Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

* П е н д ы р-ч у р е к – сыр с хлебом.

* М у т а к – подушка.

Гюнтер забрался в дальний угол чайной, занял место, близкое к буфетной стойке, за которой Джафар, румяный и улыбающийся, накрест опоясанный полотенцами, из десятиведерного самовара разливал кипяток в крошечные чайники и эти чайники ставил в ряд на угольки в мангале*.

____________________

* М а н г а л – жаровня.

Вокруг на коврах разморившиеся и полусонные люди мелкими глотками пили из выгнутых стаканчиков, напоминающих винные рюмки, черный настой чая и курили пряный табак.

Увидев Гюнтера, Джафар на какое-то мгновение изменился в лице, и Гюнтер не понял, было ли это проявлением радости или испуга. Но Джафар тут же овладел собою и, подозревая, что посетители могли на его лице заметить испуг, и желая их разуверить в этом своей улыбкой, заулыбался пуще прежнего. И опять Гюнтер ничего не понял, ибо Джафар всегда и всем улыбался. Он сидел раздраженный и чувствовал, что обращает на себя внимание посетителей. Но вот Джафар ловко взял один из подносов, поставил на него стакан, сахарницу, кальян, снятый с угольков чайник с закипающим чаем и, держа поднос на уровне головы, направился к нему.

Завсегдатаи чайханы, немало удивленные тем, что этого пришедшего обслуживает сам Джафар, стали перешептываться между собою. Раздражение снова овладело Гюнтером, и он, вместо долгожданного вопроса: «Что с парнями?» – сказал Джафару, расставлявшему на ковре чайный прибор: «Старый ишак», и Джафар снова изменился в лице и, пятясь назад, стал уходить к буфету.

Гюнтер был взбешен. Он пошел вслед за Джафаром.

– Где русские парни? – спросил он, уверенный, что Джафар скажет: «Не видел, не знаю». Но Джафар, приложив палец к губам, шепнул ему:

– Не просыпались еще, спят еще…

«Значит, они здесь! Значит, все обошлось благополучно! Не пойманы и не погорели! Значит, все хорошо!» Но как это ни было хорошо, ему приятнее было бы услышать что-либо другое… Он желал бы гибели этих двух русских парней, и это, лишь только это могло его успокоить и обрадовать.

Он посмотрел на приоткрытую дверь черного хода, ведущую в ту тайную половину чайной, где сейчас спали рыжеволосые парни, и, подумав: «С ними что-то надо делать», стал курить кальян, жадно затягиваясь дымом, невольно прислушиваясь к разговорам в чайхане…

Археологические раскопки в Египте, Лионская ярмарка, беспорядки в Рурской области, налаживающаяся связь с персидскими и турецкими купцами, сбор денег на седьмую эскадрилью Доброхима, проблема бакинского трамвая, десятки, лиры, фунты, туманы – все это занимало посетителей, и ни слова в их разговоре о пожаре в Сураханах, точно этого пожара и не было. «Какое им дело до нефти! – усмехнулся Гюнтер и, достав из кармана измятую газету, разгладил ее на колене, спокойно прочел первые ночные известия о пожаре в Сураханах. – Какое им дело до меня и до парней».

Гюнтер встал, спокойный и решительный…

Первая комната за чайной была глухая, без окон, и свет в нее падал сверху через отверстие в потолке, как в восточной бане. На паласе в самых различных позах сидело и лежало человек десять. Это были тэриакеши – курильщики дрянного третьесортного опиума: они были безмолвны, точно загипнотизированные, глаза у всех горели лихорадочным огнем.

Гюнтер прошел во вторую комнату. Здесь было светлее и просторнее. Свет падал из небольшого оконца, напоминающего бойницу. Пахло постным маслом и жженым маком. У стены стояла тахта, мерцали коптилки; над ними, склонившись, люди курили опиум.

На Гюнтера никто не обратил внимания, и он прошел в третью комнату – эта была меньше двух первых и выглядела чище, уютнее и светлее.

На тахте сидели два военных моряка и между ними девушка. Моряки, нанюхавшись кокаину, улыбались девушке. Она держала на коленях поднос с сушеными фруктами и сортировала эти фрукты, отделяя в одну кучу финики, в другую – чернослив, в третью – очищенные орехи, а сама жевала мелкие сливы, от которых у нее сводило скулы.

Дверь в четвертую и последнюю комнату была заперта. Только Гюнтер хотел повернуть назад, как ему навстречу показался Джафар. Он открыл дверь, и Гюнтер увидел рыжеволосых парней, навзничь лежавших на полу. Остап был без рубахи. Аркаша лежал, зажав в руке пустую бутылку из-под вина.

Глядя на парней, Джафар, потирая руки, сказал:

– Ночью они пришли… Совсем поздно. Араку много пили, песни пели… Потом три порции курили… И не просыпались еще…

– Им спать надо, – сказал Гюнтер, наступил Аркаше на руку и, когда тот разжал пальцы, носком ботинка вышиб у него бутылку.

2

Было уже темно, когда Гюнтер оставил чайхану Джафара.

– Ты головой отвечаешь за этих парней, помни наш уговор, – погрозил он Джафару и через черный ход вышел на улицу.

Базар был пустынен, мутным светом горели лампочки над магазинами.

«В конечном счете, – думал Карл Гюнтер, спускаясь к Парапету, – они никуда не денутся. Теперь, пожалуй, еще сами станут искать меня. Но от них надо избавиться. Пусть уедут из Баку. Городов на Кавказе много. Завтра же уедут».

– Сделали свое дело – и хорошо, – сказал он вслух, точно парни шли с ним рядом. И вновь ему пришла мысль, что было бы хорошо, если бы парни погибли в огне…

У остановки конки Гюнтер лицом к лицу столкнулся с фотокорреспондентом газеты «Бакинский рабочий» Мартыном Вайнштейном. Они поздоровались и пошли по Ольгинской.

– Откуда, куда? – спросил Гюнтер.

Мартын тряхнул висящим через плечо фотоаппаратом.

– Был в Сураханах, на пожаре, прямо с поезда. Потрясающее зрелище!

– Потрясающее? Да, да, надо посмотреть.

– Обязательно поезжай. И в огне надо видеть поэзию. Вот знаю, что редактор поместит только два-три снимка, а нащелкал все-таки тридцать. Одно дело – профессия, пропади она пропадом, другое – душа.

Мартын хотя и спешил в редакцию, но Гюнтер все же затащил его в первый попавшийся ресторан, все расспрашивал про Сураханы.

– Такой пожар вижу впервые, – рассказывал Вайнштейн, уплетая котлеты. – Говорят, хитро задуманный поджог. Поймали каких-то сторожей!

– Всегда все валят на бедных сторожей!

– Говорят, за ними уже несколько раз было замечено, что они курят по ночам. А в общем, думаю, разберутся. Киров с утра там.

– Без нас разберутся, – махнул рукой Гюнтер и поднял бокал. Ему пришла мысль: «Хорошо бы взять у Мартына эти снимки и отправить их туда – в Париж и в Берлин. Пусть старики убедятся, что их деньги расходуются не зря. А то все скулят. И еще этот мистер Леонард Симпсон!» И он сказал Вайнштейну:

– Я у тебя кое-что возьму из снимков и с очерком о пожаре отправлю в… Москву, в журнал «Красная панорама».

– Пожалуйста, бери хоть все!

В десятом часу они вышли из ресторана и на Ольгинской разошлись в разные стороны.

На улице было многолюдно.

В витринах магазинов, у кинематографов, на крышах домов – везде и всюду мелькали огни световых реклам. Синие, красные, зеленые, они зазывали на «Поплавок», в ресторан-кабаре «Кружок артистов», на Веру Холодную в картине «Позабудь про камин, в нем угасли огни», на грандиозный салонно-трюковый фильм «Авантюристка из Монте-Карло» с участием «несравненной Эллен Рихтер». Мелькали рекламы – торговые и газетные, рекламы гостиниц и винных погребов.

Гюнтер вошел в игорный дом, предварительно выпив в погребке бутылку великолепного «напареули». Играл он большими ставками и быстро привлек к себе внимание игроков. Его окружили, так как многие знали его как азартного игрока. По мере того как деньги переходили к нему, крупье все более краснел и нервничал; он возвышался над большим овальным зеленым столом, длинной лопаточкой ловко захватывал деньги, фишки, карты и нежным, девичьим голосом выкрикивал:

– В банке десять миллиардов. Кому карту? Пожалуйста. Прошу открыть карту. У партнера семь, у банкомета… мета… мета… шесть!

Гюнтер выделил банкомету долю с выигрыша, тот низко поклонился ему: «Мерси, месье!» – и в свою очередь выделил часть из этих денег сидевшей против него сердитой даме, которая проверяла отчисления в пользу казино, а также проверяла и его, крупье.

Гюнтер перешел к индивидуальным столикам.

Вино начинало действовать, и он хмелел. Игроки, окружавшие его за столом, лестью и мелкими проигрышами старались затянуть его в игру, чтобы потом правдой или неправдой его обыграть… Он все более хмелел и все чаще и чаще перебирал очки.

В конце зала, у дверей, вдруг послышалась громкая ругань.

Гюнтер разобрал голоса рыжеволосых парней. Потом затеялось что-то вроде драки, на шум и крик стал сбегаться народ со всех концов зала. Он метал банк, в банке была большая сумма, игроки сидели прикованные к банку, и никто из них не думал покидать свое место.

Тогда он встал и, к великому неудовольствию партнеров, подошел к толпе.

Гюнтер услышал голос Остапа:

– Проклятые буржуи, вот подожжем вашу хазу, тогда узнаете нас!

Пьяных Остапа и Аркашу, видимо, уже выгнали из игорного зала, ибо когда Гюнтер очнулся от минутного, вдруг на него нашедшего полного опьянения, то вокруг него уже никого не было.

Гюнтер оставил казино и, перейдя улицу, темным Ашумовским переулком поднялся в Крепость, кое-как добрался домой…

В столовой сидели некоторые из членов ордена и среди них гости: Федор Быкодоров и вернувшийся из Персии Фердинанд. Скуластый, с раскосыми жесткими глазами, с редкими щетинистыми усами, Фердинанд выглядел мрачнее обычного. Он встал первым и приветствовал Гюнтера по-восточному. Саша Чахмахсазов, видимо, уже был пьян и дремал на стуле. Быкодоров, как всегда трезвый и себе на уме, приветствовал его глазами и своей змеиной улыбкой.

Гюнтер стоял посреди комнаты, страшно пьяный, но еще не теряющий сознания, чувствуя степень своего опьянения и страха. Он долго и бессмысленно смотрел на стол, на кусочки тающего льда на блюде, на искрящиеся на свету рюмки, полные вина, пока не перевел взгляд на оттоманку. Там, на развернутом японском халате с вышитыми золотом и серебром драконами, лежали золотые тюбики губной помады, флаконы с духами, маленькие продолговатые коробочки с кокаином, коробочки пудры, чулки, шарфы, отрезы индиго и шевиота, персидской чесучи и шелков.

Фердинанд встал, протянул Гюнтеру пачку привезенных писем, по которым Гюнтер мог получить нужные ему деньги от персидских купцов, живущих в Баку.

Пирата Фердинанда (туркмена Бердиниата Магомет-оглы) еще до недавних времен на Каспии знали как жестокого грабителя и убийцу. На небольшом киржиме под парусами, с пятью головорезами, в свирепый шторм и бурю он совершал свои стремительные нападения на небольшие торговые суда персов и туркменов. В годы революции и интервенции Фердинанд вдруг пропал куда-то бесследно, и о нем не слыхать было вплоть до прошлого года, когда он вновь появился на Каспии.

Навсегда забросив грабежи, Фердинанд теперь занимался контрабандой, переправкой золота персидских купцов из Баку на их родину, а с некоторых пор обслуживал и орден «Пылающее сердце», для которого из Персии от мистера Леонарда Симпсона перебрасывал людей вроде Федора Быкодорова и доставлял почту и деньги.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Пожар в Сураханах бушевал шестой день…

Поиски поджигателей оказались бесплодными. Была надежда узнать кое-что от старика сторожа. Но сторож, так и не придя в сознание, умер от ожогов, и вся эта история, как и два других загадочных пожара в начале года, до поры до времени осталась окутанной мраком неизвестности.

Кирову было одно ясно: в городе существует диверсионная организация и борьбу с нею надо повести всеми возможными средствами.

Ночью, прямо с пожара, прихватив с собой командира караульного полка Илюшина, он поехал по бакинским нефтепромыслам, нефтеперегонным заводам, нефтеналивным пристаням, нефтехранилищам и перекачным станциям. На других машинах следовали рабочие бригады.

Ехали в Черный город. Было холодно, ветер выл в степи.

– Ты видел, из какого ружья этот сторож стрелял по беглецам? – обернулся Киров к Илюшину.

– Нет, Мироныч. А что? Наверное, обычная трехлинейка.

– Да, жаль, что не видел… А знаешь, что значит по-азербайджански «дайан-долдурум»?

– Нет. По-ихнему еще не выучился.

– Плохо… Так вот, сторож стрелял из «дайан-долдурума». В переводе ружье называется: «Ты постой, подожди, а я вот выстрелю в тебя». Метко сказано, а? Сторожа в этих промысловых охранах вооружены допотопными берданками! Берданками! Выстрелить из них – целое событие? Событие! Ты вот попробуй пострелять! Я уже пробовал. Тут не то что в движущуюся цель не попадешь, тут… вообще никуда не попадешь!

– «Дайан-долдурум»? Действительно, метко сказано, – пробормотал Илюшин.

– Эти берданки лучше и не назовешь. Почаще будешь бывать в народе – не то еще узнаешь.

– А я и бываю, Мироныч, все время только и ношусь по промыслам.

– Значит, без толку носишься… А ты заметил, какого возраста был этот сторож?

– Да лет так на семьдесят.

– А как ты думаешь: если бы вместо этого семидесятилетнего старца (к тому же заметь: больного трахомой!) на посту стоял молодой, хорошо обученный, меткий и зоркий боец, вооруженный трехлинейной русской винтовкой, то поджигатели убежали бы или нет?

– Нет, Мироныч, не миновать бы им пули.

– Наверняка! И мы бы теперь знали, кто они и кем подосланы. А так никто ничего не знает!

– Не знаем, Мироныч, – тяжело вздохнул Илюшин.

– Народ у тебя вольнонаемный, вот что! Тебе их с биржи труда посылают, как на обычную работу, а работа у тебя не обычная. Хранить государственное добро – это священное дело. Вот не уберегли Сураханы! Этот пожар влетел нам в пять миллионов золотых рублей. А ну-ка, переведи это на наши бумажные миллиарды… Сколько биллионов получится? Твоим ребятам надо наглядно показать убыток от пожара. А тут биржа! Ведь могут же тебе послать «безработного» врага? Мало ли их ходит с ножами за пазухой, готовых в удобный момент ударить нам в спину? Об этом надо подумать…

Уже к утру, объехав нефтеперегонные заводы и нефтеналивные пристани, Киров и Илюшин приехали на старые промыслы Биби-Эйбата. Машину они оставили на дороге, а сами разошлись в разные стороны.

Первым к машине через некоторое время вернулся Илюшин, найдя на постах надежных охранников.

Кирова все не было.

Прошло минут десять. Еще десять…

– Сергей Мироныч, наверное, беседует, – сказал Тигран, чтобы успокоить Илюшина: тот явно нервничал, догадываясь, что наверняка где-то произошло что-то неладное.

Илюшин пошел искать Сергея Мироновича. Он обошел посты № 3, № 4 и, подойдя к посту № 5 на промысле «Каспийско-Черноморского общества», увидел Кирова, шагающего между вышек с ружьем в руке.

Илюшин кинулся к будке часового, которая находилась шагов на пятьдесят правее вышек.

Часовой спал, распахнув шинель, положив руки на колени.

Подошел Киров.

Илюшин стоял безмолвно и смотрел на Кирова: никогда он не видел его таким суровым. Но вот Илюшин схватил часового за грудь и стал трясти изо всей силы. Часовой проснулся и закричал от испуга, но Илюшин все тряс его и ругал последними словами.

– А это ты зря, командир полка!

Командир полка Илюшин оставил часового и, тяжело дыша, начал приводить себя в порядок. «Пропал, совсем пропал!»

Часовой наконец понял, в чем дело, вышел из будки, узнал своего начальника и Кирова и невольно потянулся к ружью.

Киров отстранил его руку.

– Этого ружья тебе больше не видать. Пил?

– Немножко спал, – придя в себя и оценив положение, ответил часовой.

– Я спрашиваю: пил вино?

– Спал, товарищ начальник.

– А ну, дыхни! – подошел к нему Илюшин. – Нет, не пахнет вином.

– Почему спишь на посту? – Киров передал ружье Илюшину.

Часовой не сводил с ружья глаз.

– Устал немножко, товарищ начальник. Три смены стою.

– Почему три смены?

– Народу мало у нашего начальника караула.

– Что могло случиться у начальника караула, товарищ командир полка?

«Пропал, совсем пропал». Илюшина прошиб холодный пот. Никогда Киров так его не называл. И в Астрахани, и здесь он всегда звал его просто Илюшей.

– Я думаю, товарищ Киров… Я вспоминаю, что Звягинцев – командир третьей роты – просил разрешения отпустить народ на учение, но я ему не разрешил. Другого ничего как будто бы не могло случиться, товарищ Киров.

Нет, Илюшин не смел выговорить «Мироныч». Он стоял перед Кировым подтянутый, полный тревоги, как командир караульного полка, а не как Илюша.

Потом – кинулся в будку и дал сигнал «Тревога на посту».

Киров подошел к часовому, спросил его:

– Давно служишь в охране?

– Скоро будет три месяца.

– А до этого где служил?

– Немножко работал, немножко вино делал, вином торговал.

– Вином торговал? Ну что же, поезжай домой. Торгуй вином. Это прибыльней, да и спокойней. А тут, того и гляди, можно в трибунал угодить. За сон на посту, например… Ну, иди. Иди, иди! С этой минуты ты свободен. Не вздумай больше идти куда-нибудь в охрану. А сюда мы уж подберем настоящих бойцов. Если нужно будет, они пять смен простоят и глаз не сомкнут. Иди, иди! Не бойся!

Тот недоверчиво посмотрел на Кирова и на командира полка и, зайдя в будку, сунул под мышку узелок с едой, поклонился и ушел, ловко обходя нефтяные лужи.

Киров не сводил с него глаз.

– Ишь ты, вольнонаемный!

По полю, придерживая одной рукой кобуру, другой – фуражку, мчался начальник караула.

Киров потрепал Илюшина по плечу.

– А ты собери бойцов. Приеду на полчаса и поговорю. Ну, будь здоров! Давай-ка вместе очистим твои авгиевы конюшни.

Илюшин от счастья готов был умереть. И он сказал (он снова обрел право называть Кирова Миронычем):

– Спасибо, Мироныч. Буду ждать тебя.

– Ну-ну, приеду.

Илюшин снял буденовку, вытер лоб. Он стоял на посту, смотрел на уходящего по тропке Кирова. Уже давно начальник караула и стрелки стояли перед ним, вытянувшись в струнку, а он с необыкновенной любовью все смотрел Кирову вслед.

2

Было уже светло, но солнце еще не показывалось.

Киров любил рассвет. У него была особая страсть – наблюдать за рассветом, встречать восход солнца. Где бы он ни находился в это время – на промысле, на охоте, в лесу, на берегу моря или по дороге домой на пустынных улицах города, – он обязательно останавливался и наблюдал за восходом солнца…

Вот на востоке появилось бледное пятнышко. Пятнышко быстро росло, и серая пелена вокруг него все светлела и светлела. Точно рукой неведомого художника, рисующего рассвет и ищущего нужные ему тона на полотне, к этому светлому фону вдруг стали прибавляться желтые, синие, зеленые и фиолетовые краски, потом все эти краски вдруг стали окрашиваться оранжевым тоном, и весь восток запылал огнем.

Из воды выглянул краешек солнца. Краешек этот был холоден и спокоен по сравнению с той огненной бурей, которая уже простиралась с полнеба вокруг. Солнце будто обозревало воду и землю, раздумывало, стоит ли и сегодня всходить и согревать эти бесконечные просторы. И, словно убедившись, что природа прекрасна, что своим появлением оно пробудит людей к жизни и оживут эти дремотные просторы, – стало подниматься над горизонтом.

Киров посмотрел на часы: восход продолжался три минуты двадцать семь секунд. Солнечная дорога шла через весь Каспий и обрывалась на берегу новой бухтинской земли. Он подошел к самому берегу, где громоздились каменные глыбы для плотины, сел на камень, закурил.

– Нет, вольнонаемные никак не годятся для несения охраны промыслов. Никак! – сказал он вслух и прошелся по берегу. – Вольнонаемные, вольно-наемные, наемные-вольные, – он словно слагал стихи, – и охрана государственного добра… Нелепица!

Он все ходил по берегу, курил, смотрел на горловину Ковша, с двух сторон сжимаемого каменным заграждением, ходил по лесам возводимых на дамбе трех буровых вышек, возвращался, долгим взглядом окидывал появившиеся дымки на горизонте. Что он предложит взамен вольнонаемных?

«Мобилизация коммунистов в охрану? Чистка полка и добор? Передача охраны самим рабочим?»

Он бросил плащ на землю и стал раздеваться.

Позади раздался возглас Тиграна; он бежал по топкой части бухты.

Киров помахал ему рукой и окунулся в воду. Ему было хорошо. Он любил море, солнце и эту тишину, им первым нарушаемую.

– Давай, Тигран! Вода теплая. Может, в этом году больше не придется искупаться.

Тигран добежал до берега, черпнул воду рукой: вода была холодная.

– Не дело делаете, Сергей Мироныч. Разве так рано купаются? Уж сегодня попадет вам, вот скажу Марии Львовне.

– А ты не философствуй и не грози, сам большой! Раздевайся лучше! – И Киров исчез под водой.

Он долго плыл, обозревая дно морское, пугая сонных рыб… Когда же выплыл на поверхность – удивился исчезновению шофера. Но вот Тигран тоже показался из воды недалеко от него.

Киров рассмеялся, поняв, в чем дело.

– А говорил – вода холодная!

Они поплыли друг другу навстречу.

У Тиграна зуб на зуб не попадал – и от холода, и от испуга.

– Все-таки заставили искупаться. Что вы так долго пропадали?.. Полчаса пропадали!

Сергей Миронович поднял над головой заржавленный гаечный ключ.

– Вот этот ключ искал.

– На такой глубине? Ну, Сергей Мироныч, это совсем не дело.

– Дело не дело, а ключ нашел.

– Да чей это ключ?

– Откуда я знаю! Кто-нибудь да уронил. Может, с землесоса. Может, Фома Матвеич.

– Все шутите! В такой воде простудиться можно.

Они поплыли к берегу.

– А ключ этот, наверное, никому не понадобится. Он совсем проржавел. – Киров закинул ключ.

Уже одеваясь, Сергей Миронович спросил:

– Скажи, Тигран: вот если мы со всех промыслов уберем сторожей с их халупами, а взамен поставим военную охрану, красноармейцев, – будет здорово или нет?

– Красноармейцев на страже нефти? – Тигран задумался. – Будет здорово, Сергей Мироныч. Тогда ни один черт не подойдет к промыслам.

– Настоящего красноармейца, с настоящей сторожевой будкой!

Киров расчесывал волосы и смотрел на солнце. Солнце накалилось, и смотреть на него уже было больно.

– Вот и спать больше не хочется. А то так хотелось спать! – сказал Тигран, зевая.

Они пошли к автомашине, затерянной среди буровых вышек. В Шиховой деревне перекликались петухи. Где-то недалеко гудел буксир. Когда они вступили на «старую площадь», то из-за поворота показался бухтинский фаэтон.

Это Павел Николаевич Богомолов ехал на работу. За два часа до начала работы! Рядом с ним сидел мальчик Коля.

– Салам алейкум, йолдаш Киров! – Кучер придержал лошадей.

– Салам, салам! – Киров помахал ему рукой.

– Сергей Миронович? Вы уже здесь? – Богомолов приподнялся с сиденья.

– Доброе утро, Павел Николаевич! – Киров подошел к нему, поздоровался. – Когда, Павел Николаевич, кончаете плотину? Как вам помогает землесос?

Богомолов слез с фаэтона. Киров взял его под руку, и они направились в сторону Ковша.