Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

– И он скрыл от своих друзей такую знаменательную дату?

– Скрыл.

– Нет, это ему так не пройдет! – Лещинский снова весело рассмеялся. – Знаешь что, Георг?..

– Догадываюсь… Я уже об этом думал. Хотел купить банку варенья. Он очень любит черную смородину и вишню, но, конечно, ничего даже похожего не нашел. Можно было бы испечь его любимый пирог с капустой, но нет ни муки, ни капусты! Беда! – рассмеялся Атарбеков. – Но выход все же есть, Оскар. У меня для такого торжественного случая припрятана бутылка шустовского коньяка. Пять звездочек! Хотя и с опозданием, мы отпразднуем день его рождения, а заодно отметим и твой отъезд… Сейчас около четырех. В нашем распоряжении целых полтора часа.

Атарбеков попросил уборщицу поставить самовар. Сам куда-то исчез и минут через пять возвратился со связкой воблы, банкой паюсной икры и солдатским котелком, полным овсяной каши. Лещинский распаковал свой чемодан. Из дорожных припасов он вытащил банку консервов и кусок хлеба. Стали накрывать на стол. Одно было обидно: не было ни тарелок, ни вилок, ни ножей, ни рюмок. Приходилось довольствоваться железной кружкой и перочинным ножом Атарбекова.

Вскоре под окном раздался гудок автомобиля, раскрылась дверь, и в распахнутом плаще, в забрызганных грязью сапогах вошел Киров. Взглянув на стол, он широко улыбнулся, энергично скинул с себя плащ.

– Молодцы, ребята, догадались устроить отвальную. По этому случаю и я внесу свою долю. – Он полез в карман плаща и вытащил два румяных яблока.

В половине шестого выехали на Волгу. Было тихое, безветренное утро. Город еще спал. На пустынных улицах стаями носились воробьи.

Тихо было и на широко разлившейся Волге. В дремотном покое у причалов стояли корабли флотилии.

Рыбница Лещинского, на которой он должен был пробираться в Дагестан, находилась на южной окраине города, позади заброшенной, полуразвалившейся пристани. Когда машина подъехала к ней, участники экспедиции возились на берегу с сетями.

Киров, Лещинский и Атарбеков взошли на рыбницу. Киров спустился в трюм, проверил, как погружены тюки с деньгами, оружием, листовками, поговорил с членами экспедиции. Сказал короткое напутственное слово, в котором обрисовал значение этой поездки в Дагестан.

– Впереди много трудностей, – сказал Киров. – Как только ваша рыбница минует двенадцатифутовый рейд, вы окажетесь в открытом море. На море пока что хозяйничают англичане. Будьте бдительны и осторожны. Помните, что вы рыбаки, и только рыбаки!..

Оскар вытащил из кармана пальто книжку, вопросительно посмотрел на Кирова:

– В таком случае придется расстаться с Блоком…

– Да, Оскар, на время придется расстаться с поэзией вообще. И читать, и писать стихи. – Киров взял у него из рук книжку, сунул себе в карман. – Ну, ребята, счастливой дороги, до скорой встречи! – Он широким жестом энергично протянул руку и стал со всеми прощаться. Расцеловался с Лещинским.

Распрощался со всеми и Атарбеков, и они сошли на берег.

Команда начала поднимать парус. Лещинский взял шест и, навалившись на него всем телом, попытался оттолкнуться от причала со стороны борта, потом ушел на корму. Рыбница, словно нехотя, отчалила от берега. Но вот парус подтянули, он затрепетал от свежего ветерка, и, накренившись на бок, описав полукруг, рыбница пошла к середине реки, а там, подхваченная течением, стремительно понеслась вниз по Волге.

– Прощай, Мироныч!.. Прощай, Георг!.. – сложив руки рупором, крикнул Лещинский, выглядывая из-за паруса.

Киров молча помахал ему рукой. Задумчиво продекламировал:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом…

Потом сказал Атарбекову:

– Наступают дни частых разлук и встреч. Уезжают наши лучшие ребята. У Рогова тоже опасный рейс.

– Парусник у него хороший, – ответил Атарбеков. – Команда надежная. Ну и сам Рогов десятерых стоит. Храбрости ему не занимать у других.

– Да-а-а-а, – вздохнул Киров. – Если бы ему только удалось наладить перевозку бензина!

– Удастся, Мироныч. Не удастся ему – поедут другие. Бензин будет, – успокоил его Атарбеков.

Они сели в машину и поехали берегом.

Много всяких мыслей приходило в голову Кирову в связи с отъездом Лещинского, и немало тревожных за судьбу Оскара.

– Нет, не сразу он пришел к пониманию революции, – задумчиво проговорил Киров. – У него были и ошибки и заблуждения. Он мне сам рассказывал. Это, конечно, не могло не отразиться на его творчестве. Среди хороших у него много и каких-то бессодержательных стихов. Но он все переборол…

– Да, огненный он человек, – ответил ему Атарбеков, не сводя взгляда с широко залитых половодьем волжских берегов.

Ехали молча. Киров перелистал сборник Блока.

– Правда, удивительный у Блока творческий путь – от «Стихов о Прекрасной Даме» до «Двенадцати»?

– К стыду своему, должен признаться: кроме «Двенадцати» ничего у него не читал. Мы дети другого века!.. С детства меня волновала поэзия Пушкина и Лермонтова, и в особенности – Некрасова…

– Заступник народный и певец народный!.. Да, вряд ли в поэзии, и не только в русской, найдется поэт, равный ему по силе выражения народного горя и веры в народ… Явление необыкновенное… – И, бросив взгляд на лодки под парусами и без парусов, нагруженные ящиками, бочками и другими грузами, на тарахтящие, суетливые моторки, проносящиеся мимо, Киров стал тихо, почти про себя, читать на память созвучные настроению печальные строки из некрасовских стихов о Волге…

Высадив Кирова на стрелке, у здания бывшей биржи, Атарбеков поехал берегом Кутума.

На стрелке белели брезентовые палатки. В них располагались конники Боронина. Рядом тянулись коновязи, за дощатым забором стояли тарантасы и фургоны с сеном.

Киров зашел в палатку Боронина. Тот сидел за столом и разбирал пухлую папку со всякими списками, накладными, квитанциями, готовясь к сдаче своих полномочий командира колонны. Рядом с бумагами на столе лежала карта Астраханского края, вся исчерканная синим и красным карандашами, на которую Боронин нет-нет да и бросал быстрый взгляд.

Боронин приветливо встретил Кирова.

– Ну вот, – сказал он, усадив Сергея Мироновича в плетеное кресло, – смотри, как все это будет выглядеть! – Он взял со стола карту, расправил ее у себя на коленях, придвинул ближе к Сергею Мироновичу. Насупив мохнатые брови, стал пощипывать свои чумацкие усы. – Академий я не кончал, в штабных делах ни черта не понимаю, но по опыту, по всяким догадкам могу предвидеть дальнейший ход войны. Армию нашу разгромили, мы отступили, теперь кадет захочет добить нас и овладеть Астраханью. Это понятно каждому. Астрахани, как базе Одиннадцатой армии, может угрожать нападение кадета по трем направлениям. Взгляни сюда! Со стороны Николаевки, где сходятся все грунтовые дороги через калмыцкие степи; по фарватеру Волги, если отвлечь наши морские силы от устья Волги операциями на Каспии; со стороны Гурьева – Джамбая – Красного Яра, где стоят колчаковцы…

Киров молча кивнул головой, ему все это хорошо было известно, – он не одну ночь просидел вместе с Мехоношиным над картой, думая примерно о том же самом, о чем говорил сейчас Иван Макарович Боронин.

– Слушай дальше. Из всех этих трех направлений самое удобное для кадета – калмыцкие степи. У Деникина много конницы. Ты спросишь: «Почему калмыцкие степи?» Во-первых, потому, что основные силы белых находятся на Северном Кавказе, во-вторых, потому, что в калмыцких степях большой простор для маневрирования и действий конницы.

Киров снова молча кивнул головой.

– Раз ты со всем согласен, тогда слушай дальше!.. – Боронин положил свою тяжелую руку на колено Кирова. – Астрахань надо обезопасить еще на дальних подступах. В степи у нас тоже будут большие возможности для маневрирования. Надо создать «конный щит» где-нибудь у побережья: собрать всю конницу в кулак!

Киров опять кивнул головой, сказал:

– Абсолютно правильно.

– Ничего не понимаю! – Боронин бросил карту на стол, вскочил и, звеня шпорами и саблей, забегал по палатке. – Как же правильно, когда в штабе говорят «неправильно», когда противника ожидают не со стороны степи, а от Гурьева – Джамбая – Красного Яра?

– Я знал твой план. В штабе же могли ошибиться! – сказал Киров, с интересом наблюдая за Борониным, которого он все больше и больше начинал ценить и уважать. – Мы поправили ошибку штабников. За тем я и зашел к тебе, Иван Макарович, чтобы сказать, что твой план принят, по этому поводу уже есть решение. Ты садись! Мы думаем начать формирование кавалерийской дивизии. И не где-нибудь, а именно в калмыцкой степи, по побережью, в районе Лагани.

Боронин плюхнулся в кресло, ударил кулаком по столу:

– Правильно, именно в Лагани!

– Собрать в один кулак кочубеевцев, таманцев, конников Кочергина, влить туда остатки твоего полка!

– Правильно, Сергей Мироныч! – Снова Боронин ударил кулаком по столу.

– Ну, а раз правильно, – Киров рассмеялся, – тогда бери, Иван Макарович, на себя командование дивизией и защищай Астрахань!

Боронин замахал руками, стал просить «не шутить над стариком», хотя понял, что обо всем этом Киров говорил вполне серьезно.

Сергей Миронович сообщил ему, что в Лагань уже поехали представители Реввоенсовета, туда же сегодня отправляются первые шаланды с продуктами и сеном.

Боронин снова стал просить оставить его командовать полком, доказывал, что для дивизии ему не хватает грамоты, знаний, академий…

– А почему не назначить на дивизию Ивана Федько? В трудное время командовал нашей армией. Народ его знает и любит. Боевой командир! Говорят, уже поправился от тифа.

– Думали о нем. Но Федько отзывают в Москву. У него новое назначение – воевать будет на Крымском фронте. Там он нужней!

– А Левандовского? Михаила Карловича? – не отставал Боронин. – Тоже был командармом. Кадровый военный, штабс-капитан как-никак…

– Левандовский назначается командиром тридцать третьей стрелковой Кубанской дивизии. У него с формированием дивизии будет не меньше хлопот, чем у тебя. Еще кого?

– Боевых командиров Нестеровского, Кочергина, Смирнова, Жлобу, Апанасенко, Книгу, – продолжал перечислять Боронин.

– А они рекомендовали тебя, Иван Макарович, – обезоружил его Киров.

– Вот черти!.. – Боронин занес кулак, чтобы стукнуть еще раз по столу, но в это время перед входом в палатку, держа в руках по большому лещу, появился матрос: в тельняшке, в брезентовых штанах с широким клешем, с бескозыркой на копне курчавых волос. Лицо у матроса было румяное, сверкали белоснежные зубы. Иссиня-голубые глаза лукаво улыбались, и лукавая улыбка таилась на его дрожащих губах: казалось, он знает что-то интересное и смешное и вот-вот прыснет со смеху.

Это был Петька Сидорчук, вестовой Боронина. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:

– Что делать с лещами, Иван Макарович?

– Зажарь, конечно, – сказал Боронин, опустив кулак. – Откуда они у тебя?

– В подарочек принесли.

– Кто?

– Рыбаки.

– Рыбаки? – Боронин погрозил ему пальцем.

– Ну, рыбачки, не все ли равно…

Боронин махнул рукой, взял с койки кубанку и вместе с Кировым вышел из палатки.

Киров закинул плащ на руку. Обернулся, посмотрел на матроса. У того так дрожали губы и смеялись глаза, что Сергей Миронович и сам рассмеялся.

Они направились в порт, где шла погрузка шаланд для отправки в Лагань.

– Откуда у тебя этот матрос?

– Отбою ему нет от баб!.. Красив, смышлен, весел и храбр до безумия!.. Видел храбрецов, всякое бывало, а этот какой-то чудо-храбрец. Пошли в огонь – и то пойдет!

– К Ульянцеву его надо. У него таких много. Слышал про Ульянцева?

– Про Ульянцева слышал, а Петьку не отдам, – сказал Боронин. – Сам его выходил, от смерти спас. Подобрал в степи, среди мертвецов, весь был залеплен снегом и песком, ну, одним словом, подобрал труп и вдохнул в него жизнь, как какой-нибудь Иисус Христос. Черноморец, в тифу не то отстал от отряда, не то сам убежал. Ничего не помнит! Научил рубке, будет добрым кавалеристом, не одну кадетскую башку снесет.

Было жарко, пыльно, шумно.

Боронин скомкал в руке кучу вышитых платочков, вытер потное лицо. Киров, сдерживая улыбку, искоса посмотрел на него. Боронин перехватил его взгляд, смутился…

– Подарочек Сидорчука. И бог его знает, откуда он их достает.

Порт гремел от непрестанного гула. Ухали кувалды клепальщиков. Звенели пилы, лязгали цепи паровых кранов. С грохотом проносились вагонетки, груженные машинными частями, пушками, бревнами.

На всех больших и малых судоремонтных заводах шла работа по переоборудованию старых судов в боевые корабли. Буксиры, танкеры, деревянные и металлические баржи, колесные пароходы обшивались броней, вооружались орудиями, перекрашивались, получали новые названия. Здесь создавалась новая Астрахано-Каспийская флотилия.

Начало флотилии положил Ленин. В дни боев за Царицын, летом 1918 года, по его распоряжению из Петрограда на юг были отправлены две группы эскадренных миноносцев. Поход кораблей продолжался около трех месяцев. Для уменьшения осадки были сняты мачты, пушки, торпедные аппараты, которые были сложены на баржи и следовали за миноносцами.

Миноносцы прибыли в Астрахань осенью, когда английский флот уже стоял у двенадцатифутового рейда, готовый прорваться на Волгу. Но балтийцы преградили дорогу интервентам.

Астрахань вновь, как когда-то, стала военно-морской базой, крепостью на Волге, воротами Каспия. Флотилия пополнялась новыми кораблями, готовясь к будущим боям.

А бои эти были не за горами. Двадцать четвертого апреля Ленин телеграфировал Реввоенсовету фронта:

«Обсудите немедленно: первое – нельзя ли ускорить взятие Петровска для вывоза нефти из Грозного; второе – нельзя ли завоевать устье Урала и Гурьева для взятия оттуда нефти, нужда в нефти отчаянная.

Все стремления направьте к быстрейшему получению нефти…»

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
ГЛАВА ПЕРВАЯ

От причалов Эллинга, Порта и Форпоста один за другим снимались боевые корабли и без обычных сирен и протяжных гудков уходили вниз по Волге.

Небо было покрыто низкими облаками. Туман курился над рекой, и сквозь него еле различались огни на бакенах, бударки рыбаков. Город еще спал. В пустынных прибрежных улицах слышались только гулкие шаги ночных патрулей.

Когда первые лучи восходящего солнца позолотили широкие просторы Волги, флотилия уже была далеко от Астрахани. Впереди шел флагманский корабль «Карл Либкнехт», за ним в кильватере – эскадренные миноносцы «Москвитянин», «Расторопный», «Дельный», «Деятельный», вооруженные пароходы «Демосфен», «Ревель», транспорт «Тумен», ледокол «Каспий», истребитель «Счастливый», посыльное судно «Гельсингфорс». Замыкая флотилию, бороздили волжские воды плавучие батареи, водоналивные баржи и угольные шаланды.

Флотилия шла по правому рукаву Волги, Бахтемирскому каналу.

Чем дальше от Астрахани, тем живописнее становились берега Волги. Они то удалялись, то подступали чуть ли не к самому борту флагмана. Колыхался густой, высокий камыш. От легкого дуновения ветерка клонился к самой воде чакан. В просветах камыша и чакана виднелись поселки, приземистые рыбацкие дома, рыбаки, хлопочущие у своих бударок и реюшек. Гудящим роем проносились над зарослями чакана стаи гусей и уток. То тут, то там, сверкая чешуей, плескались, выпрыгивали из воды и, перевернувшись в воздухе, гулко шлепались в реку рыбы. Над самой водой с клекотом проносились белокрылые чайки, и над протоками, то падая в воду, то поднимаясь, метались угольно-черные бакланы.

Уже затемно вышли на двенадцатифутовый рейд. Волны глухо рокотали у борта миноносца. Команда разошлась по кубрикам, десантники Ульянцева расположились на палубе. Никто не спал. Балтийцы вспоминали Питер, Кронштадт, боевых друзей; черноморцы – Севастополь… В отряде было человек десять волжан из отряда Рогова. Они рассказывали об охоте в низовьях Волги и на тюленьих островах на Каспии. Так бы, возможно, и прошла ночь в рассказах и воспоминаниях, если бы на корме вдруг не забили тревогу.

В темной ночи с юго-запада навстречу флотилии приближалась сверкающая линия огней.

Киров стоял на капитанском мостике и молча следил за огнями.

– Англичане, – наконец нарушил молчание командир корабля. – Что бы вы посоветовали?.. Может быть, погасить огни и повернуть назад?.. На эту встречу мы не рассчитывали.

– Для меня одно очевидно, – ответил Киров. – В Порт-Петровске знают о нашем походе. Решили встретить и дать бой! Или же идут на высадку десанта под Астраханью.

Флотилия приняла боевой порядок, погасила огни. Огни же вражеских кораблей то расходились в стороны, то вытягивались в одну линию. Вспыхнули лучи прожекторов. Раздался первый выстрел.

Англичанам ответили наши тяжелые орудия плавучих батарей, за ними – флагман и «Москвитянин».

Вражеский снаряд разворотил борт угольной шаланды. Шлюпки с ближних кораблей спасали тонувших. Повреждены были одна из плавучих батарей и миноносец «Расторопный».

Однако бой продолжался недолго: англичане вскоре прекратили огонь и ушли в сторону Порт-Петровска.

Наша флотилия повернула в противоположную сторону – на восток, к полуострову Мангышлак, для выполнения второй задачи: занять форт Александровский как маневренную базу.

Утром сквозь молочную пелену тумана показалась узкая береговая полоса. На миноносце все пришло в движение. Матросы выкатывали пулеметы. Занимали свои места у орудий комендоры.

К Кирову подошел командир миноносца, протянул бинокль:

– Берег. Видите, мигает огонь на маяке?..

– Да, вижу. – Киров вернул бинокль. Он совсем не был расположен к беседе. Внешне оставаясь спокойным, он в глубине души сильно переживал за судьбу экспедиции в Дагестан. «Удалось ли там поднять восстание? Каковы результаты? Наладили ли они связь с Орджоникидзе?» – тысячи разных мыслей тревожили его.

Когда миноносец прошел мимо маяка, показался форт Александровский. У причалов стояли две морские баржи и небольшой пароходик. На волнах покачивались рыбницы, реюшки для сетного лова рыбы.

В глубине форта были видны жилые здания, старая, развалившаяся крепость и совсем в стороне, на пустыре, домик радиостанции. Рядом высилась радиомачта.

– Удобна ли бухта для стоянки флотилии? – спросил Киров.

– Да, да! – закивал головой командир миноносца. – Прекрасная бухта! Здесь всегда тихо, с юга видите песчаную косу? Она надежно защищает бухту от нордового ветра.

В спущенные на воду шлюпки садились десантники и торопливо отваливали. В одну из шлюпок прыгнул и Киров. Как только причалили к берегу, он выхватил маузер и кинулся к домику радиостанции. За ним бежали матросы.

Утро было тихое. В лучах солнца блестели стекла домика.

Рукояткой маузера Киров постучал в дверь. Никто не ответил. Там, видимо, еще спали. В это время где-то у казарм залаяли собаки, раздались выстрелы.

– Ульянцев начал! – Киров снова нетерпеливо постучал в дверь.

На этот раз за дверью послышался недовольный голос:

– Какого черта спать не дают!

– Открой, братец. Спешная депеша, – сказал Киров.

Скрипнула дверь. На пороге показался заспанный радист. На него направили винтовки. Долго он протирал глаза, ничего не мог понять, потом, видимо, сообразил, в чем дело, поднял руки.

Киров вошел в домик. Он состоял из четырех комнат. В первой находилась рация; у окна стояли мольберт, стол, заваленный красками, кистями, эскизами, много картин в беспорядке развешано по стенам.

Во второй комнате на койках-раскладушках прямо в верхней одежде и в сапогах спали двое; на столе стояла батарея пустых бутылок, тарелки с жареной и вареной рыбой. Здесь ночью, наверное, пировали. Матросы разбудили спящих. Те вскочили и схватились за оружие. Но им скрутили руки, отняли пистолеты и связали.

– Кто будете? – спросил Киров первого из связанных.

– Подпоручик Михайлов, начальник станции! – прокричал тот в бешенстве.

– Вы?..

– Прапорщик Сергиевский!.. Инженер по эксплуатации!.. – Прапорщик задыхался от возмущения, пробовал освободить руки. – Собственно говоря, по какому это праву вы врываетесь на станцию и чините беззаконие?

– По праву революции! – строго сказал Киров. – Все вы проспали, господин прапорщик.

Арестованных Киров приказал увести на флагман.

В соседней комнате всхлипывала женщина и плакал ребенок.

– Ваши плачут? – обратился Киров к насмерть перепуганному радисту. – Успокойте их. Заодно приведите себя в порядок.

Радист юркнул за дверь, плач в комнате прекратился.

Вскоре радист вернулся одетым и причесанным. Сергей Миронович уже сидел за столом, матросы вытаскивали из ящиков запыленные журналы с текстами принятых и переданных радиограмм…

– Садитесь, – сказал Киров радисту. – Ваша фамилия?

– Калиновский, Аркадий Калиновский.

– Моя – Киров… Посмотрите в окно: в бухте стоят наши боевые корабли.

– Вы красные?

Киров стал листать журналы.

– Мы большевики. Скажите… каков характер вашей работы, с кем держите связь? Вообще расскажите подробно о работе станции.

Калиновский искоса посмотрел в окно, не зная, что отвечать и как себя держать с большевиками. Ведь он служил у белых, у Деникина! Правда, он был мобилизован, как и тысячи других, но разве это меняло существо дела: он деникинец, а значит, враг.

Из затруднительного положения его выручил Сергей Миронович.

– Кто это тут рисует у вас? – спросил он.

– Я… а что, плохо?

– Нет, почему же… – Киров встал, бегло просмотрел картины на стене. – По-моему, совсем даже неплохо. Вам, видимо, больше удаются пейзажи.

– Правильно! Я пейзажист! – Радист вскочил, побежал к себе в комнату, принес альбом, начал было рассказывать о своем увлечении живописью.

Киров прервал его:

– О живописи поговорим потом. Расскажите о работе станции. Но только всю правду!

– Хорошо. – Радист осторожно присел на краешек стула и прислушался к голосу жены, доносившемуся из соседней комнаты. – Станция форта Александровский является транзитной между Гурьевом и Порт-Петровском.

– То есть между штабами генералов Толстова и Деникина?

– Да, да, так точно!.. Я принимаю радиограммы из Гурьева, передаю в Порт-Петровск и обратно.

– Как часто работает станция?

– Постоянного дежурства у нас нет. Станция работает только утром и вечером. Вот через час начнем прием.

– Вынесите из комнаты начальника станции все ненужные вещи, уберите со стола и… проветрите комнату, – приказал Киров.

– Вы поселитесь у нас?

– Да, со мной поселятся и наши радисты и шифровальщики. Кстати, покажите ключ от шифра.

– Имеются ключи от старых шифров, но они вряд ли вам пригодятся, – с сожалением сказал Калиновский.

– А от новых?

– Ключа не имеем. Так и работаем вслепую! Передаем и принимаем в зашифрованном виде. Ключ от нового шифра держится в глубокой тайне… там, в Петровске, в штабе Деникина, – радист указал рукой куда-то туда, на запад. – И там, у генерала Толстова, – махнул он рукой в противоположную сторону.

Перелистывая журналы, Киров спросил:

– Ну, а начальник станции тоже не знает?

– Не знает.

– А прапорщик, ваш инженер?

– Нет, – сказал радист.

В домик шумной ватагой вошли матросы во главе с Тимофеем Ульянцевым.

– Разрешите доложить, товарищ Киров? – Ульянцев лихо взял под козырек.

– Докладывайте! – Киров встал.

– Форт очищен от беляков. С нашей стороны трое раненых. Над фортом развевается Красное знамя Советов!

– Благодарю, товарищи военморы. С первой победой! – Киров крепко пожал руку Ульянцеву и подвел его к столу, показал на журналы. – В восемь начнет работать станция. Нужны радисты и шифровальщики.

– За радистом нам далеко не ходить. Николай!.. Басов!.. – крикнул Ульянцев.

Басов появился в дверях радиостанции.

– Ну, дружок, – сказал Басов Калиновскому, – будем работать на пару. Только у меня без всяких выкрутасов. Мы тут все – балтийские, черноморские и волжские матросы. А матросы, сам знаешь, фокусов не любят. – Он разрядил винтовку, поставил в угол комнаты, а наган вытащил из кобуры и сунул за пояс.

– Я бы хотел… станцию сдать вам. Вы бы и работали. Так оно было бы спокойнее. – Калиновский попытался встать и уйти.

Басов дернул его за руку, усадил обратно:

– Нет, дружок, работать будешь ты, а я буду только контролировать. Не пытайся меня обманывать. Я сам хитрый.

– Да я и не пытаюсь обманывать, – в смущении проговорил Калиновский, – я совсем и не хитрый…

Басов хорошо знал, что у каждого радиста, работающего на ключе Морзе, свой радиопочерк, свой стиль работы. Один дает тире короче, другой длиннее. Достаточно за ключ вместо Калиновского сесть кому-нибудь другому, как в Гурьеве и в Порт-Петровске поднимут тревогу: кто у аппарата?.. Поэтому Басов предусмотрительно оставил работать на ключе Калиновского, а сам занялся беглой проверкой технического состояния станции.

На первый взгляд станция была в порядке.

Часовая стрелка приближалась к восьми.

– Включить аппарат? – спросил Калиновский.

– Включай, – приказал Басов.

Калиновский сел за ключ. Басов устроился напротив, тихо шепнул ему, чтобы не слышал Киров, стоящий у окна:

– Сам понимаешь, тебе нет никакого смысла дать какое-нибудь там лишнее тире или точку. Учти, на рейде у нас есть контрольная станция.

Басов надел наушники, и Калиновский на вызов Гурьева ответил согласием на прием радиограммы. Радиограмма была зашифрована, адрес тоже зашифрован. Басов протянул Кирову текст радиограммы, и Сергей Миронович углубился в его изучение.

Гурьевский радист открытым текстом запросил Калиновского: «Слышу работу радиостанций красных кораблей. Слышите ли вы?»

– Что ответить? – спросил Калиновский.

Басов посмотрел на озабоченное лицо Кирова и на бумажке написал: «Слава богу, у нас все спокойно, красных не слышим. Сообщайте почаще о них, мы будем следить. Сообщите время для проверки часов», – протянул бумажку радисту. Тот усмехнулся и заработал ключом…

Гурьевский радист в ответ сообщил время, пожелал Калиновскому доброго здоровья и выключил аппарат.

Киров вернул радиограмму Басову:

– Передай по назначению. Пусть думают, что станция по-прежнему в их руках.

– У нас одно назначение – Петровск! – Калиновский вызвал Порт-Петровск и передал текст радиограммы.

Киров снова углубился в изучение шифра.

Калиновский и радист Порт-Петровска открытым текстом обменялись справками о погоде, проверили часы и выключили аппараты.

– Лю-бо-пыт-ный шифр! – сказал Киров, пряча радиограмму в карман.

– «Альбатрос»! – с восхищением произнес Калиновский. – Мы над ним ночи просиживали с господином поручиком. Да и наш прапор кое-что смыслит в шифрах…

– Ну и как?

– Головоломный шифр. Не разгадать!..

Поручив Басову выставить надежную охрану, Киров пошел на флагман.

К берегу со всех сторон стекались жители форта. Шли киргизы и туркмены в пестрых халатах, в высоких мохнатых папахах. Шли рыбаки, зверобои, рабочие с промыслов. Веселой гурьбой бежали босоногие мальчишки. Каждый нес какую-нибудь посудину. Гремели ведрами, кастрюлями, кувшинами. Хватали матросов за руки, просили воды.

– Пить, пить, пить, – неслось отовсюду.

– Где же у вас вода? – спросил Ульянцев.

Из толпы выкрикивали:

– Сроду ее у нас не было!

– Живем на привозной!

Подошел Киров. Ульянцев объяснил ему, в чем дело. Киров распорядился выдать жителям форта по три краснофлотские кружки воды на человека. Толпа хлынула к кораблям, увлекая и его за собою…

Вскоре в очереди за водой уже пели песни, играли на гармониках. Группа рыбаков несла в подарок командам кораблей свежую каспийскую рыбу. И не какую-нибудь там мелочь, а осетров и белуг. Одну рыбину тащили человек десять, в ней, наверное, было пудов двадцать.

К Кирову подошли рыбаки и зверобои – все старики, бородатые, кряжистые, с загорелыми, обветренными лицами.

Один из них, подслеповатый дед, с клюкой в руке, подал Сергею Мироновичу письменную жалобу от рыбаков на начальство форта: не выпускает в море, не разрешает везти рыбу в Астрахань, а там, говорят, голод, рыбой можно было бы подсобить народу.

– Ну, а кроме рыбы чем промышляете? – спросил Киров.

– Тюленями! Слыхали про тюленей?

И наперебой стали рассказывать про тюлений промысел.

Тюленей промышляют осенью, когда они тысячными стадами идут к месту лежки, на острова. В удачливый год их бьют до двадцати, а то и до тридцати тысяч. Бьют простыми дубинками. Промышляют и зимой. Тогда зверобои большими артелями, на десятках саней, по льду выезжают далеко от полуострова и бьют зверя где-нибудь посреди Каспия…

Потом старики стали жаловаться, что на полуостров подвозится мало пресной воды, на отсутствие хлеба и других продуктов, и просили Кирова помочь им наладить нормальную жизнь.

– А здесь в ссылке был знаменитый поэт Тарас Шевченко! Знаете? – спросил вдруг Кирова подслеповатый старик с клюкой. – У нас еще жив дедка Ефим, он помнит Шевченко.

Окруженный стариками и матросами, Сергей Миронович направился к мазанке деда Ефима.

Из нее вышел высокий босой старик в изодранной рубахе. У него было мужественное лицо, серьга в левом ухе, на плечо заброшена сеть, которую он, видимо, собирался чинить.

Узнав, что Киров из Астрахани, дед стал спрашивать о жизни города…

– Тут просят рассказать про Тараса Шевченко! – прокричал над самым ухом деда старик с клюкой.

– Расскажу, сынки, расскажу, – задумчиво глядя куда-то в сторону, ответил дед. – Чего же не рассказать!.. Расскажу!

Сергей Миронович сел рядом с дедом на скамейку. Остальные расположились на земле.

Молча все слушали рассказ деда Ефима о событиях шестидесятилетней давности.

Потом дед зашел в мазанку, вынес небольшой портрет в рамке под стеклом. Вытер рукавом пыль. Протянул портрет Кирову:

– Вот с меня писал Тарас Григорьевич.

С портрета глядело молодое, энергичное лицо рыбака.

– А вот и «Кобзарь»! – сказал дед, протягивая книгу. – Купил в Астрахани.