Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
Ночь с двенадцатого на тринадцатое декабря Махов провел в танковом корпусе, где рабочие обязались собрать сверх плана два тяжелых танка.
Придя к себе в кабинет, когда уже сквозь тучи пробивался рассвет, он сел за стол и тут же уснул…
В девять часов его растолкал помощник Копнов.
– Сергей Тихонович, звонил Васин, просил вас разбудить.
– Случилось что-нибудь? – приподняв голову, спросил Махов.
– Случилось, Сергей Тихонович, – дрожащим, радостным голосом сказал Копнов. – Только передали сообщение о провале немецкого плана окружения и взятия Москвы.
– Неужели? Вот радость! – воскликнул Махов. – Я этого давно жду. А ну выкладывай все, что знаешь.
– Газет еще нет, но я записал.
Махов, встряхнувшись, откинулся на спинку кресла.
– «Поражение немецких войск на подступах Москвы».
– Так и сказано: «поражение»?
– Да, так. Я записал лишь главное.
– Давай, давай!
– «Шестого декабря тысяча девятьсот сорок первого года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери».
– Вот это сообщение! – могуче вздохнул Махов. – Жарь дальше, Валентин.
– Дальше идут цифры.
– Давай и цифры – все годится!
– «Захвачено и уничтожено без учета действий авиации: танков – тысяча четыреста тридцать четыре».
– Ого! – одобрительно воскликнул Махов.
– «Автомашин – пять тысяч четыреста шестнадцать, орудий – пятьсот семьдесят пять, минометов – триста тридцать девять, пулеметов – восемьсот семьдесят. Потери немцев… составляют свыше восьмидесяти пяти тысяч убитыми».
– Вот оно, настоящее-то! Вот когда собралась с силами Россия! – радостно ударил по столу тяжелыми кулачищами Махов. – И у нас дела налаживаются. Ну, теперь держитесь, фашисты!..
Глава шестнадцатая
1
Наступление под Москвой продолжалось. Немцы, ошеломленные внезапными сокрушительными ударами, бежали в панике, бросая оружие, машины, пушки, танки… Опомнившись и немного оправившись от потрясения, они стали цепляться за каждый бугор, за каждое строение, пытаясь организовать оборону.
Но как нельзя сдержать лавину, обрушившуюся с гор, так же невозможно было сдержать яростное наступление русских, катившееся, как грозное цунами, круша и уничтожая на своем пути сопротивление разрозненных немецких частей.
Были освобождены подмосковные города: Рогачев, Яхрома, Истра; на юге – Ясная Поляна, Богородицк, Сталиногорск; на севере – Солнечногорск и Клин. Шестнадцатого декабря – Калинин.
Успехи Красной Армии до слез пронимали людей, живших до сих пор в тревоге и страхе, вселяли в них уверенность и надежду.
Настроение сразу переменилось. На заводе поднялась производительность. Даже «нытики», которые всегда находятся в большом коллективе, перестали роптать, что третий месяц работали без выходных…
Как-то утром, идя на работу рядом с отцом, Егор снова начал разговор, от которого Гаврила Никонович отмахнулся еще неделю назад. Начал осторожно, издалека:
– Ну, что, отец, как ты смотришь на нашу победу под Москвой?
– Чего спрашиваешь? Видишь, рабочие чуть не с песнями шагают…
– Теперь, наверное, не скажешь, что «не до этого…»?
– О чем ты? Что-то не пойму?
– Да о том же… Хочу пригласить мастера Никонова, что спас меня, когда я заболел в Северограде.
– А… Ну, что он? Как, поправился?
– Уж давно работает… Хочу к нам пригласить со всей семьей – пусть знают уральцев! – эту фразу Егор ввернул нарочно, чтоб польстить отцу.
– А велика ли у него семья?
– Целая рабочая династия! – усмехнулся Егор. – Их – Никоновых – на заводе чуть не шестьдесят человек.
– Не все же придут?
– Не пугайся, отец, придут только трое: он с женой и дочка. Есть еще сын, но он воюет.
– Ну-к, что ж… зови! Надо, чтоб наши рабочие семьи познакомились и подружились. Я слышал, что по случаю успехов под Москвой обещали дать выходной. Мне самому охота поговорить со старым североградским мастером… Зови!..
В воскресенье, как и было обещано, дали выходной. Гости были приглашены на пять часов, потому что завтра и им, и хозяевам предстояло вставать по гудку. Егор, встав пораньше, наколол и наносил дров для плиты, и Варвара Семеновна с Полиной Андреевной принялись хлопотать на кухне. Когда гости пришли, у них уже все было готово…
Егор, встретив Никоновых в передней, помог раздеться, привел в столовую, где ждали родители.
Гаврила Никонович – усатый, могучий, взглянув приветливо на худенького, узколицего, с небольшой бородкой Никонова, крепко пожал его небольшую жилистую руку.
– Рад познакомиться с представителем североградского пролетариата.
– И я рад встрече с потомственным уральским мастером, – глуховатым голосом, но с душевной теплотой, сказал Илья Нилович.
– Я слыхал, что у вас на заводе целая династия Никоновых? – не выпуская его руку из своей, сказал Гаврила Никонович.
– Да, нас несколько поколений работает. Наш завод один из старейших в России – ему скоро полтора века.
– Наш, на котором мои деды-прадеды выросли, однако постарше будет. Ему скоро двести пятьдесят стукнет.
– Ишь, ты! – удивился Илья Нилович и весело воскликнул: – Тогда привет рабочему классу седого Урала!
– Спасибо, Илья Нилович! Спасибо! – легонько хлопнул его по плечу Гаврила Никонович и пожал руку Анне Романовне. – Душевно рад познакомиться…
Вдруг его взгляд остановился на миловидной, худенькой девушке, смущенно глядящей на него большими светло-карими глазами.
– Никак дочка? – спросил он, вспомнив, что Егор говорил ему о дочери.
– Да, Поля! Наша младшая! – сказала Анна Романовна, поправив дочке легким взмахом руки короткие каштановые волосы.
– Вижу, мамина копия! – улыбнулся Гаврила Никонович. – Рад! Рад! – и ласково пожал худенькую, но твердую руку.
– Никак уже работаете?
– Да. У вас на танковом, – смело ответила Поля.
Егор познакомил гостей с тещей, с женой, с братом, с Ольгой и, указав на сидевшего в углу Сашку, спросил Никонова:
– Узнаете крестника своего, Нилыч?
– А, Саша! Ишь какой вымахал! Ну, здравствуй!
– Здравствуйте, Илья Нилович, – Саша встал, протянул руку.
– Учишься?
– Работаю сверловщиком! – не без гордости ответил Саша. – Сейчас не до ученья.
– Верно судишь, сынок. Верно! Ученье не уйдет. Ты еще своего достигнешь.
– Прошу за стол дорогих гостей, – сказала Варвара Семеновна. – А меня извините, пойду хлопотать.
– И я с вами. Можно? – быстро спросила Поля. – Я все умею. Буду вам помогать.
– Да ведь вы, Поля, чай, в гости пришли.
– Ну так что же! Я помогу и вернусь.
– Ну, пойдем, милая, коли ты такая быстрая, – и Варвара Семеновна ушла в кухню, но тут же вернулась.
– Вот вы сюда, Илья Нилыч, – указал Гаврила Никонович на стул рядом с собой, – а женщины – на диван. Им там поуютней будет.
Все расселись быстро, не прекращая начатого разговора.
– Вон у меня сын, – подвигаясь ближе к Гавриле Никоновичу, продолжал Илья Нилович, – тоже не доучился. С первого курса института ушел на фронт добровольцем. А мало ли таких?
– У нашей соседки и сродственницы Ефимовны сын из десятого класса ушел, – сказала Варвара Семеновна. – Дай бог, чтобы война побыстрей кончилась, тогда доучатся и малые и большие.
– Кончится война – опять будет некогда, – заметила Татьяна. – Что-нибудь экстренное начнется…
– Это в мой огород камешек, – усмехнулся Егор.
– В тебя надо не камешек, а здоровую булыгу бросить, – сердито сказал Максим, – тогда, может, ты раскачаешься.
Вошли с закусками и сели за стол Полина Андреевна и Поля.
– Это правильно замечено! – поддержал Илья Нилович. – Я еще в Северограде говорил Егору, чтоб поступал на вечерний. С его опытом и настойчивостью, да знания – наркомом бы был!
– Я и собирался поступать, да война помешала, – сказал Егор.
– Сейчас тяжело с программой, а как полегчает – сразу берись за книги, – сказал отец. – Без знаний теперь никуда – заруби себе на носу. А ты, Татьянушка, – кивнул он невестке, – бери его в руки!
– Это моя мечта, чтоб Егор учился, – обрадованно воскликнула Татьяна.
– Егор нашего отца спас от смерти! – неожиданно для всех, смело заговорила Поля. – А вы на него – учиться, учиться! Он, пока папа болел, мастером был на самом ответственном участке. Егора весь завод знает, а дома на него напали… Это несправедливо.
– Ишь какая защитница у тебя, Егорша, – усмехнулся Гаврила Никонович. – Теперь тебя пальцем не тронь!
Все заулыбались, а Поля вдруг покраснела и притихла…
– Ну, ладно. Мы немного уклонились от главного, – поднял Гаврила Никонович рюмку. – За знакомство, за первые успехи на фронте!
Все чокнулись, выпили и стали закусывать. Разговор сразу перешел на военную тему.
– Слыхал, Илья Нилыч, сколько городов-то наши освободили? – спросил хозяин.
– Как не слыхать. Радуюсь всей душой. А только я не помню, чтобы сообщали, что их занимал немец.
– Раз занимал – стало быть, сообщали…
Быстро вошла Зинаида в накинутом на плечи платке.
– А, доченька! Ты что припозднилась? – спросила мать. – А где же Никита?
Зинаида, увидев чужих, остановилась, потупилась.
– Что случилось, Зинуха? – повернулся к ней Гаврила Никонович. – Говори, тут наши друзья.
– Полчаса назад Никиту арестовали и увели в милицию.
– Это за что? Подрался, что ли? – спросил отец, отодвинув тарелку.
– Он избил помощника директора Оптиму. Что теперь будет – не знаю…
– За что избил?
Зинаида взглянула на Татьяну и, помедлив, сказала:
– Не знаю, он не говорит…
– За дело избил. Я знаю! – крикнул Максим.
– Расскажи! – потребовал отец. – Почему молчал до сих пор?
– Я сам не видел драки, а если б видел, еще от себя бы добавил этому типу. А не сказал потому, что это касается нашей семьи.
Татьяна умоляюще взглянула на Максима, но тот, словно не видя этого взгляда, продолжал:
– Это было вчера вечером. Если я что не так скажу – меня поправят…
– Да не тяни ты, чай, Никита нам зять! – прикрикнул отец.
– Погоди, отец. Надо же по порядку… Шли рабочие с завода. Впереди других шла наша Татьяна с подругой. Вдруг около них останавливается машина, Оптима распахивает дверцу и кричит: «Девушки, садись, я вас подвезу». Татьяна решительно отказалась, и они пошли дальше. Оптима выскочил и пошел рядом, а когда подруга свернула, преследовал Татьяну до самого дома. Когда она вбежала в подъезд, он вскочил и пытался обнять. А тут как раз Никита. Ну и отполировал его по-рабочему…
– И поделом подлецу! – сказал Илья Нилович. – Я этого Оптиму знаю по Северограду. Хлыщ.
– Почему не сказал мне? – взъерошился Егор на брата.
– Потому и не сказал, что знаю тебя. Ты бы этого хлыща до смерти ухлопал… И Татьяне дал слово, что не скажу.
Татьяна взглянула с благодарностью. Она даже не знала, что эта история известна Максиму.
Егор крякнул.
– Что же теперь будет-то? – спросила Зинаида. – Ведь засудят Никиту?
– Садись ужинать с нами, – спокойно сказал отец. – Через полчаса он прибежит.
– Не прибежит… Дело на него заводят.
– Кто сказал?
– Братан, Олег Митрофанович. Он звонил в милицию. Там сказали, что вмешался сам Васин. Прокуратуре района предложено завести дело.
– Вон оно что, – вздохнул Гаврила Никонович. – Если Васин встрял – хорошего мало. Могут упечь парня.
– Неужели ничего нельзя сделать, папа?
– Не знаю, дочка, не знаю… Никита на хорошем счету на заводе. Может, рабочие за него заступятся… А ты еще раз поговори с Кирпичниковым, он все-таки власть…
Гости, почувствовав, что хозяева взволнованы, стали собираться домой. Все же их напоили чаем и, чтоб смягчить впечатление о неприятном, Егор и Гаврила Никонович пошли их провожать…
2
Максима Клейменова Ухов направил в группу старшего конструктора Шахурина, который получил задание разработать новую коробку скоростей для танка КВ. Новая коробка скоростей должна была обладать надежностью и безотказностью работы.
Шахурин, уже немолодой инженер, видавший всякое, был замкнут и не любил сближаться с людьми.
Максима он принял сухо.
– Сам пришел ко мне или прислали? – спросил он нервно и часто вскидывая густые брови и как бы вздрагивая всем лицом.
– Предложили – вот и пошел. Я в танковом деле новичок.
– Вижу, что новичок. Если б потерся в кругу конструкторов, к нам бы не полез.
– Почему это? – с некоторым вызовом спросил Максим. – Я трудностей не боюсь, был на фронте.
– Знаю, что был, поэтому и говорю с тобой откровенно.
– Но ведь вы и ваши коллеги работают?
– Мы – обреченные… Можно сказать, смертники… Не по своей воле пошли…
– Почему это вы обреченные?
– А потому, что за труднейшее дело взялись. Не создадим в срок хорошей коробки скоростей – каюк…
– А если создадите?
– Попробуй создай ее… Ты, Клейменов, лучше в другую группу попросись, жалко мне тебя… С фронта вернулся чуть живой и, говорят, двое детей…
– Да, двое…
– Так вот, я тебе советую, Клейменов, пока не поздно – откажись.
Максим на мгновение задумался, взглянул в худощавое, умное, вздрагивающее от нервного тика лицо Шахурина, спросил:
– А что же скажу Ухову? Мол, испугался, освободите?.. Нет, к черту!..
– А ты, видать, не из робкого десятка, Клейменов? – изучающе глядя на него, спросил Шахурин. – Я по твоему выступлению так и подумал, но все же решил испытать.
– Нарочно запугивали?
– Пуганого не запугаешь, – поморщился Шахурин. – Просто сказал, что думаю. Другим бы этого не сказал, а с тобой решил начистоту… Вижу, ты парень прямой.
– Спасибо, – кашлянул Максим. – Так что же мне делать?
– Думать… искать… Мы сейчас еще раз тщательно изучаем все танки иностранных марок.
– Это вы, наверное, и так знаете.
– Знаем, верно. А все же лишний раз помозговать не вредно. И ты начинай с этого, если твердо решил остаться.
– Я еще и КВ как следует не изучил…
– Тогда начинай с КВ, – уже более мягко сказал Шахурин. – Пойдем в бюро, я покажу тебе место, где обосноваться.
– Пойдемте.
– То, что я тебе говорил, – запомни, но никому об этом ни слова. Кроме меня и тебя, никто не знает, что нас ждет… Идем!
Прошло дней восемь. Максим освоился в коллективе, где у него оказались знакомые, с которыми работал до войны. Но то, что делали в группе Шахурина, ему было не по душе.
Изучив материалы по различным танкам, он решил откровенно поговорить с Шахуриным и, как-то после обеда, когда Шахурин был в хорошем настроении, заглянул в кабинет:
– Можно, Михаил Васильевич?
– Да, да, заходи, Максим Гаврилович.
Максим вошел, уселся на предложенный стул прочно, готовый к серьезному разговору.
– Ну, что скажешь, Максим Гаврилович? Есть мысли? – как всегда резковато спросил Шахурин.
– Со мной происходит что-то странное, Михаил Васильевич… Меня неотступно преследует одна и та же мысль.
– Какая?
– Не попроситься ли в другую группу?
– Что, испугался?
– Нет, не испугался. Причина глубже… Не могу заниматься компиляцией. Сдирать с чужих танков какие-то детали и компоновать из них… выдавая это «творение» за новую коробку скоростей.
– А немцы, думаешь, не сдирают у нас с новых танков? Теперь война и все стремятся к тому, как сделать быстрей и лучше. Сейчас нужно думать не об оригинальности, а искать самые простые и легкие пути к решению задачи.
– Я не согласен! – воскликнул Максим, краснея сквозь не сошедший загар. – Я считаю, что нужно искать принципиально новое решение в конструкции коробки.
– Какое именно? Есть мысли? – слегка скривив губы, выражая этим и недоверие, и презрение к бахвальству, спросил Шахурин.
– Есть замысел, но пока еще неясный, – ответил Максим, глядя на бледные руки Шахурина.
– Можешь поделиться?
– Могу… Я считаю, что при решении каждой конструкторской задачи надо искать идею. А идея всегда должна подсказываться самой жизнью. Ее не надо выдумывать, а надо находить, отталкиваясь от житейских примеров.
– Смутно говоришь, Максим Гаврилович. В каждом замысле должна быть ясность.
– Сейчас я постараюсь прояснить свою мысль, Михаил Васильевич… По-моему, идею новой коробки надо искать не в чужих танках, а в обычной жизни, в обиходе… Я задавал себе вопрос: почему ломаются шестерни на третьей скорости?
– Ну и что же, определил? – опять усмехнулся Шахурин уголками губ.
– Потому что на них падает наиболее резкий удар в сравнении с мягким, плавным движением на первой и второй скоростях.
– Какой же вывод?
– Я пока еще ничего не предлагаю, а анализирую, обращаясь к житейскому опыту.
– Ну, ну, любопытно, – сказал Шахурин и, поставив локти на стол, оперся подбородком в открытые ладони.
– Вспомните, как штангист устанавливает рекорд, – продолжал, воодушевляясь, Максим. – Ему добавляют вес по килограмму, по пятьсот граммов.
– Да, кажется, так, – кивнул Шахурин.
– А поезд? Ведь он тоже набирает скорость медленно, плавно.
– Верно. Так что же?
– Я предлагаю ввести вместо трех передних передач семь или восемь! Тогда удар смягчится и шестерни лететь не будут.
– А время? Наш танк и так ругают за неповоротливость, – вскинул голову Шахурин. – Пока танкист наберет нужную скорость, его расстреляют в упор.
– Нет, нет! Не согласен! – крикнул Максим. – Я сам был механиком-водителем в танке. Нужна лишь сноровка – и дело пойдет.
Распахнув дверь кабинета, вошел Колбин. Шахурин и Клейменов встали.
– Сидите, товарищи, сидите, – сказал он и сам сел у стола. – Ну, что нового у вас?
– Вот товарищ Клейменов осуждает наш метод. Считает, что мы занимаемся компиляцией.
– Очевидно, он предлагает что-то другое? – спросил Колбин, посматривая на Максима.
– Да, предлагаю, товарищ главный конструктор, и прошу меня выслушать, – с горячностью сказал Максим.
– Говорите, – кивнул Колбин.
– Я хочу начать с примера. Идет вниз по лестнице грузчик, несет на спине тяжелую связку кирпичей.
– Допустим…
– Идет хорошо, плавно и вдруг видит – нет двух ступенек. Он по инерции прыгает через этот провал и ломает себе позвоночник… Вот так получается и у нас с шестеренками. Они летят от перегрузки.
– Что же вы предлагаете? – спросил Колбин.
– Я предлагаю увеличить число передач до шести-семи. Нагрузка ослабнет. Проблема будет решена.
Колбин обладал способностью улавливать даже смутные проблески свежей мысли и был внимателен к молодым.
Он одобрительно посмотрел на Клейменова и перевел взгляд на Шахурина.
– Ваше мнение, Михаил Васильевич?
– Мысль смелая, но не скажу, чтоб она была новой.. Конечно, Максим Гаврилович, как молодой конструктор и новичок в танковом деле, не мог знать об этом. А подобная попытка предпринималась. Еще в тридцатом году был создан средний гусеничный танк Т-двенадцать. Так вот у него коробка скоростей имела восемь передач.
– И каковы были результаты? – спросил Колбин.
– Во время испытаний, когда танк уже набрал скорость, раздался металлический треск, танк вздрогнул и вдруг пошел назад. Попытки остановить его или переключить скорость ни к чему не привели. Пришлось заглушить мотор.
– Да, да, я припоминаю этот случай. Но забыл, что стало с этой коробкой?
– От нее отказались из-за сложности.
– То было больше десяти лет назад, – сказал Колбин. – Сейчас и материалы другие, и техника другая! Я вас прошу подумать над предложением товарища Клейменова.
– Хорошо, Иван Аркадьевич, подумаем.
– Желаю вам успехов, товарищи! – сказал Колбин и, обнадеживающе взглянув на Клейменова, вышел.
3
Прокурор района настаивал, чтоб следствие по делу Никиты Орехова было завершено в спешном порядке. Начальник двенадцатого отделения милиции Лихобабов, которому не раз звонил сам председатель райисполкома Кирпичников и просил вникнуть в дело, чувствовал себя между двух огней. Ему было известно, что с областным прокурором говорил Васин.
«Да, дела… – вздыхал он, сидя у себя в кабинете. – Этому не угодишь – плохо, тому – еще хуже. И тот, и другой могут в два счета спровадить меня на фронт… Надо ехать к Кирпичникову просить, чтобы сам договаривался с прокурором…»
Он достал из шкафа меховую безрукавку, натянул поверх нее шинель и пошел в исполком.
В приемной сидело всего человек пять. Небольшой, но широкий в плечах и мордастый Лихобабов производил грозное впечатление. Ожидавшие у двери посторонились, пропустив его в кабинет.
Кирпичников подписывал какие-то бумаги.
– А, Лихобабов! – увидел он вошедшего. – Садись. Я сейчас освобожусь… – Он минуты две подписывал бумаги, потом захлопнул кожаную папку и, отодвинув ее, взглянул на начальника отделения милиции.
– Ну, что, Лихобабов? Как дела?
– Давят на меня – спасу нет. Чуть не за горло берут… А следствие ни с места. Свидетели, которых указал Оптима, отказываются, говорят: «Мы ничего не видели».
– Ты же без предъявления обвинения не имеешь права держать под арестом.
– Не имею… А как же быть?
– Освободи под расписку о невыезде, пусть парень работает.
– А если сбежит?
– Куда он денется, на всех дорогах посты.
– Это верно. Теперь не убежишь… Так, думаете, выпустить под расписку?
У Кирпичникова уже был продуман план, как спасти Никиту, но он сделал вид, что ему нет дела до этого Орехова. И как бы между прочим сказал:
– Отпусти ты его к лешему, а со следствием, раз нет свидетелей, не торопись. Пошумят и забудут… Подумаешь дело – прощелыге морду побил…
– Ладно, сейчас приду и распоряжусь, – поднялся Лихобабов.
– А вообще-то как у тебя на участке?
– Пока спокойно.
– Ну, будь здоров! – сказал Кирпичников и, пожав руку Лихобабову, проводил его до двери…
Вернувшись за свой стол, он тут же позвонил начальнику сборного пункта Худоровскому:
– Виктор Осипович? Узнаешь? Да, я, здорово! Дело продвинулось, завтра его можешь забрать. Только смотри, чтобы у тебя не задержался. Что? Послезавтра отправка? Очень хорошо. Так я надеюсь… Ну, до встречи…
Вечером, когда вернулась Зинаида, Никита уже сходил в баню и, дожидаясь ее, читал газеты.
– Никитушка! – с радостным криком бросилась к нему Зинаида. – Отпустили? Совсем?
– Взяли расписку о невыезде. Шьют хулиганство.
– Что ты? Ведь Андрей Митрофанович обещался уладить.
Раздался звонок у двери.
– Кажется, он идет. Спроси сама.
Пышная, раскрасневшаяся у плиты Наталья Фирсовна сама открыла мужу, помогла раздеться. Тот поцеловал ее и, хлопнув по мягкому месту, заглянул в комнату к Никите.
– Ну, вернулся, буян? – сказал с усмешкой, но дружелюбно. – Пришлось мне лошадь пообещать за тебя одному начальничку.
– Чай, не свою, а казенную даешь? – сказала, заглянув в комнату, Екатерина Ефимовна. – Насовсем отпустили-то?
– Какое! – со вздохом присел на диван Андрей Митрофанович. – В тюрьму его хотят засадить за хулиганство. А это – пять лет!
– Ой, да что вы? – заплакала Зинаида. – Неужели ничего нельзя сделать? Ведь избил-то мерзавца, который отлынивает от фронта.
– Знаю. А что поделаешь? Тот при Васине…
– Васин там, на заводе, а в районе-то, чай, ты голова! – подступая к нему, сказала мать. – Какая же вы власть, если невинного человека защитить не можете?
– Есть только один выход – отправить Никиту на фронт.
– Батюшки! Да в уме ли ты, Андрюха? – запричитала Ефимовна. – Экое пережил Никита, и опять его под пули?
– Под пули не пошлют, у него же нога. А будет где-нибудь во втором эшелоне… А вернее всего его сактируют и отправят обратно.
– Значит, опять в тюрьму? – не унималась разволновавшаяся Ефимовна.
– Нет. Дело будет прекращено в тот же день, как узнают о его отправке на фронт. Такой закон.
– Кабы его призвали и оставили в тылу… али куда на другой завод перевели, – сказала Ефимовна.
– Чтобы его опять сцапали и в тюрьму?
– Уж лучше в тюрьму, чем под пули! – всплакнула Ефимовна.
– Нет, к черту! Вы мной не распоряжайтесь! – закричал Никита. – Сами садитесь в тюрьму, а я пойду на фронт!
Зинаида, заплакав, выскочила из комнаты, закрылась в ванной.
– Правильно решаешь, Никита! – похвалил Андрей Митрофанович. – Вон наши как начали колошматить немца. Может, скоро и войне конец.
– Ладно. Решено! – твердо сказал Никита. – Если вернусь живой, я этого проходимца руками задушу…
Выплакавшись, Зинаида вернулась в свою комнату. Родичи оставили ее наедине с Никитой.
– Что, Зинуша, боишься, что оставлю тебя в положении?
– Конечно страшно, Никита. И тебя жалко. Вдруг убьют…
– В самом аду был и уцелел, а теперь на передовую не пошлют…
Зинаида, закрывшись в ванной, не только выплакалась, но и обдумала случившееся. Ей казалось, что отправка Никиты на фронт для нее – спасение. «Пока он воюет, глядишь, родится ребенок… Скажу, что от переживаний преждевременные роды. Глядишь, и обойдется…»
Она подсела к Никите, нежно обняла его, стала целовать.
– Никитушка, дорогой мой, любимый. Я верю, что все будет хорошо, не унывай.
– А как же ты-то тут, Зинуша?
– Я с родителями. Они помогут… Жалко, что коротка была наша радость…
Никита скрипнул зубами и, ничего не сказав, привлек Зинаиду к себе…
На другой день он уже трясся в теплушке по извилистой дороге Урала…
4
На Куйбышевском заводе из курсов, созданных главным инженером Колесниковым, образовалась своеобразная школа сварщиков, готовившая хороших специалистов. Кроме того, по Уралу удалось собрать около ста опытных сварщиков, эвакуированных из разных мест.
Успехи русских войск под Москвой, Ленинградом, Ельцом, словно бы влили в рабочих новые силы. План декабря по сварке танковых корпусов и башен был выполнен досрочно. Первый день нового, 1942 года был объявлен днем отдыха.
После почти шестимесячного напряжения, работы на износ люди вздохнули полной грудью, ощутив безмерную радость оттого, что их нечеловеческие усилия были не напрасны – враг отброшен от стен Москвы!..
Еще за два дня до Нового года стало известно, что завод закупил все билеты на праздничный спектакль гастролирующего на Урале Малого театра. Билеты на спектакль вместе с красочно отпечатанными новогодними поздравлениями и денежными премиями были торжественно вручены, как писала заводская газета, «лучшим из лучших». Красочный пакет с поздравлением, двумя билетами и деньгами преподнесли и Татьяне.
Перед праздником всех премированных отпустили раньше. Татьяна, придя домой еще засветло, увидела во дворе Вадика, и, узнав, что он вышел недавно, разрешила ему погулять еще полчаса, и бегом побежала по лестнице.
– Танюша! Что с тобой? Ты сегодня такая сияющая! – воскликнула Полина Андреевна, открывая ей дверь.
– Ой, мамочка, у меня большая радость, меня премировали двумя билетами на спектакль Малого театра.
– Что ты, Танюша! Я уж и забыла, что существуют театры. Очень рада за тебя. Пойдешь с Егором?
– Даже не знаю, как он отнесется… Если не захочет идти – приглашу Зинаиду.
– Нет, нет, Танюша. Она очень расстроена и, наверное, сердится на тебя.
– Да за что же, мама?
– Считает, что Никита пострадал из-за тебя. Я слышала, как она говорила с Варварой Семеновной.
– Глупо так думать, В Никите есть что-то рыцарское. Он заступился бы за любую женщину.
– Возможно и так, но Зинаида обижается на тебя и, кажется, немножко ревнует… Ее приглашать не стоит. Может подумать, что ты хочешь задобрить ее…
– Хорошо. А надо ли сказать всем? Ведь это премия…
– Да, да, это радость для всей семьи. Скажи Егору и уговори его пойти. А уж он как сочтет…
– Хорошо, мамочка! Ты позови Вадика и усади его за уроки, а я пойду в парикмахерскую.
– Беги, беги! А я тем временем поглажу тебе шерстяное платье. Да надень мои серьги и кофточку. Вдруг там будет холодно. И иди в театр в валенках, а туфли в сумочку! Ведь Урал!..
Татьяна сидела в кресле парикмахера, а в ее душе звучала мажорная музыка, словно она перенеслась в далекое прошлое. Даже на вопросы старого, особенно старавшегося парикмахера, она отвечала сбивчиво, невпопад…
Доставая из сумочки платок, она выронила на колени билеты.
– Идете в театр? – вежливо спросил парикмахер.
– Да, в Малый. «Тысяча восемьсот двенадцатый», по «Войне и миру» Толстого.
– Завидую вам, мадам! Я старый театральный парикмахер. Работал в Александринском театре, но война забросила сюда… Вот извольте взглянуть! – он поднес к прическе зеркало.
– О, чудесно!
– Да, мадам! Я очень старался. Вы в театре будете самая красивая.
– Благодарю вас! Очень, очень благодарю! – Татьяна расплатилась и быстро пошла домой.
Клейменовы вернулись с завода почти все вместе. Егор, заглянув в свою комнату, поздоровался с Вадиком, сидевшим за уроками, и спросил:
– Вадик, где мама!
– Я вот! – послышался веселый, ласковый голос Татьяны, и она, пахнувшая снегом и одеколоном, раскрасневшаяся на морозе, обняла мужа. – Егор! Мы сегодня идем в театр. В Малый! Меня премировали билетами – вот они!
Егор взял билеты, посмотрел, растерянно взглянул на Татьяну.
– А в чем же я пойду? У меня же нет костюма. Из Северограда вылетел неожиданно, в чем попало.
– Какая жалость… А может?..
– Да, да, у Максима попрошу, – уловил ее мысль Егор и с билетами пошел в большую комнату.
Клейменовы к неожиданному известию отнеслись по-доброму и всей семьей стали наряжать Егора.
Когда Татьяна оделась и, припудрясь, вошла в столовую, Егор был уже готов. В темном костюме, с ярким галстуком, с отросшими, зачесанными набок густыми русыми волосами, он походил на того симпатичного, крепкого парня, каким Татьяна увидела его самый первый раз.
Сердце ее радостно дрогнуло.
– Ой, Егор, как ты хорошо выглядишь.
– Мне и нельзя выглядеть хуже других, – усмехнулся Егор, восторженно глядя на жену. – Ведь иду с тобой.
Тут все домашние взглянули на Татьяну и ахнули. Вместо простой, доброй Танюши, ходившей в старенькой кофте домашней вязки, в валенках, перед ними стояла гордая красавица в изящном длинном платье, с крупными локонами до плеч.
– Вот те на! – крякнул Гаврила Никонович. – Артистка! Настоящая артистка! Прямо хоть сейчас на сцену или в кино.
– Ой, Танюша! – вздохнула Варвара Семеновна. – Ты прямо как кукла фарфоровая. Только на комод ставить!
Татьяна миле улыбнулась и поправила галстук Егору.
Ольга прикусила губу, но ничего не сказала. Максим слегка нахмурился: «Нет, не пара она Егору. Не пара… Долго они не наживут…»
Старые часы на стене пробили семь.
– Ой, опоздаете, ребята! – спохватилась Варвара Семеновна. – Садитесь скорей за стол, хоть малость перекусите.
В театре Татьяна подошла к зеркалу. В темном длинном платье, в черных лакированных туфельках, с изящной прической, которой придавали особый блеск старинные золотые, еще бабушкины, серьги, она была хороша. Почувствовав это, как умеют чувствовать только женщины, она улыбнулась сама себе и довольная подошла к Егору, взяла у него и надела ярко-зеленую вязаную кофту, очень шедшую к темному, почти черному платью.
Егор, хотя и был одет хорошо, но в сравнении с изящной Татьяной казался мешковатым деревенским увальнем. Это сразу же отметил Федор Колесников, увидев их еще издали. Он не мог забыть Татьяну и поездку с ней в Нижний Усул. Даже тогда, в самом обыденном наряде, она покорила его. Сейчас же, увидев ее, Колесников даже растерялся. «Черт возьми! До чего же она хороша!» – воскликнул он про себя и потянул за руку жену:
