Текст книги "Второй фронт"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Сидевшие в кабинете поднялись и поспешно удалились.
– Ну что, Шубов? Почему ты до сих пор не уехал на Алтай?
– Во-первых, не было приказа о моем назначении; во-вторых, не мог же я бросить завод, который готовится выпускать танки. Раздевайтесь, присаживайтесь, Александр Борисович, я вам расскажу, что мы тут уже сделали.
Васин снял кожанку, повесил ее в большой шкаф, туда же положил фуражку и, глядя на высокого Шубова, приподняв голову, сказал небрежно:
– Что ты тут делал, я знаю. Но мне совершенно неизвестно, отправляешь ли ты на Алтай специалистов по тракторам и собираешься ли ехать сам?
– Списки имеются… И туда уехал главный инженер Серегин. Что касается меня лично – думаю, что я был бы полезней здесь. Лучше меня никто не знает завод.
– Послушай, Шубов, – резко, металлическим голосом заговорил Васин, – заводу не нужны два директора. А мне не нужны командиры. Я привык командовать сам.
– Я мог бы…
– Что?.. Ты мог бы делать танки?
– Ну, не совсем танки, но кое-что другое мог бы. Я мог бы быть коммерческим директором.
– Здесь не будет никакой коммерции. И не будет такой должности. Пока еще не поздно, я советую тебе, Шубов, ехать на Алтай. Там пересидишь войну, а потом вернешься…
– Не знаю… Я должен еще поговорить с Парышевым.
Васин поднялся и, обойдя стол, спросил:
– Где ключи от сейфа?
– Они тут, в столе…
– Дай сюда!
– Но я еще не получил приказа наркома.
Васин засунул в карман руку и, достав хрустящую бумажку, развернул ее перед носом директора.
– Вот мандат ГКО, подписанный Сталиным… Ключи и печать! Живо!
Шубов выдвинул ящик стола, Васин взял ключи, подбросил их на ладони и, сев в директорское кресло, нажал кнопку. Вошла секретарь Матильда Аркадьевна.
– Вы звали, Семен Семенович?
– Я звал! – сверкнул глазами Васин. – Принесите печать!
– Слушаюсь! – упавшим голосом сказала Матильда и тотчас принесла печать.
– Можете идти! – крикнул Васин.
Когда Матильда вышла, он повернулся в кресле к стоящему в растерянности Шубову:
– Все, Шубов! Все! С сегодняшнего дня здесь командую я! При первом же разговоре с Парышевым я скажу ему, что ты уехал на Алтай. Приказ пришлют туда. Сразу забирай семью и всех, кто тебе нужен. Когда соберешься – зайди! Я дам машину…
Глава одиннадцатая
1
Татьяна вернулась из Нижнего Усула на четвертые сутки вечером, когда домашние собирались ужинать. Она радостно обняла открывшую дверь мать, приласкала бросившихся в переднюю Вадика и Федьку, подарив им по книжке с картинками. Раздевшись, вымыла руки и, наскоро причесавшись, вошла в столовую, поцеловалась с женщинами, поздоровалась за руку со свекром.
– С праздником, дочка! Садись ужинать! – сказал Гаврила Никонович и, заметив, что Татьяна вернулась оживленная и повеселевшая, подумал: «Если был бы дома Егорша, он бы не пустил ее разъезжать».
Татьяна уселась на свое место рядом с Вадиком.
– Ну что, Таня? Как съездила? – спросила Зинаида, тоже заметив перемену в ее лице и настроении.
– Спасибо, хорошо! Побывала в институте у Патона. Они работают над автоматической сваркой брони. Уже есть успехи. Обещаются приехать к нам, как только сделают аппарат.
– А сколько вас ездило? – спросил Гаврила Никонович, которого не оставляла мысль, что Татьяну не стоило отпускать.
– Четверо. Трое инженеров и я.
Гаврила Никонович кашлянул в кулак и ничего не сказал…
– Писем не было? – спросила Татьяна после некоторого молчания.
– Нет, не было… – ответил Гаврила Никонович, несколько успокоенный тем, что она вспомнила о Егоре, и, помедлив, добавил: – Но есть новости поважнее. Прибыл первый эшелон с североградскими рабочими. И среди них – Егор!
– Неужели? – радостно воскликнула Татьяна. – А где же он?
– Пока в карантине… Выпустят через неделю.
– А где карантин? – вскочила Татьяна. – Я поеду! Может, увижу его…
– Сиди, сиди, дочка. Держат их за забором. И близко никого не подпускают. Боятся тифозных.
– Что же говорят? Как они доехали?
– Еле живы! – вот что говорят. Всех держат на питательном режиме.
Попив чаю, Татьяна сразу же пошла укладывать Вадика. Как было заведено, принялась ему рассказывать «историю» о том, как видела горы и на скале большого медведя. Но, рассказывая, она все время сбивалась, путала – была переполнена волновавшими ее мыслями…
Когда Вадик уснул, мать еще была на кухне, помогала Варваре Семеновне перемывать посуду. Татьяна быстро разделась, юркнула под одеяло, сомкнула веки: «Что же такое со мной происходит? Приехал Егор, а я словно бы и не радуюсь… Странно… Если бы это случилось неделей раньше – я бы прыгала от счастья. Очевидно бы, сразу полетела в карантин, чтоб его увидеть хоть издали. А сейчас я в каком-то недоумении… Вроде и не рада совсем… Неужели влюбилась в Колесникова?.. Конечно, он такой импозантный. И, безусловно, немного увлекся… Правда, там, в институте, и не взглянул на меня. Держался так, словно никакого объяснения не было. И домой уехал раньше, оставив меня с этими инженерами-молчунами. Конечно, у него важные дела, я понимаю… но, думается, нарочно уехал раньше, чтоб дать мне почувствовать… чтоб заставить меня поволноваться… Он горд и знает себе цену… Да, это – мужчина! И положение, и авторитет, и внешность, и все другие качества… Но ведь и я не девочка. Как же я могла позволить себе увлечься? Ведь у меня муж, и очень хороший муж, которого я не видела целую вечность… У меня Вадик и мама. И я же была счастлива…»
Она стала вспоминать те немногие счастливые дни в Малине.
«Странно… Что же со мной происходит? Мне прошлое видится словно в тумане. Даже Егора я представляю как-то смутно. Неужели я стала его забывать?..»
И вдруг ей вспомнились слова Колесникова, сказанные в вагоне:
«Я знаю все и не верю, что вы его любите. Это было минутное увлечение, порыв истосковавшегося сердца. Вам нужен совсем другой человек, который бы мог оценить вашу красоту, вашу утонченную душу, который бы был вам близок духовно…»
Татьяна вздохнула, и на глаза ее навернулись слезы. «Может быть, он и прав. Возможно, со стороны виднее… Может быть, со стороны кажется странным и нелепым наш союз?.. Здесь я живу как у чужих. Люди, правда, очень хорошие, добрые, но духовной близости нет… Нет общих интересов. Я тут как-то опростилась. Перестала за собой следить. Не бываю ни в театре, ни в кино. Конечно, война, голод… Я понимаю… Но ведь даже в древнем Риме разъяренная толпа требовала хлеба и зрелищ!..
Может быть, теперь, с приездом Егора все будет иначе? Я потому и приуныла, что не было его!.. Ох, скорее бы! Скорее бы увидеть его! Неужели счастливые дни вернутся снова?.. Какой-то он теперь? Смогу ли я любить его по-прежнему? Вдруг Колесников смутил мою душу, и смог поколебать мои чувства? Нет, нет! Егор достоин большой любви! В нем есть качества, которые едва ли есть у Колесникова. Он мужествен! Он отважен! А теперь, в войну, эти качества должны цениться выше всего! Я правильно поступила, оттолкнув Колесникова. У нас с Егором все будет хорошо!» – с этой мыслью она закрыла глаза и тут же уснула.
2
Авиационный мотор или двигатель, как привыкли называть многие, с аэродрома был привезен прямо в сборочный корпус и поставлен на стенде.
Махов, конструктор Ухов и еще несколько инженеров из конструкторского бюро собрались вокруг.
– Какова же его мощность? – спросил Ухов, шагнув поближе к Махову, рассматривающему паспорт двигателя.
Махов взглянул на его усталое, осунувшееся лицо с мешками под светлыми веселыми глазами и громко сказал:
– Изрядная! Шестьсот лошадиных сил.
– Отлично! Он спокойно потянет тяжелый танк.
– Главное – пройдет ли по габаритам?
– Еще для погребца место останется, – пошутил кто-то из инженеров.
Ухов, достав маленькую металлическую рулетку, быстро прикинул высоту, ширину, длину, расстояние от основания до вала, и его круглое утомленное лицо повеселело от улыбки:
– Разместится в танке свободно, Сергей Тихонович. Можно даже для надежности прикрыть его второй броней. Двигатель-то бензиновый, может вспыхнуть от малой искры. Да и танкистов предохранит от жары.
– Что ж, если потянет – вторая броня не повредит. А как с креплениями?
– Придется его немного приподнимать.
– Это очень усложнит установку?
– Попробую найти самое простое и надежное решение. Главное – теперь знаем от чего танцевать! – опять с улыбкой сказал Ухов, почесывая лысину. Его лицо приняло добродушно-веселое выражение. Это несколько успокоило Махова. За два месяца работы с Уховым он не только привык к нему, но и изучил его характер. Если Ухов улыбается и шутит, значит, он уверен в успехе. Значит, бояться нечего… И все же изготовление креплений для двигателя могло затормозить сборку танков.
– Ты, Леонид Васильевич, все же поторопись, – сказал он по-товарищески. – Еще раз проработайте все размеры, и со схемой креплений приходи ко мне. Посмотрим…
Поздно вечером Ухов зашел к Махову с чертежами креплений и броневого кожуха, прикрывающего мотор. Оба склонились над столом с карандашами.
– Вот видите, Сергей Тихонович, мы предлагаем самые простые крепления с асбестовыми прокладками. Можно приварить, можно поставить на болты.
– Так… хорошо, надежно… А это что?
– Дополнительная броня. Броневой кожух.
– Разумно. Весьма разумно, – сказал Махов. – Прикидывали, говорили с технологами?
– Да. Они одобряют.
Со стуком распахнув дверь, стремительно вошел маленький, грозный Васин.
– А, оба на месте? Здравствуйте!.. Ну, что авиационный мотор? Годится? – заговорил он быстро, никому не давая вставить слова.
– Мотор ложится! – забасил Махов, поднявшись. – Вот, взгляните на чертеж, Александр Борисович.
Васин присел к столу, взял чертеж, всмотрелся.
– Не понимаю… это что? Что за линии?
– Это вторая броня для защиты мотора. Броневой кожух.
– Какой толщины?
– Стандартный лист в пятнадцать – двадцать миллиметров.
– Думаете, он спасет мотор от бронебойного снаряда?
– Во всяком случае предохранит, – сказал Махов, – получится же двойная, экранированная броня.
– Это же дополнительные материалы! Большая работа! А главное, – почти закричал Васин, – это драгоценное время! Да, да, время! – Он вскочил со стула, быстро прошелся по кабинету, навис над столом, где сидели Махов и Ухов: – Знаете, что происходит на фронте?
Оба взглянули тревожно. Васин сдвинул черные брови, насупился и, отчеканивая каждое слово, словно молотком, отбил:
– Немец у стен Москвы!
Махов и Ухов встали у стола, замерли.
– Немец у стен Москвы! – повторил Васин, сверля взглядом чертеж. – Его могут остановить только танки. И мы в ответе за то, что их нет… Да, мы! Сегодня же, сейчас же вызовите технологов, отдайте им чертежи. Завтра в кузнице уже должны делать крепления. А дополнительную броню – к черту! Сейчас не до нее… И вот еще что… На сборку надо поставить нашего начальника, наших мастеров и бригадиров. Пойдемте оба ко мне – вместе составим приказ…
В конференц-зал набилось специалистов больше, чем он мог вместить. Многие принесли стулья из отделов и уселись в проходе, некоторые разместились у дверей, вдоль стены.
В президиуме сидели главные руководители всех трех заводов, кроме Шубова. В центре стола – Васин, Махов, главный конструктор Колбин и парторг ЦК партии на Ленинском заводе – Костин – смуглый, похожий на цыгана, одетый в полувоенную форму.
– Открывай ты! – шепнул Васин Костину.
Тот не был готов. Он считал это совещание чисто техническим. Однако, поднявшись, заговорил уверенно, неторопливо:
– Товарищи зеленогорцы, приднепровцы, североградцы! Все вы призваны руководить организацией производства тяжелых танков, без которых мы не можем остановить осатаневшего врага. Так как времени у нас в обрез – предоставляю слово главному инженеру танкового завода товарищу Махову.
Махов, большой и все еще грузный, неторопливо вылез из-за стола и, пройдя на трибуну, кратко, по-деловому доложил о подготовке цехов к производству танков, сказал, что сделано, что еще предстоит сделать, и пошел на свое место, зная, что все с нетерпением ждут выступления директора.
Костин объявил Васина. В зале перестали кашлять. Васин поднялся. Выходя из-за стола, поравнялся с Маховым, идущим от трибуны, и все увидели, что он Махову по плечо. На некоторых лицах появилась улыбка.
Васин не пошел на трибуну, а встал у стола. Он был в новом генеральском кителе, со Звездой Героя на груди. Он встал свободно, но твердо, выставив немного вперед левую ногу, как это делал Наполеон, и строго посмотрел на собравшихся, дожидаясь полной тишины. Еще в Северограде привык, чтоб его слушали, затаив дыхание.
Когда стало совсем тихо, он вскинул голову с черным хохолком надо лбом, сверкнул глазами.
– Товарищи танкостроители! По пути на Урал самолет приземлился в Москве. Я был приглашен к товарищу Сталину.
В зале сразу воцарилась такая тишина, что было слышно дыхание сидящих в первом ряду.
– Товарищ Сталин указал мне на карту с флажками: «Видите, оголтелый враг приблизился к Москве. Чтоб его остановить и уничтожить – нужны танки. Мы ждем от вас героических усилий. Мы верим, что славный рабочий класс выполнит свой долг перед Родиной».
Я заверил товарища Сталина, что боевое задание танкостроители выполнят с честью. Мы – североградцы, уральцы, приднепровцы должны слиться в единый трудовой коллектив и дружными усилиями свершить невиданное чудо! Да, да, да – свершить чудо! В кратчайший срок наладить массовый выпуск танков. Для этого нужно забыть обо всем на свете и работать, не щадя жизни…
Он откашлялся, переступил с ноги на ногу и продолжал, рубя воздух рукой:
– Не ешь, не пей, не спи, но делай танки! Какие бы трудности ни стояли на пути, их нужно побеждать, сокрушать волей и трудом. Нужно забыть дом, семью, друзей и думать только о танках! И мы должны жертвовать всем, даже собственной жизнью, ради ее спасения. Чтоб остановить и разбить врага, мы должны работать день и ночь. Ложиться костьми, но выполнять свой долг. Каждый из вас должен помнить, что все мы солдаты тыла. А тыл – это второй фронт! За отвагу и мужество вас будут награждать орденами, даже представлять к званию Героя Социалистического Труда! За саботаж и дезертирство с трудового фронта будут судить по законам военного времени. Вы – руководители – отвечаете за рабочих, как командиры за своих бойцов. Вы должны вести их на подвиг труда, который приравнен к ратному.
Завтра вы получите приказ с конкретными заданиями. Танки! Танки! Танки! – вот наша боевая задача.
А теперь – все по цехам! Я сам буду проверять работу каждого… Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует наша победа! Ура!
– Ура! – гулко откликнулся зал…
Когда Махов спускался к себе на второй этаж, его догнал и взял под руку Ухов:
– Ну, Сергей Тихонович, что скажешь про Васина?
– Артист! – с полуулыбкой сказал Махов.
– Но зажигать людей умеет?
– Умеет… Этого у него не отнимешь, – сказал Махов и, пожав руку Ухову, свернул к своему кабинету…
3
После выступления Васина перед специалистами завод стал работать без выходных.
Семья Клейменовых собиралась вместе лишь поздно вечером. За ужином больше молчали, потому что все приходили измученные и мечтали скорей добраться до постели.
Так было и в пятницу, когда Зинаида задумала о своем решении сообщить родителям. Ели поспешно, особенно Гаврила Никонович, которому еще предстояло подбить новые подметки на сапоги.
Зинаида все время следила за ним, пытаясь поймать его взгляд и начать разговор, но он смотрел больше в тарелку. Лишь когда отец положил вилку и подвинул поближе стакан с чаем, Зинаида перехватила его взгляд.
– Папа, мне надо поговорить.
Мать, Ольга и Татьяна, знавшие, о чем будет разговор, насторожились, готовые ее поддержать.
– Поздно, Зинуха. Поговорим завтра, – сказал Гаврила Никонович, кладя в стакан клюквы.
– Нет, это срочное… Мне обязательно надо, – настойчиво сказала Зинаида и как-то вся напружинилась.
– Ну, говори, чего еще стряслось? – предвидя недоброе, сказал отец и перестал пить чай.
– Я выхожу замуж за Никиту и перебираюсь к нему, – единым духом выпалила Зинаида.
– Чево? Чево? Замуж… – сдвинул седые брови Гаврила Никонович. – Это как же так от живого-то мужа? А? Отвечай, коли надумала.
– Николай погиб. Я точно знаю.
– Али похоронную получила?
– Похоронной нет, а люди сказывали, что из-под Бреста никто не вышел живым.
– Это что за люди такие? Уж не Никитка ли? Гляди, кабы я ему вторую ногу не переломал.
– В госпитале говорили фронтовики… Ведь четвертый месяц пошел.
– Это я знаю… – смягчился отец. – Неужели верно погиб Николай?..
– Погиб, погиб он, Гаврила Никонович, – вмешалась мать, – мне две ворожеи нагадали… Мы уж и панихиду отслужили по нем.
– Иди ты к черту со своими гадалками! – прикрикнул Гаврила Никонович. – Ежели в дом приведешь какую – прямо с лестницы спущу.
Ребята притихли, Вадик прижался к матери.
– Неужели ты хочешь, чтобы я осталась вдовой? – со слезами в глазах спросила Зинаида.
– Вот, вот, – поддакнула Варвара Семеновна, – ведь после войны совсем женихов не останется – всех перебьют.
– Когда это вы успели спеться? – строго спросил отец.
– Да ведь они с Никитой друг друга любили еще до Николая, – опять заговорила мать. – Это я тогда ее взбаламутила, уговорила выйти за Николая.
– Вот ты теперь и выкручивайся. А меня увольте. Я своею благословенья не дам.
– Да как же, Гаврила Никонович, ведь дочь она тебе.
– Мало ли что. Вначале Егорша женился, не сказав, не посоветовавшись. Теперь Зинка из дому бежит. Разве это порядок?
– Егора же ты не ругал…
– Егор мужик. Да и был бог знает где… А ты под боком… и все от отца с матерью скрыла.
– Ничего я не скрывала – мама все знала.
– Зинаида советовалась со мной, – поддержала Варвара Семеновна. – Шуточное ли дело одной остаться.
– Молчи, потатчица. Вижу, что столковались за моей спиной. Кабы не война – я бы вам задал жару. Да теперь, видно, все старые устои поставили на попа… Ну вас всех к лешему! Делайте, что хотите! Только потом на меня не сетуйте! – крикнул Гаврила Никонович и, двинув стулом, ушел в свою комнату.
– Ну, слава богу, пронесло! – перекрестилась мать. А Зинаида тут же собрала свои пожитки и ушла к Никите…
4
Благодаря хлопотам Татьяны, Федька и Вадик теперь учились в дневную смену.
В субботу, вернувшись из школы, они не застали никого дома. К дверям была приколота записка:
«Подождите во дворе – мы скоро придем».
Оставив сумки с книжками у двери, они выбежали во двор и вместе с другими ребятами принялись играть в снежки.
Укрываясь за деревьями от снежных ядер, они выскочили к скамейке, где сидел бородатый мужчина с худющим мальчишкой, и остановились, пораженные их необычным видом.
– Федька! Ты что – не узнаешь? – спросил бородатый глуховатым, незнакомым голосом.
– Нет, не узнаю… А вы откуда, дяденька?
– Погоди… Да это же Вадик… Вадик, и ты не узнаешь меня?
Вадик большими глазами уставился на незнакомца и молчал.
– Федька! Да ты что – обалдел, что ли? – прикрикнул незнакомец. – Родного брата не узнаешь. Я же Егор.
– Егор? – переспросил Федька и с недоверием стал всматриваться. Он наслушался в школе немало разных рассказов о шпионах и диверсантах и потому не торопился подходить к незнакомцу.
Но Вадик вдруг просиял и с криком: «Дядя Жора, здравствуйте! Я вас узнал!» – бросился к Егору, обнял его как отца.
Тогда и Федька подошел, протянул руку.
– Здорово, Егорша! Ох, и вымотали тебя в Северограде, нипочем не узнаешь… И борода…
– Здорово, Федюшка! – улыбнулся Егор. – Ишь какой вымахал! Вот познакомься – это Саша. Вместе бедовали в Северограде.
Федька и Вадик стесненно пожали холодную и твердую, как палка, руку Саши.
Из ворот вышли с сумками в руках Варвара Семеновна и Полина Андреевна. Федька оторопело бросился навстречу:
– Мам! Тетя Полина! Глядите, кто приехал!
Мать по глазам узнала Егора и, выронив сумки, кинулась к нему:
– Егорушка! Сыночек. Вот радость-то. Ой, батюшки! Да что же с тобой сделали? И признать невозможно…
– Ничего, мама. Здесь отъемся. Важно, что вырвался живой… Здравствуйте, Полина Андреевна! – Он поцеловал тещу и за руку приподнял Сашу. – Вот привез гостя. Это сынок моего покойного друга. И мать, и сестра у него погибли под бомбами. Я отцу обещал не бросать его. Теперь Саша – мой сын. Примете нас обоих?
– Ой, Егорушка, голубчик, да разве можно об этом спрашивать? Иди, Сашенька, иди, милый, я тебя поцелую. Будешь жить у нас, как родной, – Варвара Семеновна обняла Сашу, приласкала. – Вон гляди, у нас Федька и Вадик – будут тебе братьями. Пойдем, Егорушка! Зови Сашу в дом. Там у нас ребенки малые заперты…
Накормив гостей вместе с ребятами, Варвара Семеновна проводила их в баню, собрав Саше Федькино стираное бельишко и лыжный костюм. А Егору – все Максимово.
Когда вернулись из бани, она напоила их чаем с вареньем и уложила спать…
Поспав часа два, Егор и Саша поднялись. Егор, как и Саша, в карантине был острижен под машинку и, разглядывая себя в зеркало, недовольно фыркал.
– Ты, Егорушка, сбрил бы бороду-то, она тебя не красит. Придет Татьяна – перепугается.
– И так ни рожи ни кожи, а тут еще бороду сбривай!
– Сбрей, сбрей, Егорушка, а то совсем на старика смахиваешь. Ведь она, борода-то, наполовину седая.
– Ладно, черт с ней, с бородой, – сказал Егор и, уйдя в кухню, сбрил ее начисто.
– Вот и хорошо. На человека стал похож.
Егор ощупал подбородок, махнул рукой и сел играть в карты с Федькой и Сашей. Вадик, сидя с ними за столом, наблюдал.
Татьяна вернулась с работы раньше всех и, увидев в приоткрытую дверь наголо остриженного незнакомого человека с изможденным скуластым лицом, в косоворотке, и рядом с ним – худенького подростка, подумала, что к Клейменовым пришли знакомые, и, раздевшись, прошла в свою комнату.
Услышав, как скрипнула дверь, и сообразив, что пришла мать, Вадик бросился к ней и чуть не сбил с ног.
– Мама, мамочка! Иди скорей в столовую – дядя Жора приехал.
Татьяна вздрогнула и замерла в нерешительности: «Неужели тот, стриженый, похожий на арестанта, Егор? Мой муж?» – подумала она и испугалась. А Вадик уже тащил ее за руку:
– Идем, мамочка! Идем скорей!
Татьяна вошла в комнату и остановилась у двери, не в силах шагнуть дальше. Вместо ее Егора – сильного, цветущего парня с русой шевелюрой и зажигательной улыбкой – за столом сидел чужой, изнуренный, пожилой мужчина с голой квадратной головой. Этот чужой, худющий человек, увидев ее, поднялся и, улыбнувшись, воскликнул:
– Танюша, неужели не узнаешь?
Улыбка, такая добрая, обаятельная улыбка осветила, преобразила показавшееся ей чужим, некрасивым лицо. Что-то родное и милое появилось в этом чужом лице. Татьяна узнала Егора и сама бросилась к нему, обняла, стала целовать, улыбаясь и плача…
Мать и теща, войдя, остановились у двери и тоже заплакали.
Но вот Татьяна разжала руки и остановила взгляд на Саше, как бы спрашивая, откуда взялся этот худой, большеглазый подросток.
– Саша, иди сюда! – позвал Егор.
Саша выбрался из-за стола, подошел.
– Это Саша, мой маленький товарищ по несчастью. Он остался сиротой, и вот я его привез. Пусть он будет нам сыном, а Вадику братом.
– Здравствуй, Саша, – ласково сказала Татьяна. – Здравствуй, милый! – Татьяна пожала его худенькую руку, обняла и поцеловала.
Саша, никогда не плакавший на людях, вдруг задрожал, прижимаясь к Татьяне, и крупные слезы покатились из его глаз…
Вскоре пришла Ольга и, как все родные, обрадовалась возвращению Егора. Привела в столовую детей и вместе с ними слушала рассказы Егора. Но скоро загрустила и, еле сдерживая слезы, ушла укладывать детей.
Гаврила Никонович пришел с завода лишь в половине девятого – было партийное собрание.
Варвара Семеновна, встретив его в передней, радостно объявила:
– Иди, раздевайся скорей, Гаврила Никонович, Егорушка приехал.
– Так, хорошо, – снимая полупальто, сказал Гаврила Никонович. – Стало быть, кончился карантин… Ну-ка, где он? Дай взглянуть…
Войдя в комнату, он увидел Егора и даже как-то оробел. «Одни глаза, больше ничего не осталось», – подумал он и дрогнувшим голосом сказал:
– Ну, иди, сынок, иди, обнимемся…
Они обнялись, и отец, похлопав его по спине, тут же отвернулся, чтоб никто не видел навернувшихся на глаза слез.
– Что, осталась еще в тебе силенка или совсем дошел?..
– Послезавтра приказано на работу.
– Н-да… Видать, солоно тебе пришлось, Егорша, – вздохнул отец.
– Не мне одному… Вон Саша и тот вкалывал со мной по одиннадцати часов.
– Саша, говоришь? – взглянул Гаврила Никонович на смутившегося паренька, поманил его пальцем: – Иди ко мне, сынок. Дай на тебя поглядеть.
Саша приблизился, робко приподнял глаза.
– Ничего, сынок, ничего. Будешь жить с нами, – погладил его по колючей голове Гаврила Никонович. – Придет время – за все отомстим.
– Я на завод пойду, буду работать, – решительно сказал Саша.
– Надо, брат, вначале пузо наесть, а то штаны сползать станут, – по-отечески усмехнулся Гаврила Никонович. – Ты, мать, возьми над Сашей шефство! Слыхал про толокно? – спросил Сашу.
– Нет. Что это такое?
– Это, сынок, такая пища, от которой лошади поправляются. Садись-ка за стол. Будем ужинать. Глядишь, хозяйка тебя и угостит.
Только начали усаживаться, вбежала Зинаида и бросилась целовать Егора.
– А и эта егоза прилетела, – добродушно, но сделав сердитое лицо, сказал Гаврила Никонович. – Ладно уж, по случаю приезда Егора прощу тебе своевольство. Иди, зови своего архаровца. Вроде он нам теперь родня.
Зинаида, зардевшись от радости, выскочила за дверь и скоро вернулась с Никитой. Тот поздоровался со всеми за руку, поздравил Егора с прибытием…
Стол накрыли по-праздничному, поставили водку и домашнюю наливку. Как только выпили по второй, начались расспросы, разговоры…
Гаврила Никонович для приличия посидел за столом часок, а потом достал большие часы на цепочке.
– Хватит, дорогие родичи. Все равно всего не переговорите. А завтра опять вставать затемно. Айда спать!..
Варвара Семеновна постелила Федьке и Саше на полу, в столовой, а Полину Андреевну уложила там же на диване на месте Зинаиды. У Татьяны в комнате остался лишь Вадик.
Егор сразу же сел к его кроватке и стал рассказывать про войну. Татьяна, распустив волосы, пошла мыться в кухню. Когда она вернулась, Вадик уже спал, а Егор сидел на клеенчатой кушетке, словно гость, все еще не веря, что он дома.
Увидев Татьяну в байковом халатике, с распущенными волосами, красивую и манящую, он поднялся и робко шагнул навстречу, протянув руки.
Татьяна все еще не могла привыкнуть к мысли, что этот наголо остриженный, некрасивый человек – ее муж. Однако обняла его, поцеловала, села рядом на кушетку и опять заплакала. Почему она снова заплакала – и сама не знала: то ли от радости, то ли от жалости, потому что это был совсем не тот Егор, которого она любила…
Егор, обнимая ее, чувствовал какой-то холодок и робость, словно это была не его жена, а совсем чужая, строгая и недоступная женщина. По спине у него пробегали мурашки и руки были холодны и чуть-чуть влажны.
Чтоб успокоить себя и преодолеть нахлынувшее смущение и страх, он, сжимая ее руки, стал рассказывать, как был на фронте, как ехал мимо Малина и видел сожженную станцию, как потом под бомбами и обстрелом работал в Северограде.
Татьяна слушала с волнением, но как-то отчужденно, словно это говорил не Егор, а какой-то другой, почти незнакомый человек.
Она поняла, что Егор отвык от нее и как-то боится. Решив ободрить его, она постелила постель, потушила свет и теперь, не видя его лица, потянулась к нему, крепко обняла.
– Пойдем, Егор. Пойдем, милый. Я очень, очень соскучилась…
Егор прилег рядом, и ощутил ее горячее дыхание, но вдруг на лбу его выступил пот и все тело как-то похолодело.
– Что, милый, что с тобой? Что?
– Не знаю, Таня, меня словно знобит.
– Боже мой! Уж не заболел ли ты? Может, у тебя температура?
– Нет, нет, не бойся, это не тиф. Я здоров! Я совершенно здоров, но…
Татьяна снова обняла его, стала успокаивать, но почувствовала, что он весь мокрый от пота.
– Егор, тебя знобит! Ты определенно заболел…
– Нет, не то… Я, наверное, еще не пришел в себя после пережитого… Ты извини, Танюша, и постели мне на кушетке…
Татьяна, кусая губы, постелила вторую постель. Егор бросился на кушетку, накрылся с головой одеялом и притворился спящим…
5
На другой день после совещания в конференц-зале Васин издал чрезвычайный приказ, вызвавший удивление, ропот и негодование по всему заводу. Этим приказом смещались со своих постов все начальники цехов и отделов и вместо них назначались североградцы с Ленинского завода.
В сборочный цех назначался не только североградский начальник, но и североградские мастера и бригадиры. Перед цехами ставились жесткие задания, невыполнение которых влекло за собой не просто наказание, а суровую кару, вплоть до предания военному трибуналу.
Местные начальники цехов и отделов переводились в должности заместителей начальников или поступали в распоряжение главного инженера для использования по его усмотрению.
Исключение было сделано только для главного технолога Смородина, за которого заступился Махов.
Издав этот грозный приказ, запомнившийся всем, как «Приказ № 1», Васин самолетом вылетел в Казань, куда еще летом была эвакуирована его семья и некоторые родственники.
Обратно он вернулся дней через пять, в отдельном вагоне, предоставленном ему начальником дороги, привез семью и родственников. Семью разместил в пятикомнатной директорской квартире, освобожденной Шубовым, а родственников – на даче.
В тот же вечер он был вызван по ВЧ для разговора с Москвой и получил задание: немедленно вылететь в Нижний Усул и возглавить там становление танкового завода, вывезенного с Украины. В Зеленогорске стал командовать Махов.
Признавая необходимость поставить во главе цехов, производящих танки, специалистов Ленинского завода, он понимал, что этим беспричинно обижались и даже унижались местные инженеры. Поэтому он убедил наркома всем им сохранить прежние оклады и приравнять к североградцам по снабжению.
Эта мера смягчила назревавшую неприязнь. К тому же Махов заверил некоторых старых, хорошо проявивших себя начальников цехов, что в случае, если они будут работать так же, их восстановят в прежней должности.
Только в отношении сборочного цеха Махов был полностью согласен с приказом и у руководства сборкой во всех звеньях поставил опытных в танкостроении североградцев.
Однако бригады были укомплектованы так, что ударную силу в них составляли местные рабочие. Изнуренные голодом, бомбежками, непосильной работой, североградцы должны были главным образом учить, показывать, что и как делать.
Костин по всем крупным цехам провел партийные собрания, где говорилось о значении массового выпуска танков. На важных участках были закреплены коммунисты.
В это горячее время, когда велась сборка первой партии тяжелых танков, отец и сын Клейменовы, видевшиеся только дома, неожиданно столкнулись на заводе. В сборочном цехе, где все еще не было крыши, собрались руководители завода и многие специалисты. Пришел и старый мастер Клейменов.
