Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Первый амбар пылал. Нефть разгоралась и теперь трещала, как сухой валежник. Но второй амбар был спасен. Канал, соединяющий два амбара, был завален, кроме новогодних костюмов бухтинцев, еще основательным слоем земли. Для большей надежности между амбарами начали воздвигать земляную насыпь. На эту работу были поставлены рабочие соседних промыслов и полк пехоты. Одновременно сюда был переброшен нефтеналивной флот, который вывозил спасенную нефть на нефтеперегонные заводы Черного и Белого города…

Среди ночи на бухту пришло известие о смерти Богомолова, отравленного наемным убийцей. На какое-то мгновение все принимавшие участие в тушении «миллионера» пришли в оцепенение. Потом с еще большей энергией бросились тушить огонь.

Киров уехал в город. Вернулся он на бухту к утру. Все ночные атаки на огонь оказались безуспешными: «миллионер» продолжал извергать огненный фонтан. Страшное зрелище представляло море огня, дыма, поднимающихся до поднебесья, люди, мечущиеся вокруг огня…

Киров нетерпеливо поглядывал на дорогу, и все чувствовали, что он ждет чего-то очень важного.

Наконец вдали, в облаке пыли, показался автомобиль…

Сергей Миронович наискосок через поле пошел к дороге, наперерез машине. Она повернула с дороги и пошла, точно мяч подпрыгивая на камнях.

Машина остановилась, и из нее выскочил Теймуров в бурке.

Киров погрозил ему пальцем.

– Ты понимаешь, Мироныч, каждая минута дорога, всюду тебя ищу!

– Никаких оправданий! Надо по-человечески ездить.

Теймуров взял Кирова под руку, и они пошли к фонтану.

– А как сам на пожары летишь? Я тебе давно собирался сказать. Вот твоего Тиграна я определенно посажу под арест.

– Как дела? – остановившись, спросил Киров.

– Ты понимаешь, Мироныч, первый раз вижу такого фрукта, как этот поджигатель. Это особый экземпляр. Это такая сволочь, что ему и казни подходящей не придумать! Если бы существовал музей врагов революции, я бы выставил его на самое видное место.

– Операцию ему сделали?

– Сразу же, как привезли. Ампутировали обе ноги.

– Будет жить?

– Мужик он крепкий. Железный! Только не понимаю, кому он теперь нужен?

– Ты что – шутишь?

– Серьезно говорю.

– Здоров ли ты сегодня? Он должен жить! Он во что бы то ни стало должен жить! Этого врага мы должны окружить такой заботой, таким вниманием, как самого лучшего друга.

Киров нетерпеливо осмотрелся в поисках шофера.

– За что-нибудь ты хоть уцепился?

– Кой за что, конечно, но этого мало. Он всякий вздор мелет, вроде как бы бредит. А разговаривать – категорически отказался. Бинты с себя срывает, смерти просит, молится и по-русски, и по-персидски, путает, лжет. Я его, гадину!.. – Теймуров весь затрясся. – И еще знаешь что говорит? Говорит такую штуку: «Что это вы обещаете сохранить мне голову? Кто вы такие? Знать вас не знаю. Верить не верю. Пусть Киров пообещает». Ты видишь, куда он гнет?

Киров и Теймуров пошли к дороге. Обтирая паклей руки, Тигран побежал к машине.

Вскоре они поехали в город.

– Я понимаю, Мехти, трудно говорить с врагом, – продолжал Киров прерванный разговор. – Не будь этого пожара, сколько бы было нефти, ты представляешь? Такого врага и четвертовать мало.

– Вот именно!

– Но ему, в его состоянии, сейчас нечего терять. Человек, который решается на поджог нефтяного фонтана, всегда готов принять смерть. А он… когда остался без ног и вся жизнь пошла вспять – тем паче… Кто его выкормил? Кто подослал?.. Кто убил Богомолова?.. Мы должны спасти нашу нефть!

Теймуров, сбросив бурку с плеч, хмуро слушал Кирова.

Машина, точно на крыльях, летела по новогодним пустынным улицам Баку.

– На кого у тебя подозрения?

– Все несчастье в том, что на многих, и нужно время, чтобы разобраться во всех этих людях.

– Никогда ты не задумывался над такой фигурой? Он с первого дня работ на бухте нам всячески мешал. Потом поднял свистопляску во время грязевого фонтана. Организовал эти телеграммы в Москву, из-за которых мне пришлось срочно поехать в столицу, столько хлопотать…

– Ты думаешь об Ахундове?

– Да, я думаю о нем.

– Видишь ли, Мироныч… Раз на то пошло, то я тебе должен рассказать… Как-то после вашей истории на охоте у меня был шофер Ибрагим (кстати, Ибрагима я уже устроил на другую работу). После него я кое-что проверял, кое-что узнал… Ахундов является почетным председателем союза охотников. Ну и ездит, конечно, по охотам… Делать-то ему сейчас нечего! Вот неделю тому назад, а может, и дней десять, он на сорок человек устроил охоту на острове Святом…

Киров нетерпеливо перебил Теймурова:

– Не известен ли тебе среди этих охотников немецкого типа парень? Вот вспоминаю охоту и его с гитарой в руке, его дьявольскую улыбку! Какие среди нефтепромышленников тебе известны немецкие фамилии? Отец у этого, кажется, был одним из главных акционеров бухты… В прошлом – друг Ахундова. Отец-то его и являлся автором старого проекта засыпки бухты!

– Из немцев, Мироныч, на бухте, кроме Людвига Гюнтера, никого не было, но этот сукин сын давно убежал в Турцию.

– Вот-вот! Это сын убежавшего Гюнтера, о нем говорил Петрович. Против него, конечно, я никаких улик не имею, я его тогда в первый раз и увидел, но с первого же раза всем своим существом, физически ощутил, что это враг. Хитрый, коварный!.. Вот что, Мехти! Давай-ка возьми этих двух молодчиков. До всяких следствий и докладов твоих помощников. Я думаю, что мы не ошибемся. Невзирая на исход «переговоров» с этим мерзавцем, поджигателем «миллионера», ты их возьми, и главное – Ахундова.

– Ну, раз на то пошло, Мироныч, тогда я тебе должен раскрыть один секрет. Ты знаешь мой принцип в работе: действовать только наверняка. Я всего тебе не сказал. Ты уж извини. Не хотелось мне, не проверив дело, вводить тебя в заблуждение.

– Какие тут, к черту, могут быть секреты, когда горит фонтан!.. Убит Богомолов!..

– Ты послушай, что я тебе скажу. Конечно, за ночь многое можно было сделать. Но ты понимаешь, я всю ночь проторчал в больнице. Видел всю операцию. Потом вместе с сестрами и чекистами сидел у постели этой сволочи. Так вот: в медицине, на их жаргоне, существует так называемый период возбуждения. Он наступает после операции, после наркоза… В такой период с больным творится черт знает что. Одни плачут, другие ругаются, третьи начинают болтать. Иной в такую минуту может все рассказать, всю тайну выболтать. Таких случаев в эти периоды возбуждения было у нас много. Так вот: я того же ждал от нашего «героя», но, понимаешь, ничего такого с ним не случилось: видно, он очень крепкий черт, железный, был почти все время в полном сознании, только ругался сильно, даже доктора разбежались. Но сквозь эту ругань мне дважды слышалась фамилия – Ахундов.

– Ахундов?

– Ахундов! Должен тебе прямо сказать, что из тебя выйдет хороший следователь. Должен тебе еще сказать, что перед отъездом из больницы я дал приказ об аресте Ахундова. Сегодня Новый год, и он, наверное, гуляет со своими «охотниками». Понимаешь? – расхохотался вдруг Теймуров.

– Понимаю. Только ты совсем зря так медленно распутываешь передо мной этот клубок. Все это в конце концов можно было бы в двух словах рассказать.

– Ты правильно говоришь. Но это дело необычное, и я хотел себя проверить. Узнать твое мнение, твои соображения.

– Мое мнение в отношении врагов революции тебе давно и хорошо известно!

– И еще небольшой секрет, Мироныч, раз дело пошло на откровенность… Этот сукин сын в период возбуждения еще одну фамилию упомянул. Всей его ругани я не понял, но имя мистера Леонарда Симпсона очень четко услышал. Надо думать, Быкодоров работает на него. Или, вернее, работал!.. На этот раз, кажется, навсегда отсечем от нашей нефти щупальца английской разведки.

Машина повернула с Набережной на Красноводскую и пошла мимо площади Свободы, мимо могил двадцати шести бакинских комиссаров, расстрелянных англичанами и эсерами в закаспийских степях.

2

Третью ночь Петрович не смыкал глаз, не отходя от бушующего фонтана. Почерневший от копоти, весь в нефтяных пятнах и опаленный, молча он делал свою работу, молча копал вместе со всеми землю, возводил насыпь между нефтяными амбарами, стиснув зубы, шел на штурм пожара, и не слышно было на бухте его басовитого голоса.

Поджог «миллионера», огонь на бухте были его личным несчастьем, а не просто пожаром на промысле. Когда он на мгновение закрывал глаза и начинал вспоминать всю проделанную работу по засыпке бухты, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил и нервов, – он метался, как от физической боли.

Но еще больнее для Петровича была смерть Павла Николаевича…

Утром он привез на бухту целый фаэтон цветов и венков, отправил их в промысловый комитет, а сам пошел к горящему фонтану.

Его окликнули.

Петрович обернулся и увидел часового у сторожевой будки. Сперва он даже не разобрал, что за человек в разбухшем от дождя брезентовом плаще.

– А, Чернохвостый, здорово… – нехотя буркнул Петрович и пошел дальше.

– Не хочешь ли папиросу, Петрович?

Петрович остановился.

– Папиросу? С чего это ты вдруг подобрел?

Чернохвостый подошел к Петровичу, закинул винтовку за плечо, достал из кармана портсигар.

– Угощайся!

Петрович от неожиданности даже вздрогнул: «Чернохвостый угощает папиросой?! У него есть папиросы?»

– Угощайся, угощайся! – Чернохвостый щелкнул крышкой портсигара.

Изумленный Петрович протянул руку и… вместо папиросы взял барбарисовую конфету в прозрачной обертке.

– Ах ты, вегетарианец, – вдруг рассмеялся он.

– Еще, еще бери, – отеческим тоном сказал Чернохвостый, – этот барбарис лучше всяких твоих папирос.

Из нагрудного кармана гимнастерки он достал чуть ли не с блюдце величиной часы-луковицу на толстой и длинной цепи. Часы и цепочка были золотые.

Петрович совсем уже ничего не понимал.

– Да на какие это шиши ты стал мильонщиком? Черт! – повеселел он, взяв часы и взвесив их в руке.

– А ты прочти, что там написано.

Петрович прочел: «Кузьме Кошкину, снайперу из снайперов, герою бакинской бухты Ильича. – С. Киров».

– Да не ты ли это подстрелил поджигателя?

– Конечно, я! Кому же другому так стрелять! – с гордостью и достоинством сказал Чернохвостый.

– Ты? – Петрович был совсем изумлен.

– А я и в муху попадаю! Могу свечку за сто метров потушить. Могу проволоку за двести метров с первого выстрела перерубить надвое.

– Да где это ты так научился стрелять? Как ты его увидел в темноте?

– Очень просто. Ночью я не в будке сижу и не сплю, как другие, а гуляю по промыслу. У меня и «секрет» есть. Я все и всех вижу! И тебя очень хорошо вижу. Руками много машешь в работе. Это нехорошо. Надо спокойно работать. Вот как я, например… Когда вы все пошли встречать Кирова, я и засел в свой «секрет». Знаю, что в такую темень, да еще когда весь народ собрался в барак, всякое может случиться… Ну вот, точно сердце предчувствовало, фонтан вспыхнул! Тут-то я и увидел факельщика. Он к молу хотел побежать: там, конечно, камни, волнолом, и труднее человека найти… Вот я и подсек ему одну ногу. Убить бы мог, да нам приказано не убивать в таких случаях. От покойника пользы мало. Ну, тут он на одно колено упал, силился встать, а я ему спокойно вторую ногу подсек. А там и все другие часовые пальбу открыли. И вы все прибежали с праздника. Там уж такое поднялось, что ничего не понять…

Чернохвостому рассказывать бы и рассказывать о себе, да Петровичу некогда было. Он протянул ему руку, поздравил с наградой. Чернохвостый не выпускал его руки: еще одной радостью ему хотелось поделиться.

– А вчера вечером к нам в полк сам товарищ Киров приезжал. Меня наградил и дядьку нашего. Сергей Мироныч сказал, что и учиться меня пошлет. Вот пустит бухту в ход и пошлет учиться. На командира Красной Армии. К самому товарищу Фрунзе. Ловко?

Петрович еще раз пожал ему руку, спрятал конфеты в карман гимнастерки и побежал к горящему фонтану.

Чернохвостый крикнул ему:

– Пришли своих ребят! Угощу барбарисом. У меня много – целый фунт! – И он похлопал по своим карманам.

Богомолова хоронили в полдень. Шел дождик, ветер свистел, грязь хлюпала под ногами. За гробом шло до пяти тысяч рабочих. Печальная процессия двигалась, озаренная отсветом от бушующего «миллионера», под звуки шопеновского марша…

За гробом первыми шли Лидочка и Матрена Савельевна, шел с забинтованными руками Фома Матвеевич, обожженный в новогоднюю ночь на пожаре. Шли Киров, Серебровский, Петрович, Дадашев, Зейнал.

Хоронили Богомолова на «земле большевиков», у самого мола, вдали от фонтанирующей скважины. Заботами Петровича было сооружено нечто вроде железобетонной гробницы.

Над могилой выросла огромная гора цветов. Было произнесено много речей, клятв. Все ждали надгробной речи Кирова. Он говорил последним.

– На нашей «новой земле» пока только смерть и огонь. Убит Богомолов… Подожжен первый большой фонтан на бухте. Биби-Эйбат видит вторые такие похороны. Лет пятнадцать тому назад вы шли за гробом Ханлара. Революционера. Дело, которое делал инженер Богомолов, тоже было революционным. За это его и невзлюбили наши враги, за это они его и убили. Но нас, большевиков, ни огнем, ни смертью не запугать. Пусть враги знают, что мы ни на шаг не собираемся отступать от намеченного дела. Мы дадим нашей стране нефть. Сотни и сотни вышек будут стоять на бухте. Тысячами огней засверкают пустынные болота. Это и будет лучшим памятником Богомолову, который в такой короткий срок сумел создать бухту для народа… Фонтан мы потушим! Все пожары потушили – и этот потушим! В этом не может быть сомнения. Те, кому положено заниматься пожаром, пусть занимаются пожаром. А вы, товарищи бурильщики, рабочие буровых партий, продолжайте свою работу, бурите «новую землю», ищите нефть. Вы, товарищи строители, стройте новые буровые вышки, чтобы они сверкали свежим тесом, радовали глаз. Пусть жизнь ключом забьет на нашей «земле большевиков»… А теперь… Помолчим же теперь!

3

«Миллионер» горел по-прежнему. Море огня полыхало в бухте, и неподвижное, громадное облако черного дыма закрывало всю окружающую местность.

Чего только не придумывали и не предпринимали пожарники, чтобы загасить фонтан! И все безрезультатно. Ничего не вышло и с паровой пробкой, которой думали потушить скважину. К числу пострадавших от огня прибавился еще десяток ошпаренных паром. Паровую пробку заменили чугунной, все надежды были на эту стопудовую болванку, которая своей тяжестью должна была совершить чудо. Но в самый момент наводки пробки на скважину силой газа и нефти ее со всеми приспособлениями, точно резиновый мяч, выбросило в море…

Конторка покойного Богомолова была превращена в штаб по борьбе с пожаром. Вместе с Серебровским и начальником пожарной команды Азнефти, инженером Захаровым, Киров изучал всевозможные методы тушения нефтяных и газовых фонтанов, просматривал сотни предложений, отовсюду поступавших в штаб.

Для тушения такого фонтана, как «миллионер», существовало много способов: надвигание на фонтан колпака; атака водой в самых различных комбинациях; пуск в кратер у устья фонтана глинистого раствора или грязи; разбитие главной струи фонтана на несколько частей и поочередное их тушение; сдувание пламени взрывом; опускание в скважину многопудовой железной пики для понижения давления газов и образования пробки; сжатие или смятие бурильных труб…

Для первой организованной атаки на огонь было решено применить основной способ – тушение водой. Пятого января в шесть часов утра на рубеже атаки сосредоточились двенадцать автонасосов, две мотопомпы и четыре баркаса морской пожарной охраны, причаливших к молу. Все эти мощные средства борьбы с огнем дали тридцать шесть стволов воды, которые сперва были направлены на горящий амбар… В течение двух часов вода и нефть клокотали в амбаре, пока пламя не было сбито. Казалось, что половина дела сделана и теперь можно приняться за фонтан. Но скопление гремучих газов в амбаре снова привело к взрыву, и амбар загорелся с прежней силой.

Стало ясно, что, не потушив фонтана, нельзя приняться за амбар.

На другой день после тщательной подготовки была предпринята новая атака, но теперь уже на фонтан. Со стороны мола в этой атаке участвовало шесть баркасов пожарной охраны. Всего на огонь было направлено сорок шесть стволов воды. В течение пяти часов шла упорная борьба с огнем, но сбить боковые струи нефти и газа, выбивавшиеся из-под ротора, оказалось невозможным, атака была приостановлена; и снова пожарные и рабочие приступили к возведению размытых валов вокруг фонтана.

После второй безуспешной атаки водой было решено попробовать накрыть фонтан железным колпаком. Такой колпак был изготовлен, привезен на бухту, но установить его с помощью канатов не удалось: неправильно был сделан технический расчет подъемного приспособления – канат лопнул, и колпак упал, не достигнув горящей скважины…

Попытку накрыть фонтан колпаком решено было повторить. В мастерских Каспийского пароходства изготовили новый колпак, диаметром в пять метров, весом в двадцать тонн. Колпак был подвезен со стороны моря пятидесятитонным плавучим краном. Сколько надежд все возлагали на колпак и на внушительный плавучий кран! Но вот колпак опущен на фонтан. Так как почва вокруг скважины была неровная, мешали остатки размытых валов, то колпак опустился с уклоном, пламя выбивалось из-под него, и на глазах у всех колпак начал розоветь, потом краснеть от сильного, двухтысячеградусного нагрева, потом белеть, коробиться и, подточенный изнутри силой струи с песком, разломился на две части. Ликующий фонтан вновь выровнялся во всю пятидесятиметровую высоту и продолжал гореть светлым пламенем.

В ночь на 12 января была произведена третья атака на фонтан при участии шестидесяти стволов. Под утро удалось сбить пламя в амбаре и оторвать пламя от фонтана. Но вода размыла песок в устье скважины, в некоторых местах вновь появились языки пламени, которые ни землей, ни мокрыми кошмами забить не удалось. В конечном счете фонтан и амбар снова загорелись.

В ночь на 14 января произвели опыт тушения пожара пеной от пяти генераторов. В течение четырех часов мощные струи пены обволокли амбар. На это было израсходовано шестьсот пудов пенопорошка. Горящая нефть в амбаре была потушена, но ненадолго: изменилось направление ветра, часть горящего фонтана опять попала в амбар, и пожар стал бушевать с прежней силой.

В брезентовых плащах, с поднятыми капюшонами, под непрерывными струями воды, предохраняющими от высокой температуры, Киров и начальник пожарной охраны Азнефти Захаров стояли у горящего фонтана.

– Ну, на что еще решимся? – спросил Киров.

– Надо перейти к подземному способу тушения. Это надежное дело. Прорыть к фонтану шахту, обложить скважину тонной динамита, взорвать; тогда уж определенно можно быть уверенным, что выброшенная взрывом земля накроет фонтан.

– Но тогда, значит, потерять скважину?

– Да, скважиной придется пожертвовать для такого дела.

– Нет, на это мы не пойдем. Это уж самое что ни есть последнее средство! Попробуем еще побороться. Безвыходных положений не бывает.

– Все это правильно, товарищ Киров. Конечно, жаль потерять такую богатую скважину, но другого выхода нет.

Киров отвернулся.

– Вообрази, что в природе вообще не существует подземного способа тушения фонтанов, есть только наземный…

Непокорный «миллионер» и Кирова порядком извел, измотал нервы. В последние дни он почти что совсем не бывал в Центральном Комитете и целыми сутками пропадал на бухте. Со всеми неотложными делами к нему приезжали сюда.

Иногда Киров оставлял район пожара, уходил далеко берегом бухты.

Как-то во время этих прогулок ему навстречу попалась группа рабочих во главе с машинистом первой буровой партии Сулеймановым.

Сулейманов остановился, пытливо посмотрел Кирову в глаза, спросил:

– Насчет пожара думаете? Как тушить?

Киров молча кивнул головой. Сулейманов был ему симпатичен. Это был толковый машинист с изобретательным умом. Во время аварии в фонтанирующей буровой он деревянным хомутом закрыл боковой фонтан на стволе компрессорной трубы. В новогоднюю ночь, когда враги подожгли «миллионер», Сулейманов с доской в руке бросился в горящий нефтяной канал и начал топить огонь в самой нефти; его примеру последовали другие, и, таким образом, в конечном счете был потушен пожар в канале и спасен второй нефтяной амбар.

– И я все время думаю, товарищ Киров. – Сулейманов беспомощно опустил руки. – Ночи не сплю. Прямо беда.

– Большая беда, Сулейманов. Много нефти пропадает.

– А что, товарищ Киров, если попробовать тушить фонтан… землесосом?

– Землесосом?..

– Направить рефулер в самую глотку горящего фонтана и – качать со дна моря песок?..

– А как подвести землесос к фонтану? Ведь вон какое расстояние их отделяет. По суше такую махину не поволочешь. А подумать вообще – стоит. Землесос?! Гм!..

– Подумайте, товарищ Киров; может быть, что-нибудь и получится.

Сулейманов собрался было уже уходить, но Киров вдруг сказал:

– А ну, покажи руки!

Сулейманов вытянул руки.

Киров потрогал их, покачал головой:

– Здоровые клещи!

– Ничего клещи, – ответил Сулейманов, – драться никто не лезет. – И ушел, улыбаясь.

Усталый, не зная, где на часок приклонить голову, Киров прошелся по берегу, потом решил дойти до землесоса, который в конце бухты выравнивал профиль берега. «Потушить горящую скважину землесосом?.. И впрямь, стоит призадуматься над этим». И как Киров обрадовался, когда ему навстречу с забинтованной рукой показался Фома Матвеевич Крылов, – все эти дни после пожара он сидел дома с ожогами.

Киров взял Крылова под руку, подвел к землесосу.

– В твое отсутствие я частенько приходил сюда, Фома Матвеевич. Любовался работой землесоса. Прямо чудо-землесос!

– Чудо! – сказал багермейстер. – Ты только подсчитай, сколько рабочих рук он заменяет.

– А сколько кубометров земли он может выбросить, Фома Матвеевич, за день? И сколько – воды?

– А как сказать, Мироныч. От грунта это зависит. Вот ежели, скажем, мягкий грунт, песок, ил и всякая там муть, то тогда он выбросит много. Целую гору. А воды – миллион ведер в час.

– А какое дно у горловины Ковша? В районе «миллионера»? Не помнишь?

– Почему же не помню? Мягкое, неплохое… – Покручивая обгорелыми пальцами побуревший ус, Фома Матвеевич искоса посмотрел на Сергея Мироновича, думая: «С чего это он вдруг так заинтересовался землесосом?» От него не ускользнула и усталость Кирова. Лоб его весь был собран в складки, и взгляд был сосредоточенный, хмурый, ищущий. – Господи, да чего это мы стоим здесь? Прошу ко мне! – спохватился Фома Крылов.

Они поднялись на землесос.

Каюта у багермейстера была небольшая, но чистая и уютная. Над столом висела фотография Дельфины, полотенце в петухах, а в сторонке – веточка с тремя лимонами.

Фома Крылов усадил Кирова на койку, крикнул кока.

– Так и быть, давай позавтракаем, – согласился Сергей Миронович.

Кок принес две полные до краев тарелки ухи.

– Опять уха! – Киров невольно улыбнулся.

Потом кок принес крепкого чаю.

Фома Матвеевич снял с гвоздя веточку с тремя лимонами, протянул Кирову:

– Собирался сам тебе принести. Возьми!

– Спасибо, Фома Матвеевич. Пусть у тебя пока повисят. Все равно мне их некуда девать.

– Возьми, возьми, Мироныч. Таких лимонов ты еще не видел.

– У тебя все необыкновенное!

– С моего сада лимоны, вот почему они необыкновенные. Камень, не земля, а все растет! – оживился багермейстер. – Помнишь лимонное деревце? Тогда лимончики были зеленые. А теперь, видишь, какие они! А пахнут как!

– Запомнил мой первый визит? Тогда тоже, кажется, была уха…

– Память у тебя хорошая. Я на веточке этой даже узелок сделал, чтобы с другими не спутать. Вчера еще хотел принести тебе лимоны, да знаю, что тебе не до них сейчас. Думаю: «Вот потушат фонтан, тогда понесу как премию».

Сергей Миронович взял лимоны, понюхал.

– Хорошие, удивительно какие хорошие лимоны!

– Еще бы! Своими руками растил. Землю подходящую черт знает откуда на себе таскал. И ведь камень, не земля, а все растет!

– Растет, – согласился Сергей Миронович. – Потушим с тобой фонтан, тогда лимоны возьму… как премию! Буду чай пить и тебя вспоминать.

– Почему это со мной?

– А очень просто. Все перепробовали свои силы, теперь наша очередь.

– Что-то непонятное говоришь, Мироныч.

Испытующе глядя багермейстеру в глаза, Киров закусил кончик карандаша.

– Как думаешь: не попробовать ли нам в ход пустить твой землесос?

– Не понимаю, Мироныч. Такой пожар – и землесос. Это же не пожарная машина!

– Ну, я пошутил. – Киров зевнул. – Я у тебя часок-другой сосну, а там посмотрим.

Он лег на койку, накрылся пальто.

Багермейстер в раздумье вышел из каюты, прошелся по палубе, потом вызвал помощника Грицко.

– Останови машину. Прикажи всем, чтоб тихо было. На цыпочках у меня ходить! – вдруг рассердился он. – Не дадут человеку часок поспать!

Горящая скважина находилась примерно в двадцати метрах от берега. Никто еще не понимал, зачем это вдруг пришла целая артель каменщиков и начала делать какой-то проход в молу. Потом два прокопченных буксира с пронзительными гудками притащили к берегу огромный, пятидесятитонный кран, единственный на Каспии, и железное чудовище стало сдирать с цементного основания тысячепудовые камни.

Вот каменщики засвистели, замахали шапками, сигнализируя Фоме Крылову, и те же два прокопченных буксира вывели землесос в море, а потом, описав полукруг, понесли его прямо на проход, сделанный в молу. С землесоса на берег бросили трос, десяток рук потянули его на себя, буксиры резко повернули вправо, и широкий, неуклюжий, похожий на огромного уродливого жука землесос плавно причалил к молу.

– Поливай! – закричали со всех сторон. – Давай! Качай!

Заработали насосы, и пожарные в дымящихся брезентовых костюмах начали из брандспойтов поливать корпус землесоса. Вслед за этим десятка два рабочих бросились к горящей буровой класть параллельно друг к другу трехметровые трубы, после чего покатили по ним огромную двадцатиметровую трубу, направив ее конец прямо на жерло горящего фонтана. Устье рефулера поднялось над молом, и группа слесарей стала наращивать трубу, подведенную к жерлу фонтана.

Помощник багермейстера встал за машинное управление. Фома Матвеевич с берега деловито осмотрел землесос, потом махнул шапкой:

– Давай, Грицко!

Грицко дал команду в машинное отделение, и трубчатый хобот землесоса, с шумом, треском, обдавая брызгами, опустился в воду.

Рефулер – труба, пронизывающая нутро землесоса, – вскоре потянул со дна моря вместе с водой песок, ил, и все толпившиеся вокруг фонтана увидели, как устье наращенной трубы заполнилось мутью, как затем эта муть стала поливать жерло горящего фонтана.

Фонтан, казалось, ударил сильнее.

Вокруг все стояли бледные, в каком-то томительном ожидании, с чувством удивления и недоверия наблюдая за работой землесоса.

Это были видавшие виды нефтяники. Не такие пожары они видели на своем веку, не таких пожарных, не такие мудреные способы тушения огненных фонтанов.

А землесос все работал, и все большей струей шла муть со дна моря…

Фома Матвеевич наклонился над самым ухом Кирова, крикнул:

– Ничего не замечаешь?

– Пока ничего.

– Видишь, как цвет огня меняется? Видишь розовые полосы?

– Теперь вижу.

– Грицко! Давай качай веселей!..

Огонь бушевал, бросался из стороны в сторону, менял цвет, стихал, снова разгорался и вдруг, словно измотавшись в неравной борьбе, как-то осел, затих, потом вдруг снова разгорелся и забушевал, но ненадолго: это были последние, предсмертные судороги – двадцатиметровый столб огня осел наполовину, и началось угасание огненного фонтана под непрерывным, все возрастающим потоком песка с морского дна.

Скважина вдруг перестала фонтанировать.

И сразу же прекратился этот душераздирающий рев.

Люди не верили глазам своим, напряженно прислушивались к тишине, но ничего, кроме чавканья грязи в устье рефулера, услышать не могли.

А потом все точно пробудились от долгого сна, поняли, что произошло, бросились друг другу в объятия, стали качать Фому Крылова, пожарников и всех, кто попадался под руки.

В это время загудели корабли, стоявшие на всех сорока бакинских пристанях. Гудки были прерывистые, веселые.

Рефулер прекратил работу. К землесосу подошли буксиры, потянули его в море. Фома Крылов в последнюю минуту успел спрыгнуть на мол. В забинтованной руке он держал ветку с тремя лимонами.

– Где Мироныч? – спрашивал он у окружающих; все с уважением расступались перед славным багермейстером – героем бухты.

– Зачем-то ему понадобился машинист с первой буровой, Сулейманов, – отвечали одни. – Искать его пошел!

– Серебровский его к себе в контору увел, – говорили другие.

– Фома Матвеич! Что это за лимоны у тебя? – спросил Чернохвостый.

Багермейстер, по-видимому, с нетерпением ждал этого вопроса.

Веточку с тремя лимонами он поднял над головой, засиял доброй улыбкой, покрутил свои чумацкие усы.

– А эти лимоны, братцы, из моего садика. Сам растил. Сами знаете – не земля, а камень на Баилове, а у меня все растет. Между нами говоря, человеку ведь стоит только захотеть по-настоящему – чудеса будут. И лимоны, оказывается, можно растить на камне, и фонтаны тушить обыкновенным бухтинским землесосом…

Но лимоны ли, выращенные на каменистой земле, были чудом? Горящий ли нефтяной фонтан, потушенный бесхитростным землесосом, был чудом?

Нет, подлинное чудо суждено было увидеть потом, – сделанное было только началом! – когда в буровых партиях дошли до основного нефтеносного пласта под бухтой, и с того времени непрестанным гулом фонтанов загудела бухта Ильича, выбрасывая на поверхность сотни и сотни тысяч пудов нефти, столь нужной стране, поднимающейся из руин.

В бухте продолжались засыпочные работы, отвоевывались новые площади у моря… Проходили месяцы и годы… Строились новые буровые вышки, новые бараки для временных рабочих, новые дома для кадровых бухтинцев, новый, настоящий Дворец культуры, новые пристани…

Со всех районов Баку везли на бухту мерники, коллекторы, насосы для откачки нефти. Нефть перегонялась на нефтеперегонные заводы. Перевозилась на шаландах. Земляными валами ограждались нефтяные озера. Строились огромные резервуары для хранения миллионов пудов нефти.

Тысячами огней светился промысел, носящий имя великого Ильича.

Тысячами ярких огней горел он в мазутной ночи, являясь надежным маяком кораблям, со всех концов Каспия идущим в прекрасный, солнечный город Баку, город ветров и черного золота.