Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

ОГНИ В БУХТЕ

____________________

Роман

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Окруженный большой группой нефтяников, чуть ли не всеми присутствовавшими на собрании, Киров наискосок через промысел шел к дороге, где его ждала легковая машина. Ночь была темная – не разглядишь человека, стоящего рядом. По промыслу гулко разносились голоса. Все то, о чем забыли сказать на собрании, вспомнили сейчас, провожая Кирова. Жаловались на нехватку ремней, штанг, канатов. Дружно ругали хозяйственников за перебои в снабжении. Спорили о том, есть ли в Баку нефть. Многие из буровых мастеров как на собрании, так и тут доказывали, что нефти в Баку больше нет, чем и оправдывали плохую работу промысла. Они ссылались на участковых инженеров как специалистов по добыче нефти, на их опыт и авторитет. Ссылались и на мнения известных геологов, которые в последнее время часто наезжали в Баку и хотя в другой форме, но тоже говорили, что в районе Баку нефти больше нет.

Потом завязался спор о концессиях… «Надо ли отдавать промыслы в концессию? Если да, то не попадем ли мы в кабалу к капиталистам? Какие плюсы и минусы имеют концессии? Может быть, промыслы отдать подрядчикам? А может быть, отказаться от заграничной помощи? Но тогда где найти рабочих, достать материалы, инструменты? Как тогда вообще быть…»

Киров шел не торопясь. Любил он эти проводы. Молча прислушивался к спорам. По одной лишь интонации угадывал – говорит это друг или враг. Приводил доказательства, подтверждающие нефтяные богатства Баку. Отвечал и сам задавал вопросы. С присущей ему чуткостью и вниманием улавливал кем-нибудь брошенное справедливое замечание или предложение, которое могло хотя бы немного улучшить работу промысла. И тогда все останавливались, председатель промыслового комитета Алекпер-заде светил Кирову карманным фонариком, брал у него портфель из рук, и Киров делал короткие заметки в своей записной книжке.

Вскоре дошли до ярко освещенных ворот промысла. Там стоял белый от пыли, видавший виды фордик.

Киров попрощался со всеми, сел рядом с шофером, сказал:

– Ну, товарищи, кому в город, садись, подвезу.

– Спасибо, товарищ Киров, живем близко, рукой подать, – благодарили со всех сторон.

– А то поедемте! Троих в театр могу подбросить.

– Так и троих! – Управляющий промыслом рассмеялся. – Смотрите, Сергей Миронович, как бы ваш фордик по пути не рассыпался. – Он обошел вокруг автомобиля. – Давно бы пора завести новую машину!

– Да, фордик малость того… – покачал головой Алекпер-заде. – Вот хорошая машина у главного геолога, у Балабека Ахундова. Так и горит на солнце.

– Мы любую машину загубим, – вмешался в разговор шофер, молоденький бойкий парнишка, знаменитый своей головокружительной ездой. – Нам иногда по таким дорогам приходится ездить, по таким глухим селам и аулам, что сам черт ногу сломит.

– Тигран прав, товарищи. Неказистая у нас машина, но на ней можно всюду проехать, одно это делает ее бесценной.

Алекпер-заде сел на заднее сиденье, шофер нажал на рожок, мягко взял с места. Рабочие расступились, пошли рядом.

– Не забудь, Мироныч, насчет канатов и ремней. Ты уж скажи Серебровскому.

– И книг совсем не привозят. Вечерами так и болтаемся по промыслу.

– Канаты, ремни, книги – будут. Еще что? Давайте!

– А еще… заезжайте, Сергей Миронович, не забывайте нас, – сказал управляющий промыслом.

– Захочешь вас забыть, да не забудешь. Плохо пока работаете. Так, пожалуй, каждую неделю заставите к вам ездить.

Шофер знал: если машина так тихо пойдет до самого города, то и рабочие незаметно для себя будут идти рядом, беседе не увидишь конца. Выждав удобное мгновение, он переключил скорость, рванул фордик, и толпа провожатых неожиданно осталась позади.

Фары выхватили из мрака нефтяную лужу, брошенные посреди поля трубы, части бурового оборудования, и начались бугры, рытвины, бесконечные повороты, пока не выехали на границу с «новой площадью». Здесь дорога была ровнее. На горке гудела кочегарка, виднелись силуэты масленщиков, и отсвет от топок падал вниз, освещая низенькие стародавние буровые вышки. Промыслы тянулись один за другим – «Зубалов и компания», «Товарищество братьев Нобель», «Каспийско-Черноморское общество», «Общество Маилов и Таиров», «Русское нефтяное общество», «Манташев и компания»… Но ни в одном из них, кроме Зубаловского, не проводилось бурение, не добывалась нефть. Все вокруг было мертво. Оборудование расхищено и разрушено за год хозяйничания мусавата и интервентов, нефтяные скважины затоплены хозяевами перед самым вступлением советских войск в Баку.

Ехали молча.

Каждая поездка по этому промысловому кладбищу оставляла у Кирова гнетущее впечатление: не мог он смириться с таким злодеянием против молодой Советской республики.

Откинувшись на сиденье, он нетерпеливо расстегнул ворот рубахи.

– Душно!

– Завтра, наверное, будет норд, – сказал Алекпер-заде.

Вдали на дороге показался человек. Тигран засигналил в рожок. Человек продолжал стоять посреди дороги. Подъехав ближе, Тигран затормозил, высунулся из машины, крикнул по-азербайджански:

– Что там случилось?

Неизвестный, приближаясь, что-то стал объяснять.

– Что там такое? – спросил Киров.

– Что-то непонятное, Сергей Мироныч. Я думал, он в город просит подвезти, а он нет… с вами хочет поговорить.

К машине подошел рослый азербайджанец – в папахе, в брезентовом плаще, какие обычно носят тартальщики. В руке он держал фонарь «летучая мышь».

– Ты не думай, йолдаш Киров, – сказал он, – что я не был на собрании. Я был, но ушел раньше времени, чтобы успеть тебя здесь встретить.

– Садись в машину, потолкуем, – сказал Киров, открывая дверцу.

Тартальщик сел рядом с председателем промыслового комитета и то горячо, волнуясь, то затихая, теряя нить повествования, начал на родном языке что-то рассказывать.

– Любопытная история, Сергей Мироныч, – сказал Алекпер-заде. – Ай да Зейнал!..

– Что он рассказывает?

– Он говорит, – немного погодя ответил Алекпер-заде, – что человек он темный, плохо говорит по-русски, стесняется товарищей (а по-моему, не в этом дело, он кого-то боится на промысле). Потому-то, говорит, он не мог выступить против старых хозяйских приказчиков и буровых мастеров, которые убеждали вас на собрании, что в Баку нет больше нефти, и затеяли об этом спор, чтобы скрыть от вас богатства Биби-Эйбата. Он говорит, что лет десять назад работал у инженера Богомолова, знает какую-то тайну и просит вас на полчаса пройти с ним на болота «новой площади».

Киров обернулся к тартальщику:

– Действительно, любопытно… Что у тебя там? Не клад ли зарыт?

Тартальщик призвал опять на помощь Алекпера-заде.

– Знаете, что он говорит, Сергей Мироныч? «Я знаю, йолдаш Киров, что ты новый человек в Баку, тебя к нам послал великий Ленин, чтобы ты дал стране много-много нефти… Старые промыслы разрушены, а новую богатую площадь ты не знаешь, где искать. Дай мне руку. Я старый нефтяник. Начальник ты большой, друг рабочих ты большой, и сам ты увидишь, что тебе надо делать…»

– Ай, машаллах!* – удовлетворенный переводом, сказал тартальщик.

____________________

* М а ш а л л а х – молодец.

Алекпер-заде ему сказал:

– Если ты хочешь йолдашу Кирову поведать что-то важное, то расскажи ему обо всем здесь, в машине. Зачем же ему идти по болотам в такую темную ночь, когда ты хорошо знаешь, что по ним и днем не пройти? Он поймет тебя с полуслова.

Тартальщик просил передать Кирову: то, что он хочет ему открыть, можно увидеть только глазами и только в тихую погоду, когда нет волны на море. Рассказать об этом нельзя, рассказать – это значит все подвергнуть сомнению, а этого он больше всего боится.

На болотах было темно. В море где-то далеко-далеко мигал огонек маяка, еще дальше – мерцали огни на острове Нарген.

– Что же там может быть? Ну, брат, озадачил ты меня. – Киров вылез, машину велел поставить в сторону, подошел к тартальщику. – Как тебя звать?

– Зейнал.

– Вот тебе, Зейнал, моя рука. За нефтью я готов идти на край света.

– Сергей Мироныч, вы серьезно? – спросил Алекпер-заде.

– Какие тут могут быть сомнения! Он рабочий, я ему верю. Он действительно знает что-то ценное.

Шофер выключил фары, и они оказались в кромешной тьме.

Зейнал засветил «летучую мышь», и все трое, взявшись за руки, зашагали по болоту. По одну сторону от Кирова шел тартальщик, освещая дорогу, по другую – Алекпер-заде, подозрительно вглядываясь в темень, теряясь в догадках и сомнениях.

Позади шел шофер.

Эти болота «новой площади» Биби-Эйбатской бухты имели богатую историю, многими теперь забытую. А когда-то они были многолюдны, тысячи рабочих работали здесь, по берегу в блестящих экипажах разъезжали арендаторы, строя планы строительства будущих нефтепромыслов.

Еще на заре развития нефтяного дела в Баку геологи, исследовав берег Биби-Эйбата, утверждали, что на дне Каспийского моря должна быть нефть. Нефтепромышленники об этом и сами догадывались. Даже небольшая береговая полоса дала им фонтаны, в течение нескольких лет сделавшие их миллионерами. Ясно было, что нефтеносные пласты далеко простираются и по дну моря. Но промыслы давали нефть с избытком, лишнюю нефть все равно некуда было девать, и потому на море никто не обращал внимания.

Но вот к концу прошлого столетия добыча нефти на промыслах резко понизилась, буровые одна за другой стали выбывать из строя. С расцветом же промышленности в России спрос на нефть с каждым днем возрастал. Нефтепромышленники взволновались: берег Биби-Эйбата весь был пробурен и изведан, идти дальше было некуда. И тогда в министерство земледелия и государственных имуществ полетели ходатайства о разрешении начать в бухте разведку и добычу нефти.

Правительство, поняв, что началась новая нефтяная лихорадка, сулящая немалые выгоды казне, разрешило вопрос с бухтой. Площадь, предназначенная под засыпку, была определена в триста десятин; она разбивалась на семьдесят пять участков, по четыре десятины в каждом, и любой промышленник на свой риск и страх за сто десять тысяч рублей мог арендовать такой участок.

Бухту разобрали двадцать пять арендаторов: нефтепромышленники, министры, сановники, члены царской фамилии, крупные богачи. Они избрали «исполнительный комитет», который должен был ведать работами в бухте, объявили международный конкурс на составление проекта засыпки. И после этого в течение семи лет между арендаторами шла скрытая борьба за нефтяные участки, но фактически никакой работы по засыпке бухты не производилось. К сроку первого взноса началась бойкая перепродажа и скупка участков: они переходили из рук в руки, снова возвращались к прежним владельцам, пока наиболее богатые из них не поглотили «мелочь» и осталось всего-навсего десять арендаторов, хозяев бухты, в числе их автор проекта засыпки немец-инженер Людвиг Гюнтер и нынешний главный геолог Азнефти – Балабек Ахундов.

К началу первой мировой войны арендаторы «начерно» успели засыпать только половину бухты. А затем мощные буксиры земляных работ общества «Сормово» были мобилизованы на нужды войны и уведены в Балтийское море. «Сормово» на этот акт правительства ответило забастовкой и прекратило всякие работы в бухте. Тогда царское правительство конфисковало весь землечерпательный флот и передало его нефтепромышленникам. Но буксиров все-таки не было, и флот вынужден был стать на прикол.

Работы по засыпке стали свертываться, в годы войны и совсем прекратились. История Биби-Эйбатской бухты была забыта.

Остались только эти топкие болота, остался создатель их, человек с трагической судьбой, – инженер Павел Николаевич Богомолов.

У небольшой шаткой пристани, служившей когда-то причалом для барж и землесосов землечерпательного флота, тартальщик Зейнал отвязал рыбачью лодку, вскочил в нее и под сильными ударами весел ушел в море.

– Может быть, он фокусник? – Шофер усмехнулся, снимая с ноги ботинок, в котором хлюпала грязь.

– Нет, Тигран, он знает что-то такое, о чем мы даже не можем предположить. – С любопытством наблюдая за удаляющимся огоньком на корме лодки, Киров прошелся по берегу, потом остановился, стал набивать трубку табаком.

Лодка все дальше и дальше удалялась от берега. Скрипели уключины, слышался плеск воды, тихий огонек едва мерцал на корме…

Внезапно в лодке вспыхнуло пламя. Зейнал был подобен волшебнику из сказки. Он подкидывал в руке огненный клубок, – это, видимо, была пакля – и, обжигаясь, на лету отрывая от него куски, закидывал их далеко от лодки. И куда бы горящая пакля ни падала, там поверхность воды загоралась голубым, красным, зеленым огнем, в воздух взвивались огненные фонтаны. Огненные змеи, подобные молнии, проносились над водой, поджигая все новые газовые фонтаны…

Раскидав огненный клубок, тартальщик взялся за весла. Потом он достал новый кусок пакли, поджег его над фонарем и снова стал сеять огни в бухте.

Босой на одну ногу, размахивая мокрым ботинком, Тигран с радостным криком бегал по берегу. Сергей Миронович, очарованный зрелищем, стоял у самой воды, раскуривая трубку.

– Об этом действительно нельзя рассказать. Это надо видеть своими глазами.

– Вы правы, – сказал Алекпер-заде. – Кто мог подумать!..

– Эй, эй, Зейнал! – кричал Тигран.

Окруженный со всех сторон огнем, тартальщик стоял в лодке, махал папахой и что-то кричал в ответ.

И в это время тревожно заревела сирена на Баилове, через мгновение ее подхватил десяток других сирен, и воздух наполнился сплошным воем, как при пожарах нефтепромыслов.

– Пожар! – кричал Тигран. – Горит Каспийское море!

Киров счастливо улыбался; лицо его было озарено пламенем.

Зейнал испугался рева сирен. Он потушил фонарь, сел на весла, стал грести к берегу. В тех местах, где огонь загораживал дорогу лодке, он бил веслом по воде, топил огонь, и огонь, казалось уже потухший, снова загорался на поверхности воды, так сильно насыщенной нефтяными газами.

Шофер обулся, побежал встречать Зейнала.

На Баиловской дороге уже гремели пожарные телеги и машины; по болоту со всех сторон с руганью, криками неслись сотни людей – здесь каждый был приучен с детства нестись стремглав на огонь: страшны пожары на промыслах – их месяцами не потушить. Кирову даже весело стало при мысли, что вот сюда, на берег, сбегутся «зубаловцы», которые еще час назад говорили на собрании об истощении нефтяных пластов в районе Биби-Эйбата, и, глядя на огни в бухте, на эти бесчисленные газовые фонтаны, убедятся, что тут же, рядом с безжизненными промыслами «старой площади», имеется новый нефтеносный участок…

Здороваясь на ходу с директорами фабрик, управляющими промыслами, секретарями партийных ячеек и райкомов партии, дожидавшимися его в коридоре и в приемной Центрального Комитета, Киров вошел в кабинет, бросил портфель на стол и, не раздеваясь, взял трубку телефона. Он позвонил в Азнефть. Но Серебровского не было, он еще не вернулся с дальних разведок, куда уехал дня три тому назад. Тогда Киров позвонил главному геологу Ахундову. Но того тоже не оказалось на месте. Киров позвонил ему домой. Ахундова и дома не было. Нашел он его после долгих поисков на квартире у одного из сотрудников треста.

– Чем могу быть полезен, товарищ Киров? – с тревогой в голосе, но подчеркнуто учтиво спросил Ахундов, видимо немало удивленный этим звонком.

– Скажите… что вам известно про Биби-Эйбатскую бухту?

– Я не совсем вас понимаю, товарищ Киров. Я почти каждый день бываю на каком-нибудь промысле Биби-Эйбата. Долг службы и всякое такое…

Киров, точно от боли, зажмурил глаза: «Долг службы и всякое такое» – и забарабанил пальцами по столу.

– Скажите, нефть в бухте есть?

– Гм!.. Нефть! Вы слышали про бухту? – По долгой паузе и какому-то неясному бормотанию в телефонной трубке чувствовалось, что Ахундов чем-то был смущен. – Видите ли, Сергей Миронович, было время, тому уже минуло лет пятнадцать – двадцать, господа капиталисты бесились от безделья, им некуда было девать деньги, и вот они выдумали эту несчастную бухту… Бухта – это фантазия нефтепромышленников. Если вопрос этот интересует вас…

– Очень интересует! Иначе бы я не стал искать вас по всему городу.

– Тогда я кое-что могу приготовить для вас на завтрашний день. В тресте, должно быть, сохранилась кое-какая переписка и проекты. Но только все это зря! Я хорошо знаю, что в бухте не может быть нефти.

– Если не забыли, вы так же говорили о промысле «Солдатский базар». Помните?

– Пожалуйста, пожалуйста, – заторопился главный геолог, совсем не желая вспоминать ту злополучную историю. – К завтрашнему дню я представлю подробный доклад.

– Мне бы хотелось знать сейчас! – Киров явно был огорчен. – Кстати, куда девался инженер Богомолов? Знали вы такого? Что с ним? Знают ли у вас его адрес?

– Вряд ли… Да, да, я вспоминаю этого чудака инженера! Говорят, с ним какая-то трагедия, он будто бы ослеп, куда-то уехал… Завтра мы непременно наведем справки…

Киров положил трубку, скинул плащ, с болью в сердце сказал вошедшему с папкой бумаг секретарю:

– Этот человек, как нарочно, ни разу меня не обрадует!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

Автомашина осталась на дороге. Киров повернул в переулок. Переулок, шириной в сажень, шел в гору. Ветер дул навстречу, неся с собой тучи раскаленного песка и мелких камешков, сбивая с ног, срывая фуражку. Кирова нагнал Махмудов – секретарь Биби-Эйбатского райкома партии. Они взялись за руки и, надвинув фуражки на самые глаза, пошли вперед, то и дело поворачиваясь спиной к ветру.

У зеленых ворот они остановились и отдышались.

– Дом номер двенадцать. Здесь, наверное, и живет наш багермейстер, – обрадованно произнес Махмудов.

Киров вошел в калитку:

– Не райские ли врата мы открыли, Кафар?

Махмудов последовал за Кировым, захлопнул калитку. Огляделся вокруг.

Двор был маленький, размером не более тридцати квадратных саженей, и весь утопал в зелени. И хотя бы уже потому, что здесь было так много зелени, двор выглядел необычайно, ибо земля в районе Баилова и Биби-Эйбата была в песке, камне, нефти, и нигде не росло ни травинки. Но двор был не просто в бакинской зелени, которую еще изредка можно было встретить на окраинах города, – выжженной солнцем, изъеденной песчаными ветрами, чахнущей от безводья, – а в зелени свежей, ароматной, обильно напоенной пресной водой, хотя своей воды в Баилове никогда не бывало, ее привозили из города.

Забором огораживался этот чудесный двор с севера и востока, откуда обычно дули ветры; забор был подобен бастиону – массивный и высокий, в отличие от местных низеньких и развалившихся заборов, кое-как сложенных из плитняка.

В пятиугольных и круглых клумбах, окаймленных черепицей, неведомо какими судьбами попавшей сюда, росли гвоздики, астры, хризантемы, розы и тюльпаны; дальше, склонившись друг к другу, красовались два подсолнуха; горели огненно-красные гранаты в листве; ветки гнулись от тяжелых плодов на яблоне и груше; крошечные лимоны сверкали на двух невысоких деревцах.

Посреди двора, недалеко от колодезного сруба, высилось инжирное дерево, и под ним, за низеньким столом, врезавшимся ножками в землю, держа на коленях белокурую девочку, сидел седоусый моряк и с любопытством наблюдал за незнакомцами.

– Багермейстер Крылов? – Киров подошел к моряку, широким жестом подал руку. – Будем знакомы – Киров.

Девочка, точно бабочка, спорхнула с колен седоусого моряка, и тот встал, смущенно поздоровался.

– Да… так точно… Фома Матвеевич Крылов…

– Рад видеть брата Петровича… – Киров, пожимая руку багермейстера, с интересом вглядывался в него, -…и творца этого райского дворика. – Он представил Кафара Махмудова. – Именно творца, а не хозяина, Фома Матвеевич!

– Так уж и творец! – расплылся в улыбке Фома Крылов, теперь уверившись, что этот незнакомец и на самом деле есть Сергей Миронович Киров, о котором ему рассказывал брат по возвращении из Астрахани и о котором он столько хорошего слышал и от знакомых моряков. – Люблю зелень, товарищ Киров. Скучно без зелени.

На столе стоял чугунок, прикрытый крышкой, рядом – алюминиевые миски, расписные деревянные ложки, – семья, наверное, готовилась к обеду.

– Ирина! – позвал Фома Крылов, но его не услышали. Тогда Крылов приставил к своему ободранному креслу, на котором любил восседать, скамейку, смахнул с нее пыль и пригласил Кирова и Махмудова сесть с ним рядом, гадая, что могло их привести к нему?

Чумацкие, повисшие ниже подбородка усы; обритая круглая голова; руки, оплетенные густой сетью жил и татуированные до самых плеч; на груди от плеча до плеча сквозь белую сетку виднелся свирепый беркут, уносящий в когтях нагую девушку с распущенными волосами; серебряное кольцо со скрещенными крохотными якорями блестело на обрубленном до половины мизинце правой руки.

– Что, Фома Матвеич, не ждал гостей в такую пору? – улыбаясь, спросил Киров.

– В такой норд, правду сказать, никого не ждал, – кивнул своей круглой бритой головой багермейстер.

– Откуда же знать: ветер на улице?.. Оградился от мира этакой китайской стеной, Фома Матвеич, – шутливо произнес Киров.

– А у меня и не должен быть этот пагубный ветер. Незачем тогда было столько трудов тратить, – горячо возразил багермейстер. – Камень, не земля, а поди – все растет!

– Да, трудов положено много, – согласился Киров. – Вон Махмудов не налюбуется клумбами… – Вздохнул, с надеждой посмотрел на Фому Крылова. – Что тебе, Фома Матвеич, известно об инженере Богомолове?.. О его жизни?.. Где его нам искать?.. И второе, – ну ладно, об этом потом…

– Павлом Николаевичем интересуетесь?.. Ох ты боже мой, что же я о нем знаю? – Багермейстер закрыл глаза, потер лоб; этого вопроса он никак не ожидал. – Знаю то же, что и другие. Так, встречались по работе, когда засыпалась бухта… Бывало, частенько и поругивались, да это бывает в работе… Раза три заходил ко мне пить чай, любил чай и пиво, а так… ничего другого о нем не знаю.

Видно было, что ему не очень-то приятно говорить о слепом инженере.

– Фома Матвеич! – Киров положил руку ему на колено, посмотрел в глаза. – Богомолова я днем с огнем ищу.

– Да вот, говорят, во вредительстве он был замешан, сидел кой-где… Выдумают же, черти! – Багермейстер побагровел и заерзал на скамейке. – Причин к тому не было. Потом ослеп, переехал куда-то в Крепость и точно канул в воду. А раньше соседом моим был, жил тут недалеко. Друзьями раньше были, – с грустью и горечью проговорил Фома Матвеевич и стал подробно рассказывать о слепом инженере… – Найдите его, товарищ Киров, пусть поищут в Крепости. Бедствует человек! Уж я-то знаю его: горд, помощи сам не попросит. – Чтобы не уронить слезу, – человек он был чувствительный, как и брат его, Петрович, – Фома Крылов обхватил чугунок тряпками и направился с ним в дом, оставив Кирова и Махмудова в глубоком раздумье.

– Да, история! – вздохнул Махмудов, встал и с интересом принялся рассматривать цветы в клумбах.

Из одноэтажного дома, стоящего в глубине сада, выбежала белокурая девочка с корзиночкой в руке. Она неслась по дорожкам, что-то напевая себе, то и дело оглядываясь на Кирова. Сергей Миронович долго ее «не замечал». Но вот рядом на скамейку упала веточка со спелым инжиром. Он поднял голову и увидел девочку на дереве. В следующее мгновение девочка уже затерялась в густой листве, а потом вдруг оказалась на земле с собранным в корзиночку инжиром.

– Чья ты такая шустрая? – спросил он у девочки.

Девочка нахмурила брови:

– Папина.

– Ну, подойди, поздоровайся…

– А я вас никогда не видела. И папа не видел.

– Это не оправдание, – с напускной строгостью произнес Сергей Миронович. – Надо со всеми здороваться, кто приходит к вам.

Девочка не знала, шутят с нею или говорят всерьез.

Не меняя строгого тона, Киров сказал:

– На первый раз ты будешь наказана…

Девочка от изумления даже раскрыла ротик.

– Да, да, нечего удивляться, принесешь стакан водички…

Девочка поняла, что с нею шутят, поставила корзиночку с инжиром на траву, подошла ближе.

Сергей Миронович протянул ей руку:

– А теперь познакомимся и станем друзьями. Звать меня дядя Сережа.

Девочка со всего размаху ударила его по ладони:

– А меня – Дельфина! Попросите водичку у папы. – Она подпрыгнула на одной ножке и, подхватив корзиночку с инжиром, убежала.

Из-за кустов появился Махмудов.

– Там и огород есть, Сергей Мироныч. Удивительный дворик. Здесь все растет.

– Вот тебе, Кафар, и задача райкому: распространить опыт багермейстера на весь Баилов! – И мечтательно, с восторгом: – Все бы здесь утонуло в зелени!

На дорожке появился Фома Матвеевич. Он успел переодеться, – был в сиреневой рубахе, подпоясанной шелковым пояском, в выглаженных брюках-клеш. В вытянутых руках он нес чугунок с подогретым обедом. Позади шла молодая женщина, – со стаканом воды в одной руке, скатертью, тарелками – в другой.

Поставив чугунок на стол, багермейстер взял из рук молодой женщины стакан, и женщина поздоровалась низким поклоном.

– Жинка моя! – представил ее Крылов и протянул стакан Кирову. – Вы у Дельфины водичку попросили – водичкой у нас в доме называют водку – да и смутили девочку. Она прибежала к матери и говорит: «Вот дядя Сережа какой, пришел и сразу водичку просит».

Все невольно рассмеялись, Ирина проворно накрыла на стол и пригласила Кирова и Махмудова отобедать с ними.

Фома Матвеевич поднял с чугунка крышку, и оттуда заклубился пар; трудно было устоять перед настоящей рыбацкой ухой – из свежей рыбы, щедро наперченной и приправленной лавровым листом. Тут же сели обедать.

Багермейстер вытащил из колодца корзинку, а из нее бутылку холодной зеленоватой водки, обратился к Сергею Мироновичу:

– А вот сейчас не выпьете водки?.. Дружок прислал из Карабаха… Выпьешь рюмку, и глаза на лоб лезут.

– Нет уж, такую водку не пью, – замахал руками Киров.

– Хорошая водка тутовка, – со знанием дела сказал Махмудов и протянул свою рюмку. – Зря пугает товарищ багермейстер!

– Нет, водку не буду пить. Жарко! – и Киров отодвинул от себя рюмку.

– Да, очень жаль, – сказал Фома Матвеевич и, налив и себе тутовки, направился в погребок за бутылкой столового красного вина.

У него была страсть закапывать вина в землю, как это делали некоторые из его соседей, а потом при гостях выносить и ставить на стол бутылку с комками прилипшей земли.

Выпили за Фому Матвеевича, отведали ухи.

Киров наклонился к багермейстеру:

– Как думаешь, Фома Матвеич, – нефть в бухте есть?

Багермейстер озадаченно посмотрел на Кирова:

– Вроде и должна быть. В свое время вокруг бухты много шуму было. А может, все это только разговоры… – Он махнул рукой. – Бог их знает!

– А как ты думаешь… нефтепромышленники были дураками?

– Нет, дураками они не были.

– Могли они тратить миллионы, если бы не были уверены в богатствах бухты? Вот о бухте впервые я услышал только третьего дня. Это, видимо, старая история?

– Очень старая.

– Один тартальщик, по имени Зейнал, показал мне огни в бухте и рассказал всю бухтинскую историю. Многого он сам не знает, но это человек с чутьем и смелыми взглядами на жизнь. Огни в бухте и рассказ его о болотах бухты очень меня заинтересовали. И тому, что ты говоришь о «разговорах», я не совсем верю, потому что ты сам им не веришь.

– Потому и Богомолова ищешь?

– Потому.

– Тогда выпьем!

– За что?

– За твою удачу.

– Вот за это я выпью с удовольствием. Кафар, выпьем за бухту!..

– Как уха? Как вино? – спрашивал Крылов, не переставая угощать гостей.

– И вино хорошее, и уха достойна всяческих похвал, – отвечал Киров.

– Сам рыбу ловлю. Охотник, рыбак и садовод. Эти три занятия люблю больше всего на свете.

– А море?

– Про море забывать стал…

Шесть лет назад, в войну, буксиры землечерпательного каравана общества «Сормово» были уведены на север, и землесос, которым командовал Фома Матвеевич, стал в ряд с другими к «пристани погибших кораблей». Не столько с горя, сколько от безделья багермейстер запил. Но вскоре на него и горе обрушилось: заболела и умерла жена, потом двух сыновей взяли на войну, и они погибли где-то у Карпат… Жил человек полвека, работал изо дня в день, имел хорошую, дружную семью и вдруг в один год всех лишился. Погоревал Фома Крылов и задумал заново начать жизнь. Чувствовал он по своему железному организму, что проживет самое малое еще полсотни лет. Женился на двадцатидвухлетней Ирине, родилась у них дочь – Дельфина. Решив остаток жизни, или, как он говорил, вторую жизнь, прожить для себя и своего удовольствия, багермейстер весь ушел в заботы о доме, занялся рыбной ловлей и охотой, к чему имел пристрастие еще с малых лет. Кое-какие деньги он выручал от продажи рыбы и дичи; всегда имел на обед уху и вино и в конечном счете был доволен этой второй жизнью, а порою даже считал себя счастливейшим из людей – ни от кого не был зависим и жил в своем райском саду, как царек.

Когда со стола было все убрано и хозяйка с дочерью ушла ставить самовар, Киров, расположившись с Махмудовым на траве, закурил трубку. Вскоре к ним подсел и Крылов.

– А что, Фома Матвеич, если вновь вернуться на землесос? Вновь зажить старой жизнью? – спросил Киров. – Вот если возьмемся за бухту, тогда твой корабль нам будет очень нужен.

Багермейстер внимательно выслушал Кирова, горячо одобрил его начинание по засыпке болот «новой площади», а также остальной части бухты – двадцатигектарного водного пространства внутри этих болот, именуемого Ковшом, – а насчет себя сказал:

– Привык я к этой второй жизни и на работу больше не пойду.

– Может, передумаете? – спросил Махмудов.

– Нет, нет! – замахал руками багермейстер.

Сергей Миронович стал говорить о той нужде в нефти, которую терпит страна. Не жалость к молодой республике он вызывал у багермейстера, а убеждал его в необходимых начинаниях по освоению новой богатой нефтяной площади. Он хорошо знал: пришли из Азнефти Крылову бумажку, чтобы он возвратился к своей прежней работе командира землесоса, Крылов мог и порвать эту бумажку, а живое человеческое слово могло – в этом он никогда не сомневался – делать чудеса.

Фома Матвеевич поглаживал усы и, слушая Кирова, все более и более хмурил лоб.

– До приезда к тебе я был в доках. Среди других кораблей на «кладбище» видел и два бухтинских землесоса. И твой землесос! Поржавел он без хозяина. Рабочие говорят, надо его ставить на капитальный ремонт. Было бы хорошо, Фома Матвеич, если бы ты сам пошел и посмотрел, что с землесосом, какой ремонт на нем нужен. Написал бы свое хозяйское мнение, зашел бы ко мне. Потом – где теперь команда землесоса? Надо собрать и привлечь всех к этому делу.

– Пропали все… Кой-кто матросами плавает, кто в войну сгинул, а один даже кабачок открыл.

– Не мне давать тебе советы. Подумай! Как лучше, так и делай. Чем нужно помочь – помогу, сам приду в док, ребята там очень хорошие. Я говорил им уже о первоочередном ремонте землесосов. Чей второй землесос?