Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наступлению советских войск в районе Линейное – Басинское, предпринятому на другой день после отъезда Орджоникидзе и Камо в Москву, предшествовала часовая артиллерийская обработка передовых позиций противника. Уверенные, что перед ними нет никакой серьезной силы, а потому застигнутые врасплох, деникинцы пытались сопротивляться на первой и второй линиях своих траншей, затем они контратаковали наши войска на флангах, но, получив везде сокрушительный удар, под прикрытием конницы оттянули свою пехоту.

Большие потери понес противник в результате атаки, проведенной Коммунистическим отрядом, отрядом Особого отдела и 299-м стрелковым полком 34-й дивизии. Под натиском наших войск деникинцы отступали по дороге на Михайловку. В образовавшийся прорыв устремилась конница под начальством комдива Боронина.

Изрубив полсотни белогвардейцев, Боронин к пяти часам дня с двумя эскадронами влетел в село Михайловку. У противника здесь был заслон из двух взводов и две пушки. Кочубеевцы изрубили артиллеристов, а разбежавшихся пехотинцев взяли в плен. Противник вынужден был отойти и закрепиться в селе Яндыки.

В шесть часов вечера Боронин приказал выставить боевое охранение, а эскадроны вывести на пастбище. Когда была налажена связь с Астраханью, Боронин позвонил в Реввоенсовет. Киров поздравил его с первой победой, сообщил, что утром к нему отправлен и 300-й стрелковый полк 34-й дивизии, но взамен попросил выслать в Астрахань отряд Аристова.

– Что-нибудь случилось? – спросил Боронин.

– Узнаешь потом, Иван Макарович.

– Может быть, выслать еще эскадрон конницы?

– Спасибо! – засмеялся Киров. – Обойдемся и без конницы. Думаю, что до этого дело не дойдет…

29 июня 37-й и 38-й кавалерийские полки дрались за Яндыки и Промысловку, но освободить их не удалось. Боронин в этот день еще провожал коммунаров, принимал и инспектировал подошедший 300-й стрелковый полк…

30 июня на рассвете снова началось наступление наших войск на Яндыки и Промысловку.

Когда белогвардейцы увидели, что им не под силу предотвратить наше наступление, они в три часа дня после ряда контратак оставили в Яндыках пехотные части и, собрав до трех кавалерийских полков, обрушились на три наших правофланговых эскадрона, сбили их с позиций и стали преследовать. Чтобы ликвидировать создавшееся затруднение, Боронин взял из резерва четыре эскадрона и перешел в контратаку, заставив белогвардейцев сначала остановиться, а потом и отойти.

В десятом часу вечера, преследуя противника, наша пехота и конница заняли Яндыки и Промысловку. Враг отступил на Оленичево.

В час ночи Боронин позвонил в Реввоенсовет, известил о новой победе. Но Кирову не удалось узнать всех подробностей. Его вызвали на телеграф. Начальник штаба Южного фронта сообщал, что после упорных уличных боев нашими войсками оставлен Царицын. Ввиду угрожающей обстановки для войск Астраханского края штаб фронта настоятельно требует выполнить приказ Ставки: эвакуировать Астрахань, вывезти все ценности и оборудование, потопить флотилию, перебросить войска и экипажи кораблей по железной дороге на Южный фронт…

Киров ответил начальнику штаба фронта, что не видит особых причин для эвакуации Астрахани, а тем более для вывода войск и потопления флотилии, и вкратце рассказал об успехах по разгрому войск генерала Драценко в калмыцкой степи. На это начальник штаба фронта сообщил Кирову, что из разведывательных данных ему известно, что белогвардейцы после взятия Черного Яра думают направить основной удар на Баскунчак и перерезать дорогу Астрахань – Саратов; тогда астраханская группа войск останется в тылу у превосходящего противника и вынуждена будет сложить оружие, чего так боятся штаб фронта и Ставка.

Киров стоял на своем: для панических выводов, а тем более решений, у него, как члена Реввоенсовета Южного фронта, нет никаких оснований. Вопрос о судьбе Астрахани решится в ЦК партии, у товарища Ленина, к которому с докладом выехал Серго Орджоникидзе. А предположения о том, что деникинцы возьмут Черный Яр и перережут железную дорогу Астрахань – Саратов, более чем проблематичны. Войска и рабочие Астрахани полны решимости защищаться до конца!

На это начальник штаба фронта ответил, что разговаривать ему больше не о чем, что ему непонятно упорство Кирова в таком ясном вопросе и что всю ответственность за судьбу астраханской группы войск он, Киров, в таком случае берет на себя.

Киров сказал, что он готов нести любую ответственность за судьбу Астрахани. Оборона города и низовья Волги ему поручена партией, Лениным!

На этом разговор был окончен, и Киров вернулся к себе в кабинет. Снял френч, галстук, засучил выше локтя рукава, раскрыл настежь окна. Попросил секретаря срочно вызвать командира железнодорожного полка Ефремова, а сам позвонил Атарбекову.

– Садись, Михаил Григорьевич, – сказал Киров. – Насчет «горячей работы» мы прямо-таки нагадали тебе. Жаркое у тебя будет лето!

– Что – белые взяли Черный Яр? – беря стул, спросил Ефремов. Это был человек высокого роста и крепкого сложения. Рабочий, участник Октябрьских боев в Москве, он в конце апреля приехал в Астрахань как представитель Военной инспекции Красной Армии. Здесь вступил в партию, напросился на «горячую работу». Киров назначил его командиром железнодорожного полка.

– На нашем участке фронта мы белым не дадим ни пяди земли! Тем более – Черный Яр. Случилось другое – пал Царицын… – Киров коротко обрисовал Ефремову обстановку на Волге в связи с падением Царицына. – Теперь надо ожидать, что наступление на Черный Яр усилится. Значение этого города слишком велико, и мы будем защищать его до последнего! Может быть, в район Черного Яра мы даже перебазируем кавдивизию Боронина. Но это пока между нами… Правда, белые могут переправиться на левый берег Волги в другом месте, подойти к Владимировке и перерезать дорогу Астрахань – Саратов.

– Это точно, – сказал Ефремов.

– Чтобы этого не случилось, надо принять срочные меры по обороне дороги, Михаил Григорьевич. Какие у тебя есть соображения?.. Что сделано?.. Что надо сделать?..

– Хорошо бы, конечно, иметь бронепоезда, Сергей Миронович.

Киров развел руками:

– К сожалению, их у нас нет!

– Тогда хотя бы бронелетучки!.. Кое-что, правда, в этой части мы уже сделали.

– Что именно?

– Мы взяли простые грузовые вагоны и открытые платформы. Стенки вагонов обложили мешками с песком, а на платформы поставили семидесятишестимиллиметровые орудия. К этому небольшому составу прицепили паровоз и пустили на линию. Для проверки устроили небольшой бой. Оказалось, что такие бронелетучки могут заменить бронепоезда. Мешки с песком предохраняют бойцов от пуль врага. Безопасно в общем и на платформах. Мы орудия со всех сторон тоже обкладываем мешками с песком. Правда, есть одно неудобство: орудия часто приходится поворачивать, а это требует больших усилий со стороны прислуги.

– А если их поставить на поворотные круги?

– Вот об этом-то я и хотел вас просить, Сергей Миронович.

– А паровоз как?

– Его надо бы покрыть броней. Но где ее найти, ума не приложу!

– А если поискать на Эллинге?

– Был и там, и в других местах: нигде нет, а если и есть, то не броня, а железо, притом тонкое, неподходящее.

Киров раскрыл блокнот и стал делать торопливые заметки.

– А если расклепать и расшить какой-нибудь старый, негодный военный корабль? Их много стоит на приколе у доков. Тогда как?

Сначала Ефремов недоверчиво отнесся к предложению Кирова, но когда представил себе эту броню на паровозе, то пришел в восхищение.

– Ну вот, видишь, – обрадовался Киров, – с броней мы дело уладим. Что еще нужно?

– Пулеметы.

– Пулеметы будут. Еще что? Сколько таких бронелетучек надо?

– Пока и трех бы хватило, Сергей Миронович. Если у нас будут хотя бы небольшие гарнизоны на станциях, мы сумеем сохранить дорогу. Теперь не менее важный вопрос – о командах наших бронелетучек…

– Может быть, мы все же назовем их бронепоездами? В самом названии «бронелетучка» есть что-то несерьезное. На нее и народ-то пойдет с неохотой… А бронепоезд – совсем другое дело!.. Романтики сколько!.. – Киров положил перо, откинулся назад, представил себе на мгновение будущий бронепоезд, на всех парах несущийся на врага. – Я бы сам первый пошел добровольцем на бронепоезд!

– Я, по правде сказать, до сегодняшнего дня все представлял несколько скромнее и проще, – сказал Ефремов. – А теперь вижу, что этому делу надо придать первостепенное значение.

– Давай договоримся, Михаил Григорьевич. Каждый вечер ты будешь докладывать о проделанной работе…

В дверях показался Атарбеков.

– Заходи, Георг. – Киров вручил Ефремову две записки: одну на Эллинг, другую на оружейный склад, проводил его в приемную, вернулся, сел рядом с Атарбековым на диван. – Выглядишь ты неважно, Георг.

– Не с чего выглядеть хорошо, Мироныч. Вот отдали Царицын! – Он полез в карман, не нашел портсигара, вскочил, схватил со стола кисет, стал нервно крутить цигарку.

– Да, но у нас есть и победа: Боронин сегодня занял Яндыки и Промысловку. Так что у нас не одни только поражения. Я бы хотел вот о чем поговорить с тобой, Георг… Если завтра Аристов придет с отрядом, смогли бы мы ликвидировать группу «Цианистый калий»?

– Ты думаешь, это надо сделать завтра? – Атарбеков с удовольствием затянулся цигаркой, нервно покачивая ногой.

– Боюсь, что контрреволюция использует падение Царицына для расправы с Астраханью. Медлить, мне кажется, нечего.

– Что ж, Мироныч, я готов… Мы это дело несколько затянули – не удалось разыскать еще трех человек из группы…

– Многое покажут следствие и допросы. Сколько человек подлежит аресту?

– Шестьдесят один. Минус три – получится пятьдесят восемь.

– Солидная группа!.. Ну что ж, давай вместе продумаем детали этой операции. – Киров поднялся, сел за стол. – Садись рядом, Георг!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Василий лежал на операционном столе, когда вдруг хлопнула дверь и в палату, размахивая свежим номером газеты «Красный воин», ворвался завхоз госпиталя, прокричал о падении Царицына… Хирург посмотрел на завхоза таким уничтожающим взглядом, что тот осекся на полуслове и, приседая и пятясь, скрылся за дверью. Сообщению завхоза как будто бы никто не придал особого значения, никто и слова не проронил. Но во всем ощущалась какая-то нервозность. Чувствовалось, что хирург спешит как можно скорей закончить эту вторую в жизни Василия операцию.

Первую ему сделали сразу же, как только привезли из фронтового околотка. Но ему тогда не стало лучше. Поднялась температура, вздулась нога, и он три дня бредил в жару. Сообщение завхоза настолько потрясло Василия, что он перестал думать о своей больной ноге. Ногу вылечат в конце концов, рана у него не тяжелая, а вот какова будет судьба Астрахани?

С этими мыслями его привезли в палату номер два. Хирург сказал, что здесь ему будет хорошо: в этой палате больше света и воздуха, не так жарко и больных всего трое – народ пожилой и степенный.

Пришла палатная сестра Валентина Ивановна, сама принесла Василию завтрак. Он выпил молоко, а от хлеба с маслом и каши отказался. Она с удивлением посмотрела на него, потом перевела взгляд на сидящих у раскрытого окна Петра Никодимова, Илью Аврамина и Корнея Ильина…

– Уди-ви-тель-ный больной, – сказала она.

– Почему удивительный? – спросил Василий.

– Да как же не удивительный! – всплеснула руками сестра. Она была молоденькая, розовощекая, с лукавыми и смеющимися глазами. – У нас больные крошки подбирают со стола, а вы отказываетесь от завтрака.

– У них, наверное, хороший аппетит, – сказал Василий. – А я всегда плохо ем… К тому же у них дело идет на поправку, а я только начал лечиться… Не знаю, что еще будет с ногой…

– Но я все-таки оставлю вам завтрак. – Сестра поставила тарелки на тумбочку и вышла.

Первым из больных к Василию подошел Петр Никодимов. Это был рослый, сильный человек, лет сорока пяти, с виду рабочий, мастеровой. Но у него была рыжеватая шкиперская бородка, которая делала его похожим и на моряка…

– Что, парень, худо с ногой? – спросил он. Карие его глаза глядели задумчиво и участливо.

– Нога – это что! Вот Царицын сдали – это уже совсем худо, – ответил Василий и махнул рукой.

– Да, парень, и не говори. – В коричневом фланелевом халате, спускавшемся чуть ниже колен, в шлепанцах на босу ногу, Никодимов неторопливой походкой прошелся по палате, вернулся к Василию, взял табурет и подсел к его изголовью. За ним к кровати подошли и Илья с Корнеем: эти были в одном нижнем белье, им, видимо, было жарко, и ходили они по палате босые.

– Не знаем, что и подумать теперь про нашу Астрахань. Осталась одна дорога. Что, если кадет ее перережет? – продолжал Никодимов.

– Конечно, если сидеть сложа руки, так оно и может получиться, – глядя в потолок, ответил Василий. – Но город можно защитить от врагов, нужно. Астрахань с виду как будто бы и незавидный город, и ничего нет в нем особенного – пыль, грязь да жара!.. А вот значение для защиты всей страны огромное!

– Ну и правильно! – Петр Никодимов достал из кармана своего халата старенький солдатский кожаный кисет и неторопливо стал раскручивать на нем шнурок. – Парень ты молодой, а грамотей. Сразу видно – комсомолия!.. И мы так думаем. – Он посмотрел на Илью Аврамина и Корнея Ильина. Те в знак согласия молча кивнули головой. – Будем друзьями. Может, закуришь? Табачок – «зверобой». – И он протянул раскрытый кисет.

– А сестра? – спросил Василий, с радостью принимая кисет.

– Когда окна открыты, разрешает курить… Она у нас добрая. – Никодимов протянул Василию и газету.

Опершись на локоть, Василий свернул цигарку и с удовольствием затянулся дымом.

– О ране ты не тужи, друг, – успокоил Василия Петр Никодимов, – хирург в этом госпитале человек понимающий, вылечит. Да и молод ты, рана скоро заживет. А вот наше дело табак, парень! Ездить нам теперь или в обозе, или служить в Караульном полку. А повоевать еще хочется! Англичан прогнать! Кадету башку сломать!

– Пехотинцы? – спросил Василий.

– Разведчики, хотя, конечно, оно тоже как ни есть – пехота. – Аврамин прищурился, вспоминая. – Стали, значит, эдак ползти к его переднему краю, а он, подлец беляк, возьми и засвети всю местность ракетами! Видно, почуял беду. Потом пошел хлестать из орудий…

– Лежали мы шагах в десяти друг от друга, – нетерпеливо проговорил Корней Ильин. – Один из снарядов и ахнул в аккурат между нами!

– Меня вот всего изранило, в легком три осколка сидят – дышать больно. – Илья Аврамин стал потирать свою тощую грудь, накрест опоясанную бинтами.

– А меня в ногу резанул осколок, – сказал Корней Ильин…

Под окном раздался оглушительный выстрел.

Покачав головой, Петр Никодимов подошел к окну, лег на подоконник.

– Деда, а дед! – крикнул он. – Скоро ты перестанешь народ пугать?

– Это наш сторож стреляет, – пояснил Василию Илья Аврамин. – Из берданочки! Англичан, значит, увидел.

Дед внизу прокричал:

– Везет, собака, «французские булочки». Убить может! Тикайте из палат!

Василий отбросил одеяло, взял костыли и подошел к окну. Внизу шумел с берданкой в руке бородатый и суматошный дед в длинном армяке.

Выстрел прозвучал как сигнал. Со всех концов госпитального двора стали сбегаться больные и раненые с винтовками в руках: кто в накинутой на плечи шинели, кто в одном нижнем белье. Все с напряжением смотрели вверх.

Но англичан что-то не было видно. Их или не было совсем, или они летели на большой высоте со стороны солнца.

Многие уже стали расходиться со двора, ругая деда за ложную тревогу, как вдруг отчетливо послышалось гудение вражеских самолетов. Снова все задрали головы кверху и на этот раз увидели англичан: на город летели три самолета. Один из них, средний, – двухмоторный.

Самолеты сделали круг над городом. Убедившись, что им не грозит опасность со стороны нашей авиации, они пошли на снижение и стали выбрасывать пачки листовок.

– Где же Щекин? – закричали во дворе.

Дед снова прицелился и выстрелил по самолетам.

Его поддержали залпом больные и раненые, ударили крепостные пушки, потом начали стрелять с кораблей военной флотилии, с плавучих баз, и весь город загрохотал выстрелами.

Но Щекин уже летел навстречу англичанам, оставляя за своим тарахтящим «ньюпором» пушистый хвост черного дыма. Вот он приблизился к ним на расстояние выстрела. Одномоторные самолеты отвалили в сторону, а двухмоторный нырнул и пронесся над самыми крышами. Но Щекин успел нагнать его и прострочить по хвосту длинной очередью.

На Щекина бросились одномоторные самолеты и завязали с ним бой. Этим воспользовался двухмоторный бомбардировщик: он сделал над городом круг, выбрал цель и сбросил первую бомбу.

– Бомбит, бомбит! – закричали во дворе.

Раздался второй оглушительный взрыв. По улице с поджатыми хвостами пронеслись собаки. Промчалась обезумевшая лошадь без седока. Галопом проскакал верблюд, сорвавшийся с привязи.

Раздался третий взрыв, потом четвертый.

Щекин услышал разрывы бомб, вышел из боя и кинулся догонять бомбардировщик. Одномоторные самолеты повернули за ним, и тогда снова ударили крепостные пушки, снова открыли огонь корабли военной флотилии.

Уже мчались к месту бомбежки пожарники, бежали бойцы Караульного полка, доктора, сестры, санитары, ревели заводские сирены, и гудели корабли. Англичанин сбросил весь груз своих бомб в районе церкви князя Владимира. Первая бомба попала в угловой дом на церковной площади, пробила крышу, потолок и разорвалась в комнате, где в это время за завтраком сидела семья рабочего-портовика. Взрывом второй бомбы была разрушена вся надворная постройка в этом же доме. Третья бомба разорвалась на площади, где осколками убило пятерых прохожих и семерых ранило. Четвертая бомба упала перед хлебопекарней номер тринадцать, у которой стояла большая очередь…

Вскоре во двор госпиталя въехали две грузовые машины. В кузове первой машины Василий увидел женщину, раненную в голову, мальчика без ног, старика с вывалившимися из кровоточащего живота внутренностями. Василию стало нехорошо. Он весь задрожал. А ведь приходилось и саблей рубить, и в штыковую идти, и стрелять картечью по надвигающейся цепи белых, видеть реки крови, поле боя с сотнями убитых, раненых, стонущих людей, а такого – нет, он не видел! Василий добрался до кровати, повалился на нее и так пролежал до тех пор, пока не пришла палатная сестра Валентина Ивановна. Вид у нее был ужасный: лицо заплаканное, халат весь испачкан кровью и землей.

– Петр Никифорович! – обратилась она к Петру Никодимову. – Вы вот человек справедливый, думающий, правильный человек, скажите, зачем убивать мирных жителей? В чем виноваты женщины, дети, старики? Как это можно?

– Бандитам все можно, – не поднимая головы, ответил Никодимов. – Все! Но до поры до времени. Потом народ призовет их к ответу, Валюша, к суду народному.

– Что, никого не спасти? – спросил Илья Аврамин.

– Как же их спасти, когда они мертвые!.. Мертвые! – Сестра разрыдалась, выбежала из палаты и уже в коридоре выкрикнула: – Но Щекин все-таки сбил англичанина-подлеца! На правом берегу! Туда все поехали! И Киров, говорят, там…

Василий повернулся на бок и с головой накрылся простыней. Он дрожал, точно его била лихорадка…

Очнулся он перед самым обедом. Солнце светило прямо в окна, и в палате было жарко. Илья Аврамин читал «Красного воина». Корней Ильин лежал на кровати, а Петр Никодимов сидел за столом и перочинным ножом аккуратно делил хлеб на четыре части.

– Садись, Василий, – с грустью сказал он. – Пора обедать. Ты ведь почти не завтракал. Идите, ребята, – пригласил он Илью и Корнея.

Все молча сели за стол, есть никому не хотелось.

Из раскрытого окна донесся соловьиный свист. Василий прислушался.

– Это нам Соловей-Разбойник свистит, – пояснил Василию Илья Аврамин.

Никодимов встал и подошел к окну.

– Заходи, Леша! – крикнул он. – Валентина Ивановна сейчас придет.

– Добрый денек, Петр Никифорович! – послышалось под окном.

– Добрый, да не очень, – ответил Никодимов. – Заходи!

– Это жених нашей сестрички, – сказал Василию Илья Аврамин. – Хороший матрос, бравый парень.

– Мы у него вроде как почтальоны, – заметил Корней Ильин.

– Когда ему записочку надо передать Валюше, веревочку спустим…

В это время в палату зашел сам Соловей-Разбойник. Это был загорелый, голубоглазый матрос. Он весь так и сверкал чистотой – в начищенных ботинках, в ослепительно белой рубахе с синим воротничком, в выглаженных, отпаренных брюках.

– Не на парад ты собрался? – спросил Никодимов, усмехнувшись.

Матрос сел на краешек кровати, боясь смять не то брюки, не то одеяло.

– Сегодня у нас прощальный вечер для отряда. Уезжаем, Петр Никифорович.

– Далеко?

– В Черный Яр.

– Горячее местечко. Может, пообедаешь с нами?

– Спасибочко, – поблагодарил матрос, – самим не хватит.

– Поделимся, доставай ложку.

– Нет уж, я покурю.

Никодимов протянул ему кисет и бумагу, спросил:

– Натворил дел англичанин, слыхал?

– Как не слышать? Весь город там. Раскапывают убитых. Но ничего, Киров вызвал с фронта отряд Аристова. Будут дела в городе!.. Из-за этих проклятых англичан и буза случилась на «Третьем Интернационале». Слыхали?

– Буза? – поморщился Никодимов.

– Да ты сам посуди, Петр Никифорович, что они вздумали!.. – горячился матрос.

– Кто?

– Да команда «Третьего Интернационала»!.. Пробрался к ним на корабль этакий фертик, краснобай-парень, ударил в склянку, крикнул: «Полундра, на бак!», собрал команду и повел такую речь: «Чего кораблю ржаветь на стоянке, когда убивают наших жен и детей? Айдате на Царицын! Айдате в Порт-Петровск! Бить англичан и Деникина!..» Команда не поняла, чего этот сукин сын хочет, устроила митинг, стала требовать поднять пары и немедленно идти в поход. Командир отказался. Его арестовали и посадили в трюм. Приехал командующий флотилией, того и на корабль не пустили… Ну, подняли наш отряд на ноги. Прибежали мы на корабль – и нас не пускают. Тогда мы стали кричать: «Мы с вами, ребята, возьмите нас в Царицын!» – Матрос глотнул воздух и, не переводя дыхания, продолжал: – В это время на катере подъехал Киров. Другого бы, ей-богу, не пустили на корабль, до того народ разгулялся, а тут делать нечего… Киров приехал!.. На палубе шум, гам, сутолока… Боцман подошел к Кирову этакой походкой и говорит: «Разрешите доложить, товарищ член Реввоенсовета, у нас тут небольшая заварушка вышла…» Но Киров не принял рапорта. «Доложите мне сначала, по какому уставу так встречают члена Реввоенсовета? – говорит. – С каких это пор вооруженные матросы революции разрешают споры, галдя на палубе? – говорит. – Вы кто – гимназистики в тельняшках или революционные матросы?» Вокруг раздался смех. Матросы стали окружать Кирова, каждый пытался что-то ему объяснить. Но Киров их не слушал и продолжал разносить. «Нечего смеяться! Я не прибаутки пришел вам рассказывать! – говорит. – Где командир корабля? Сидит в трюме. Где ваша дисциплина? Нет ее у вас! Да если бы завтра мы вздумали выступить против Деникина и англичан, разве доверили бы такой команде крейсер – нашу опору и надежду в морских боях? Водовозной бочки революция не доверит тем, кто голову теряет между двух сосен!» – Матрос глотнул воздух и на этот раз перевел дыхание…

– Ну а все же, чем закончилась буза на корабле? – спросил Никодимов.

– Кончилось все благополучно, Петр Никифорович. Киров объяснил команде, какой урон понес бы флот, если бы крейсер выступил в бой раньше времени против сильного врага. Потопили бы его береговые батареи – и амба!.. А делу революции команда причинила бы большой вред. Ведь примеру крейсера могли последовать и другие корабли… Присмирела братва… Поняли… Фертика тут же вытащили в круг, устроили допрос. Оказалось, что он совсем и не матрос, его заслали к нам в Астрахань англичане из Петровска.

После обеда Василий снова укрылся с головой простыней и повернулся к стене. Он готов был плакать от обиды. В какие жаркие дни ему приходится лежать на больничной койке! Мысли, одна тревожней другой, не давали покоя: «Как идут бои в степи? Что с Оленичевом? Для чего вызван с фронта отряд Аристова? Какие события ожидаются в городе?» Он гадал, строил различные предположения, но ни одно из них не разрешало его сомнений.

Заходили больные и раненые из соседних палат. Они рассказывали о том, что происходит на улицах, как радуются падению Царицына и бомбежке разодетые мамзели и буржуи. Василий слушал и до боли сжимал кулаки: выкатить бы на перекресток батарею да дать картечью по всей белой сволочи!

Пришел отец. Василия удивило, что старик был с винтовкой и держался как-то загадочно в разговоре. Но Василий все-таки узнал у него про сегодняшний митинг на Эллинге по случаю постройки бронепоездов, про речь Кирова, про разборку какого-то старого корабля на броню. Одного не мог понять: зачем отцу дали винтовку. На этот вопрос отец только хитро подмигивал и посмеивался себе в бороду…

Когда он ушел, на душе у Василия стало еще тоскливее.

Вдруг он услышал песню своего отряда. Он отбросил простыню в сторону и вскочил с кровати. Ступил больной ногой на пол, вскрикнул от боли. Схватил костыли и в два прыжка очутился у окна. По улице, растянувшись на целую версту, шли бойцы отряда, его боевые товарищи. Шли запыленные, усталые, но с песней.

– Нефедов! – крикнул Василий. – Нефедов!..

Но никто его не услышал. Грозная песня гремела на улице:

 
На то мы красные орлы,
Солдаты-коммунары,
В штыки идем мы на врага,
Бойцы идут за нами…
 

Давно прошел отряд, а Василий все стоял у окна и смотрел на опустевшую улицу. Стало уже совсем темно, а он все стоял и стоял.

К нему подошел Корней Ильин.

– Тяжело тебе? И нам не легче. Ничего, не падай духом. Вот, к примеру, взять Петра Никифоровича, вожака нашего. Какой силы был человек! Какой разведчик! К белякам за «языком» ходил, не как другие, с винтовкой и гранатой, а с палкой и арканом. Подкрадется, оглушит, свяжет по рукам и ногам и тащит к себе в роту… А теперь часик походит, а два отдыхает на койке.

Но Василий ему не ответил. Он все смотрел в темную ночь. У него была своя дума.