Текст книги "Второй фронт"

Автор книги: Герман Нагаев

Второй фронт

 
От тундр до пустыни, где плещет Арал,
Разлегся седой, легендарный Урал.
С вершины его, где кипят облака,
Стекает Миасс – золотая река!
А ниже, меняя Урала лицо,
На бархате леса – заводов кольцо.
Тут делали все – от орудий до пуль —
Магнитка, Миасс, Златоуст, Чебаркуль…
И куда б ты ни кинул взор,
Всюду сизые цепи гор
Выплывают за горизонт,
Что, от зарева домен, ал…
В дни вторженья второй фронт
Не в Европе, а здесь пролегал…
 

Г. Н.

Глава первая

1

Семья Клейменовых долго не садилась за стол – ждали отца – старого литейного мастера. Зинаида вернулась из Москвы напуганная, плакала в своей комнате и никому ничего не говорила.

«Вот клейменовская-то порода, – вздыхала мать, – слова из нее не выжмешь… А видать, дело-то плохо. Должно, Николай порассказал страшное, да велел держать язык за зубами… Вот она и дожидается отца…»

В дому был заведен строгий порядок – без отца за стол не садиться. Жили старыми устоями. За этим строго следил дед Никон. Ему перевалило за восемьдесят, но он был еще бодр, крепок и все хозяйство держал в руках. Коренной уралец, дед вырос в потомственной рабочей семье, на железоделательном заводе. Сызмальства взятый в кузницу, он прошел все виды «огненной работы» и мог бы о многом порассказать, да от природы был молчалив и скрытен.

Сам Гаврила Никонович характером пошел в него, переняв и суровость, и замкнутость, и многие другие привычки. Он, как и дед Никон, «терпеть не мог – ездить в автобусе». Там было ему и низко, и тесно, и душно. С завода после работы всегда возвращался пешком. Выйдет за город, снимет сапоги и полями да луговыми тропинками идет босиком до самого дома.

Варвара Семеновна не раз упрекала:

– Ты бы, Гаврила Никонович, посовестился людей-то. Эким босяком ходишь. Ведь знатным мастером слывешь на заводе. Сын – инженер! Хорошо ли?

– Аль я ограбил кого, Варвара? Чего совеститься-то мне? Чай, не купец первой гильдии… У меня и родитель, и дед всю жизнь босиком проходили. Только когда в «огненную работу» шли – пеньковые бахилы обували да кожаными фартуками заслонялись…

Варвара Семеновна умолкала, думая про себя: «Все они такие Клейменовы. Что втемяшится в башку – дубиной не выбьешь. Ишо батюшка-покойник упреждал: «Не лезь, девка, поперек этого варнака – башку тебе свернет». Все они Клейменовы одним лыком шиты. Не даром их деды-прадеды были каторжниками клеймеными на казенном заводе. От этого, сказывают, и фамилия Клейменовы пошла… Нет, уж я лучше промолчу – от греха подальше…»

Сынишка Федька – белобрысый подросток, доглядывая за самоваром, гонял вокруг стола, врытого в землю, футбольный мяч. Гонял ловко, но все же мяч ударился о ножку стола и отлетел на клумбу.

– Ты что же это делаешь, сорванец? – закричала, высунувшись в окно, бабка, кривя морщинистое лицо под черным платком. – Вот ужо выворотится отец с завода, он тебе перья-то пересчитает.

«У-у-у, баба-яга!» – выругался про себя Федька, но, побоявшись, что бабка опять оттаскает за вихры, виновато сказал:

– Я нечаянно, баушка, больше не буду.

– Гляди у меня! – прикрикнула старуха.

Хлопнула калитка. «Отец», – догадался Федька и, схватив мяч, бросил его в кусты.

Гаврила Никонович – седоусый, рослый, жилистый, неся на палке за спиной сапоги, размашисто шагнул во двор. Сразу все в доме забегали. Зинаида выскочила его встречать. Подбежав, протянула руку, потупив большие карие глаза:

– Здравствуй, папа!

– А, приехала? Ну, здравствуй! – сказал отец, пожав ей руку, и легонько похлопал по спине. Дети не были приучены к нежности. – Повидалась?

– Повидалась. Спасибо…

Как только отец помылся, переоделся, сразу же сели за стол. Девки: Зинаида и сноха Ольга – крупная, голубоглазая, с русыми волосами, уложенными в венчик, принесли закуску и дымящиеся пельмени в большом деревянном блюде. Ольга уселась рядом с мужем Максимом – широкоплечим, смуглым, как и сестра, с темной, еще не просохшей после купанья шевелюрой. Худенькая Зинаида примостилась рядом с ней, напротив деда Никона.

Варвара Семеновна – крепкая, дородная женщина, с добрым веселым лицом – вытерла фартуком запотевшую в погребе бутылку, поставила на стол и присела сама.

Гаврила Никонович сам разлил водку и, дождавшись, когда поднял лафитник дед Никон, глуховато сказал:

– Ну, стало быть, за возвращение Зинаиды!

Чокнулись и выпили молча. Закусили грибами, солеными, хрустящими на зубах, огурцами и тут же принялись за пельмени. Когда «заморили червячка», дед Никон колючим взглядом из-под густых бровей уставился на Зинаиду:

– Ну, что, Зинуха, повидала свово солдата?

Зинаида знала, что Никон спрашивал за всех, что его никто не прервет, не остановит и не ответить ему нельзя.

– Да, дедушка, повидала, – учтиво ответила внучка. – Три денька пробыли вместе у тетушки Анфисы.

– Что же он бает? Верно ли, что германец войско подводит к нашей границе?

– Верно, дедушка. Танки грохочут по ночам и самолеты кружат над нашей территорией.

– Чего же наши глядят? Али не могут сбить?

– Говорят: нет приказа – начальство боится провокации.

– Чаво? Чаво? – положив ложку, переспросил дед.

– Ну, чтобы немец не подумал, что мы первыми лезем в драку.

– Вон что… Мозгуют, однако… А как же солдата-то твово отпустили, коли германец у границы стоит?

– Его в командировку в Москву послали.

– Это зачем же? Чай, не генерал?

– Закупать культимущество. Волейбольные мячи, сетки, литературу. Он же замполит.

– Темно говоришь, девка. Ох, темно… Германец пушки подвозит, а наши мячи гонять собираются?.. Должно, путаешь?

– Не путаю, дедушка. Наши не верят, что немцы нападут. Есть же договор о ненападении. Будто бы сам Сталин сказал, что войны не будет. Многих командиров в отпуск пустили.

Пока дед Никон расспрашивал Зинаиду, строго смотря в ее большие, полные слез глаза, все молча слушали, почти не ели. Максим сгибал и разгибал ложку.

– Да будет вам разговоры-то разговаривать, – не вытерпела хозяйка. – Поели бы сперва. Ведь пельмени остынут.

– Погоди, мать! – остановил Гаврила Никонович. – Дело-то, видать, неладно. Бедой пахнет… Про што ишо рассказывал Николай?

– Про многое… Я уж не помню, – замялась Зинаида, испугавшись, что разволновала всех. Ее лицо вдруг побледнело, из глаз скатились слезинки. – Боится, что скоро война.

– Ой, неужели? – вскрикнула Ольга и, задрожав, прижалась к мужу.

– Болтовня все это! – резко отодвинув тарелку, вскочил Максим. – Болтовня, говорю! – почти закричал он. – Слухи распускают трусы и паникеры.

На его смуглом, загорелом лице проступили пунцовые пятна, карие глаза вспыхнули. Он шагнул к этажерке, взял газету, с укором взглянул на сестру:

– Нечего нюни распускать раньше времени. Вот послушайте, что пишут в «Правде» от четырнадцатого числа. – Он уткнулся в газету: – Всего и читать не буду… а вот главное: «…Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать Пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Это же сообщение ТАСС, все равно что правительства.

– Значит, войны не будет! – весело закричал Федька. – Значит, утром идем на рыбалку!

– Цыц, ты, постреленок! – прикрикнул отец. – Марш сейчас же спать!

Федька, боясь затрещины, юркнул в комнаты. Присевший было Максим тоже поднялся, взял под руку Ольгу. Бабка из-под платка взглянула неодобрительно. Отец жестом остановил их.

– Погодь, Максим. Сядь. Больно ретив стал… С такими делами торопиться нельзя. Николай, чай, не чужой нам. Зря болтать не станет.

– Это от страха, отец. Кабы были какие опасения – мы бы первые знали.

– А ведомо тебе, – переходя на шепот, продолжал отец, – что ночью танк на завод привезли?

– Какой танк?

– Самый агромадный – КВ. Я сам его видел в механосборочном… Как думаешь, это зачем?

– Может, ремонтировать?

– Да танк-то новешенький. Видать, только с завода.

– Вона какие пироги… – вздохнул дед Никон, теребя бороду. – Ты сам-то, Гаврила, как мозгуешь? Зачем эту танку привезли на Урал?

– Думаю, не затем, чтобы на него глазеть!

– Во, во! И я этак же кумекаю, – нахмурился дед. – В народе говорят: чего не чаешь, то скорее и сбудется.

– Уймись, старый! – дернула его за рукав бабка. – Хватит бога гневить – беду накликать.

– Шабаш! – угрюмо и властно сказал Никон. – Это не нашего ума дело. Вели-ка, старуха, убирать со стола.

2

Разговор за ужином разволновал всех, особенно впечатлительную Зинаиду. Она долго не могла уснуть, все думала о Николае, вспоминая короткие дни замужества и еще более короткую встречу в Москве.

«Такой хороший парень достался: не пьет, не курит, добрый, работящий… А как любит меня… Только бы жить да радоваться, и вдруг этот досрочный призыв…»

Грезя о счастливых днях, Зинаида задремала и увидела страшный сон: ночью фашистские самолеты, как огромные черные птицы с ястребиными носами, налетели на казармы и начали бомбить. В вспышках разрывов, в пламени пожаров заметались фигурки перепуганных красноармейцев. «Нет! Нет! Не может быть!» – закричала она и проснулась.

Было уже утро. Солнечные лучи огненными иглами прокалывали темную листву, слепящими зайчиками трепетали на стене.

Надев халат и сунув ноги в босоножки, Зинаида вышла к озеру с полотенцем, умылась студеной водой. Вернувшись, причесала каштановые, слегка вьющиеся волосы на крыльце у зеркала, выровняла расческой в ниточку темные брови и, отметив про себя, что глаза не припухли и не покраснели, сбежала с лесенки.

Во дворе никого не было. «Спят», – подумала она и направилась в лес. Солнце уже поднялось высоко, но трава была еще влажная от росы, и на листьях капельки мерцали разноцветными бисеринками. Лес был величав и торжественно дремотен, хотя птицы звенели безумолчно. От леса веяло прохладой, а от просыпающихся лугов тянуло тонким пьянящим запахом раннего цветения.

Зинаида шла по глухой, заросшей муравой дорожке, в тонком халатике, облегавшем ее стройное, по-девичьи упругое тело, приятно ощущая бодрящий ветерок.

Гнетущие мысли постепенно рассеивались, и сердце наполняло ощущение радости бытия.

Побродив в лесу часа три, она подошла к дому и остановилась в изумлении: на террасе, вместе с отцом и Максимом, сидел второй ее брат Егор – светлокудрый, сероглазый здоровяк, похожий на мать.

– Егорка! – радостно крикнула она и, взбежав на террасу, обняла и поцеловала брата. – С приездом! Надолго ли? В отпуск?

– Всего на день, Зинуха! Здорово! Садись с нами завтракать.

– Спасибо! Сейчас, только переоденусь.

Зинаида побежала в комнаты и через минуту-две промелькнула во дворе.

Мужчины, выпив еще по одной, продолжали разговор, который был начат еще вчера и не давал покоя отцу.

– Так ты говоришь, Егорша, что этот танк вы привезли? – переспросил Гаврила Никонович.

– Да, нас целая бригада. Меня взяли как механика-водителя. А есть и инженеры. Я ведь на Ленинском заводе с финской войны.

– Это мы знаем. А вот зачем танк? Неужели у нас такие делать собираются?

– Вернее всего. Наш завод не успевает. А в армии таких танков – кот наплакал.

– Неужели не успели наделать?

– Старые-то есть, и немало… Да все эти БТ-семь и Т-двадцать шесть ящики из-под папирос! Броня десять – пятнадцать миллиметров – любой снаряд пробивает насквозь. Я в финскую воевал на таком. Двое моих товарищей сгорели… Они же на бензине работают. А КВ – с дизельным двигателем. Совсем другое дело. И броня – орудия не пробивают.

– А КВ были на финской? – спросил Максим, и в его глазах мелькнул огонек, губы плотно сжались.

– Были опытные. Их ведь только начали делать.

– И ты видел их в бою?

– Мне даже пришлось один спасать!

– Как спасать? – придвинулся к нему Максим. – Ты об этом не рассказывал.

– А орден за что же мне дали?

– Нет, я не помню… Разве за танк?

– За этот самый КВ!

– Ну-ка расскажи, – попросил отец.

– Я тогда раненый был… Ногу мне задело. Однако в госпиталь отказался – не сильно царапнуло. Был в своей части вроде бы как в запасе. А тут как раз поступил к нам один КВ – должны были штурмовать «линию Маннергейма». Нашим танкистам было интересно взглянуть на новую машину. Мне разрешили залезть в танк, попробовать, как он ходит. Прошел я метров десять туда-обратно, развернулся. Ничего, слушается. Вот, думаю, машина!

– И что? Что же потом? – нетерпеливо перебил Максим.

– Пошли наши на штурм. Я не видел – был в блиндаже. Только слышал грохот и ощущал, как дрожала земля. Вдруг этак через полчаса – меня к командиру. Так и так, спрашивает, можешь доползти до танка и вывести его в укрытие? По радио сообщили, что водителя ранило, танк встал. Я говорю: «Согласен. Могу». Командир приказал: «Готовься! Поползешь на лыжах под укрытием броневого щитка» – и дал мне свой пистолет.

– Неужели решился? – спросил отец.

– А чего? Пузом на лыжи лег и пополз… Финны заметили – открыли огонь. А я ползу и ползу. Обогнул бугорок, а тут уж рядом. Вижу и финны поползли к танку. Задумали его захватить. Им хотелось знать нашу новую технику. У них ведь и немцы были. Ну да наши из танка – пулеметным огнем всех уложили.

– А ты что же?

– Я уж под прикрытием КВ оказался. Быстро подполз, стучу пистолетом. А им сообщили обо мне. Сейчас же открыли нижний люк, впустили. Я сел за рычаги, а по танку бьют снаряды, он аж дрожит. Что говорит командир, не слышно. А он мне показывает на рукав в крови. Оказывается, руку мне прострелили, а я и не почувствовал сгоряча.

Ну, перевязали, помогли усесться. Вижу в смотровую щель – два танка приближаются. Стрельба прекратилась. Командир говорит: «Подпусти поближе – раздавим». Я жду. А они свернули в сторону и, слышим, цепляют нас тросом. А нашей батарее из-за бугра не видно. Что делать? Командир торопит: «Ну, что у тебя?» А уж финские танки гудят, стараются нас тащить, но не могут сдвинуть. Я включил двигатель. Говорю: «Порядок!». – «А ну, рвани!» – кричит командир, а сам к пушке.

– Как же ты, Егорша? – заторопил отец.

– Я рванул и почувствовал – волоку финские танки. Развернулся – да к своим. И приволок оба танка, которые оказались немецкими.

– Ну, чудеса! – усмехнулся Гаврила Никонович. – Чего же ты раньше-то об этом молчал?

– Я думал, вы знаете. В газетах писали… Тут меня в госпиталь, а потом на Ленинский завод.

– Да, лихо! – восхищенно вздохнул отец. – И ты, Егорка – герой. И КВ ваши, видать, сила!.. Должно, придется их и нам делать. Ты как смотришь, Максим?

– Будем делать, если прикажут. Это интересней, чем тягачи. Только мы с ними в запарке… Вы-то, Егор, быстро освоили КВ?

– Какое… До сих пор бьемся… Старого директора отстранили, а новый, молодой, только кричит да грозит. А народ у нас знаешь какой? Зимний брали! С этими не поорешь… Да тут, спасибо, парторга прислали. Этот – голова! Пошел к рабочим, все растолковал. Все объяснил душевно. Ну и дело пошло совсем по-другому.

– Егор, Зинка идет! – остановил брат.

– Знаю. Не маленький…

– А ты, Егорша, ишо не женился? – спросил отец, переводя разговор на другое.

– Вроде еще нет, – замялся Егор. – Но подумываю…

Зинаида принесла самовар. Расставила чашки, достала из буфета варенье, домашние шаньги, печенье, сухари.

– Вы тут чаевничайте сами, а мы с мамой будем Ольге помогать купать малышей.

– Ладно, управимся. Иди! – сказал Гаврила Никонович и стал разливать чай. Но только Зинаида ушла, он опять подвинулся к Егору.

– Что про войну у вас в Северограде слышно?

– А ничего. Все тихо-спокойно.

– А на заводе?

– Жмут на танки – и все! Крикун передыху не дает. Выслуживается перед большим начальством, перед Москвой…

Попив чаю, братья собрались купаться. А отец ушел во двор, сел на лавочку под сиренью. «Да, верно пословица говорит: «Пока гром не грянет – мужик не перекрестится».

3

Только ушли купаться старшие братья, в калитку, локтем открывая ее, протиснулся Федька, таща под мышкой огромную, завернутую в лопухи, перевязанную лыком, рыбину.

Следом вошел, неся ведро с рыбой и удочки, дед Никон. Напрягаясь всем телом, измученный Федька, добрел до стола, плюхнул на него рыбину и сел на траву под куст.

– А, рыбачки явились! – сказал Гаврила Никонович, вставая со скамейки. – Как улов?

– Слава богу! – глуховато ответил Никон. Он поставил на траву ведро и пошел с удочками в сарай.

Отец подошел к столу, удивленно воскликнул:

– Экого кита выловили! Как это вы управились с ним? – спросил Федьку.

– Вымучили, потом подсадчиком поддели. Мы ловкие…

– Сиди уж… ловкие… Еле домой приволоклись, – и, перевернув рыбину, снял лыко, лопухи, приподняв ее на руке, положил вдоль стола.

– Ну и линь! Загляденье!.. Эй, бабы! – крикнул в сторону кухни. – Глядите, какой вам подарок с утра пораньше!

Первой выбежала Варвара Семеновна, всплеснула руками:

– Батюшки, золотой!

За ней подошла бабка, потрогала линя кривыми пальцами:

– Жирнющий! А агромадный – не приведи бог. Я такого отродясь не видывала.

– Волоките на кухню, и чтобы к обеду был готов! – приказал отец.

– Я сам, я сам понесу! – вскочил Федька и, схватив скользкую, изогнувшуюся на руках рыбину, прижал ее к груди, потащил к кухне. За ним пошли мать и бабка.

В кухне на плите стояли чугуны, кастрюли. Пахло гарью и паром. Было жарко. Федька неуклюже положил линя на стол, перекатил подальше от края. Тотчас замяукал, учуяв запах рыбы, большой сибирский кот.

– Брысь! Тебя ишо не хватало! – сердито прикрикнула бабка, отпихнув его ногой.

– А как же, маманя, мы его чистить-то будем? – озабоченно спросила Варвара Семеновна. – У него чешуя как медная.

– А вон чугун дымится. Как забурлит – бери ковш и обдай его крутым кипятком. Тогда чешуя-то размякнет.

Заглянул дед Никон:

– Ну, что, хозяйки? Небось довольны?

– Ой, пребольшущее спасибо вам, батюшка! – бойко заговорила Варвара Семеновна. – Обед будет знатный! И кстати! Ведь у нас ноне гость.

– Кто таков?

– Разве не знаете? Егорушка приехал.

– Вот те на! Да как же? Вроде не собирался?

– Так, с оказией. Сейчас купаться пошел.

– Ладно. Повидаемся ужо. Вот вам, бабы, ишо ведро с рыбой.

– Спасибо, батюшка, спасибо! – приняла ведро Варвара Семеновна.

– А и ты тут, Федька, – взглянул Никон на внука. – Ну-ка, айда со мной, я тебе уши надеру.

– Это за что? – удивился Федька.

– А банку с червями на озере оставил…

Только Никон с Федькой ушли, бабка подошла поближе к снохе:

– Ты, Варвара, не слыхала, о чем Гаврила с Егоркой разговаривали?

– Зинка сказала, что про войну отец спрашивал.

– Вот то-то, что про войну… Я нонче глаз не сомкнула, все об этом думаючи. Ведь она, война-то, вот-вот и нагрянет, а у нас не у шубы рукав. У тебя припасено ли что на черный день?

– Какие у меня припасы, маманя, чай, семья-то – десять ртов. Только что на шубу деньги накоплены.

– До шубы ли теперь, Варвара? Вот-вот воронье налетит… И сразу, как в финскую, все лавки опустеют. Ты завтра с утра поезжай в город и потихоньку ходи по магазинам. Покупай соль, муку, крупу, сахар, мыло. Да помаленьку, чтобы в глаза не бросалось. И все это прячь. Денег ишо я прибавлю. Ведь у нас мелкоты-то сколько! Да, не дай бог, еще Зинка принесет дите. Мужикам что? Они и в ус не дуют. Нам мыкаться-то придется. Вот и надо что ни то на черный день приберегать.

– Как же, как же, маманя, не приберегать. У меня давно об этом сердце болит. Спасибо, что надоумила. Завтра же чуть свет я и в город подамся…

Только братья вернулись с купанья и, повесив полотенца и плавки на веревку, сели в холодке под сиренью, вошел председатель завкома Холодов – упитанный, рыжеватый человек с веснушчатым лицом, в белых брюках и темном пиджаке. Еще от калитки, увидев Максима, он приветливо крикнул:

– А, Максим Гаврилыч! Здорово!

Максим вскочил, пошел навстречу, удивленный приходом столь важного гостя.

– Здравствуйте, Сергей Николаич! Вам, наверное, отца?

– Угадал… Дома, что ли?

– Пройдемте на террасу, я его сейчас позову, – пригласил Максим.

Только уселись за стол, вошла Зинаида, поклонилась гостю, поставила на стол на подносе жбан с квасом и стаканы.

– Вот холодненького кваску не желаете ли, Сергей Николаич?

– Угадала, Зинаида Гавриловна. В самую точку попала. Спасибо!

– Пожалуйста! – сказала Зинаида и, увидев входившего в другую дверь отца, тотчас вышла.

– Вон, оказывается, какой гость пожаловал, – удивленно приподнял густые брови Гаврила Никонович и, протянул руку Холодову: – Опять что-нибудь стряслось в литейном?

– Нет, нет, Гаврила Никонович, я с хорошей вестью. Премию принес… Вчера в парткоме совещались и директор был… Решили послать тебя отдохнуть на Черное море. Вот путевка в лучший дом отдыха в Сочи.

«Наверное, кто-нибудь отказался, вот и решили всучить мне», – подумал Гаврила Никонович, но все же спросил:

– А когда ехать?

– Надо завтра. А еще лучше – сегодня вечером.

«Определенно кто-то отказался, потому и волынили до последнего дня. Надо как-то отбиться».

– Почему такая спешка? Я и смену передать не успею.

– Все согласовано с директором. Даны указания… Учти, что путевка бесплатная и деньги на дорогу даны, как лучшему мастеру завода.

– Спасибо за заботу, за честь, Сергей Николаич, только время-то сейчас больно тревожное.

– Кто сказал, что тревожное? Ты, Никонович, видно, газет не читаешь. Все у нас хорошо, благополучно. На днях главный инженер и главный технолог едут на море.

– Право, не знаю, что и сказать, – задумался старый мастер. – Уж больно неожиданно все это…

– Поезжай, отец, – вступился Максим, – ведь ты никогда не был на море.

– Это верно, что не был… Охота бы поглядеть, да как-то не ко времени пришлось.

– Почему же? Погода стоит отменная. Сейчас самое купанье… и фрукты пошли, – улыбнулся председатель. – Ну, что, Гаврила Никонович? Договорились?

– Спасибо за заботу, Сергей Николаич, – глубоко вздохнул мастер, – а только я того, не поеду.

– Да почему же?

– Видишь, лето ныне какое, Сергей Николаич. Все цветет. Разве здесь плохо? Возьму отпуск и буду ловить рыбу. Сам знаешь: «От добра – добра не ищут».

– Да ведь пропадет путевка-то. На твою фамилию оформлена.

– Не пропадет, Сергей Николаич. Я поеду! – решительно заявил Максим.

– Ты? – опешил председатель. – Ничего придумал… Ишь, прыткий какой. А у тебя губа-то не дура, Максим Гаврилыч, ха-ха-ха! Ловок!

– А что, разве я не заслужил?

– Бесплатную, может, и не заслужил, а вообще-то, пожалуй…

– Да ведь я же выручить вас хочу, – напирал Максим. – Вместо отца поедет сын. Чего же плохого? Инициалы переправим, и все.

– Верно! – обрадовался председатель. – Ты на заводе на хорошем счету. Я согласен.

– Вот только отпустят ли меня? Я тут одну рационализацию задумал…

– Это не уйдет. Приедешь – сделаешь! А насчет отпуска не думай. Я все улажу. Значит, решено?

– Погоди, Сергей Николаич, – вдруг спохватился старый мастер. – Больно круто ты повернул… не мешало бы наперед отца с матерью спросить, с женой посоветоваться. Ведь на нас ее с двумя детьми оставляет… и другое прочее.

– Да ведь второго случая не будет, отец. Кто мне даст, бесплатную путевку? И неужели не поможете моим?

– Это само собой, однако…

– И мы в беде не оставим, – поддержал, председатель.

– Ох, обошли вы меня, лешего полосатого. Ладно уж, пишите…

– Исправляйте путевку, – сказал Максим, подавая ручку.

Председатель исправил инициалы, подписался, достал из серого мешочка печать, подул на нее, припечатал.

– Вот, получай, Максим Гаврилыч. Билет получишь в кассе «брони». Я позвоню. Поезд в двадцать один ноль-ноль. Ну, будьте здоровы!

Он поднялся, крепко пожал руку мастеру, потом сыну:

– Тебе, Максим Гаврилыч, хорошего отдыха! – и ушел.

Сейчас же в другую дверь вошел Егор.

– Слышал, Егорша, какое дело? Максим-то на курорт собрался…

– Слышал, отец. Одобряю. Дурак бы и тот от бесплатной путевки не отказался.

– Да ведь война на носу! – насупился отец.

– Войной уж год пугают… – усмехнулся Егор, ероша выгоревшие кудри. – Ежели бы опасность была – Североград бы первый готовился к обороне, до границы – рукой подать. А у нас все тихо, спокойно.

– Ну, глядите, робята, – погрозил пальцем отец, – ежели что – вам первым придется в пекло лезть…

4

Максим боялся слез, упреков… Но неожиданное известие не испугало Ольгу.

– Раз такой случай – надо воспользоваться. Да и отдохнуть тебе не мешает. Очень много работаешь, – сказала она спокойно и тут же, как это бывало при командировках, начала собирать мужа в дорогу.

Зато мать и бабка расплакались, запричитали. И если б не Зинаида, твердо заявившая, что она будет помогать Ольге ухаживать за малышами, дело бы осложнилось.

За обедом мать и бабка молчали и лица у них были заплаканные. Чувствовалось, что их беспокоили не заботы по уходу за малышами. Дед тоже не проронил ни слова. И даже Федька как-то притих, растерялся…

Только к вечеру, когда настало время братьям собираться в дорогу, в дом как бы пришло успокоение. Все опять сошлись на террасе и даже выпили за отъезжающих.

На автобус братьев провожали всей семьей. Ольга несла на руках двухгодовалого Митю, а Павлик, которому только исполнилось три года, шел, держась за руку отца.

Прощание было коротким и сдержанным, как во многих уральских семьях.

Братья пожали всем руки. Максим поцеловал Ольгу, поднял на руки Павлика и, передав его сестре, вслед за Егором вскочил в автобус.

Автобус, в котором почти никого не было, взревел и тронулся. Бабка перекрестила его. А Федька, вдруг вспомнив, что забыл передать братьям узелок с зажаренной курицей и пирожками, закричал: «Подождите!» – и бросился догонять автобус. Шофер притормозил на повороте и Федька успел передать узелок высунувшемуся в окно Егору…

Домой шли невеселые. Зинаида взяла у Ольги тяжелого Митю, а шустрый Павлик все забегал вперед, и Федька за ним еле успевал. Бабка, натянув на глаза черный платок, брела со снохой. Дед Никон и отец несколько приотстали, чтоб поговорить наедине, но долго ни тот ни другой не начинали, как бы обдумывая случившееся. Наконец дед, откашлявшись, вздохнул:

– Вот и улетели наши орлы. Н-да… А Максима-то, слышь, не следовало пускать.

– Иди-ка, удержи его, – отмахнулся Гаврила Никонович, хотя в душе был согласен с отцом. – Теперь не те времена.

Дед взглянул на сумеречное небо и потянул сына за рукав:

– Глянь, глянь, Гаврила, что деется.

Гаврила Никонович увидел, как из-за тучи метнулся коршун и камнем пал в кусты у дачного забора.

– Должно, курицу заприметил. Ах, разбойник! Вот я его.

Схватив сухой ком, Гаврила Никонович швырнул его в кусты и сам кинулся туда. Дед заторопился следом. Когда, раздвинув кусты, он приблизился к забору, сын стоял у примятой травы, обсыпанный перьями.

– Растерзал, разбойник?

– Должно быть. Вон перья.

– Худая примета! – вздохнул дед. – Ох, худая! – повторил он как бы сам себе и побрел к дому впереди сына…

Рабочая неделя прошла в заботах и хлопотах, и вот опять наступило воскресенье. После рыбалки дед, отец и Федька спали на раскладушках под навесом. Вдруг Федька приподнял голову, стал вслушиваться.

– Ты чего это уши-то навострил, Федюшка? – добродушно спросил давно проснувшийся дед.

– Кажись, музыка играет, дедушка.

– Да откуда она возьмется тут? Может, граммофон али радио?

– Нет, шибко играет. Вроде духовая… Может, красноармейцы шагают за лесом по шоссе?

– Откуда им взяться-то тут?

– А из лагерей…

Дед вспомнил, кто-то говорил ему, что в Чекуле, верстах в пятидесяти от города, облюбовали место для военных лагерей. «Уж не оттуда ли гонят солдат? – подумал он. – Это похоже».

– Ты вот что, Федюшка. Ты сбегай взгляни, – и сейчас же домой. Понял?

– Понял, дедушка, – Федька вскочил и помчался к калитке.

– Тебе чего не спится, отец? – спросил, повернувшись к нему, Гаврила Никонович.

– Федька музыку услыхал. Подумали, что войско из лагерей идет. Может, на отправку. Послал его взглянуть.

Гаврила Никонович приподнялся, послушал.

– Верно, музыка играет. Явственно слышно…

Не выказывая тревоги, он поднялся, оправил рубаху, стал застегивать пуговицы.

– Чего это вам не спится, не лежится? – заглянула под навес Варвара Семеновна.

– А слышишь, музыка играет? Вроде войско идет.

– Бог с тобой, Гаврила Никонович. Не пугай раньше времени.

Стукнула калитка, влетел сияющий Федька.

– Мама! Дедушка! На поляне у леса народу пропасть! Музыка духовая. Говорят, будет народное гулянье.

– Да кто? Откуда наехали? По какому случаю гулянье? – спросил отец.

– Говорят, наши, заводские. Там дяденька командует, что к нам приходил.

– Вот тебе и войска идут! – усмехнулась мать. – Верно говорят, что «у страха глаза велики». Пойдемте лучше поглядим, что там деется.

– Пожалуй, сходим… Надо девок позвать. Федь! А Федь!.. Не откликается… Видать, уже убег. Ну, скажи, мать, чтобы собирались, да и мне дай чистую рубаху.

Принарядившись, вся семья Клейменовых короткой тропинкой через лес вышла к большой поляне, где кипело веселье.

Облюбовав местечко на бугре, откуда была видна заполненная народом поляна, расстелили старые одеяла, расселись.

– Это откуда помост-то там взялся? – указал дед Никон.

– Видать, за ночь сколотили, – удивленно поглядывая, ответил Гаврила Никонович. – Боль-шой! Гляди, сколько народу-то выстроилось. И все в белом.

– Это заводской хор! – пояснил, словно из-под земли выросший, Федька. – Я бегал туда. Сейчас петь будут.

– Ну, ну, послушаем, – добродушно сказал отец. – Ты больше не убегай, Федька, а то ишо задавят. Видишь, сколь понаехало!

– Не, я тут буду.

– Гляди-ка, мать, сколько киосков настроили. Видать, пиво продают. Может, сходить?

– Сходи, пока они выстраиваются. На вот плетенку, в нее бутылок десять войдет.

Пока отец ходил за пивом, на бугре расселось еще десятка два семей и небольших компаний. Он еле отыскал своих, поставил плетенку с бутылками на траву, отер платком лоб, уселся.

Вскоре музыка смолкла и выстроившийся на дощатой эстраде хор могуче затянул: «Широка страна моя родная!..»

Все притихли. Маленький Павлик, прижавшись к матери, от удивления высунул кончик языка.

За этой песней последовала другая, за ней третья, повеселей. Хор пел хорошо, и ему дружно хлопали.

Потом на помост вышел конферансье с пестрым бантом и, пересыпая объявления шутками, умело и весело повел концерт. Выступали чтецы, певцы, фокусники, акробаты.

И когда заводские, подкрепившись пивом, развеселились, забыв о житейских делах, военный оркестр заиграл трепака и на сцену высыпали плясуны, отрывая такие коленца, что многие удивленно крякали, подбадривая плясунов задорными выкриками.

В самый разгар веселья по берегу озера с треском промчался мотоцикл. Развернулся за кустами ивняка и остановился.

На помост выскочил встревоженный человек с взлохмаченными волосами, с выбившейся из брюк рубашкой. Жестом остановил плясунов и музыку. Вначале послышался смешок, но скоро все поняли – что-то случилось. Человек откашлялся и нервно вскинул правую руку:

– Това-ри-щи! – Горло перехватило. Он снова кашлянул в кулак и опять крикнул: – Товарищи, беда! Только сейчас выступал по радио Молотов… Немцы нарушили соглашение… Одним словом – война!..