Текст книги "Избранные труды. Теория и история культуры"

Автор книги: Георгий Кнабе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 95 страниц)

Эти кабацкие сообщества находились в сложных отношениях с официальным Римом, продолжавшим сохранять (или стремившимся сохранять) исторически сложившийся облик rei publicae Romanae. Непосредственно они были его антиподом. В царившей здесь особой атмосфере главным было забвение традиционных социальных перегородок: «Все там вольны равно, и кубок общий. Особых кресел нет никому, и стол ни к кому не придвинут» 49. Известно постановление префекта Рима (правда, уже относящееся к IV в.), согласно которому ни один «порядочный человек» (honestus) не имел права принимать пищу в харчевне 50. Харчевня почти всегда представляла собой также и публичный дом, и кабатчик тем самым выступал и как сводник. Надписи, относящиеся к этой стороне дела, по очевидным причинам привести нельзя, но

527

представление о царивших тут нравах они дают весьма яркое. Среди детей кабатчицы запрещено было различать законных и незаконных – очевидно, у властей не было иллюзий относительно их происхождения. В «Дигестах» есть целый раздел, говорящий о наказании хозяев постоялых дворов за пропажу имущества постояльцев. В поквартальных записях городского населения содержатели харчевен фигурируют рядом с ворами и шулерами 51. Продажа недоброкачественной пищи и разбавленного вина считалась чем-то само собой разумеющимся – Марциал уверял, что кабатчики больше наживаются на дождевой воде или на соседнем водоеме, чем на собственном винограднике 52. Распространенная у римлян канализация здесь почему-то нередко отсутствовала, и что из этого получалось, выразительно описано в нацарапанных на стенах стишках 53. В упоминавшейся выше эпиграмме император Адриан писал, что он не хочет «подобно Флору скитаться по харчевням, вечно в кабаках таиться». Слово «таиться» (latitare), очевидно, правильно характеризовало определенную часть населения харчевен. Тиберий специально засылал сюда своих соглядатаев, Домициан распорядился вообще снести большую их часть. Префекты Рима и дуумвиры городов периодически запрещали приготовление здесь горячей пищи, за которой люди могли засиживаться и вступать в нежелательные разговоры. Еда и жизнь здесь были необычно дешевы – от одного асса за кубок вина 54до двух денариев, которые милосердный самаритянин оставил кабатчику на пищу, содержание и уход за раненым, ставшим жертвой разбойников 55. Здесь скапливались все, кого официальный и престижный Рим презирал: беглые рабы, матросы, перегрины. Главное в самосознании таких микрообъединений – ощущение своей противоположности былой гражданской общине с ее набором ныне мертвеющих в официальности музейных добродетелей, ритуалов, слов. «Битвы и мужа пою…» – сказано в первой строке «Энеиды», «Валяльщиков шерсти пою и сову, а не битвы и мужа», – написал местный остроумец на стене в Помпеях 56. Попечитель римских водопроводов при Нерве Юлий Фронтин был особенно возмущен тем, что доставляемую в Рим водопроводную воду, это коллективное достояние общины, наиболее нагло расхищают владельцы таверн и лупанаров 57. Черты кризисного происхождения, распад и разлом, выступали в этих микрообъединениях ясно и резко. Кабацкий мир был кричащим вызовом обесценивавшимся староримским нормам – вызовом в делах и поступках, в мыслях и словах. Но в чем-то более изначальном и простом, чем поступки и мысли, он же был неосознанным продолжением этих норм, бур-

528

лескным эпилогом, входящим в текст классической эпопеи. Общественное мироощущение, некогда сложившееся в недрах гражданской общины, утратив свое социально-историческое и юридическое, этическое и культурное содержание, по-прежнему продолжало существовать, но уже не на уровне осознанной нормы, а, скорее, бессознательного общественного инстинкта: жить – значило жить вместе, в группе, среди своих. Для завсегдатая римской харчевни принадлежность к сообществу, органичность существования были еще, как мы старались показать, непременным условием жизни, и если главное, большое сообщество гражданской общины становилось все более мертвым, формальным и далеким, его надо было обязательно заменить, но чем-то тоже общим, коллективным и близким. Человек, который во времена Флавиев и Антонинов проводил свои вечера в харчевне, входил также в кружок соотчичей, перебравшихся в данный город из одних и тех же мест, был и участником похоронной складчины, и членом культовой коллегии и многих других, плотных, живых и маленьких человеческих единств, сменивших, но и продолжавших былые внут-риполисные единства.

Аналогичный по своему историческому смыслу процесс, при всей крайней и очевидной противоположности его внешних форм только что описанным, протекал и в другом своеобразном микромножестве – в триклинии римского богача. За его столом теоретически должны были еще сохраняться смутные воспоминания о древних харистиях, поскольку собирались за ним соотчичи и сородичи, друзья и коллеги, отпущенники и клиенты, то есть люди, включенные в систему связей, искони характерных для гражданской общины. Смысл такой системы состоял, в частности, в демонстрации солидарности людей, входивших в единую ячейку общины, во взаимопомощи, в оказании поддержки, моральной и материальной, со стороны «старших» и богатых членов группы «младшим» и бедным, в первую очередь со стороны патрона клиентам. За такой поддержкой клиенты и обедневшие члены рода и шли на обед к патрону, где, однако, уже с конца Республики, а тем более в начале Империи в силу описанных выше причин, чем дальше, тем чаще, тоже складывалась своего рода кабацкая атмосфера, покровительство оборачивалось грубой издевкой, наглостью и цинизмом, а зависимость – унижением:

Ты хоть свободный и – думаешь сам – собутыльник патрону, Он-то считает, что ты привлечен ароматами кухни 58.

529

Вся пятая сатира Ювенала, посвященная клиентам, строится на этом контрасте нормы солидарности и практики разобщения. Патрон приглашает клиента отобедать труднопереводимой фразой: «Una simus, ait», которая означает и «проведем время вместе», и «мы ведь заодно», и «мы ведь одно целое, так будем вместе». Однако за обедом патрон «попивает вино времен консулов долго-бородых», но никогда не подумает «чашу послать больному желудком другу». Человека пригласили на обед потому, что он, как и его отец и дед, клиент рода хозяина, то есть тоже свободный гражданин, тоже коренной римлянин. Но только осмелься хоть раз заикнуться, что ты как свободный

Носишь три имени, – за ноги стащат тебя… 59

У римского обеда были некоторые особенности, которые сами по себе не обладали знаковым содержанием, но в описанной только что атмосфере приобретали его, становились выражением грубости, царившей на таких пирах и проституировавшей дружбу, приязнь и солидарность, которые номинально служили их поводом. Показательнее других среди таких особенностей были: сервировка блюд каждому из сотрапезников отдельно; пользование салфетками; дробность меню.

Ситуация, складывавшаяся во время обеда, хорошо выражена в эпиграмме Марциала (X, 49):

В аметистовом, Komma, друг мой, кубке Черный допьяна пьешь опимиан ты, А меня молодым сабинским поишь, Говоря: «Золотой желаешь кубок?» Кто ж из золота станет пить помои?

Пригласив бедного друга на обед, Котта усиленно выражает ему свою благожелательность, хочет почтить, предлагает драгоценный кубок. Дружеская солидарность превыше всего. Но при этом, как нечто естественное и само собой разумеющееся, меню у обоих сотрапезников остается разным. Тебе – одно, мне – другое. Словоупотребление при описаниях обедов показывает, что рабы, прислуживавшие за столом, ставили еду отдельно перед каждым 60, но еда эта была неодинаковой, и хозяин руководил раздачей, говоря, кого чем потчевать: «Требиюдай!.. Поставь перед Требием!.. Скушай же, братец» 61. Плиний Младший описывает обед, где хозяину «и нескольким гостям в изобилии подавались прекрасные блюда, осталь-

530

ных угощали плохо и мало. Вино он разделил по трем сортам в маленьких бутылочках не для того, чтобы можно было выбирать, а чтобы нельзя было отказаться: одно предназначалось для него и для меня, другое для друзей пониже (друзья у него размещены по ступеням), третье для своих и моих отпущенников» 62.

…Он нарочно изводит тебя: интересней комедий, Мимов занятнее – глотка, что плачет по лакомству. Знайте:

Вся та затея к тому, чтобы желчь ты вылил слезами, Чтобы принудить тебя скрежетать зубами подольше 63.

При таком поведении патрона не оставались в долгу и приглашенные, особенно клиенты. Рыба гнила и с головы, и с хвоста. Поскольку по идее совместная трапеза была выражением дружеской солидарности и, следовательно, взаимной приязни и помощи, издавна утвердился обычай посылать друзьям, не сумевшим прийти на обед, кое-какие лакомства от стола, а присутствующим раздавать часть обеда, которую они уносили с собой в специально прихваченной на этот случай салфетке – тарра. Во многих случаях это действительно было и оставалось формой дружеской любезности и вспомоществования. Биограф императора Пертинакса для доказательства его скупости пишет, что тот, «если желал уделить друзьям что-нибудь от своего завтрака, посылал им пару кусков мяса или часть бычьего потроха, иногда – филе курицы. Фазанов он на своих частных завтраках никогда не ел и никому не посылал» 64. Следовательно, обычно не такие скупые люди посылали и фазанов, и мяса не «пару кусков», а значительно больше.

Но по мере того как дружеский характер обеда становился все больше условной декорацией, а патроны превращали его в издевательство над друзьями и клиентами, распоясывались и последние. Салфетки крали, сознательно путая принесенные с собой, очевидно плохие и старые, с хозяйскими, хотя тарра обычно имела широкую цветную кайму 65и отличить свою от чужой было проще простого. «Дай салфетки гостям, наши платки береги», – наставляла рабов-прислужников надпись в триклинии одного из помпейских домов 66. В салфетку можно было спрятать не только то, что человеку дали, но и то, что он успел схватить с блюда сам. На некоем обеде раздавали яблоки, по штуке на каждого из сотрапезников, «ну а я, – рассказывал один из гостей, там бывших, – Утащил два; вот они здесь у меня, завязанные в салфетку» 67. Марциал описывает гостя, который утаскивает «в промокшей салфет-

531

ке» больше половины обеда 68. Раздача тарелок с едой, кусков мяса, яблок в руки каждому из приглашенных была обусловлена, очевидно, не только обычаем, но и практической необходимостью – предупредить стремление клиентов урвать себе побольше за счет других. Если еду гостям раздавали, то бутылки и кубки с вином обычно стояли на столах все время (описанный выше знакомец Плиния с его «маленькими бутылочками» – редкое исключение), и вот за них-то и начиналась подлинная драка:

…Как загорится вокруг сагунтинской бутыли сраженье Между когортой отпущенников и отрядом клиентов 69.

Выше говорилось о том, что меню римских званых обедов было очень дробным, – перемен могло быть четыре или пять, самое большее семь, но в каждую из них входили разные и подчас никак между собой не связанные кушанья. Там, где утрачивалось чувство меры и приличия, где хозяину важно было выставить напоказ свое богатство, а приглашенному – на даровщинку наесться за троих, эта бесконечная смена блюд приводила к тому, что обед превращался в гастрономический марафон, в бесконечное обжорство и оргию. За несколько часов непрерывной еды на таких обедах человек поглощал кабана, зайцев, камбалу, барвен, устриц, шампиньоны, колбасы, артишоки, сыр, пироги, перемежаемые разносолами, уснащенные самыми затейливыми приправами, для которых, например, «драгоценный рыбный рассол надо с фалерном смешать» 70. Все это орошалось огромным количеством вина 71, кому хорошего, кому плохого, но равно действующего на воображение, чувства и речь. Сопровождавшие такой обед пантомимы и песни все гуще уснащались непристойностями 72, танцевали у столов все менее одетые женщины 73. Вот молодой раб несет к столу crustula (пирожные) и облизывает их по дороге, вот другой делает вид, что что-то уронил, и, нагнувшись, пытается оторвать один из листков золотой фольги, которыми отделано пиршественное ложе. Многих из присутствующих рвет на мозаичный пол, в подставленные золотые лохани 74-одних оттого, что они слишком много съели и выпили, других – потому, что им хочется еще есть и пить и они искусственно вызывают рвоту, очищая место в желудке: «vomunt ut edant, edunt ut vomant» («извергают пищу, чтобы есть, и поглощают ее, чтобы извергнуть») 75. Беспорядочную речь прерывают непристойные звуки 76…Ней, sacra mensae!.. О, святость застолья!..

И здесь, однако, все это распутство и распад вызывали сопротивление, исходившее отчасти от консервативных семей, преиму-

532

щественно провинциального происхождения и державшихся своей провинциальной порядливости, а отчасти от своеобразной римской интеллигенции. Можно ли видеть здесь защитную реакцию сознания, не порвавшего еще связей с традициями общины и бытовыми привычками, рожденными в ее недрах? И да, и нет; это «да» и это «нет» сливались в едином понятии – стилизации.

Первым и главным признаком таких антиобедов была скромность. В отличие от ночных многочасовых пиров нуворишей такая сепа бывала недолгой. Гораций предлагает другу коротать с ним время за столом «до вечера» 77. Плиний, соглашаясь принять приглашение на такой обед, ставит условие: «Он должен быть коротким» 78. Меню здесь может быть сколь угодно разнообразным, но оно никогда не бывает слишком обильным, а главное, в нем необычно большую роль играют свежая зелень, только что сорванные плоды и овощи, сообщающие всей трапезе скромное изящество и естественность, близость к природе: «И дешевый латук, и лук пахучий… и капусты зеленой в черной плошке, что я только что снял со свежей грядки», на десерт – вяленый виноград, груши, каштаны, а если гость после обеда захочет еще выпить, то на закуску пойдут «отборные маслины, свежесобранные с пиценских веток» 79.

Особый характер носили на таких дружеских пирушках и развлечения. То было либо музицирование на флейте, на лире, либо исполнение классических стихов:

Пенье услышим творца «Илиады» и звучные песни Первенства пальму делящего с ним родного Марона 80.

Подчас подобный обед знал только один вид развлечения – так называемую «сократическую беседу», то есть разговор на философские, литературные или даже повседневные темы, но обязательно живой и остроумный, в котором собеседники состязались в находчивости. На обедах такого рода достигалось то, что декларировалось как цель совместной трапезы на буйных и неаппетитных пирах описанного ранее типа, но там никогда не получалось, – создание атмосферы искренней приязни, дружеской солидарности, духовной радости. Она царит на многочисленных пирушках, с такой любовью описанных Горацием, ее считал главным на своих обедах Плиний.

Восемь часов возвещают жрецы фаросской Телицы,

И копьеносцев идет новый сменить караул.

533

В термах приятно теперь, а в час предыдущий в них слишком

Душно бывает, а в шесть – в бане Нерона жара.

Стелла, Каний, Непот, Цериалий, Флакк, вы идете?

Ложе мое для семи: шесть нас, да Лупа прибавь.

Ключница мальв принесла, что тугой облегчают желудок,

И всевозможных приправ из огородов моих…

Ломтики будут яиц к лацерте, приправленной рутой,

Будет рассол из тунцов с выменем подан свиным.

Это закуска. Обед будет скромный сразу нам подан:

Будет козленок у нас, волком зарезанный злым,

И колбаса, что ножом слуге не приходится резать,

Пища рабочих – бобы будут и свежий салат;

Будет цыпленок потом с ветчиной, уже поданной раньше

На три обеда. Кто сыт, яблоки тем я подам

Спелые вместе с вином из номентской бутыли без мути,

Что шестилетним застал, консулом бывши, Фронтин.

Шутки без желчи пойдут и веселые вольные речи:

Утром не станет никто каяться в том, что сказал… 81

В многочисленных описаниях такого рода пирушек обращает на себя внимание сознательное противопоставление их богатым и безвкусным обедам, с которыми мы познакомились выше. Были даже исследователи, видевшие в «сравнении пиров» одну из устойчивых тем римской литературы 82. Уже Цицерон писал о том, что его обеды строятся как контраст к пирам богатых вольноотпущенников 83. У Горация горожанин, мечтающий о радостях сельской жизни, говорит, что, если есть у него домашняя трапеза, «тогда не надо ни лукринских устриц мне, ни губана, ни камбалы» 84. Целая сатира Ювенала (одиннадцатая), несколько писем Плиния 85, два стихотворения Марциала 86, тирады Сенеки 87разрабатывают ту же тему. Скромный дружеский обед переставал быть фактом гастрономии и быта. В своем противопоставлении пьяным безобразным ночным пирам он становился выражением осознанной жизненной позиции.

Смысл ее обусловлен тем, что эти простые дружеские пирушки были, по всему судя, в большей мере мечтой, игрой или позой, чем фактом повседневной действительности. Гораций описывает «пир, достойный богов», который он устроил бы в своем сельском доме для хороших друзей, где веселые рабы подавали бы простую здоровую пищу, а сотрапезники беседовали бы о добре и зле, о дружбе и добродетели, если бы… он не жил постоянно в Риме и не терял день за днем в городской суете 88. У Вергилия поэтичный застольный отдых под шум говорливого ручья, среди цветов в саду,

534

где подается «вино, по смоленым кувшинам разлито», а к нему – в корзинах сыр, сочащийся влагой, сливы, каштаны и «сладкие рдеющие яблоки», – всего лишь обещание, реклама, которой заманивает распутная и пьяная трактирщица гостей в свою «дымную таверну» 89. Противоречие между теплыми, простыми, дружескими «пирами, достойными богов», и реальной жизнью было настолько очевидным, что сами их защитники и участники ясно отдавали себе в нем отчет и не удерживались порой в своих описаниях от иронии. Патриархальную сельскую жизнь с ее простой и здоровой пищей прославляет ростовщик в промежутке между своими финансовыми махинациями 90. Живописав прелести дружеского обеда, ревнитель римской старины под конец признается, что сам он вряд ли мог бы выдержать подобные трапезы дольше нескольких дней 91. В то же время обеды этого типа, бесспорно, происходили, и часто; нет никаких оснований видеть в бесчисленных их описаниях одни лишь выдумки, хотя противоречие их с развитием жизни, с господствующим вкусом времени очевидно. Модусом их существования и формой преодоления этого противоречия была стилизация – явление, играющее столь значительную роль в римской культуре конца Республики и Ранней империи, составляющее одну из главных их характеристик.

В том состоянии патриархальной бедности, простоты и равенства, гражданской и дружеской солидарности, которое столетиями рассматривалось в Риме как норма и высшая ценность родной истории, всегда было заключено определенное противоречие с развивающейся, исполненной напряженных социальных конфликтов жизнью. В условиях Рима I в. до н. э. – I в. н. э., пока основой всякой морали и всякой ценности оставалась верность исходным порядкам общины, а ход времени и неотделимое от него развитие наглядно разрушали их, справляться с этим противоречием можно было несколькими путями. Один из них состоял в том, чтобы его констатировать без больших раздумий.

Стилизованные дружеские пирушки были отражением другой возможной здесь позиции. В основе бытовой стилизации лежит верность норме, но такой, которая перестала или перестает ею быть, следовать которой поэтому все-таки можно и нужно, но лишь почувствовав одновременно и еще ее привлекательность, и уже ее несерьезность, то есть с известной иронией. Стилизованный быт образует особую сферу, где соединяются стремление воспроизвести ушедшие формы существования с осознанием невоз-вратимости их былого, подлинного смысла, ощущение всей необратимости хода времени – с попытками его задержать либо

535

при помощи эстетической игры, либо в надежде, что все-таки, может быть, как-нибудь… Ирония и самоирония, нетвердая вера и наивная надежда звучат здесь еще единой мелодией.

Значение так понятого принципа стилизации – а вместе с ним и интересующих нас сейчас стилизованных дружеских застолий – выходит далеко за рамки быта как такового. Как оратор, как философ и государственный деятель, Цицерон к концу жизни ясно понял всю невозвратимость римской городской республики с ее набором ценностей и оплакал ее «сильнее и дольше, чем любая мать своего единственного сына» 92. Но в эти же годы он для себя воссоздал ее в стилизованной атмосфере своих поздних диалогов, где проблемы государства решаются не проскрипциями, захватом власти или драками на форуме, а в беседах людей государственных и в то же время интеллигентных, порядочных, образованных, на их скромных и изящных виллах или в уютном садике городского особняка. Очень много лет спустя, во II в. н. э., простые жители империи, никогда не читавшие Цицерона, собирались в своих «коллегиях простых людей» на совместные трапезы, испытывая, хотя и совсем по-другому, те же самые чувства. Их обеды не имели уже ничего общего с теми «харистиями», о которых когда-то писал Валерий Максим, но потребность в sacra mensae, в том, чтобы ощутить себя среди necessariae personae, оставалась, и они удовлетворяли эту потребность, записывая в уставе своих трапез те же правила поведения, почти теми же словами, радуясь и веря им и в то же время ясно понимая, что вряд ли окружающая действительность, разобщенная, грубая и нищая, может им соответствовать: «А если у кого есть какая жалоба или сообщение, пусть доложит об этом в собрании, дабы в мире и радости угощались мы в торжественные дни» 93. Вне такого стилизованного бытия, условного, чуть грустного и чуть не всерьез, непонятны не только дружеские обеды Мар-циала и его сотрапезников, но и самые разные проявления всей этой культурной эпохи – многие оды Горация, весь мир римской элегии и особенно Проперция, пейзажные фрески Кампании, даже «Диалог об ораторах» Тацита, да и сама атмосфера принципата, где стилизовался под civitas Romana все дальше уходивший от нее Рим.

1985

Примечания

1См.: Постгейт Р.Меню британцев //Англия. 1963. № 2. С. 49-59.

2Примечательно, что в Париже, например, слово souper«ужин» полностью вышло из употребления, но сохранилось в Лионе и южных департаментах.

536

3Так, в Светониевой биографии Гальбы (гл. 22, 1) специально оговаривалось в качестве индивидуальной его особенности, что «ел он, говорят, очень много и зимой начинал закусывать еще до света».

4В это время даже в знатных и зажиточных семьях «подавалась, по обычаю предков, еда простая и легкая» (Плиний Мл.Письма, III, 5,10).

5Они представляли собой холодные закуски, не требовавшие особой подготовки; единственной серьезной трапезой был вечерний обед. (См.: CarcopinoJ.Daily Life in Ancient Rome. S. I. 1941 (reprint 1975). Потехническим причинам мне был доступен только данный, английский, перевод этой работы французского ученого.

6См. прим. 4.

7У Плиния сказано «часу в седьмом», что у римлян примерно соответствовало нашему первому часу дня. Приведем здесь для дальнейших справок таблицу соответствий римских и современных часов дня.

(По кн.: Сергеенко М.Е.Письма Плиния Младшего. М.; Л., 1950. С. 486-487, прим. 1.)

Зима

1-й час = 7 ч. 33 м. – 8 ч. 17 м.

2-й = 8 ч. 17 м. – 9 ч. 02 м.

3-й = 9 ч. 02 м. – 9 ч. 46 м.

4-й = 9 ч. 46 м. – 10 ч. 31 м.

5-й = 10 ч. 31 м. – 11 ч. 15 м.

6-й = 11 ч. 15 м.-12 ч. 00 м.

7-й = 12 ч. 00 м.-12 ч. 44 м.

8-й = 12 ч. 44 м. – 13 ч. 29 м.

9-й = 13 ч. 29 м. – 14 ч. 13 м.

10-й = 14 ч. 13 м. – 14 ч. 58 м.

11-й = 14 ч. 58 м. – 15 ч. 42 м.

12-й = 15 ч. 42 м. – 16 ч. 27 м.

Лето

1-й час = 4 ч. 27 м.– 5 ч. 42 м.

2-й = 5 ч. 42 м. – 6 ч. 58 м.

3-й = 6 ч. 58 м. – 8 ч. 13 м.

4-й = 8 ч. 13 м.– 9 ч. 29 м.

5-й = 9 ч. 29 м. – 10 ч. 44 м.

6-й = 10 ч. 44 м.-12 ч. 00 м.

7-й = 12 ч. 00 м. – 13 ч. 15 м.

8-й = 13 ч. 15 м.-14 ч. 31 м.

9-й = 14 ч. 31 м. – 15 ч. 46 м.

10-й = 15 ч. 46 м. – 17 ч.02м.

11-й = 17ч. 02м.-18ч. 17м.

12-й = 18 ч. 17 м.– 19 ч. 33 м.

* См.: Плиний Мл.Письма, VI, 16, 5. 'См.: Сенека.Нравственные письма, 83, 5-6. 10Светоний.Божественный Август, 76, 11. " Марциал,VI, 75.

12См. прим. 10.

13См. прим. 9.

4Цитаты из «Moretum» даны в переводе С. Ошерова.

15Справившись с прим. 7, читатель может представить себе распорядок римского

Дня на основании стихотворения Марциала:

537

Первый час и второй поутру посетителей мучат,

Третий к дневному труду стряпчих охрипших зовет;

С трех до пяти занимается Рим различной работой,

Отдых усталым, шестой вплоть до седьмого дает;

Хватит с семи до восьми упражняться борцам умащенным,

Час же девятый велит ложа застольные мять…

(IV, 8, 1-6).

16Плиний Мл.Письма, III, 5, 13.

17См.: Светоний.Божественный Август, 78, 1.

18Светоний.Нерон, 27, 2.

19См.: Петроний,79.

20См.: Лукреций,II, 26; Тацит.История, I, 80-81; III, 38,1.

21Марциал,V, 79; ср. 111,82.

22«Рабы унесли все столы и принесли на их место другие» (Петроний,68).

23Там же, 66.

24«Часто обед бывает украшен комическими представлениями» (Плиний Мл.Письма, III, 1, 9); «Шуты, балетные танцоры и дураки бродили между столами» (там же, IX, 17, 1).

25Валерий Максим,II, 1,8.

26Как полагали, например, издатель «Анналов» Тацита А. Фюрно и их издатель и комментатор Э. Кёстерман. См.: Cornelii Taciti Annalium ab Excessu Divi Augusti Libri/The Annals of Tacitus edited by H. Furneaux. 2nded. Oxford, 1907 (reprint 1974). P. 174; Cornelius Tacitus.Annalen. Bd III, Buch 11-13 / Erlautert und mit eincr Einleitung vcrsehen von E. Koestermann. Heidelberg, 1967. S. 267.

27Ливии,39, 43; ср.: Тацит.Анналы, II, 65, 4; XIII, 17, 3; XV, 52, 2.

24Для обозначения подобного рода коллективов в социальной психологии используется термин «малая группа». См.: Десев Л.Психология малых групп. М., 1979. С. 12, 23. Употребление этого чисто психологического термина в исторических работах представляется, однако, неудобным. Поэтому в последующем изложении примерно в том же смысле использованы синонимические выражения «социальная микрообщность», «микросообщество», «(социальная) микрогруппа» и др. Они носят описательный характер и не должны рассматриваться как термины. Подобное словоупотребление принято в литературе по истории античности – см. раздел о социальных микрообщностях (microunites sociales) в кн.: CizekE.Neron. Paris, 1982. P. 173-256, и в работах, указанных в дальнейших примечаниях.

29Древнейший текст, относящийся к микрогруппам, содержался в законах Двенадцати таблиц (V в. до н. э.). Он известен в изложении юриста II в. н. э. Гая: «Сотоварищи – это люди, принадлежащие к одному товариществу, из тех, что греки называют ётоярбГа. Закон (имеется в виду закон Двенадцати таблиц. – Т.К.)разрешает им объединяться на любой основе, какая им угодна, если только они этим не нарушают законов государства» (Дигесты, 47, 22, 4).

30Как явствует из непредвзятого чтения письма Плиния Траяну (Плиний Мл.Письма, X, 96) и ответа императора (там же, 97). Эти два письма и в связи с ними общая проблема отношения римских властей к ранним христианам (до начала официальных гонений) породили огромную литературу. Ее краткая классификация, библиографические указания и современное состояние вопроса содержатся в комментарии к данному письму Шервин-Уайта (Sherwin-WhiteA.N.The Letters of Pliny. A Historical

538

and Social Commentary. Oxford, 1966). Насколько можно судить, из серьезных работ только в одной раннехристианские общины рассматривались как недозволенные коллегии (см.: MerrillE.T.Essays in Early Christian History. London, 1924. Ch. 7), но этот взгляд поддержки не получил.

31Имеется в виду сенатус-консульт и, кажется, закон 64 г. до н. э. (по другим данным, 68 г.), о которых идет речь в Псевдо-Аскониевых комментариях к речи Цицерона против Пизона (IV, 8) и в защиту Корнелия Бальба. См.: F.M. de Robertis.Storia delle corporazioni e del regimo associativo nel mondo Romano. Vis I—II. Bari, 1971. P. 84squ.

Щ Тацит.Анналы, XIV, 17: «…сенат распустил созданные помпейцами вопреки законам товарищества». Сохранилась надпись из Лугдунума (ныне Лион), где завещатель оставляет 200 денариев «всем дозволенным сообществам» (Корпус латинских надписей, XIII, 1921), – его завещание тем самым не распространялось на недозволенные, которые, следовательно, существовали вполне явно. Ср. там же надпись 1974-ю аналогичного содержания.

33Лучшими общими обзорами до сих пор остаются обзор Ф. Поланда (PolandF.Geschichte des griechischen Vereinswesens. Leipzig, 1909) и особенно старая работа Э. Цибарта (ZiebarthE.Das griechische Vereinswesen. Leipzig, 1896). Важный конкретный материал см. в статьях Л.М. Глускиной (в кн.: Античная Греция. Т. II. Кризис полиса. М., 1983. С. 14, прим. 27; С. 54, 59) и О. Мэррея (MurrayО.Early Greece. London, 1980. Ch. 12).

34Развитию этой мысли на греческом материале посвящена статья: MurrayО.The Greek Symposion in History // Tria Corda. Scritti in onore di Arnaldo Momigliano. Como, 1983. Один из выводов автора состоит в том, что «почти все отличительные черты развитой культуры архаической Греции являются выражением застольного принципа жизни (sympotic way of life)» (с. 264).

35См.: Meslin M.L'homme romain. Paris, 1978. P. 45.

36Цицерон.Катон, или О старости, XIII (45). Пер. В.О. Горенштейна.

37См., в частности, «Корпус латинских надписей» (IX, 1618), а также надписи, собранные в приложении к кн.: JaczynowskaM.Les associations de la jeunesse romaine sous le Haut-Empire. Wroclaw, 1978.

38См.: Friedlander L.Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms. 2. Teil. Leipzig, 1881. S. 32 ff.

39После всех многочисленных дискуссий эта цифра представляется псе же наиболее вероятной. См.: Eschebach H.Pompeji. Erlebte antike Welt. Leipzig, 1978. S. 6, Nr. 1.

40Марциал.V, 70, 3.

41См.: Ювенал.VIII, 176.

42Писатели истории императорской. Адриан, 16, 3.

43Флавий Арриан.Рассуждения Эпиктета, XI, 23, 36.

44KlebergТ.In den Wirtshausern und Weinstuben des antiken Rom. Berlin, 1963. S. 32. 45Лион Кассий. 60, 6, 6.

16Корпус латинских надписей, IV, 575.

47Ювенал.VI, 122.

18См.: Корпус латинских надписей, IV, 2175.

49Ювенал. VIII, 177-178.

50См.: Аммиан Марцеллин.XXVIII, 4, 4.

51Тертуллиан.О бегстве при гонениях, 23. См.: Friedlander L.Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms. S. 38.

2III, 56, cp. I, 56 и Bucheler F.Carmina latina epigraphica. T. I—II. Lipsiali, 1895-1897, Nr. 930. См.: Bucheler F.Carmina latina… Nr. 932.

539

54Ibid. Nr. 931.

55См.: Евангелие от Луки, 10, 34-35.

56Корпус латинских надписей. IV, 9131. Цит. по: Krenkel W.Pompejanische Inschriften. Leipzig, 1961. S. 36.

57См.: Юлий Фронтин.О водопроводах города Рима, 76.