Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– Товарищ Молотов ждет вас завтра в двенадцать, – сказал дежурный помощник. – Просил согласовать вопрос со смежными наркоматами…
– Сейчас вас завезут в гостиницу, а завтра в девять – у меня, – сказал нарком. – Я приглашу представителей наркоматов строительства, черной металлургии и Госплана. Надо хорошо обосновать наши выводы…
3
У Молотова в приемной ждали две-три минуты. Он, здороваясь, дважды снимал и протирал замшей пенсне.
– Что-то плохое стряслось, Вячеслав Михайлович? – осторожно спросил Парышев.
– Да, – вздохнул Молотов. – Наши оставили Минск… Сейчас дорога каждая минута. Прошу доложить, и как можно короче. Говорите прямо: годится ли Зеленогорский завод? Когда думаете начать эвакуацию?
– Собственно, да… Завод великолепный! – присев, заговорил Парышев. – Но мы считаем, что эвакуацию надо отложить.
– Как отложить? Ведь немцы рвутся к Северограду?
– Вот поэтому мы и предлагаем отложить эвакуацию, а все силы Ленинского завода бросить на производство танков. Да! Да! А там, на Урале, будем начинать параллельно производство танков, используя в основном местное оборудование.
Парышев, воодушевившись, стал приводить примеры, подкрепленные расчетами.
– Неужели надо три месяца, чтобы перевезти завод? – переспросил Молотов.
– Чтобы перевезти, смонтировать и пустить! Мы подсчитали, Вячеслав Михайлович.
– Много. Очень много… Это невозможно… Я согласен, что надо отложить эвакуацию. Однако этот вопрос мы не можем решить без товарища Сталина… Он почти не спал нынче… Но я сейчас позвоню.
Молотов снял трубку и, услышав голос Сталина, спросил, можно ли зайти с танкостроителями. Ответ был утвердительный. Молотов поднялся, опять протер пенсне и сказал:
– Пойдемте, товарищи.
В большом кабинете, с высокой ореховой панелью, за широким столом сидел человек в белом кителе, с жесткими, зачесанными назад волосами и держал в руках трубку. Его рябоватое лицо с густыми усами казалось бледным. Глаза с покрасневшими веками словно округлились. Волосы, тронутые сединой, были зачесаны небрежно и кое-где свисали на невысокий лоб. Кивком ответив на приветствие, он жестом указал на длинный стол, глухо сказал:
– Садитесь, товарищи. Сейчас придут военные.
И почти в ту же минуту вошли Ворошилов, Тимошенко, Жуков и еще несколько генералов. Сталин кивнул им, жестом пригласил садиться. Все быстро расселись.
– Докладывайте, товарищ Парышев! – сказал Сталин и, взяв из коробки несколько папирос, размял головки, стал этим табаком набивать трубку.
Парышев, поднявшись, начал четко рассказывать о Зеленогорском заводе.
Сталин, слушая, продолжал набивать трубку, пальцы его слегка дрожали.
Люди, видевшие Сталина каждый день, знали, что он не мог обрести равновесия с той зловещей ночи, когда его разбудила война.
А сегодня ночью, узнав о падении Минска и об окружении двух наших армий, он снова разволновался и пока еще не мог прийти в себя.
Набив и закурив трубку, он поднялся и стал ходить по ковру между окнами и столом, слушая Парышева, но мысли его то сосредоточивались на падении Минска и окружении наших армий, то опять переносились к той роковой ночи и ко времени, предшествовавшему ей…
Он встряхнулся, сунул в карман потухшую трубку и стал слушать окончание доклада Парышева.
Тот еще раз повторил выводы комиссии и сел довольный, видя по лицам собравшихся, что выводы комиссии ни у кого не вызывают сомнений.
– Скажите, товарищ Васин, – остановился Сталин против директора. – Сколько вы делаете танков ежесуточно?
– Пока у нас еще нет потока, товарищ Сталин. Собираем по два-три танка. Но мы костьми ляжем, а будем выпускать по десять.
Парышев кашлянул в кулак и даже привстал, чтобы возразить, но Сталин, уже сосредоточившись, поднял палец.
– Значит, за три месяца вы дадите около тысячи танков?
– Да, около тысячи, товарищ Сталин! – выпалил Васин.
– Это довод! Танки сейчас определяют исход сражений. И если фашисты не помешают, мы многое выиграем… Эвакуировать надо лишь самое важное из оборудования, а людей не трогать. Ленинский завод должен работать!
На этом заседание закончилось.
4
Никто не мог подумать, что немцы будут продвигаться так стремительно. Ведь прошла всего лишь неделя войны, а немцы заняли Минск… В тот день, когда об этом стало известно, Гаврила Никонович вернулся с работы поздно, угрюмый и злой.
Ни с кем не разговаривая, он один поел на террасе и, выйдя за калитку, сел на скамейку, где, покуривая трубочку, дожидался его дед Никон.
– Чего-то припозднился ты, Гаврила, сегодня?
– С сегодняшней смены стали работать по двенадцать часов. С трех смен перешли на две.
– Это зачем?
– Много рабочих в армию призвали… и добровольцами порядочно ушло.
– Стало быть, нашли выход? – спросил дед, высоко пуская дым.
– Это не только у нас. Это по всем заводам…
– Так, так. Понятно… А мы и не знаем ничего. Верно ли бают, что немцы Минск захватили?
– Верно, отец, – с глубоким вздохом подтвердил Гаврила Никонович. – У нас теперь сводки в цеху читают.
– Да, дела… Как же дальше-то будет?
– Наши сражаются упорно. Дают Гитлеру сдачи. Но, видать, главные силы ишо не подошли… Да и техники у нас маловато…
– Вона что. Выходит, дали себя обскакать?
– На немца вся Европа работает. Чуть не десятки стран.
– Да эти страны в кулаке можно зажать. Разе сравнятся они с Расеей! Что простору у нас, что народу – оком не окинешь. Двунадесять языков шло на Расею, в двенадцатом году, и то одолели. Ежели наш народ поднять, он не то что германца, он кого хочешь сокрушит.
– Все так думаем, отец, – потому и работать стали по двенадцать часов.
– Ну, а эти самые танки начали делать али ишо раскачиваетесь?
– Была комиссия из Москвы. Походили по заводу и уехали, ничего не сказав.
– Должно, ишо скажут… А та танка, что перед войной привезли, так и стоит?
– Недавно чехлом прикрыли.
– Чтобы, значит, не запылилась, – усмехнулся дед Никон. – Эх, работнички… Хоть бы ты, Гаврила, как старый мастер, пошел бы к начальству со своими дружками-рабочими, да раскостили бы его как следует. А то бы телеграмму прямо Сталину махнули: мол, так и так – наши голыми руками воюют, а тут готовая танка стоит, по которой можно тысячи сделать. И мы-де готовы взяться.
– Пожалуй, ты дело говоришь, отец. Завтра поговорю с рабочими…
– Ну, а от Максимки все нет вестей?
– Нет… Уж не знаю, что и подумать…
– Дело известное – забрили и на фронт? И он и Егорша, наверное, воюют. Ты бы хоть справился, как ни то, через начальство.
– До этого ли теперь начальству? Миллионы на фронте! – поднялся Гаврила Никонович. – Ну, я пойду спать, а ты тут баб успокой, дескать, мол, я обещался поразузнать… А может, тем временем и получим какую весточку…
Прежде чем говорить с рабочими, Гаврила Никонович, как старый коммунист, решил посоветоваться в парткоме. Там он бывал редко, лишь на собраниях, но его все знали, и когда он вошел, сразу же доложили Сочневу.
Сочнев был сравнительно молодым человеком, попав на эту должность случайно, два года назад, заменив старого секретаря, который был в дружбе с бывшим директором…
До этого Сочнев всего полгода пробыл главным энергетиком завода и совершенно не знал партийной работы. Однако за два года он освоился, привык и почувствовал себя вполне уверенно. Сочнев обладал способностью чутьем угадывать людей и сразу определял к ним свое отношение. Будучи человеком добрым, он научился напускать на себя строгость, суровость и мог отчитать кого угодно. Но в то же время он бывал приятельски внимателен, добродушен, заботлив.
Увидев старого мастера, Сочнев выскочил из-за стола, поспешно пошел навстречу:
– Гаврила Никонович! Вот так гость! Я очень, очень рад! Присаживайся! – держа Клейменова за руку, он довел его до стола и, радушно улыбаясь, усадил.
Гаврила Никонович даже удивился такому вниманию в такое суровое время. И, глядя на молодое, упитанное лицо Сочнева, подумал: «Должно быть, дело на фронте не так плохо».
– Ну, с чем пожаловал, дорогой Гаврила Никонович? – усевшись в свое кресло, через стол спросил Сочнев.
– Да вот пришел посоветоваться… Мы – литейщики задумали послать телеграмму товарищу Сталину. Чтобы, значит, скорее начать производство танков. А то стоит у нас этот КВ, а дело не двигается. Душа изболелась…
Округлое, приветливое лицо Сочнева вдруг омрачилось, даже посуровело, сероватые глаза испуганно уставились на Клейменова.
– Телеграмму товарищу Сталину? – приподнявшись, спросил он. – А что напишете? Хотим быстрее делать танки, а нам не дают чертежи?
– Вроде этого, – подтвердил мастер.
– Да ведь это же будет разглашение государственной тайны, – переходя на шепот, но четко, чтоб было слышно и в приемной, заговорил Сочнев.
Придвинувшись, он пронзительно посмотрел в открытые, не моргнувшие под его взглядом глаза старого мастера и сел.
– Так как же тогда… товарищ Сочнев? – вздохнул Гаврила Никонович.
– Была комиссия здесь. Осмотрела завод и, наверное, уже доложила правительству.
– Так ведь танк-то стоит…
– Такие дела решаются на высшем уровне! – повысил голос Сочнев, все так же осуждающе глядя на Клейменова. – Пока не имеем указаний, а получим – от вас не скроем. Идите, товарищ Клейменов, и забудьте о телеграммах и о том, что видели на заводе танк, если не хотите попасть в тюрьму. Это я говорю вам дружески, так как знаю вас и верю вам.
Гаврила Никонович помолчал в раздумье, повертел в руках фуражку и, нахлобучив ее, вышел, не простившись…
5
В сумерки, когда людные улицы Москвы опустели, а окна в домах, заклеенные крест-накрест полосками бумаги, закрылись темными шторами, по гулкой булыжной мостовой прогрохотала изрешеченная пулями и осколками, с оторванным бортом, полуторка. Она остановилась у ворот дома военного коменданта. Из кабины и из кузова устало выбрались люди в пилотках, в изорванных комбинезонах, перепачканные соляркой и железной пылью. Один из них, что постарше, предъявил часовому какую-то бумажку. Тот, прочитав, зашел в будку и вызвал по телефону дежурного с красной повязкой на рукаве. Дежурный провел приехавших в пустую гулкую переднюю с высоким лепным потолком, где сидел военный с двумя «шпалами» в петлицах.
– С фронта? Ремонтный отряд? – спросил он и, получив утвердительный ответ, исчез за тяжелой резной дверью.
Минуты через две ремонтников ввели в огромный кабинет старинного барского дома, где за массивным столом сидел моложавый генерал с седыми усами.
Обтрепанная одежда, осунувшиеся, запыленные, заросшие густой щетиной лица тронули генерала. Он встал, каждому пожал руку, пригласил сесть.
– Просим вас, товарищ генерал, помочь нам добраться до Северограда, – охрипшим голосом от крика на дорогах сказал Подкопаев. – И кому сдать машину и ящики с запчастями для танков.
– Вы были призваны в танковый полк?
– Нет. Мы были прикомандированы от завода для ремонта танков.
– Так… понимаю.
– В полку не осталось ни одного танка, и нам приказали ехать домой.
– Вы уверены, что не осталось ни одного танка?
– Так точно. Вот бригадир Клейменов, он участвовал в последнем танковом сражении. Спросите его.
– Вы участвовали в сражении? – удивленно посмотрел генерал на Егора.
– Так точно, товарищ генерал! При бомбежке убили механика-водителя. А танк мы только отремонтировали. Командир, узнав, что я был танкистом в финскую, попросил выручить.
– Так, так, – одобрительно поощрил генерал. – Рассказывайте дальше.
– Вот мы на трех КВ и двинули овражком, и подоспели вовремя. Бой был в самом разгаре. Из овражка и ударили во фланг. Накрошили и зажгли много. Немцы бросились удирать. Наши пустились вдогонку. Я же немного замешкался, не расслышал команды. Грохот стоял страшный, по машине били снаряд за снарядом… Только выскочил из овражка, как шарахнет тяжелым снарядом – я сознание потерял. Очнулся, гляжу – башню сорвало и всех убило.
– Как же вы выбрались?
– Вылез через нижний люк и овражком бежать к лесу, где были наши.
– Вам же награда полагается за этот бой!
– Какое там… – отмахнулся Егор. – Уцелел, и на том спасибо…
– Нас на заводе ждут, товарищ генерал, – перебивая Егора, опять заговорил Подкопаев. – Ведь мы танки делаем.
– Понимаю вас, товарищи. Понимаю. Но и здесь вы оказались на редкость вовремя. На Энский завод свезли больше ста подбитых, обгоревших танков, а ремонтировать некому. Нет ни одного специалиста по танкам. Очень прошу вас, товарищи, – выручите! Поможете, наладите ремонт – на самолете отправлю вас в Североград. Мог бы призвать вас по всем правилам, но, полагаю, вы сами…
– Ясно, товарищ генерал, – вскочил Подкопаев. – Раз надо – поможем.
– Спасибо, товарищи! Я и не ждал другого ответа. Как вы кстати приехали…
Он что-то написал на бланке, вызвал дежурного.
– Сейчас же, в сопровождении патруля, отправьте товарищей в стройбатальон на Энский завод. Скажите, чтоб разместили в казарме, выдали полное обмундирование и, с сегодняшнего дня, взяли на довольствие.
– Есть! – козырнул дежурный.
Генерал поднялся, снова пожал всем руки и проводил до двери.
Глава четвертая
1
Приоткрыв полированную дверь, в кабинет директора тракторного заглянул массивный человек и басом спросил:
– Можно, товарищ Шубов?
Директор недовольно скривил тонкие губы. Он не любил, когда к нему входили без доклада, и отбрил бы всякого заводского за такую вольность, но этот был ему незнаком, к тому же обращался по фамилии. «Может, какая шишка?» – подумал он и, смерив глазами могучую фигуру гостя, сказал, сдерживая раздражение!
– Входите! По какому делу?
Тот, не отвечая, прошел к столу, грузно сел в старое, взвизгнувшее под ним кресло, сердито сказал:
– Ну и секретарша у вас. Уж минут двадцать держит в приемной, говорит – совещание.
Директор опять поморщился, но ничего не сказал, желая вначале выяснить, что за птица к нему залетела.
Гость достал из кармана большой залоснившийся бумажник, вынул вчетверо сложенную бумагу, расправил и уже тогда протянул директору:
– Вот, взгляните! Тут написано, кто я и зачем сюда прислан.
Шубов взял бумагу небрежно, двумя пальцами, но, увидев герб, красные буквы: «Совет Народных Комиссаров СССР» и подпись Молотова, сразу как-то подобрался.
Прочтя, он более внимательно взглянул на незнакомца, на его простое, но властное лицо с прямыми бровями и крупным подбородком, слегка потянулся к нему, возвращая бумагу:
– Тут какое-то недоразумение, товарищ Махов. У нас есть главный инженер, и я им вполне доволен. Придется вам подождать, пока я свяжусь с Москвой.
– Немцы не будут ждать, товарищ Шубов, пока вы уточняете и согласовываете. Они прут и прут… Прошу выделить мне помещение, помощника и секретаря. Я должен немедленно приступить к работе.
Шубов опять недовольно скривил тонкие губы и позвонил. Вошла секретарша.
– Откройте для товарища Махова кабинет главного конструктора. Скажите, чтобы к нему явились инженер Копнов и Ольга Ивановна.
– Будет сделано, Семен Семенович. Но ведь Николай Афанасьевич может не сегодня-завтра вернуться из Крыма.
– Делайте то, что вам приказано.
– Хорошо. Пойдемте, товарищ…
Махов устало поднялся.
– Еще к вам просьба, товарищ Шубов. Прошу сегодня же отдать приказ, что я приступил к работе и что все мои распоряжения по заводу должны выполняться беспрекословно и немедленно.
– Как – ваши распоряжения? – вскочил Шубов, и клок редких рыжеватых волос на его лбу поднялся дыбом. – Пока директор тут я.
– Вот поэтому я и прошу вас отдать соответствующий приказ. И еще, – усилил голос Махов. – Прикажите, чтоб меня срочно связали с Москвой, с товарищем Парышевым. – Он повернулся к секретарше и, уступая ей дорогу, сказал: – Ну-с, ведите меня в отведенный кабинет…
2
– Разрешите? – послышался молодой голос.
Махов приподнял голову и, увидев стоящего у двери худенького русоволосого человека, спросил:
– Вы Копнов?
– Да. Направили к вам в помощники.
Махов внимательно посмотрел на бледное, худое лицо с серыми, спокойными, умными глазами, доверительно сказал:
– Садись, Копнов. Меня зовут Сергей Тихонович. А тебя?
– Валентин Дмитриевич.
– Давно здесь?
– С тридцать пятого, как кончил технологический в Северограде. Работаю у главного технолога.
– Значит, знаешь завод, – раздумчиво сказал Махов. – А в Северограде на Ленинском не бывал?
– Как же… Проходил практику… Да и еще мальчишкой с отцом бывал. Он работал в пушечной мастерской.
– Женат?
– Да, двое детей и теща…
– Член партии?
– Еще с института…
– Отец жив?
– Умер от ран, полученных в гражданскую. Мать нас троих одна вырастила.
– Значит, познал, почем фунт лиха?
– Довелось… Даже пороху понюхал в финскую. Был в лыжном батальоне.
– Это хорошо, что обстрелянный. Мне такой и нужен, – приветливо улыбнулся Махов, и его суровое лицо приняло выражение отеческого добродушия. – Знаешь, что будем делать?
– Очевидно, танки?
– Угадал. Я приехал с заданием правительства – подготовить завод к серийному производству. Понял, почему учинил тебе такой допрос? – Махов взглянул опять строго и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Дело важнейшее! Даны жесткие сроки. Придется работать день и ночь.
– Я готов! Давайте задание.
– Погоди. Не горячись. Тут, брат, одного рвения мало. Предстоит многое обмозговать… Сведения об энергетических ресурсах я получил в Москве. Они обнадеживают. А вот что представляет из себя завод – знаю мало. Мы с тобой обойдем его, осмотрим, но пока мне нужен генеральный план и документация по всем цехам. Я должен знать производственные площади всех цехов и недостроенных помещений. Должен иметь перечень всех станков и механизмов и схемы их размещения.
– Эти материалы хранятся в особом сейфе. Тут надо только через директора.
– Хорошо. Я возьму сам. А вот о чертежах и всей документации по КВ прошу позаботиться тебя. В Северограде сказали, что документация вам доставлена.
– Да. Точно. Еще в прошлом году на Ленинский завод ездили три наших инженера, знакомились с производством танков. Тогда и документацию привезли.
– Они работают сейчас?
– Да. У нас в отделе. Правда, двое в отпуске в Крыму, а один, Смородин, здесь.
– Отлично. Как его зовут?
– Иван Сергеевич.
Махов записал, поднялся.
– Не знаешь, эта дверь куда ведет?
– Рядом небольшая комната. Была приемной, когда в этом кабинете сидел заместитель директора.
– Так вот тебе сразу два задания, Валентин Дмитриевич. Попробуй сегодня же отвоевать эту комнату для себя. Мне нужно, чтоб ты был всегда под рукой. А завтра к двенадцати приведи ко мне Смородина.
– Есть, Сергеи Тихонович.
– Если будут затруднения с комнатой – скажи, чтоб звонили директору.
Вторично зайдя в приемную директора, Махов кивнул на дверь кабинета:
– Тут?
– Здесь, но очень занят, – привстала секретарша. – У него товарищи из Москвы.
– Когда спрашиваю я – забудьте слово «занят», – глядя ей в глаза, резко сказал Махов и прошел в кабинет.
В креслах у стола директора сидели двое хорошо одетых незнакомых людей. Одни – пожилой, тучный, с черными усиками, другой – молодой, с пушистыми баками.
– Извините, товарищи, срочное дело! – обратился к ним Махов и перевел взгляд на Шубова: – Дозвонились товарищу Парышеву?
– Его нет в Москве. Улетел в Горький и Сталинград.
– Звоните Молотову.
Такое предложение обескуражило Шубова. Он никогда не звонил Молотову и тот не слыхал о нем. «Что я скажу Молотову? – подумал он. – Еще отчитает за беспокойство…»
– Ну, что же вы, товарищ Шубов? – с легкой усмешкой спросил Махов.
– Да зачем же беспокоить?.. Я же читал ваш мандат.
– Тогда распорядитесь, чтобы мне срочно принесли генеральный план завода и всех цехов с картами производственных площадей, схемами оборудования и перечнями всех станков и механизмов.
– Но ведь это… На это нужно специальное разрешение наркома.
– Товарищ Шубов, не шутите! Я не для пикировки с вами приехал. Если документы не будут у меня через двадцать минут, буду рассматривать это как саботаж и вам придется отвечать по законам военного времени.
– Да нет, что вы нервничаете? – поднялся Шубов. – Я же не против… Я только хотел выполнить формальности.
– Пришлите документы, я дам расписку. – Махов вышел из кабинета.
Сидевшие в кабинете переглянулись.
– Что это за личность, Семен? – спросил тот, что был постарше.
– Назначен главным танкового завода. Приехал с мандатом, подписанным Молотовым.
– Ты, Сеня, не задирай.
– Ладно, друзья. Вы пройдите в приемную. Посидите там. Я скоро освобожусь.
Выпроводив родичей, приехавших из Москвы с семьями, Шубов заходил по кабинету, сутуля плечи: «Нехорошо получилось… Надо было сдержаться. Я же на другом могу прижать этого варнака. А на рожон нельзя… Нет! Сейчас такое время, что в два счета можно угодить под трибунал…»
Просидев над изучением генерального плана и других материалов по заводу часов до четырех, Махов вдруг вспомнил, что сегодня ничего не ел. И как только вспомнил – в животе заурчало.
«Как же это я забыл о еде? Ведь столовые давно закрылись. Да и едва ли накормили бы без карточек… Странно, что директор даже не спросил: как я устроился с жильем, с питанием?.. Когда ко мне приезжал кто-нибудь, я первым делом давал указание приютить, организовать питание. А ведь тогда и так можно было пообедать в любом ресторане… Этот, конечно, осмысленно не спросил и не позаботился. Ему поперек горла мой приезд. Сразу понял, что скоро его попросят из директорского кресла. Тягачи не смог наладить как следует, а тут – танки… Ну, да черт с ним! Как-нибудь перебьюсь…»
В дверь, постучав, заглянул Копнов:
– Можно, Сергей Тихонович?
– Заходи. Садись. Что у тебя?
– Все в порядке. Комнату добыл. Обосновался. Смородина пригласил завтра на двенадцать. Вот и пришел доложить, – отирая платком вспотевшее лицо, заключил Копнов.
– Молодец! А ты обедал сегодня?
– Так, на ходу… Но в общем – сыт… А вы?
– Я вот не успел, – смущенно признался Махов, – увлекся материалами. Даже предположить не мог, что здесь такой заводище отгрохали. И оборудование новейшее.
– Завод у нас отличный. Вы еще не были в цехах?
– Нет, не успел… Потом вместе осмотрим.
– Да, да, потом. Сейчас надо о еде… Карточка у вас есть?
– Нет… Я ведь с Украины вылетел в Москву, потом в Североград. Оттуда опять в Москву… А из Москвы, не заезжая домой, – сюда. Почти три недели мотался…
– Сейчас, Сергей Тихонович, я что-нибудь соображу. – Копнов вскочил и мгновенно исчез за дверью.
– Подожди, Валентин Дмитриевич! – крикнул вслед Махов. – Уже убежал… Зря я ему сказал. Не умер бы с голоду за ночь… Неловко получилось. Черт знает что может подумать. Скажет: «Какой это главный, который пропитание себе не может добыть…»
Дверь, слегка скрипнув, приоткрылась, в щель просунулась чья-то нога и тут же, бочком протиснулся Копнов, неся бутылку молока, стакан, тарелку, на которой лежала горка хлеба.
– Вот, Сергей Тихонович, кое-что раздобыл. Уж вы не обессудьте, пожалуйста.
– Где взял? Наверное, у детей отрываешь? – сердито спросил Махов.
– Нет, нет, не беспокойтесь. Молоко хорошее, козье. Одна старушка приносит. Сегодня лишнюю бутылку принесла. Вот оно и уцелело… А хлеб мой. Я на ходу заскочил в столовую. Забыл. А возвращаться не захотел. Поел каши – и хорошо.
– Ох, заливать ты умеешь, Валентин, – дружелюбно сказал Махов. – Однако спасибо, что выручил. Иди к себе, я постучу…
Оставшись один, Махов запер дверь и, сев к столу, задумался. «Голоден я, как бездомная собака, а кусок в горло не идет. Как там мои на Украине? Ведь немец к Киеву подходит… Может, голодают еще больше… Или под бомбы попали… Ведь ничего не знаю, не ведаю… Все же надо перекусить, иначе ноги протянешь…»
Он выпил молока с хлебом и постучал в дверь Копнову:
– Валентин Дмитриевич, заходи. Пойдем осматривать завод.
3
Зеленогорск известен своими колючими ветрами. Бывает, в жару, при безоблачном небе, вдруг налетит с гор этакий «баргузин», взовьет такие тучи пыли, что носа не высунешь из дома. Так было и на этот раз. С утра стояла ясная, тихая погода. Варвара Семеновна вместе с мужем уехала в город, проветрила квартиру и принялась просушивать на балконе шубы.
Большой многоэтажный дом ИТР тракторного завода, где жила семья Клейменовых, был построен квадратом в виде сруба. Только с южной стороны просвет, наподобие огромных ворот, чтобы во двор проникало солнце.
Развесив теплые вещи на балконе, она и сама присела там же на стуле, развернула свежую газету. Прочитав сводку Совинформбюро об оставлении Красной Армией Смоленска, она тяжело вздохнула. Перед ней, как на экране, встали оба ее сына – Максим и Егор, какими она их видела перед отъездом. На глаза навернулись слезы. Варвара Семеновна отложила газету и, поднеся к глазам платок, тихо заплакала. «Что-то с ними? Где-то они теперь, бедные? Сколько времени прошло, и хоть бы какая весточка…»
Во дворе, засаженном тополями, березами и акациями, было тихо. От жары даже кошки попрятались в тени кустов. Только дворничиха Пелагея нарушала тишину всплесками воды, поливая асфальтовую дорогу.
Вдруг внизу послышались чьи-то шаги. Варвара Семеновна привстала, взглянула за перила и встретилась взглядом с соседкой.
– Ты чего это, Семеновна, выволоклась на балкон с шубами-то? Али не чуешь, что на улице-то деется?
– А что такое, Ефимовна?
– Ветрище метет-кутет – не приведи бог! Мне и глаза и рот пылью забило, пока из бани плелась. Не видать ничего, еле свой дом нашла.
– А здесь тихо, спокойно.
– Вот ужо и здесь завьюжит. Гляди, небо-то как потемнело.
– И верно! – всплеснула руками Варвара Семеновна. – Поднимайся, Ефимовна, поможешь мне управиться. Я всю одежу на балкон вытащила.
– Иду, иду! – заторопилась соседка. Войдя, она перекрестилась и, поставив на пол кошелку, из которой торчал черенок веника, спросила:
– Нет ли у тебя кваску, Семеновна? Опять свой проклятущий радикулит парила. Вроде чуток полегчало, пить охота – спасу нет.
– Чайком напою, милая, только ты помоги мне сначала.
– Давай, давай! Как же не помочь…
Перетаскав вещи в комнату, они притворили двери на балкон.
– Погодь, Семеновна, никак машина к кому-то? Видишь? А за ней грузовик с сундуками да чемоданами.
Варвара Семеновна всмотрелась.
– Это чьи-то чужие приехали. Видишь, из легковой вышли женщины, одетые не по-нашенски.
Три женщины: одна пожилая, а две молодые, нарядные, взяли за руки девочку-толстушку и мальчика лет восьми – пошли в дом. Их сопровождал мужчина в шляпе и белых брюках.
Из кабины грузовика выскочил здоровяк с черными усиками, в легком картузике, стал распоряжаться. За ним – молодой, схватил чемодан и ушел вслед за женщинами.
– Глянь-ка, глянь-ка, Семеновна. Пионину привезли. Видать, богатые. Э, да я догадываюсь, Семеновна, что это за гости, – зашептала Ефимовна, сняв с седой головы платок. – Это сродственники директора. Приехали из Москвы. На днях комендант сказывал, что для них готовили квартиру, отгородив две комнаты от детского сада.
– Что, работать сюда? – спросила Варвара Семеновна.
– Какое… Просто от войны бегут..
– Вакуированные?
– Вот, вот! Это самое… Только не похожи на настоящих-то вакуированных.
– Почему не похожи?
– Да совсем не родня. Тех я видела около станции – табором обосновались, как цыганы. Что женщины, что ребятишки – страшно смотреть. Худющие. Прямо – одни глаза. Одеты во что попало. Узелки при них и боле ничего.
– Вроде как беженцы?
– Беженцы они и есть. Под бомбами убегали от немца. Прямо одни слезы. А эти, ишь! Гладкие да разодетые… Может, и войны-то не нюхали.
Во двор ворвался ветер, зашумел, засвистел, запушил пылью. Здоровяк в светлом картузике, шофер и грузчик принялись таскать чемоданы. Скоро их совсем не стало видно в пыльной коловерти…
– Я думала, что война для всех война! А оказывается, кое-кого и она минует, – вздохнула Ефимовна и села к столу. – У тебя-то, Семеновна, ладно ли с сыновьями?
– Вот уж скоро месяц, как ни слуху ни духу.
– Вот и мой Мишенька будто в воду канул. И как я не удержала – понять не могу. Будто у меня в те поры руки-ноги отнялись… Надо было броситься на шею и не пускать. Ведь только школу кончил.
– Что ты, Ефимовна, да разе мыслимо было удержать… Чай, не старое время.
– Этак, этак, голубушка.
– Ой, да что я заболталась? У меня же чайник поставлен, – спохватилась Варвара Семеновна, ушла в кухню и вернулась с кружкой квасу.
– Пока чайник не закипел, попей-ка кваску домашнего. Я с дачи прихватила.
– Спасибо, голубушка. Спасибо! У меня от бани да от ветрища все внутри пересохло.
Выпив полкружки, она передохнула и допила все.
– Ох и квасок, аж шибает в носок! Давно такого не пивала.
– Свой, домашний…
В дверь резко постучали.
– Батюшки, уж не телеграмма ли?
Варвара Семеновна поспешила в переднюю, впустила коменданта и с ним еще троих.
– Это комиссия с завода, – сказал комендант, поздоровавшись, – учитываем жильцов и площадь. Скоро должны приехать эвакуированные из Северограда.
– Чего у нас-то учитывать? – сказала Варвара Семеновна. – Чай, сами знаете – десять ртов.
– Четыре комнаты занимаете? – спросил пожилой, в чесучовом пиджаке.
– В одной мы с мужем, в другой сын с женой и двумя малышами, в третьей дочь-солдатка и сынишка, а в проходной старики.
– Знаем, запишите! – сказал угрюмый, в очках, с красной папкой. – Придется вас, гражданка Клейменова, потеснить.
– Об этом вы с Гаврилой Никоновичем толкуйте. Я тут маленький человек.
– И с ним поговорим. Записали?.. Ну, будьте здоровы! – сказал тот, что был с папкой. – Пошли, товарищи…
Когда стукнула дверь, Ефимовна вдруг бойко поднялась, забыв про свой радикулит, и подхватила кошелку с веником.
– Слышала, дела-то какие, Семеновна? Вакуированные едут. И нас, должно, потеснят. А у меня дома один старик хворый. Старшой-то ишо на работе. Уж ты извини, голубушка, разве до чаю теперь? Война-то, видать, никого не милует…
4
После того, как они расписались, Татьяна целую неделю ждала Егора, боясь отлучиться от дома, чтоб с ним не разминуться. Многократно звонила по оставленному телефону, но на звонки никто не отвечал. Наконец, потеряв надежду на его приезд, она сама поехала в Североград, хотя электрички были забиты, ходили «как придется». На завод ее не пустили, а по телефону сказали, что Клейменов отправлен на фронт.
Татьяна вернулась в Малино. Домой шла, не видя дороги – слезы застилали глаза. У калитки остановилась, чтоб достать из ящика газеты, и тут из газеты выпало письмо. Подняла и по твердому мужскому почерку догадалась – весточка от Егора. Тут же распечатала и прочла. Это было беглое письмо, в котором Егор сообщал, что едет на фронт временно, с ремонтным отрядом. В этом письме Егор снова настаивал, чтобы она вместе с Вадиком и матерью ехала на Урал, что он предупредил стариков и их примут, как родных.
Известие, что Егор уехал на фронт временно, несколько успокоило Татьяну, и она поспешила поделиться радостью с матерью.
Усадив Полину Андреевну в старинное дедовское кресло, Татьяна вслух перечитала письмо.
