких указаний не будет?
– Пока нет, – ответил Махов, поглощенный охватившими его мыслями.
Секретарь неслышно вышла, оставив в кабинете легкий запах недорогих духов.
Махов еще раз перечитал телеграмму и, не выпуская ее из рук, стал ходить по кабинету, грузно ступая на всю ступню.
«Я еще не успел прикинуть, где и как размещать танковое производство, а тут – новый сюрприз! И почему меня, человека, который много лет занимался средними танками, послали налаживать производство тяжелых КВ? Ведь я только в Северограде на Ленинском заводе впервые увидел их. Взглянул на производство мельком и почти ничего не запомнил. Понял лишь то, что их делают почти кустарно, малыми сериями…
А может, потому и остановились на мне, что я противник кустарщины и сразу возьму курс на организацию крупносерийного производства?.. Если так, то должны были мне помочь, дать возможность сосредоточиться на этом главном и не дергать, не отвлекать подобными телеграммами. Так недолго и с панталыку сбиться…»
Заглянул Копнов:
– Можно, Сергей Тихонович?
– А, Валентин Дмитриевич! Входи. Как раз нужен. Вот, полюбуйся, как меня огорошили сейчас.
Копнов взял телеграмму и, как бы продолжая разговор, прочел вслух:
– «Будьте готовы принять и разместить на территории тракторного в течение сентября-октября Приднепровский завод дизельных моторов со всем оборудованием, штатом рабочих и специалистов. Днями выезжают представители завода, со всей документацией. Парышев».
– Ну, что ты скажешь, Валентин?
– Известие обязывает… Вы бывали на этом заводе?
– Не раз. Мы же получали от них двигатели. Завод новый. Оснащен импортным оборудованием. А главное – делает отличные дизельные моторы.
– Значит, нам без этого завода не обойтись?
Махов взъерошил густые волосы, вздохнул:
– Давай присядем, подумаем вместе.
Махов достал папиросу, протянул коробку Копнову. Несколько секунд оба курили в молчании.
– Конечно, было бы идеально, – заговорил Махов. – Было бы идеально, если б такой завод оказался под боком. Потребовалось двадцать моторов – пожалуйста! Нужна сотня – попроси поднажать – дадут и сотню.
– А если загонят моторный куда-нибудь в Сибирь? – спросил Копнов.
– Нет, этого нельзя допустить! Наверное, Парышев, прежде чем послать такую телеграмму, немало перечеркал бумаги… Без моторного нам не обойтись, но и размещать его негде. В Москве мне сказали, что здесь на тракторном будут строить огромный танковый корпус. Уже принято решение правительства и дано задание проектному институту… И для моторного помещений не хватит.
– А что, Сергей Тихонович, если нам для сборки моторов взять недостроенный корпус ширпотреба.
– Корпус огромный, но ведь надо устанавливать портальные краны. И вообще достраивать капитально!
– Зато мы выйдем из затруднения с площадью.
Махов, потушив папиросу, со свистом выдохнул воздух из могучей груди.
– А ты голова, Валентин! Пожалуй, нашел выход. Пойдем-ка еще разок осмотрим этот недостроенный корпус…
Махов и Копнов вернулись повеселевшие. Достройка и приспособление корпуса ширпотреба под цех сборки моторов позволяли все помещения моторной группы тракторного и часть вспомогательных цехов отвести под дизельный завод и, следовательно, решить, казалось бы, неразрешимую задачу – на одном заводе разместить еще два завода-гиганта.
Махов, вольготно усевшись за столом, увидел еще не распечатанное письмо и стал глазами искать ножницы, но в этот миг вошла Ольга Ивановна:
– Сергей Тихонович, к вам инженеры с Ленинского завода. Только сейчас прилетели из Северограда.
– Это важно. Просите! – сказал Махов и опять отложил письмо.
Вошли трое, в помятых костюмах, небритые, уставшие.
– Извините, товарищ Махов, мы только с самолета, – заговорил, протягивая Махову руку, узколицый человек с запавшими глазами, остриженный под машинку. – Я технолог производства танков Лосев. Мы с вами встречались на Ленинском.
– Да, да, припоминаю, – приподнялся Махов, пожимая сухую руку, хотя ему казалось, что видит этого человека впервые.
– А это – заместитель главного конструктора, Леонид Васильевич Ухов, – представил Лосев плотного человека с большой лысиной, на которую были зачесаны от уха липкие от пота волосы.
– Очень рад! – сказал Махов, пожимая крепкую, слегка влажную руку.
– А это тоже технолог – Иван Иванович Карпенко – специалист по литью.
– Очень кстати, Иван Иванович, – с легкой улыбкой сказал Махов. – Разрешите и вам представить моего помощника – Валентин Дмитриевич Копнов. Здешний инженер.
Копнов встал, поклонился.
– Ну-с, присаживайтесь, товарищи, – пригласил Махов. – Но прежде всего скажите: ели вы что-нибудь сегодня?
– Признаться, еще нет.
– Так и подумал… Ну, это мы поправим… Вы приехали вовремя. Мы как раз прикидываем, где и как разместить танковое производство. Но об этом будем говорить завтра. А сейчас Валентин Дмитриевич проводит вас в столовую и потом – в гостиницу. Там помоетесь, отоспитесь, а завтра прошу звонить. Вот вам телефон, – он, поднявшись, подал квадратик бумаги Лосеву.
Инженеры тоже поднялись.
– К вам только один вопрос, товарищи. Что в Северограде? Жив ли еще завод?
– Немец близко. Город бомбят. Но завод продолжает работать. Танки из цехов уходят прямо на фронт.
– Как с эвакуацией?
– Частично демонтируем и грузим оборудование. Кое-что уже отправили.
– Спасибо, друзья! Спасибо! Все ясно. Больше не смею задерживать…
Только ушли инженеры – секретарь доложила о Смородине.
Среднего роста, плотный, с покатыми плечами и выхоленным, горбоносым лицом, он с достоинством уселся в кресло, пытливо посматривая на могучую фигуру Махова, как бы оценивая, что из себя представляет новый главный.
– Ну-с, давайте знакомиться, – сказал Махов, взглянув тоже оценивающе из-под темных бровей. – Расскажите коротко о себе, Иван Сергеевич.
– Что рассказывать? Я тут с основания завода. Каждый мальчишка знает… После института был послан в Америку. Работал на заводе «Катерпиллар». Изучал тракторное дело. Потом около года был в Англии. Работал на станке. Здесь участвовал в становлении тракторного производства. Завод знаю как таблицу умножения.
– Перед войной изучали танковое производство на Ленинском заводе? – прервал Махов.
– Изучал, – сказал Смородин и отвел взгляд. Это заметил Махов.
– Что – не понравилось?
Смородин на мгновенье задумался. «Скажешь невпопад – пожалуй, попадешь в беду». Решил уклониться от прямого ответа.
– Я в Америке побывал на многих заводах. Был в Цинцинатти, где делают замечательные станки. Был и в Детройте, на автомобильных заводах.
– Так, так, интересно, – поощрил Махов.
– Там дело поставлено… с технической точки зрения, весьма продуманно… – Он немного помедлил, боясь сказать лишнее, и продолжал так: – И у нас, на тракторном… вы, очевидно, познакомились, производство организовано с учетом новейшей технологии, с массовым выпуском, конвейерно.
– А на Ленинском?
– Там, видите ли… Там немного иначе. У них же отменные мастера, они работают малыми сериями.
«Хорошо соображает, – подумал Махов, – но боится говорить откровенно».
– Перед нами поставлена задача – организовать крупносерийное производство танков, – прервал тягучие объяснения Махов, – что предлагаете?
Этот вопрос как бы подхлестнул Смородина, он интуитивно почувствовал, что Махов враг кустарщины, и твердо сказал:
– Я сторонник того, чтоб производство сразу ставить на поток.
– Ага! Именно этого от нас и ждут! – громогласно поддержал Махов. – Сегодня приехали технологи танкового производства и заместитель главного конструктора с Ленинского завода. Завтра осмотрите с ними завод и попробуйте найти единую точку зрения на технологию.
– Боюсь, что нам не столковаться.
– Почему?
– У них, как я уже говорил, другой метод работы.
– Метод может быть другой, но цель должна быть одна. Мы должны выпускать по двадцать тяжелых танков ежесуточно. Шестьсот штук в месяц – и ни на один меньше! Вот от этого и танцуйте! Я назначаю вас главным технологом.
– Позвольте, Сергей Тихонович. Меня же не утвердят, – решил уклониться от ответственности Смородин. – Я же беспартийный…
– Ничего не значит. Сейчас и партийные и беспартийные воюют плечо к плечу. А если будет нужно – примем вас в партию.
– Не знаю, сумею ли возглавить такое трудное дело.
– А я знаю. Поэтому и назначаю вас. Возьмите горячие цехи под особый контроль. С них и надо начинать. Заготовки для механических цехов – прежде всего!
– Понимаю, Сергей Тихонович.
– Коробку скоростей, фрикционы – тоже! Это наиболее уязвимые места в танке. Идите, сколачивайте технологические группы вместе с североградцами. В случае недоразумений и споров – приходите ко мне. У меня же возьмете всю документацию. Помните, что Государственным Комитетом Обороны нам дано твердое задание – двадцать танков каждые сутки. От этого зависит спасение Родины…
Проводив Смородина, Махов сел в кресло и, разорвав конверт, достал вчетверо сложенный листочек бумаги:
«Дорогой Сережа! Только села за письмо – опять тревога! Надо бежать в убежище. Я совсем извелась. Позавчера призвали Митю и, говорят, уже отправили… А где ты и что с тобой – не знаем… Если жив – откликнись и забери нас, иначе погибнем.
Ксения».
Махов откинулся на спинку кресла, скрипнул зубами. «Что же Охрименко? Ведь обещал отправить с первым эшелоном… А может, уже перерезали дорогу?..»
Резко зазвонил телефон. Махов снял трубку.
– Что? Вызывает Парышев? Соединяйте!.. Да, да, я, Алексей Петрович. Слушаю. Да, обосновался. Все хорошо. Готовимся к размещению танкового производства с учетом крупносерийного выпуска. Телеграмму о дизелемоторном? Да, получил. Будем размещать. Подробно доложу днями… Все хорошо, но беспокоят корпуса… Что? Пришлют из Малино на первое время? Хорошо. Спасибо! Будем ждать… Понятно. Обязательно доложу. До свидания…
Махов положил трубку и, поднявшись, опять стал ходить.
«О чужих забочусь, готов голову положить за товарища, а о своих заикнуться стесняюсь. Сказать бы сейчас Парышеву два слова – и была бы спасена Ксюша с девочками. Так нет, совестно было. Ему-де не до моей семьи – вершит государственные дела… А мне? Я совсем закрутился… сына не уберег. Ясно, что он убежал от матери. Многие десятиклассники сейчас так. Кабы дома был – выпорол бы вояку, и баста… Какая польза от них на фронте? А теперь вот думай о нем, о Ксюше, о девочках. Мучайся… Надо было сказать Парышеву. Эх, пентюх я, пентюх неразумный. Верно в народе-то говорят, что русский мужик задним умом крепок… Так и есть…»
Он подошел к столу и, вырвав листок из блокнота, написал крупно:
«Москва, танкопром, Парышеву. Прошу приказать Охрименко эвакуировать мою семью с первым эшелоном. Махов».
Вызвав секретаря, он смущенно протянул ей листок:
– Ольга Ивановна, если можно, пожалуйста, отправьте это молнией.
Та взглянула и сразу поняла все.
– Не беспокойтесь, Сергей Тихонович. Сейчас же снесу на почту…
2
Приезд Татьяны и обрадовал, и обескуражил Варвару Семеновну. Она и приехала-то с дачи всего на один день, чтобы отоварить карточки да узнать, нет ли каких писем на городской квартире. И вдруг такое…
Отведя невестке комнату Зинаиды, а Черских поместив в столовой, Варвара Семеновна напоила всех чаем, уложила отдыхать, а сама принялась готовить обед. Хорошо, что было мясо и другие продукты – только что купленные по карточкам.
Хлопоча у плиты, Варвара Семеновна потихоньку охала и вздыхала, смахивая ребром ладони радостные слезы. Сердце сладостно постукивало. «Ох, Егор, Егор! Как настрадалась я о тебе. Совсем отбился от дома. Думала, уж и в живых-то нет тебя. И вдруг – батюшки мои! Даже не верится… И жив, и женился, и собирается приехать!..»
Варвара Семеновна сняла шумовкой пену с кипевшего супа, подкинула в плиту дров. «Жену выбрал – всем на загляденье! И собой пригожа, и характером добрая да ласковая, а по уму, по учености, видать, цены ей нет. А все же как-то тревожно у меня на душе. В народе испокон веков говорят: «По себе дерево руби…» Может, несчастье заставило ее за Егора-то выйти? Как бы дальше-то раздоров у них не было. Опять же, и ребенок у нее. Привыкнет ли? Признает ли Егора за отца? Не просто, ох не просто все тут… Из-за ребенка могут быть неурядицы. Теща-то, видать, покладистая. О Егоре больно вздыхает. С этой стороны опасаться нечего. Ну, а сама-то хоть и ласковая – это видать по ребенку, а, должно, с характером. Да и похоже – в его годах, а может, и чуток постарше. Как бы он, Егорша-то, под каблуком не оказался… Хотя это отчасти и не мешало бы. Она женщина, видать по всему, самостоятельная. Может, возьмет его под уздцы да учить будет. Это уж на что бы лучше… Да, видать, Егорша не промахнулся… Это, как клуша, сидеть на его шее не будет. И, кажется, заботливая. Чего же ишо желать? Только бы воротился Егорша с войны – я бы не нарадовалась на них…
Мне-то сразу и невестка, и сватьюшка, и мальчишечка по душе пришлись. А вот как взглянет Гаврила Никонович – ума не приложу. Крутенек он бывает на поворотах-то. Как бы не рассердился, что без упреждения нагрянули. Попадет вожжа под хвост – не приведи бог!.. Знаю я их – клейменовскую породу. Может сгоряча Егору всю жизнь порешить. Тут надо как-то ловчее обойтись. Придется мне сегодня на дачу выворачиваться. Да с Зинушкой вдвоем его как ни то и упредить…»
