Текст книги "Второй фронт"

Автор книги: Герман Нагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Утром в приоткрытую дверь замелькали пригородные станции и дачные домики столицы. Но эшелон, обогнув Москву по окружной дороге, взял курс на запад.

Мчались без остановок. Ремонтники догадывались, что на фронте дела плохи. Понимали, что танки были нужны войскам больше, чем другое вооружение.

Навстречу попадались составы с красными крестами – это везли раненых. На душе было невесело…

Чем дальше продвигались на запад, тем больше была забита дорога. Под откосами валялись разбитые, обгорелые вагоны, искореженные паровозы. Попадались сгоревшие станции с торчащими остовами печей и труб.

Ночью в лесу, заслышав гул вражеских самолетов, эшелон остановился. Самолеты прошли мимо на большой высоте. «Наверное, летят бомбить Москву?»

Ранним туманным утром вдалеке на холме обозначились контуры Смоленска. В нескольких местах взвивались языки пламени. Особенно сильный пожар был, как казалось, на линии железной дороги. Судя по яркому, высоко вздымавшемуся пламени, горели цистерны или баки с бензином.

Паровоз сбавил ход. Эшелон остановился на какой-то станции. Залязгали двери вагонов – танкисты попрыгали наземь.

Вскоре был получен приказ – выгружаться и двигаться к фронту своим ходом…

5

Ремонтным бригадам выделили грузовик, который сопровождали несколько красноармейцев, вооруженных автоматами и ручным пулеметом. Машина двинулась Следом за ушедшими к фронту танковыми экипажами.

Шоссе было забито машинами, везущими снаряды, хлеб, горючее, идущими войсками, встречным потоком беженцев, гуртами скота. Над ним висел несмолкаемый гул.

Танки, чтоб выиграть время, шли обочинами, проселками вблизи шоссе, пашнями. Машине пробиваться было трудней. Пристроились к какой-то воинской колонне – стали двигаться быстрей. Уже в сумерки выехали из потока и увидели два остановившихся недалеко друг от друга танка.

– Что случилось, товарищи? Почему остановились? – спросил начальник ремонтного отряда. – Мы с Ленинского завода, ремонтники. Может, помочь?

– Да вот загораем. Вас ждем. Встали наши машины – ни взад, ни вперед, – смущенно ответил танкист в кожаном шлеме, очевидно командир танка.

– Клейменов! – крикнул Подкопаев. – С Сидоровым и Ермаковым останешься здесь, а мы поедем дальше. Возьми инструменты и ящик с запчастями. Организуй ремонт. Пришлем за вами машину.

– Есть, организовать ремонт! – по-военному ответил Егор и, окликнув своих ребят, приказал сгружать инструменты и запчасти.

Осмотр танков произвели с танкистами. Выяснилось, что малоопытные водители пережгли фрикционы. Только начали ремонт – прибежали два танкиста, сказали, что за лесом, на проселке, еще три танка остановились.

– Должно быть, у вас такая же история, – сказал высунувшись из танка Егор.

– А что? Какая история? – спросил запыхавшийся танкист.

– Наверное, фрикционы сгорели.

– Похоже… Что-то в коробке скоростей…

– Скажите своим, что мы придем! – сказал Егор и вылез из танка.

Открыли ящик с запчастями, но нашли только четыре диска.

– Эти два танка постараемся отремонтировать, – сказал он командиру, – а те не сможем…

По шоссе, со стороны фронта, мчались две легковые машины. Заметив стоящие танки, танкистов и людей в комбинезонах, они остановились.

Из второй машины, сопровождаемый молодыми командирами, вышел пожилой военный в плаще. По большим пушистым усам все узнали Буденного.

– Здравствуйте, товарищи! Почему стоим? – строго спросил он.

– Машины остановились, товарищ Маршал Советского Союза, – вытянувшись, доложил командир танка. – И там, за лесом – встало еще три. Вот ремонтная бригада с Ленинского завода, а запчастей нет.

– Два танка мы отремонтируем, товарищ Буденный, – приблизился Егор, – а для других не хватит запчастей.

– Почему мало взяли?

– Были еще, да машина ушла вместе с танками к фронту. Там еще четыре ремонтные бригады.

– Какие запчасти нужны?

– Сейчас я напишу. – Егор стал искать в кармане книжечку и карандаш. Адъютант подал блокнот и ручку. Егор записал.

– Постараюсь вам помочь, – сказал Буденный. – Пока ремонтируйте эти. Попробуем связаться с Североградом. Желаю успехов!

Он приложил руку к козырьку и направился к машине.

Ночь Егор и его товарищи работали в танках. Им помогали механики-водители. Утром чуть свет на полянке у леса приземлился самолет У-2. Танкисты побежали спросить: «Не авария ли?» – и, поговорив с летчиком, вытащили из кабины два ящика с запасными частями. Принесли ремонтникам.

– Это товарищ Буденный позаботился. Спасибо ему! – весело сказал Егор, заглянув в ящики. – Теперь живем!..

Скоро оба танка загудели и отправились в сторону фронта. Егор с товарищами перенес свою «мастерскую» за лес, где с нетерпением ждали ремонтников экипажи других трех машин… Ремонт затянулся. Были серьезные поломки. По радио запросили помощь. Лишь на четвертые сутки подкатил на полуторке начальник отряда Подкопаев и с ним еще трое рабочих.

– Еле разыскали вас, Клейменов. Как дела? – спросил Подкопаев, пожимая руку Егору.

– Те танки отремонтировали, а с этими туго. Спасибо, Буденный помог. Из Северограда самолетом доставили два ящика дисков и тормозных лент.

– Ясно! А наши танкисты давно воюют. Разгромили фашистскую танковую группу. Правда, до десятка КВ тоже вышли из строя. Но немцев отбросили, а КВ ремонтируем. Работы много. Приехал за вами.

– Если поможете – мы готовы! Вон тот танк еще не начинали.

– Ясно! За дело, товарищи! – крикнул Подкопаев приехавшим с ним рабочим. – Идите в третий танк…

Утром третий танк был отремонтирован. И ремонтники и танкисты собрались посмотреть машину на ходу. Танк развернулся, прошел несколько метров, дал задний ход, дважды развернулся.

– Хорошо! Отлично! – крикнул командир и сделал знак водителю остановиться.

– Воз-дух! – раздался пронзительный крик.

– Ложись! – крикнул командир, и все попадали в траву.

Над поляной, где стоял танк, на бреющем полете, строча из пулемета, промчался немецкий истребитель и скрылся за лесом.

– Кажется, пронесло, – сказал, вставая, Подкопаев, оглядывая своих.

– Ой, братцы, я не могу встать, – приподнявшись на локте, простонал механик-водитель с другого танка. К нему подбежали, перенесли в лесок, положили на траву. Кто-то бросился к шоссе, остановил санитарную машину. Раненого забрали.

В это время радист, высунувшись из танка, позвал командира. Тот, выслушав его, сказал озабоченно:

– Что будем делать, товарищи? Получен приказ: немедленно всем трем танкам идти с ходу в бой, а у нас нет водителя… Может, выручите?

– Ребята, кто отважится? А? Надо выручать танкистов, – сказал Подкопаев.

Егора будто кто подтолкнул в спину. Он решительно шагнул к командиру танка:

– Я заменю водителя.

– Как фамилия? – спросил командир.

– Клейменов Егор.

– Спасибо, товарищ Клейменов. Действуем не по уставу, но что же делать…

– Этот парень не подведет! – сказал Подкопаев. – В финскую воевал в танке.

– Верю. Садитесь в семнадцатую машину.

– Есть! – козырнул Егор и, обнявшись с друзьями, побежал к семнадцатой. Тотчас все три танка, а за ними и грузовик ремонтников, двинулись к фронту, откуда доносился гул канонады.

6

Остановились в лесу у штаба полка, километрах в трех от передовой, куда сопроводили их два красноармейца из отделения, охранявшего дорогу. Поставив машину в кусты, Подкопаев пошел доложить дежурному, остальные улеглись на траве и сразу уснули, не слыша грохота канонады.

На широкой луговине, с боков огражденной лесом, начиналась новая, четвертая за сутки, атака немцев, получивших подкрепление.

Пехотная дивизия держала оборону вдоль извилистой речки, пересекавшей луговину. Дивизии был придан тяжелый танковый полк, в котором осталось всего девять танков и противотанковая батарея из четырех орудий. Ожидая утром новой атаки, командир дивизии приказал за ночь отрыть новые окопы, подальше от речки, и хорошо замаскировать их кустами. Красноармейцы валились с ног от усталости, однако приказ был выполнен. Бойцы дивизии еще затемно перебрались в новые окопы, оставив в старых лишь истребителей танков, вооруженных бутылками с горючей смесью, да некоторые хорошо оборудованные пулеметные гнезда.

За ночь переменила позицию противотанковая батарея, и танки укрылись в кустах на взгорье, господствовавшем над луговиной.

Расчеты командира дивизии оправдались. Утром немецкие самолеты бомбили старые, покинутые окопы. На них же сосредоточила огонь и артиллерия. Только одна батарея, укрывшаяся справа в низине, била по опушке леса, где вчера стояла наша противотанковая батарея, а теперь были спрятаны уцелевшие танки.

А как только смолкли пушки, сразу же из-за бугра, на котором темнели остатки сожженной деревни, тремя колоннами выползли танки с крестами, и, на ходу развернувшись, стреляя ринулись на наши окопы. Их было больше пятидесяти. Девять советских танков открыли огонь одновременно и подбили несколько машин. Остальные, обходя вспыхнувшие машины, мчались вперед.

Вот уже они, утюжа брустверы, прошли через первые окопы. И тут сразу вспыхнуло несколько машин, подожженных смельчаками с бутылками. Другие танки шли на той же скорости. И еще не успели они дойти до новых окопов, как одновременно с КВ ударила наша батарея. До десятка передних машин вспыхнули. Задние замедлили ход, развернулись, стали уходить. Тогда вдогонку бросились КВ. Обходя наши окопы, они переползли речку, круша уходящие машины врага, и тут попали под губительный огонь двух тяжелых батарей, выдвинутых на открытую позицию. Четыре наши машины загорелись. У двух перебили гусеницы, они завертелись на месте и все же приладились стрелять.

У трех машин снарядами заклинило башни. Они поворачивались, но вели огонь по батареям. Один танк, стреляя, стремительно бросился на ближнюю батарею, раздавил одну пушку, но тут же взорвался.

Уходившие немецкие танки вдруг развернулись и, обходя слева горящие машины, снова устремились к нашим окопам. За ними с громким криком, стрекоча автоматами, бросилась пехота.

Как раз в это время слева мелким овражком вышли три КВ, отремонтированные рабочими Ленинского завода, и ударили во фланг танковой колонне.

Немецкие танки замешкались, потом развернулись и сосредоточили огонь на трех КВ. Но их снаряды отскакивали от брони КВ. Снаряды же наших тяжелых танков пробивали немецкие почти насквозь.

До десятка танков с крестами вспыхнули ярким пламенем. Остальные развернулись и пошли обратно. Преследуя их, наши машины вышли из овражка, стреляя вслед, и попали под огонь тех же тяжелых батарей. Сразу один танк был подбит и загорелся, у другого заклинило башню.

Танк Егора бил по батарее врага, пятясь к лощине. Страшный удар оглушил его и сорвал с сиденья… Очнувшись, он увидел над головой синее небо, явственно услышал грохот боя и понял, что с танка сорвало орудийную башню. Он огляделся и оцепенел. Заряжающий сидел без головы, а в луже крови лежали чьи-то ноги…

Егор ощупал себя и понял, что он уцелел. Сразу к нему вернулись силы. Выбравшись из танка через нижний люк, он приполз в овражек, огляделся и, пригнувшись, побежал по танковой колее к лесу… Там его остановили бойцы и привели к штабу, где в траве спали его товарищи.

В этот миг из блиндажа выскочил командир и закричал:

– Все в ружье! Все на оборону!

– А как же нам? – вскочил Подкопаев. – Мы же должны ремонтировать танки.

– Немедленно прорывайтесь к шоссе. Нет больше у нас ни одного танка. Нет больше для вас работы. Немцы обходят дивизию…

Подкопаев, увидев окровавленного Егора, схватил его за плечи:

– Жив? Уцелел?

– Вроде бы… – все еще не осознавая случившегося, сказал Егор.

Рабочие втащили его в кабину полуторки, сами вскочили в кузов. Подкопаев сел за руль, и машина, развернувшись, помчалась к шоссе…

Глава третья

1

В тот ясный, солнечный день, оглушенные вестью о войне, Клейменовы вернулись домой, забыв на косогоре и пиво, и корзинку с провизией.

Гаврила Никонович, стараясь подать домашним пример мужества и самообладания, сказал: «Нечего киснуть! Коль беда – надо взять себя в руки…» – и на попутной машине уехал на завод.

Остальные ходили как неприкаянные, не находя себе места…

Дед Никон, закрывшись в сарае, долго курил и кашлял. Потом, сердито кряхтя, стал чинить рассохшуюся после дождя тачку, которая никому не была нужна.

Следом за ним немного опомнились Варвара Семеновна и бабка Ульяна. Взялись хлопотать на кухне, но из рук все валилось…

С большим опозданием разогрели щи, достали из духовки забытого там пережарившегося линя. Охая и вздыхая, собрали обед на террасе. Но за стол никто не садился.

Дед по-прежнему сердито стучал в сарае, Зинаида, достав из почтового ящика вместе с газетами долгожданное письмо от Николая, закрылась в своей комнате…

Ольга, напоив малышей козьим молоком, посадила их на ковер, обложила игрушками, а сама бросилась на тахту и, еле сдерживая рыдания, уткнулась лицом в подушку…

Даже Федька, проходя по двору, со злостью пнул в кусты любимый мяч и, забравшись на поветь, притих, по-своему думая о случившемся…

Рыжий соседский щенок, забежавший во двор, как обычно, и ничего не найдя в корыте для поросенка, пожевал травы и вдруг, подняв вверх морду, жалобно завыл.

– Кыш! Кыш, окаянный! – закричала в окно надтреснутым голосом бабка. – Ишо тебя не хватало тут… Пошел! Пошел отседа…

– Федьш-ка! – послышался густой, сильный голос матери. – Прогони собаку и зови всех обедать!

– Сейчас! – отозвался Федька и бросился выполнять поручение…

За обедом все понуро молчали. Ели как бы нехотя, старались не глядеть друг на друга и быстро разошлись по своим углам.

Зинаида опять закрылась в своей комнате и тихо плакала над письмом Николая, перечитывая в десятый раз особенно поразившие ее строки:

«Как я приехал из Москвы, на границе стало еще тревожней. Немцы летают над нами и днем и ночью. Если немцы нападут внезапно – будет плохо… Нам дан строгий приказ: «В случае провокации противника – огня не открывать…»

Зинаида отерла слезы, тяжело вздохнула: «Да что же это такое? Где же это видано, чтоб тебя били, а ты не имел права защищаться?.. Очевидно, так и случилось: немцы напали ночью, неожиданно, когда наши спали. Разбомбили, расстреляли их из пушек. Недаром мне приснился тогда этот ужасный сон. Бедный, бедный Коля. Конечно, тебя уже нет в живых… И как ты чувствовал беду, прощаясь со мной в Москве. Как же я не поняла?.. Надо было удержать тебя на эти десять дней. Удержать всеми силами. Пойти к военному коменданту, броситься в ноги. Он отпустил бы тебя на Урал, к родным. Всего на неделю – и ты бы уцелел… Впрочем, что я говорю… Совсем ум за разум заходит…»

Ольга, выплакавшись, нервно ходила по комнате, думая о Максиме. «Как же я так легко согласилась его отпустить? Сколько было разговоров о том, что война вот-вот разразится. Даже танк привезли на завод… Отец наотрез отказался ехать. А мой – в момент соблазнился. «Море, горы, я отдохну, наберусь свежих сил». А чего ему отдыхать? Ведь не сталеваром работает… Глупо вышло. Глупо! Но я-то, я-то о чем думала? Ведь двое ребят на руках… Это все председатель Холодов! Пришел разболтался…

По радио передавали, что Севастополь бомбили… Может, и Сочи тоже… А вдруг он попал там под мобилизацию? Его год призывной. Долго ли?.. Вместо курорта-то сейчас, наверное, едет на фронт…

Если что – ведь я тут сразу окажусь чужой. И так уж бабка глядит на меня как сыч. Кому нужна такая обуза?.. Ну, месяц-два подержат для приличия, а потом покажут на дверь. Ведь одна, в целом мире – одна!.. Кому я нужна с двумя крошками? Как буду жить?..»

Тяжелые думы не оставляли и Варвару Семеновну. Отправив бабку передохнуть, она перемывала в кухне посуду, а слезы так и катились из глаз и падали в широкий медный таз.

Зинаида и Ольга думали и плакали только о своих мужьях – у нее же сердце болело о всех.

«Максимка-то непутевый! Даже не спросился у меня, пускаясь в этакую дорогу. А разве я могу его осуждать? Разве не жалко его, сердечного? Где он мыкается сейчас? Может, уж тысячу раз раскаялся, что не послушал отца. А о Егорке и подумать страшно. Наверно, как в финскую, посадили в танк да сразу на фронт… Простофили мы, простынищи настоящие, с отцом. Парня-то своими руками отпустили на верную гибель. Что бы отцу-то пойтить к директору. Егора бы с радостью взяли на завод. Ох, простынищи мы, простынищи и есть…» – вздохнула она, выплеснула из таза воду и стала вытирать посуду.

«А Зинушка-то как тень ходит. Федька сказывал – письмо получила. Должно, плачет о Николае. Да и как не плакать? Парень достался редкостный. А, видать по всему, попал в самое пекло. Может, уж убитый лежит… Тоже не сладко вдовой-то оставаться. Да ишо, не дай бог, приплод принесет…»

Варвара Семеновна вымыла руки, вытерла их суровым полотенцем, подобрала выбившиеся из-под косынки седоватые пряди, опять вздохнула.

«И Ольга убивается, места себе не найдет. Да и легко ли ей, коли два младенца на шее? Вернется ли, нет ли Максим-то, один бог ведает… Наверно, ребятишки сидят не кормлены?.. Пойду-ка я к ней, проведаю да подсоблю. А то бог знает что может про нас подумать…»

Гаврила Никонович вернулся поздно, хмурый и усталый. Ужинать сели, когда уже стемнело. Да и погода хмурилась, усугубляя и без того тягостное состояние духа.

На ужин подали все того же пережаренного, пригоревшего линя.

Гаврила Никонович ел, фыркая, однако не высказывал, как бывало, упреков. Все его мысли были сосредоточены на другом: как дальше жить? Что делать? Все ждали от него советов и указаний. А он, устремив взгляд в тарелку, жевал сосредоточенно, сердито.

Молчание становилось невыносимым. Варвара Семеновна раза два взглядывала на него, но спросить не решалась…

Наконец дед Никон не вытерпел и, облизав ложку с крупинками гречневой каши, положил ее на стол.

– Что, Гаврила, видать, доигрались наши с германцем-то? Не сумели задобрить?.. Надо было помнить старую пословицу: «Сколь волка ни корми – он все в лес глядит…»

– Теперь уж что толковать, – вздохнул старый мастер. – Теперь надо думать о другом: как устоять, выдюжить… Завод с завтрашнего дня начинает работать в три смены. Мне, стало быть, надо подняться в пять утра. Некогда разговоры-то разговаривать.

А что же было с Максимом?

Утром, еще не успели разнести в вагоне чай, как синеглазый мальчик восторженно закричал:

– Море! Смотрите – море!

Максим спрыгнул с верхней полки и, глянув в окно, застыл, пораженный голубизной и безбрежностью простора. Море плескалось совсем близко. Волны, заметные, зеленовато-прозрачные, лениво накатывались на прибрежный песок и, ударяясь о бетонные глыбы, рассыпались стеклянными брызгами.

Максим, которого всю дорогу мучили сомнения и тревожные предчувствия, вмиг забыл все треволнения и с упоением смотрел вдаль, где море переливалось радужными оттенками.

Отдыхающих ждали автобусы. Максим быстро доехал до своего дома отдыха, получил отдельную комнату и, переодевшись, сразу спустился к морю.

Скинув рубашку и брюки, он подставил грудь под ласковое солнце и, немного постояв, бросился в упругую, прохладную воду, поплыл, взмахивая сильными руками. Потом распластался на воде, ощутив необычайную легкость и успокоение…

Вечером после ужина он вышел в парк и на мгновение остановился, вдыхая пьянящий аромат цветов и необыкновенно сильный запах хвои, исходящий от голубых елей.

На аллее было много гуляющих, беззаботных людей. По радио кто-то пел сладковатым голосом:

 
Утомленное солнце
Тихо с морем прощалось…
 

Максим присел на скамейку. Мимо прошли, весело щебеча, нарядно одетые молодые женщины. И эти женщины, как и все, что было вокруг, показались ему необыкновенно красивыми…

Несколько дней пролетели в полной отрешенности от забот и тревог. Максиму казалось, что он попал в какой-то иной, неведомый и непонятный, но манящий, чарующий мир…

В воскресенье утром отдыхающих повезли на автобусе на Красную поляну. Скалистые, высокие горы со снежными вершинами захватывали дух. «Вот это действительно, хребты! – восхищался он вслух. – Куда наш Урал…» Он жадно смотрел в окно и думал, как опишет родным все увиденное.

В распахнутые ворота дома отдыха въехали с песней. Навстречу бежали, поспешно шли люди с чемоданами. Слышались тревожные выкрики. Автобус остановился.

– Что? Что случилось? – высунулись в окна экскурсанты.

– Немцы бомбили Севастополь!.. Война!..

Максим выскочил из автобуса одним из первых и побежал в контору. Там толпились напуганные отдыхающие, и из-за гомона нельзя было расслышать, что говорил директор. Максим протиснулся поближе.

– Еще раз повторяю: вокзал заявки на билеты от нас не принимает. Бронь отменена. Кто желает уехать срочно – спешите на вокзал, записывайтесь в очередь…

Максим потребовал паспорт и через полчаса уже был на вокзале. Там стоял невообразимый гвалт. В густой хор грубых мужских голосов вплетался детский плач и отчаянный женский крик. Пробиться к дежурному по вокзалу, к кассе было невозможно.

Двое хорошо одетых людей ходили с ученическими тетрадями, кричали:

– Кого еще записать на билеты?

Максим подошел.

– Прошу меня.

– Фамилия?

– Клейменов!

– Запомните очередь: четырнадцать тысяч двести сорок два…

Максим пробился на платформу, где тоже было много народа. Проводив глазами четыре поезда, набитых как трамваи в часы пик, он вернулся в дом отдыха затемно и сразу лег спать. Но разве можно было уснуть?

«Сколько разговоров было о войне! И отец и дед предостерегали… Видимо, предчувствовали, что она вот-вот обрушится. А я, как дурак, поверил этому балаболке из завкома. Ему просто надо было кому-то всучить «горевшую» путевку. Да еще Егор поддакнул: «У нас в Северограде все спокойно…» В такое тревожное время бросил я и работу и семью…»

Он вскочил, вышел на балкон. Сразу пахнуло в лицо дурманящим запахом цветов и растущей у балкона туи. «Черт знает что тут за запахи, – подумал он, – прямо в голову ударило».

Сел в качалку и взглянул на темное небо, усыпанное звездным бисером.

«Чернота какая-то. У нас на Урале только поздней осенью увидишь такое небо. Даже жутко становится… А многие рвутся сюда. Я тоже поначалу как-то растерялся – от моря, от красоты гор. Нет, Ольга-то, Ольга-то почему меня не удержала? Теперь, наверное, локоть кусает. И я сижу тут, как карась на мели… От этого запаха даже голова закружилась. Пойду спать. Завтра нужно подняться чуть свет…»

На второй, на третий, на четвертый день походы на вокзал ни к чему не привели…

В четверг после завтрака он отправился в горисполком. Просидел до обеда в очереди, попал к заместителю председателя – пожилому человеку с осунувшимся лицом.

Тот, взглянув на его документы, тут же отдал обратно:

– Ничего не могу сделать. Военных не успеваем отправлять. Семьи наркомов и генералов ждут очереди…

Ночью Максима разбудили гулкие громоподобные удары.

«Должно быть, гроза, а у меня балконная дверь настежь».

Он спрыгнул с кровати, подошел к балкону и увидел звездное небо.

– Бах! Бах! – снова загрохотало, как гром. «Уж не налет ли?» – подумал Максим и, прислушавшись, явственно услышал гул самолетов и стрельбу зениток. «Очевидно, бомбят город», – он стал в проем двери. Гул самолетов стихал, удалялся. Скоро и стрельба прекратилась. «Видимо, отогнали, – подумал Максим и снова лег на кровать. – Надо что-то делать… Если завтра не уеду на пассажирском – влезу в товарняк или уйду пешком…»

Утром он пошел в город, чтоб купить на дорогу продуктов, но длинные очереди его отпугнули. «Наверное, и у нас то же самое… Как там Ольга с малышами?..» Опять заныло сердце, как бы подгоняя его с отъездом. Зашел в пустующий спортивный магазин, выбрал рюкзак и, вернувшись в дом отдыха, выпросил на три дня сухой паек.

Сложив в рюкзак хлеб, колбасу, сыр и консервы, засунул туда плащ, вязаную фуфайку, а все остальное запер в чемодан, отнес в камеру хранения и ушел на вокзал.

Потолкавшись на платформе, он по тормозным отсекам перебрался на третий путь, где стоял товарный состав с дымящим паровозом. У одного вагона он заметил двери без пломбы. Осторожно откинул щеколду, отодвинул дверь. Вагон был забит тюками с хлопком. Оставался лишь небольшой проход, очевидно, для вентиляции. Максим легко подтянулся на руках, проскользнул в щель и осторожно задвинул дверь. Ощупью забрался под потолок и растянулся на мягкой постели…

Ночью стало душно. Он распорол тюк, закрывавший окно, выбрал из него половину хлопка, слегка приоткрыл железную заслонку. Пахнуло свежестью. Поезд притормозил, приближались к станции. Припав к заслонке, Максим увидел надпись на хорошо освещенном здании вокзала: «Ростов».

Поезд остановился. Максим прикрыл окно, послышались шаги и голоса. У вагона остановились какие-то люди.

– Смотри, Омельченко, этот вагон без пломбы и дверь не закрыта. Может, обворовали?

– А тебе шо за забота? Накинь щеколду и айда дальше. Нехай в Москве разбираются.

Звякнула щеколда. Люди ушли. «Заперли меня. Ну, черт с ними. В крайнем случае – в окно вылезу. Хорошо, что везут в Москву…»

На пятые сутки ночью поезд из Сочи остановился в Москве. Максим понял это по крику около его вагона.

– Эй, патруль! Шагайте сюда – здесь вагон без пломбы. Может, прячутся дезертиры.

Послышались гулкие шаги, и дверь, лязгнув, откатилась.

– Кто прячется – выходи! – закричал грубый голос.

Максим, держа в руке рюкзак, спустился по тюкам, прыгнул наземь.

Его привели к военному коменданту.

– Документы имеются? – строго спросил тот.

– Вот, пожалуйста, – протянул Максим.

– Инженер Клейменов? – переспросил комендант, с недоверием оглядывая задержанного, заросшего густой щетиной. – Вы что же это, гражданин Клейменов, от призыва уклоняетесь?

– Не уклоняюсь, а пробираюсь из Сочи на Урал… Билет достать невозможно…

Комендант усмехнулся в усы:

– Посадить в камеру, а днем отправить на сборный.

Максим понял, что здесь ничего не докажешь, и покорно пошел с патрулем…

На сборном пункте в Лефортово, в старинном казарменном доме, обнесенном забором, было много новобранцев. Молодые парни, лежа на траве, дожидались своей очереди, другие, постарше, громко крича, переговаривались через забор с родными.

Максима патруль сдал дежурному под расписку, и тот сразу же повел его на комиссию, заседавшую в большой комнате.

Ему приказали раздеться. Сидевший за большим столом пожилой человек в белом халате, очевидно главный врач, взглянул на него с прищуром:

– Жалобы есть?

– По линии медицины – нет.

– Пишите: годен! – сказал главный врач и наклонился к военному в очках, сидевшему рядом. – Парень здоровенный! Может, в артиллерию?

– Пожалуй… Дайте-ка мне документы.

Ему подвинули документы Клейменова.

– Вы инженер?

– Да. Работал в Зеленогорске на тракторном. Делал гусеничные тягачи.

– Для пушек?

– Да.

– Плохие тягачи делали. Плохие! – поморщился военный. – Трактором управлять умеете?

– А как же, могу.

– А танком?

– Не знаю… Танки только собирались делать.

– Только собирались, – недовольно фыркнул военный. – Надо было давно сообразить…

– Так куда же его? – спросил писарь с конца стола.

– В танковые войска! – нахмурясь, сказал военный. – Пусть повоюет, инженер… Это пойдет на пользу…

Максима остригли наголо, сгоняли в баню, одели в военную форму и вместе с другими призывниками отправили в казарму.

2

В пятницу, на шестой день войны, по цехам Зеленогорского тракторного ходила важная комиссия из Москвы, сопровождаемая директором завода Шубовым, главным инженером Спириным и секретарями обкома партии Сарычевым и Усовым.

Рабочие опознали среди приехавших наркома Парышева – седого человека с черными бровями – остальные были им не знакомы.

В комиссии выделялся своей живостью и любопытством самый маленький из всех, черноволосый и чернобровый человек с орлиным носом и жгучими глазами. В сапогах, в гимнастерке защитного цвета, он все время вырывался вперед и, вскидывая голову с густой шевелюрой, задавал вопросы долговязому, худому, раздражительному Шубову.

Если ответ не удовлетворял его, он тотчас обращался к наркому, словно они были друзья или равные по должности. Секретари обкома были рядом, но почти не вступали в разговор.

Следом за ними шел молодой военный в фуражке, из-под которой озабоченно смотрели карие блестящие глаза. С ним рядом шли главный инженер и главный технолог.

Члены комиссии и сопровождающие их лица обошли весь завод и, отказавшись от обеда, вместе с секретарями обкома уехали в город. После беседы с первым секретарем Сарычевым их пригласили обедать и тотчас увезли на аэродром, где дожидался самолет, на котором они прилетели.

Это была правительственная комиссия, прилетевшая с особым заданием. Помимо наркома Парышева в нее входили: директор Ленинского завода Васин – маленький, чернявый и шустрый человек, и молодой военный – главный конструктор Колбин, один из создателей тяжелого танка КВ, и заместитель наркома строительства, тучный, молчаливый человек, – Самсонов.

Им было поручено осмотреть Зеленогорский тракторный и определить, можно ли его приспособить для массового производства тяжелых танков. Комиссия должна была доложить, сколько времени займет демонтаж оборудования Ленинского завода, перевозка его и многотысячного коллектива рабочих и специалистов на Урал, а также установка оборудования на новом месте и налаживание массового производства.

Всю дорогу в самолете члены комиссии с карандашами в руках делали прикидки, подсчеты, вычисления…

– Выходит, эвакуация и становление производства займет не меньше трех месяцев? – спросил Парышев.

– Раньше не уложиться, – подтвердил Колбин. – Да еще могут в дороге разбомбить…

– И за эти три месяца мы не выпустим ни одного танка, – сердито скривил губы Васин. – Я считаю, что завод должен продолжать работу в Северограде.

– Но ведь его могут разбомбить, – высказал сомнение Колбин.

– Попросим усилить зенитную оборону.

– В спокойной обстановке на Урале мы сможем быстро наверстать упущенное, – настаивал Колбин.

– Через три месяца? – приподнял густые брови Парышев. – Немцы как раз и рассчитывают на нашу медлительность. А чтоб их остановить – нужны танки. И не через три месяца, а именно сейчас! Ведь каждая ваша машина стоит пяти немецких танков.

– Да, военные говорят так, – согласился Колбин, и на его строгом лице мелькнула улыбка гордости.

– Завод должен работать и днем и ночью, все время наращивая темпы, – решительно сказал нарком. – Иначе мы не спасем Северограда.

Оба взглянули на суровое лицо наркома и поняли: он твердо решил пока не перевозить североградцев.

– Но как же мы будем организовывать производство на Урале без нашего оборудования? – спросил Колбин.

– Часть станков годится, остальные возьмем с других заводов.

– Если так – тут двух мнений быть не может. Я тоже за то, чтоб пока оставаться в Северограде.

Из-за испортившейся на Волге погоды в Москву прилетели только ночью. С аэродрома Парышев позвонил в приемную Молотова.