Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ведя арьергардные бои, прикрывая отступающих, последней в калмыцкую степь уходила кавалерийская бригада Ивана Кочубея.

Генерал Бабиев не раз пытался окружить бригаду. За голову Кочубея была обещана баснословная награда: два миллиона рублей. Атака следовала за атакой. Но каждый раз, измотав врага в бою, Кочубей счастливо выводил бригаду из ловушек.

В районе Черного Рынка Бабиев снова бросил в бой все свои силы, пытаясь перерезать дорогу отступающей пехоте и обозам с беженцами. Но и на этот раз Кочубей спас положение, далеко отбросив конные полки деникинцев.

Бригада отступала в походных колоннах, с огромным обозом, с фургонами полевого лазарета, куда свозили заболевших. Ни одного конника не покинул Кочубей в этой пустыне смерти. По мере сил он подбирал в пути отбившихся от своих частей больных и раненых. Собирал брошенные орудия и пулеметы. Конникам удалось обнаружить даже застрявший в песках подбитый броневичок, и его везла сейчас четверка лошадей.

С трудом держались кавалеристы на измотанных конях. Многие переносили тиф, не сходя с седла. Долго крепился и больной Кочубей, но не выдержал, потерял сознание, свалился с коня. Тогда его уложили на тачанку.

Горячий в жизни и в бою, порой необузданный в своих поступках, притих в болезни Кочубей. Морщинами покрылся его высокий, загорелый лоб. Потускнели глаза. В шапке из мелкого каракуля, в красном, огненном башлыке, в малинового цвета черкеске, он лежал на высоких пуховиках, покрытый одеялами и шубами, сгорая в тифу.

Над тачанкой поставили шатер, который должен был защитить комбрига от ветра и снега.

– Душно! Не вижу хлопцев! – задыхаясь, крикнул Кочубей, и шатер убрали.

Думал Кочубей: доберется до Астрахани, даст людям отдохнуть, вылечит больных, сам поправится, перекует лошадей, отточит притупившиеся клинки, пополнит бригаду, а там с новыми силами ударит по кадетам. Верил, что армия воскреснет, снова пойдет на Кубань.

Иногда Кочубей вскакивал на подушках, разметав одеяла и шубы, сердился:

– Что за мертвечина вокруг? Гей, песню!

И скакал тогда его порученец по бригаде, собирал песенников и музыкантов.

Раздавалась песня. Ее подхватывала вся бригада, и неслась она, крылатая, по заснеженной пустыне. Пели, прикрыв рты от мороза и ветра.

Даже усталые, еле бредущие кони, питающиеся одним только камышом, и те шли веселее.

Верстах в пятидесяти от Лагани Кочубею передали пакет за пятью сургучными печатями. Это был приказ наштарма 12-й армии Северина, которая разместилась в районе Лагани, на полпути между Кизляром и Астраханью. В приказе Северин требовал от Кочубея, чтобы он немедленно вернулся на последние исходные позиции, отбросил конную группу генерала Бабиева за Кизляр и чуть ли не один повел войну с Добровольческой армией, – других советских частей в этих местах давно уже не было, бригада отступала последней.

Возвращение по пустыне назад – без продовольствия, без корма для лошадей, без боеприпасов, с обозом больных и раненых, бои со свежими, отборными деникинскими полками – было бы равносильно гибели бригады. Это хорошо понял Кочубей, прочитав приказ Северина.

– Скачи до своего бывшего полковника, – велел он посланцу Северина. – Скажи, я ему не подчинен.

Бригада продолжала свое движение на Астрахань, одним крылом прикрывая колонну Боронина, которая на глазах удивленных конников росла, как снежный ком, превращаясь в целую дивизию, а вторым – отбиваясь от мелких и крупных отрядов противника.

Ночью, после того как колонна Боронина прошла на Астрахань, дорога в районе Лагани на широком фронте, по приказу Северина, была перерезана окопами и проволочными заграждениями. Были установлены пушки и пулеметы. В приказе говорилось: «Зарядов и патронов не жалеть!»

Когда на рассвете первый эскадрон вступил на территорию Особой кавдивизии, его встретили пулеметным огнем. Недоумевали кочубеевцы.

– Так що вы, чертяки, ошалели? Мы же не кадюки. Мы бригада Кочубея! – встав на стременах, закричал командир эскадрона Иван Завгородный.

– Сложите оружие, тогда пропустим на Астрахань! – отвечали обманутые бойцы, и снова застрочили пулеметы.

Вскипели конники. Тут как раз подошла и вся бригада. Схватились за клинки. Эскадроны развернулись в лаву и готовы были по первому сигналу броситься в бой. Со всех сторон к Кочубею мчались командиры эскадронов. Дрожали от негодования, слезно просили:

– Дай команду, Кочубей!

– Проучи изменников!..

Сидя на подушках, молчал Кочубей.

Еще сильнее прорезали его лоб морщины. «С кем воевать, кому рубить головы? Своим же обманутым братьям? – думал он. – Изменники там, в штабе Двенадцатой армии, а до них сейчас не добраться! – Он вздохнул: – Жаль, что не удалось в степи встретить товарища Кирова! А в Астрахань попасть нет возможности. Товарищ Киров не допустил бы этого…» Кочубей вышел из тачанки, сел на коня и поехал держать слово перед своими конниками. Нужно было объяснить, почему они должны подчиниться приказу и разоружиться. Не мог говорить Кочубей длинных речей, а тут еще спазмы душили, слезы навертывались на глаза от горькой обиды, что так бесславно кончала свои дни его бригада.

Послушались конники Кочубея и стали разоружаться. Расстелили на снегу брезентовую палатку, и каждый подходил, бережно складывал свой клинок, карабин, подсумок, кинжал. Усатые и бородатые казаки прощались с оружием и плакали, как дети.

Взяв с собой эскадрон Ивана Завгородного, Кочубей ушел в степь. Их провожала чуть ли не половина бригады. В Москву мечтал попасть комбриг, к Ленину.

Бушевала метель. Трудно было пробираться степью. До Москвы – долгая дорога… На четвертый день на привале Кочубей сказал Ивану Завгородному:

– Придется, Ваня, вернуться тебе до бригады. Боюсь рисковать эскадроном. Мало ли что может случиться в степи! Да и сена не хватит коням.

– Возьми меня с собою, Иван! – взмолился Завгородный.

– Не могу, Ваня! – Кочубей обнял друга за плечи. – Ты у меня лихой командир и рубака, а такой завсегда нужен в боях. Возвращайся! Пробейся к товарищу Кирову! Расскажи, как поступили с бригадой. Расскажи о кадюках, сидящих в штабе Двенадцатой армии.

Он выбрал себе из эскадрона десятерых конников, героев многих его походов, попрощался с остальными.

К вечеру среди пустыни Кочубей увидел хутор, обнесенный высокой стеной. Только хотели подскакать, а оттуда… пулеметная очередь, вторая, третья. Остановились и долго гадали: что за чертовщина?

Тогда Кочубей один подскакал к хутору. Видит: стена в сажень высотой. Поверху протянута колючая проволока. Бойницы. Выставлены дула пулеметов и винтовок. За стеной – блеяние овец, ржание коней, лай волкодавов.

Подъехал Кочубей к окованным железом воротам – тараном не прошибешь. Стал стучаться, людей звать.

В воротах открылось оконце, и показалась обросшая, волосатая рожа.

– Что тебе надо, человек?

– Какого дьявола стреляете по мирным путникам?.. Что за крепость?

– Мирные путники! – Волосатый прикрыл один глаз, поскреб бороду. – Говори, что просишь… путник?

– Отдохнуть. Погреться. Купить хлеба, мяса, махорки, корм лошадям.

– Многого ты хочешь… путник. Кто будешь?.. Белый, красный?

– Красный! Комбриг Иван Кочубей! Слыхал про такого кубанского казака?

– Слыхал. Так вот ты какой «путник»!.. – Волосатый пожевал губами. – Ну, а я, знай, – степной король Пантелей Захаров.

– Ха, король! – засмеялся Кочубей. – Одного царя мы скинули с трона. Слыхал – Николашку?

– Слыхал. Николашка был немощный царь. А меня – не скинешь. Не проскочишь через забор! Пуля срежет, собаки разорвут. Так-то… путник!.. Хочешь – иди ко мне служить. Одной баранты больше десяти тысяч. Охрана нужна, а то много вашего брата путника шляется по степи. Зови и робят. Кормить буду до отвала да платить по рублю на день. Наживетесь и на грабежах. Тут недалеко ходят чумаки, товар возят. Да и обозов с беженцами хватает…

Кочубей повернул и пришпорил коня.

Волосатый крикнул вдогонку:

– Нет ли лишнего пулеметика? Бомбы? Патронов? Коней дам, овец сотню.

Кочубей пригрозил ему кулаком:

– Я тебе дам пулеметик!

И снова отряд ехал степью. Плохо было Кочубею. Он еле сидел в седле. Изредка делали привал, жгли костры из перекати-поля. Откапывали его в низинах, из-под снега и песка.

На седьмой день пути стало ясно, что и с таким маленьким отрядом не добраться до Царицына. До Царицына еще долгий путь. Тогда Кочубей повернул в сторону Прикумья. Думал: появится в станицах, поднимет казачью голытьбу и иногородних, создаст новую бригаду, будет партизанить в тылах деникинцев, рубить ненавистных кадетов. Но и этому замыслу не суждено было сбыться: горсточка кочубеевцев наткнулась на эскадрон противника. Это гонцы «степного короля» Пантелея Захарова на сытых и быстрых конях скликали беду на голову Кочубея. В схватке с ними Кочубей потерял сознание, чуть было не свалился с коня. Вот уже саблей замахнулся на него казак, но умный, чуткий крылатый Казбек вырвался из сечи и, прижав уши, ушел в степь… Но и там Кочубея ждала опасность.

По обе стороны от него, высунув языки, роняя пену и задыхаясь, гнались четыре степных поджарых волка, а пятый из стаи – хромая волчица с взъерошенной шерстью – бежал позади Казбека, норовя повиснуть у него на хвосте. Но не угнаться было волкам за Казбеком. Не зря в бригаде его нарекли «крылатым». Первыми отстали волки справа, потом слева и наконец волчица.

Долго бежал Казбек по степи и вдруг рухнул на передние ноги, далеко отбросив Кочубея.

На какое-то время к комбригу вернулось сознание. Первое, что он почувствовал, сильный озноб. Бурка куда-то исчезла. Бекеша была расстегнута, блестели газыри на черкеске. Он пытался застегнуть бекешу, но пальцы не слушались. Поднял воротник, засунул онемевшие руки в карманы. И лишь потом огляделся.

Вокруг была снежная пустыня, залитая голубоватым лунным светом, где-то в стороне храпел загнанный волками Казбек, а неподалеку от него копошились какие-то тени. Он с трудом сообразил: волки! Нащупал на поясе маузер, шашку, подполз к коню, снял карабин с седла, все силясь вспомнить, как он очутился в степи, где его друзья-товарищи.

Старая хромая волчица, подняв морду, протяжно и тоскливо заскулила. Дрожь пробежала по телу Кочубея. Он разжал скрюченные морозом пальцы, сложил ладони в рупор, крикнул до боли в легких:

– Лю-ю-ю-ди-и-и… Бр-р-ра-ту-ш-ки-и…

Воем волков ответила ему пустыня, да ветер обдал колючим, как песок, снегом. Он понял – исход один: Казбека оставить волкам, а самому идти вперед. Только вперед! В Прикумье! Так и сделал. Потрепал боевого друга по гриве, отвернулся, выстрелил ему в ухо и пошел вперед. Но и десятка шагов не сделал Кочубей, как снова потерял сознание.

Очнулся он точно от долгого сна. Протер глаза. Вгляделся в неясное очертание лошадиной туши и рядом с ней увидел хромую волчицу с взъерошенной шерстью: она давилась кусками мяса. Остальные волки сидели поодаль, все еще задыхаясь от бешеного бега, и тихо скулили.

Кочубей закопался в снег и стал ждать.

Волчица пировала одна.

Но вот волки начали угрожающе выть и, пригнув морды к земле, с открытыми пенящимися пастями вдруг ринулись к волчице, отшвырнули ее в сторону и бросились к растерзанной туше коня. Началось волчье безумное пиршество!

Кочубей дал волкам всосаться в тушу, дождался, когда и волчица присоединилась к пиршеству, нацелился и трижды подряд выстрелил. Потом вскочил, выхватил свою узкую, как бритва, шашку, взмахнул – только свистнуло в воздухе – и надвое рассек раненую волчицу, а затем и двух других волков, поднял руку ко лбу и, словно обжегшись, отдернул ее: лоб пылал.

– Не уйти тебе от тифа, Кочубей, – сказал он себе. – Не дойти ни до Царицына, ни до Прикумья. Не расквитаться с кадетом…

Собрав последние силы, он прижал карабин к груди и пошел вперед. Но недолго он шел: со свистом и улюлюканьем нагнали его деникинцы…

Кочубея схватили, связали, завернули в его же бурку, поднятую на дороге, и привезли в Святой Крест.

Его не пороли шомполами, не пытали, не выкалывали глаза, как другим.

Генерал Эрдели потирал руки от удовольствия. К нему в плен попал сам Кочубей, грозный Кочубей, за голову которого Деникин обещал такую баснословную награду!.. Мечтал генерал: он попросит помилования для Кочубея. Кочубей станет у него командиром бригады – бог с ним, что неграмотный мужик! – его можно будет сделать знаменем белого казачества, поднять против большевиков Кубань и Дон.

О многом еще мечтал толстый и грузный генерал, которого Деникин прочил в губернаторы Астрахани.

В бессознательном состоянии Кочубея привезли в дом местного богатея. Сорвали с него бекешу, потом знаменитую малиновую черкеску, в которой он в боях вырывался вперед, а за ним, как за знаменем, лавой неслась бригада.

Его постригли, раздели, в беспамятстве уложили в корыто. Ноги у Кочубея свисали на пол. Подставили второе корыто. И двое здоровенных дядек жесткими мочалками стали мыть Кочубея.

Потом Кочубея одели в чистое белье, уложили на хрустящие простыни. Стали отпаивать горячим молоком, куриным бульоном. День и ночь у постели дежурил врач, не отходили сестры милосердия.

И Кочубей стал понемногу поправляться.

Как-то утром к нему нагрянул генерал. Он пришел поздравить Кочубея с помилованием, а заодно и с назначением: командиром бригады в чине полковника.

Но Кочубей не обрадовался. Руки его мяли края одеяла, он силился встать, но не мог. А как ему хотелось встать!..

– Что же ты молчишь, Кочубей? Почему не благодаришь его высокопревосходительство… верховного правителя, спасителя России Деникина?

– Падло ты, генерал, – задыхаясь от гнева, сказал Кочубей. – И Деникин твой – падло, а не спаситель России! Дайте мне только встать – я порубаю вам головы, белые гады! – В бешенстве он отшвырнул одеяло и ударом ноги отбросил генерала вместе с креслом…

Избитого и окровавленного, на другой день везли Кочубея на казнь. Его сопровождала сотня казаков с оголенными шашками. Кочубея подвели к виселице, и палач стал намыливать веревку. В толпе крестьян, женщин, детей, многие из которых украдкой утирали слезы, пронесся ропот.

Не любил длинных речей Кочубей – ни слушать, ни говорить. А тут, прощаясь с жизнью, вдруг заговорил: торопливо, горячо, призывая толпу к оружию, к борьбе с Деникиным.

Палач накинул ему петлю на шею и намотал конец веревки на жилистую руку.

– Да здравствует Ленин!.. Да здравствует мировая коммуна! – неслись в толпу горячие слова Кочубея.

Палач, казак ростом в сажень, схватился руками за веревку, подпрыгнул и повис на ней, медленно опускаясь вниз.

Так погиб гроза кадетов комбриг Кочубей.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ГЛАВА ПЕРВАЯ

В распахнутой шинели, в сдвинутой на затылок фуражке, Василий влетел в парадный подъезд губкома партии, но был остановлен военными моряками.

– Пропуск! Партбилет!.. – потребовал вышедший из дежурки начальник караула.

– Ни того, ни другого… Мне повидать товарища Кирова, – начал было объяснять Василий.

– Товарищу Кирову только с тобой сейчас и заниматься! Кто такой?

Василий замялся, не зная, как отрекомендоваться. Потом сказал:

– Состою в экспедиции товарища Кирова, по особым поручениям.

– По особым? – переспросил начальник караула, сделав суровое лицо.

– По особым, – ответил Василий.

Начальник караула позвал дежурного, тот долго водил его по коридорам, пока не привел к залу заседаний и не перепоручил матросу-бородачу, стоявшему у дверей. Бородач приказал ему сесть и ждать губвоенкома Чугунова, который был куда-то срочно вызван.

Василий опустился на скамью. Рядом с ним сидели еще двое военных. Человек десять разгуливало по коридору.

А в это время в накуренном зале, где едва различимы были лица присутствующих, шло чрезвычайное объединенное заседание губисполкома, губкома и Реввоенсовета фронта совместно с партийным активом города. Ораторы сменяли друг друга. Они говорили о катастрофе в армии, о сильнейшей эпидемии тифа, о бедственном положении города в связи с нехваткой хлеба.

Вдруг один из военных, сидевший рядом с Василием, вскочил и подбежал к матросу-бородачу.

– Слышишь? – шепотом проговорил он. – Товарищ Киров уже говорит! – И рванулся к двери, но матрос преградил ему дорогу.

– Я же редактор, пойми ты наконец! – старался убедить его военный. – Если завтра газета выйдет без речи товарища Кирова, что скажут бойцы? Ты понимаешь, какое это заседание?

– Понимаю, – спокойно ответил бородач, сверкнув глазами. – В том-то и дело, что чрезвычайное. Потому и нельзя.

– Да ты только приоткрой дверь! Я неслышно пройду, никто и не заметит…

– Не надо было опаздывать. – Бородач отвернулся и стал курить цигарку. – Чугунов строго-настрого приказал.

За редактора вступился второй военный, сидевший на скамейке. Это был комиссар Караульного полка. Он, кажется, убедил матроса, и тот на вершок приоткрыл дверь. Тогда все бросились к двери.

Поднявшись на носки, Василий взглянул в зал через головы впереди стоящих.

Киров говорил о положении на фронтах гражданской войны, о врагах Советской России – Деникине и Колчаке, о пермской катастрофе, вскрывал причины временного отступления 11-й армии с Северного Кавказа.

Василий на мгновение закрыл глаза, и перед ним пронеслись картины отступления: колонны тифозных, голодных и замерзших красноармейцев, раздетых и разутых беженцев, бредущих по занесенной снегом степи.

Киров сделал паузу и обратился к собранию:

– К лицу ли нам, коммунистам, сидеть здесь, в Астрахани, сложа руки?

Зал пришел в движение. То здесь, то там с мест вскакивали делегаты. Размахивали шапками, кричали:

– Смерть кадету!

– Всем идти на помощь армии!

Зашумели и в коридоре. Каждый старался оттеснить матроса и проникнуть в зал. Возможно, что у дверей произошла бы потасовка, не покажись в это время на лестнице военный в кожанке, перехваченной широким поясом; с одного бока у него свисала шашка, с другого – наган. Шаг был железный. Усы торчали, как пики. Это был сам Чугунов – губернский военный комиссар.

Редактор армейской газеты подбежал к нему, взмолился:

– Петр Петрович! Скажи матросу!.. Мне же писать!

Чугунов махнул рукой:

– Редактора – пусти.

– Может быть, и мне можно? – осторожно спросил комиссар Караульного полка. – Опоздал не по своей вине.

Чугунов снова махнул рукой:

– Комиссара – пусти.

Матрос приоткрыл дверь, редактор и комиссар на цыпочках прошли в зал.

– А как же нам быть? – спросил один из штабников, подойдя к Чугунову. – Пустите? Ждать? Или уйти?

– А вы могли бы и пораньше прийти. Все равно ни черта не делаете в штабе! Ждите! – Чугунов покосился на Василия, робко и молча сидевшего на скамейке, и грозным голосом спросил: – Ты кто будешь? По какому делу?

Василий вскочил, вытянул руки по швам:

– Мне… повидать товарища Кирова. По важному делу. Я состою в «кавказской экспедиции»…

– Сидеть здесь не положено! – прервал его Чугунов. – Завтра повидаешь Кирова!.. А про «кавказскую экспедицию» забудь, парень. Кирова никуда не отпустим из Астрахани. Выберем его председателем ревкома! Про ревком слыхал?

– Слыхал, – ответил Василий. – Кирова мне надо повидать сегодня, сейчас…

Чугунов насупил брови, покрутил ус, спросил:

– Тебе что же – по государственному делу?

Василий кивнул головой.

Чугунов сел на скамейку, оперся двумя руками на эфес шашки.

– А ты мне в двух словах расскажи. Я передам Кирову. Ты меня знаешь?.. Я – Чугунов, губвоенкомиссар. Садись!

– Много слышал… – проговорил Василий.

– Хорошего? Плохого?.. Наверное, плохого?

Василий промолчал, но сел рядом с Чугуновым.

– А ты, парень, не верь всякой брехне. Это контрики орудуют против меня. Крепко досталось им от Чугунова в январе прошлого года, во время боев за крепость… Чугунов – рабочий человек, бондарь, простой унтер на войне, и вдруг занимает такой пост: губернский военный комиссар! Им это – как ржавый гвоздь в одно место… Ну-ну, расскажи! Только коротко и быстро! Некогда! Мне самому охота послушать Кирова. – Он похлопал тяжелой рукой Василия по колену.

– Секретов у меня никаких, и военной тайны тоже, – торопливо проговорил Василий. – Час тому назад я ходил в лазарет – за доктором для Лещинского, друга Кирова, – и там встретил знакомого кубанца из бригады Кочубея. Он мне такое рассказал!.. Бригада в степи разоружена, у кавалеристов отняты кони, а Кочубей ушел в степь; судьба его – неизвестна…

– Кто же разоружил?

– Кубанец говорит – штаб Двенадцатой армии.

– Не может быть! Брехня!

– Трудно поверить, но факт! Кубанцу я верю: мы не в одном бою с ним воевали, и Кочубея хорошо знаю. Я ведь кочубеевец! – И Василий гордо тряхнул светлым, как лен, чубом, выбивающимся из-под лихо заломленной офицерской фуражки.

– Худо дело, если это правда. На Кочубея у нас были свои виды. Худо, худо! – Чугунов тяжело поднялся со скамейки, направился к двери. Но, взявшись за ручку, обернулся: – А ты, парень, дождись Кирова. Он выйдет в перерыве. Расскажи про бригаду. – И исчез за дверью, плотно прикрыв ее.

Некоторое время в коридоре было тихо.

Но вот в зале раздались аплодисменты. Штабисты подскочили к двери, и матрос слегка приоткрыл ее.

– Под шумок и пройдем в зал, ничего не случится страшного, – попросил матроса штабист, тот, которому отказал Чугунов.

– Бог с вами, идите, надоели, – махнул рукой матрос и пропустил военных в зал. Прикрыв за ними дверь, он кивнул Василию: – Вот мы и остались вдвоем!

– Ничего, я подожду, – сказал Василий.

– Теперь уж, видимо, недолго ждать. Скоро будет перерыв.

Из зала с кипой бумаг на цыпочках вышел посыльный губкома.

– Ну, как там? – спросил матрос.

– Так и режет, так и режет правду-матку! – с восхищением ответил посыльный. – Жаль, не дали до конца послушать…

Немного погодя матрос сам приоткрыл дверь. В зале горячо аплодировали. Когда шум немножко стих, послышался голос Кирова:

– Преодолеть продовольственный кризис, переживаемый армией и населением, – это первоочередная задача всех коммунистов Астрахани. Нам, товарищи, необходимо совершенно равномерно распределить тяготы затруднений с хлебом. Население города должно быть строго разделено на категории в зависимости от своего труда. Мы должны воплотить в жизнь принцип «кто не работает, тот не ест» и ввести классовый паек, единственно справедливый, ибо главная наша задача – это работа для армии. Ей мы должны отдать все!

В зале опять раздались аплодисменты.

– Мобилизация наших рядов должна быть полной, и она ни на минуту не должна терять своей силы и напряженности, – говорил с трибуны Киров. – Пусть завтра полчища Деникина окажутся под стенами Астрахани, но пусть от этого ни у кого не закружится голова, пусть никто не впадет в панику, пусть каждый помнит о тех громадных задачах, которые стоят перед нами. Впереди еще много боев, много трудностей, много испытаний. Но впереди – победа над врагами рабочего класса! Мир буржуазный погибает, кончается буржуазный строй! На смену идут строители новой жизни, и эти строители – мы с вами, коммунисты, рабочие и крестьяне Советской России. Никакие преграды на нашем пути не могут остановить нашего победного шествия вперед, к коммунизму!

Присутствующие ответили на речь Кирова бурными аплодисментами. Матрос закинул карабин за плечо, настежь раскрыл дверь и вошел в зал, громко хлопая в ладоши. За ним последовал и Василий.

В зале все встали с мест.

Преисполненный веры в будущее, в победу над врагами, в преодоление трудностей и разрухи, Киров с надеждой и уверенностью смотрел в зал и вместе со всеми горячо аплодировал. Его широкая и добрая улыбка словно говорила астраханцам: «Нам, коммунистам, не страшны никакие трудности, мы все преодолеем, только побольше уверенности в своих силах, побольше самоотверженной работы для торжества дела революции».

Василий переглянулся с матросом, тот кивнул ему, и они вдоль стены прошли до середины зала.

Энергично вскинув руку, Киров бросил в зал:

– Да здравствует Ленин!

В зале вспыхнула бурная овация.

– Да здравствует Ленин! – неслось со всех концов.

– Ленин!

– Ленин!

– Ленин!..

В зале творилось что-то необыкновенное. Люди все ближе и ближе подступали к столу президиума, и со всех сторон, как рокот прибоя, гремело имя Ленина.