Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ранним февральским утром после двухнедельных скитаний по калмыцкой степи экспедиция Кирова возвращалась обратно в Астрахань. Машины подтягивались к Форпосту, напротив которого по ту сторону Волги стоял занесенный снегом город.

Киров ходил по берегу в ожидании, пока шоферы и мотористы обследуют ледовую трассу через Волгу: лед ему казался малонадежным. С берега было видно, как во многих местах вода проступала на поверхность. Спрятав руки в карманы пальто, поеживаясь от холода, Сергей Миронович часто останавливался, смотрел, как через Волгу шли первые группы красноармейцев и первые обозы беженцев, счастливо миновавшие калмыцкую степь. Мертвые, скованные льдом, зимовали у причалов десятки пароходов, шаланд, военных судов, баркасов.

Подолгу он смотрел на левый берег, на кремль, на собор, перебирая в памяти исторические события, связанные с Астраханью.

Этот город видел многое, у него была богатая история. В свое время в Астраханском крае появлялись хозары, монголы, татары. Тамерлан, возвращаясь из южных степей Черноморья в прикаспийские страны, разграбил, разорил и сжег Астрахань. Астраханью овладевали крымцы, ногайцы, черкесы, потом снова ногайцы и крымцы. Только после покорения Астрахани Иоанном Грозным здесь был заложен город-крепость, ставший неприступным для неприятеля.

Но то была далекая история. Воображение рисовало другую картину, картину недавних мирных дней.

Стремительно несется полноводная Волга. Плывут по ней огромные, точно скалы, «беляны». Взад и вперед снуют сотни больших и малых лодок, моторок, шаланд, прорезей, речных бударок, реюшек и рыбниц. Идут глубоко сидящие в воде нефтеналивные баржи. А по берегу у пристаней стоят многоэтажные, белые, как лебеди, пассажирские пароходы, прибывшие из Нижнего Новгорода и Царицына, пароходы морские из Баку, Порт-Петровска, Красноводска, из персидских портов. Идет выгрузка и погрузка, гремят паровые краны, кричат стропальщики и матросы, с тяжелым грузом на спине бегут по сходням крючники, и где-то совсем близко поют песню…

Как никогда за эти последние дни, Кирова тревожили думы о судьбе армии и города. «Астрахань больше уже не глубокий тыловой город, не база Каспийско-Кавказского фронта, а опорный пункт революции, от которого теперь во многом будет зависеть судьба не только Прикаспия и Северного Кавказа, но и Дагестана, Азербайджана, Грузии, Армении, Черноморья, – думал он, стараясь четко себе представить значение этого города при изменившихся условиях, после отхода 11-й армии. – Другие и более ответственные задачи встанут перед «кавказской экспедицией»…»

Подъехала машина Лещинского. За ней вскоре показалась и машина Атарбекова.

В это время с обследования трассы вернулись шоферы и мотористы. Они наперебой стали высказывать Кирову свои суждения о дороге. Одни говорили, что дорога хорошая и можно спокойно переезжать на левый берег; другие горячо возражали против этого, утверждая, что лед во многих местах рыхлый, тонкий и лучше машины перегнать порожняком, а груз перевезти на санях.

Выслушав всех, Киров сказал:

– Рисковать не будем. Машины надо разгрузить, перегнать на тот берег. А груз лучше перевезти на санях.

Отдав необходимые распоряжения, Сергей Миронович и Атарбеков ушли в город доставать транспорт, а Лещинский остался руководить разгрузкой и переправой колонны на левый берег.

Часа через два к месту переправы подъехало восемь саней; их прислал губернский военный комиссар Чугунов. Члены экспедиции дружно взялись за работу. Вскоре первые сани с боеприпасами, бензином и оружием направились в город. За ними на машине для выбора места, где можно будет произвести перевалку груза, поехал Оскар Лещинский. Тревожным взглядом провожали шоферы машину Лещинского и облегченно вздохнули лишь тогда, когда она вынырнула на высоком левом берегу. Оскар помахал красным флажком: это значило – сразу же после разгрузки можно ехать и другим машинам.

Второй через некоторое время пошла машина Атарбекова. И опять долго, с тревогой, все смотрели ей вслед. Волга в этом месте была широкая, на целую версту. Особенно волновался Василий Корнеев, Вася-Василек, – тот самый юноша из Грозного, что недавно привез Сергею Мироновичу письмо от Кочубея. Он теперь в экспедиции был чем-то вроде порученца Кирова: ездил на его машине, охранял его вещи, выполнял различные задания Сергея Мироновича.

– Ну, теперь и наша очередь разгружаться, – сказал Василий шоферу, и они побежали к своему грузовику.

– А стоит ли? – Шофер стал заводить мотор. – Груза-то у нас пустяк.

Схватившись за борт, Василий подтянулся и посмотрел в кузов; груза и на самом деле было немного: три ящика, скрепленных треногой ручного пулемета, несколько мешков продуктов, чемодан, два каких-то узла.

– Груза-то немного, но для порядка надо бы, – нерешительно сказал он.

Шофер, лихой парень, не дал ему договорить, крикнул:

– Садись!

Василий только успел вскочить на подножку, как машина въехала на волжский лед.

Переправа проходила благополучно. До берега оставалось каких-нибудь двести метров. Вдруг лед стал потрескивать. Василий искоса посмотрел на шофера.

Тот хотел переключить скорость, но снова раздался треск, на этот раз подобный оглушительному орудийному выстрелу, и передние колеса машины стали погружаться в воду. Шофер и Василий едва успели выскочить из кабины, как из-под передних колес вывернулась глыба льда, зашумела вода, и машина с грузом ушла под лед.

В обед к полынье прибыла водолазная партия: старшина, два водолаза и два качальщика. За ними пришли сани, нагруженные ящиками со скафандрами, воздушной помпой, печуркой, складными походными кроватями.

Качальщики разбили на льду палатку, настлали пол из досок, потом установили печурку, вывели наружу трубу, затопили, и в палатке стало тепло и уютно. Водолазы развесили свои шуршащие рубахи, вытащили из ящика медные начищенные шлемы и принялись налаживать воздушную помпу.

Старшину звали дядя Ваня. Это был сухонький, спившийся старичок в залатанном ватнике и облезлом собачьем треухе. В зубах у него была обгорелая, треснувшая трубка, которую он, кажется, никогда не вынимал изо рта. Водолазы были тезками. Одного звали Костя Большой, другого – Костя Маленький.

Большой был деревенским парнем, еще молодым водолазом, необыкновенно медлительным в движениях. Маленький же – полная противоположность своему тезке: шустрый, веселый малый.

Пока они втроем налаживали и пробовали воздушную помпу, на санях приехал Василий. Он привез два тулупа, продукты, чайник, кастрюли. Лещинский узнал от Василия, что Киров и Атарбеков ушли в Реввоенсовет, оттуда они собирались зайти в губком. Возвратятся, наверное, поздно. Им же двоим они поручили дежурство у полыньи.

– Ну что ж, – сказал Лещинский, – переночуем и на льду.

Водолазы обрадовались этому. Дело уже близилось к вечеру, и они стали собираться в город.

– Вы уж никуда не уходите, товарищ комиссар, – попросил старшина Лещинского. – Покараульте наше добро. А мы сходим домой. Целых две недели не были, – и он махнул куда-то рукой, – все работали там, внизу.

– Что ж делать с вами, идите, – сказал Лещинский. – Только скажи, отец, успеем завтра поднять наш грузовичок?

– Тут дело простое: подцепил машину тросом, подвел понтоны – и поднимай. Пароходы поднимали, а машину уж как-нибудь вытащим, – ответил старшина.

В это время Киров и Атарбеков находились в Реввоенсовете фронта. Их здесь ожидали два чрезвычайно важных сообщения.

По личному распоряжению Ленина из Астрахани отзывался Шляпников. Вместо него председателем Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта был назначен видный партийный работник, член Реввоенсовета Республики К. А. Мехоношин.

На имя Кирова была получена телеграмма от Свердлова: «Ввиду изменившихся условий предлагаем остаться Астрахани, организовать оборону города и края…»

Киров вызвал начальника штаба фронта Евстигнеева. Это был высокий, грузный человек лет пятидесяти пяти, в английского покроя френче, с английской, из черного дерева, трубкой в зубах. В прошлом он был полковником царской армии. На русско-германском фронте Евстигнеев командовал дивизией, но бесславно: в первые же месяцы войны потерял ее в Мазурских болотах.

Киров предложил начальнику штаба созвать экстренное заседание Реввоенсовета фронта и пригласить на него работников штаба, политотдела и председателя губкома Федорову. Это очень удивило Евстигнеева. На заседаниях Реввоенсовета обычно присутствовало три-четыре человека. А тут вдруг столько народу! Да еще Федорова!

– Товарищ Киров, но председатель губкома – гражданское лицо! – не смог сдержать своего недоумения Евстигнеев.

– Гражданское?.. Федорова – руководитель губернской партийной организации и не менее ответственна за судьбу армии, чем мы с вами, – не без усмешки ответил Киров. – Пожалуй, будет удобнее, чтобы я сам ей позвонил.

– Да, да, сделайте милость! – обрадовался начштаба. – Я человек сугубо военный, мне трудно разговаривать об армейских делах… с женщинами.

– Скажите… когда уезжает Шляпников? – Кирову неприятен был весь этот разговор.

– Он ждет своего преемника. Как сдаст дела – сразу же уедет.

– Когда приблизительно товарищ Мехоношин может быть в Астрахани?

– Я думаю, не раньше чем через неделю. Александр Гаврилович, конечно, больше в курсе дела, он вчера разговаривал по прямому проводу. – Евстигнеев наклонился к Сергею Мироновичу. – Почему бы вам не поговорить с ним, не уладить все ваши споры? Александр Гаврилович очень удручен всеми этими событиями, сильно переживает развал армии.

– Мне не о чем с ним разговаривать! – Киров отошел к окну, снова углубился в чтение телеграммы Свердлова.

Киров созвонился с Федоровой и встретил ее у кремлевских ворот.

– А вы знаете, Сергей Миронович, вслед за вами в степь выехала «дагестанская экспедиция». Не встречали ее? Буйнакский думал нагнать вас где-нибудь в районе Кизляра.

– Не в обход ли через Ставрополь думает он пробираться в Дагестан?

– Нет, Буйнакский поехал на Кизляр. Это я хорошо знаю. Я помогала ему доставать верблюдов – машин у них не было.

– Тогда, надо думать, он вернется обратно в Астрахань. На верблюдах далеко не уедешь. К тому же в Дагестан через Кизляр не попасть. Туда дорога теперь лежит только через Каспий.

Они прошлись по кремлевскому двору.

Киров сообщил Федоровой о телеграмме Свердлова, о назначении Мехоношина, об отозвании Шляпникова из Астрахани.

В свою очередь Анастасия Павловна поведала о созыве VIII съезда партии, о вопросах, которые будут стоять на его повестке.

– Когда намечается съезд?

– В середине марта, скоро.

– Нам надо будет, Анастасия Павловна, проявить инициативу и поставить перед губернской конференцией, а потом и перед съездом один из важных вопросов…

– Какой, Сергей Миронович?

– Вопрос о чистке партии и о перерегистрации всех коммунистов. На примере Астраханской партийной организации видно, как засорены наши ряды. Мы увлеклись численным составом партии и забыли о качестве. В партию проникли люди, ничего общего не имеющие с коммунизмом. Они дискредитируют славное имя партии, используют ее авторитет в своих корыстных интересах. Этим во многом объясняются и наши неудачи в военной, партийной, хозяйственной работе. Но подробнее об этом – потом!..

На заседании Реввоенсовета фронта Киров рассказал о мучительно тяжелом переходе «кавказской экспедиции» через калмыцкую степь, о необычайных трудностях, какие испытывают больные и раненые бойцы 11-й армии на пути в Астрахань.

Правда, рассказанная Кировым, была страшна. Долго все сидели молча. Многим стыдно было смотреть Кирову в глаза. Каждый чувствовал долю своей вины в развале армии.

– Я думаю, что мы сегодня обойдемся без покаянных речей и без прений, – сказал Киров. – Вопрос ясен, и нам незачем здесь устраивать дебаты. Нам важней сейчас знать, что завтра с утра мы пошлем в калмыцкую степь? Сколько продовольствия? Сколько пар теплого белья, сапог и шинелей? Сколько медицинских отрядов? Сколько кубов для кипячения воды и походных кухонь для варки пищи? Нам важно знать, кто именно поедет от каждого отдела в степь? Кто возглавит всю эту огромную и ответственную работу?

Киров прошел к столу, сел рядом с Евстигнеевым и повел заседание. Слушая выступавших, он записывал, сколько хлеба, мяса, круп, махорки, сапог, белья, автомашин и медицинских отрядов с утра должны отправить в калмыцкую степь отделы Реввоенсовета…

Был уже поздний час, когда они вышли из кремлевских ворот.

На этот раз Киров и Атарбеков покидали кремль с другим чувством, преисполненные решимости поднять Астрахань на ноги. Одно омрачало: потонувшая машина с пятью миллионами…

Пошли по Московской, в губком партии. Залитая светом улица была полна нарядной, гуляющей публики. Толпы зевак фланировали у иллюминированных кинотеатров. Проносились лихачи, обдавая прохожих снежной пылью.

Киров с удивлением озирался по сторонам.

– Недели две назад Московская как будто выглядела несколько иначе.

– Похоже на то, что контрреволюция радуется нашим неуспехам на Северном Кавказе, празднует победу, – предположил Атарбеков.

Анастасия Павловна молча подвела их к афишной будке, и тогда многое стало понятно.

От имени Реввоенсовета фронта анонсировалась большая программа концертов, балов и маскарадов с выступлениями московских и петроградских знаменитостей, цыган и цирковых артистов. Балы и маскарады устраивались в зале Народной аудитории, в зале бывшего Офицерского собрания, в зале Труда, в школах, в театрах и даже в красноармейских казармах. Судя по афишам, половина сбора с этих «увеселительных мероприятий» должна была поступить в фонд «покупки подарков для больных и раненых воинов Красной Армии…». А фондом распоряжались секретарша Шляпникова княгиня Туманова и ее помощницы, дамы-патронессы, жены именитых рыбопромышленников-миллионеров, главарей астраханской контрреволюции…

Утром начались поиски утонувшей машины. Рядом с полыньей проходила ледовая дорога. По ней тянулись колонны бойцов, обозы с беженцами, сани с больными и ранеными.

Первым на дно опустился Костя Большой.

Старшина то и дело дергал за сигнальную веревку, переговариваясь с водолазом, и на вопрос Кирова или Лещинского: «Как там дела?» – хмуро отвечал:

– Ищет!

Наконец Костю Большого подняли наверх.

Остановились маховики воздушной помпы.

Все встали вокруг водолаза в ожидании: что он скажет?

– Ну что ты, точно воды наглотался? – сердито спросил старшина.

– Никакой там машины нет, – нехотя ответил Костя Большой.

– Куда же она могла деться? Не рыбы же ее съели? Плохо искал! – закричал старшина.

– А может, и рыбы… Нет машины!

– Ну, не может этого быть, тезка, – примирительно сказал Костя Маленький. – Если рыбы съели, то хоть колеса должны остаться. Резину же не разжевать…

– А ну-ка ты попытай счастья. Надевай скафандр! – приказал старшина.

Костя Маленький ушел в палатку и стал готовиться к спуску на дно реки. Ему помогли надеть водолазную рубаху, пудовые калоши, нацепили тяжелые свинцовые плиты. Старшина надел ему на голову медный шлем.

У полыньи Костя Большой завернул гайки на шлеме, ударил тезку по плечу:

– Пошел!..

Забулькала вода в полынье, покрылась пузырьками. Исчез медный шлем.

Забегала стрелка на циферблате манометра, показывая давление и глубину. Вот и грунт. Стрелка остановилась. Потянулись минуты томительного ожидания…

– У вас что, машина была пустая? – спросил у Лещинского Костя Большой. – Прямо-таки удивительная история!

– Нет, зачем же, – сказал Лещинский. – В машине были чемодан с бельем, три ящика с бумагами, два ящика махорки и всякая другая мелочь.

Водолаз пожал плечами:

– Хоть что-нибудь да должно было выпасть из кузова!

Киров переглянулся с Атарбековым. Они подумали об одном и том же: «А не узнали ли водолазы про содержимое ящиков? Уж очень долго они ходят по дну реки!»

В это время засигналил Костя Маленький. Его подняли на поверхность. Отвинтили шлем.

– Ну что, нашел? – не без ехидства спросил Костя Большой.

– Да, ты прав, тезка, – сказал водолаз, – машины нет.

Старшина набил трубку и, задумчиво глядя на полынью, спросил:

– А не темновато ли, ребята, на грунте?

– Если б машина была, так я ее и в темноте бы нашел. Но полынью, конечно стоит немного раздать. Тогда на грунте станет светлее.

– Н-да, – сказал старшина. – Что ж, начнем рубить лед, раздадим полынью.

Киров, Атарбеков и Лещинский ушли в город, а Василий остался дежурить у полыньи. Пока качальщики и водолазы рубили лед, он зашел в палатку, прилег на раскладушку, накрылся шубой и вдруг задремал.

Мимо полыньи, по «проспекту», ехали телеги, фургоны, брички, шли колонны красноармейцев и беженцев. Длинной вереницей тянулись сани с больными и ранеными.

Одни сани свернули с дороги и подъехали к полынье. Сани сопровождала сестра милосердия – в белом халате, накинутом на пальто, в белой косынке с красным крестом, повязанной поверх шапки-ушанки, с саквояжем в руке. На вид ей было около сорока лет. Лицо у нее было широкое, красное от мороза, глаза – раскосые, с монгольским разрезом, черные, что уголь, колкие, сверлящие.

Сестра подошла к водолазам, стала слезно просить:

– Нет ли, братцы, махорочки для раненых? Ребята всю степь прошли без курева.

Костя Маленький протянул кисет. Старшина подал свернутую в трубку газету. Красноармейцы – их было четверо в санях – приподнялись; замерзшими, почти несгибающимися пальцами стали сворачивать длиннущие козьи ножки.

На помощь им пришли старшина и водолазы.

– Ну как, все ищете? – спросила сестра.

– Уж такая наша работа, – махнув рукой, ответил старшина. – Всю жизнь ищем.

– Я не о работе, о машине.

– Ах, вот о чем! Нет, не нашли, – сказал старшина и, мельком взглянув на сестру милосердия, спросил у красноармейцев: – Поди, трудно было без махорочки в дороге?

– Ох, и не говори, дорогой товарищ! – чуть ли не плача ответил красноармеец, закутанный в кавказскую бурку. – Без курева и жизнь не в радость.

Костя Большой зажег спичку, и раненые закурили, жадно затягиваясь дымом.

– Ну, как табачок? – спросил Костя Маленький.

– Зверобой! – расплывшись в улыбке, с восхищением сказал красноармеец в бурке. – Золотой табак.

Сестра потянула старшину за рукав:

– Если машина утонула, то ее… можно найти?

– Какие тут могут быть сомнения, – ответил старшина.

– Раз утонула – значит, найдем, – поддержал его Костя Маленький.

– А если… а если… не утонула? – Прищурив левый глаз, правым сестра впилась в старшину.

Старшине как-то нехорошо стало от этого сверлящего взгляда, он часто-часто замигал, стараясь вникнуть в смысл заданного ему вопроса. Он даже вынул трубку изо рта, что делал в исключительных случаях.

Сестра подмигнула ему и захихикала, зажав ладонью рот: зубы у нее были крупные, выдающиеся вперед.

– Что ты смеешься, сестра? – Старшина поднес трубку ко рту.

– Да как же не смеяться над вами, чудаками! – нетерпеливо проговорила она. – Ищете машину, которая сроду и не тонула!

– То есть… как не тонула? – Старшина снова вынул трубку изо рта и на этот раз внимательно посмотрел на сестру.

Она кинула взгляд на палатку.

– Говори, не бойся, там – никого!..

– Многого, конечно, я не знаю, – ответила сестра. – Но вот о чем говорит весь народ – скажу. – Она потянула старшину за рукав. – Машина не тонула! Ее угнали! Всю эту историю с полыньей выдумали, чтобы скрыть следы преступления!

– Да ну? – Старшина хотел было сунуть трубку в рот, но так и остался стоять с нею в руке.

Костя Большой залился смехом:

– Чисто сработано, ребята!

– А что за груз был в машине – знаете? – Сестра на этот раз не потянула, а дернула старшину за рукав.

– Да вот, говорят, какие-то ящики с бумагами…

– С бумагами! Наивные дети!.. – Сестра снова захихикала, зажав ладонью рот. – В ящиках пять миллиончиков!.. Николаевских!.. Ведь смешно, ребенок не поверит: все машины с грузом прошли по льду, а с деньгами, самая легкая, – утонула.

– Сестра! – жалобно позвал красноармеец в чалме из бинтов. – Холодно. Поехали в город.

– Поехали! – встрепенулась она.

Сани тронулись, скрипя по снегу. Сестра пошла рядом, размахивая саквояжем, изредка оборачиваясь и наблюдая за озадаченными водолазами.

– А мы-то дураки, мы-то дураки! – причитал старшина, хлопая себя по коленям. – Ищем машину, которая сроду и не тонула! – Сунув трубку в зубы, он скомандовал: – А ну, ребятки, сматывать удочки!

Но тезки хмуро переглянулись… и не двинулись с места.

– Ну! – прикрикнул старшина.

– А по-моему, стоит малость повременить. Куда торопиться? – возразил Костя Большой. – Харчи хорошие, город рядом.

– Да и на льду весело, – охотно поддержал его Костя Маленький. – А то совсем одичали на своей базе.

– Тоже дело, – сказал Костя Большой. – С народом поговорить, узнать, что делается на белом свете. Время-то какое! Белые, глядишь, могут нагрянуть на нашу Астрахань.

– Ну и черт с вами! – согласился старшина. Старик он был отходчивый. – Тогда и я найду чем заняться!

На этом они договорились, и каждый занялся своим делом.

Старшина вынес из палатки ящичек с инструментом, достал связку блесен, выбрал лучшую, опустил в воду и стал дергать.

Не успел он выкурить трубку, как блесна со стремительной силой пошла ко дну.

– Помогай, ребята! – закричал старшина.

Подбежали водолазы. Леска переходила из рук в руки. Рвалась и металась рыба подо льдом.

– Не кита ли подцепил? – спросил Костя Большой.

– Кита не кита, а щуку фунтов на двадцать наверняка! – ответил старшина.

У полыньи было шумно и весело. Наконец рыба выбилась из сил и поленом пошла наверх. Вытащили: и вправду – пудовая щука!

От шума проснулся Василий. Вскочив с кровати, он выбежал из палатки, увидел щуку, трепыхавшуюся на льду, и от радости тоже забегал вокруг нее. Потом спросил:

– Ну, а как у вас полынья, ребята?

– Да вот все лед рубим! И помпа малость испортилась. Левый поршень что-то закапризничал, плохо сосет воздух. А водолазу спускаться на грунт при испорченной помпе – одна смерть, – ответил за водолазов старшина.

– Одна смерть! – поддержали его Костя Большой и Костя Маленький, прорубая в сторонке лунки.

Сдав больных в госпиталь, сестра милосердия пошла в кремль, поднялась в «архиерейский дом». В приемной председателя Реввоенсовета фронта было тихо, безлюдно и жарко натоплено. Здесь не гремели сапогами фронтовики, не бегали вестовые. Не слышно было ни телефонных звонков, ни хлопающих дверей. Только молодой порученец сидел у окна со скучающим видом, листая толстую книгу со звенящими страницами, да у круглой печки, положив голову на лапы, дремал мохнатый рыжий кот.

Судя по тому, как порученец вскочил и пошел докладывать о сестре, было видно, что она здесь свой человек и к ней относятся отнюдь не только как к медицинской сестре, которая во время недомогания председателя Реввоенсовета приходит ставить ему банки и горчичники.

Выйдя из кабинета, порученец кивком головы пригласил ее войти и осторожно, но плотно закрыл за ней дверь.

В расстегнутом френче, сунув пальцы за пояс, Шляпников стоял у окна и угрюмым взглядом смотрел на кремлевский двор.

Сестра некоторое время молча постояла у дверей, потом легким покашливанием дала знать о себе. Председатель Реввоенсовета нехотя обернулся и направился к сестре, застегивая пуговицы френча. Конечно, он мог бы это сделать минутой раньше. Но сестра не обиделась на него. Таким она знала его вот уже около двух месяцев – неряшливым и грубоватым. Он никогда не называл ее по имени и отчеству – только по фамилии. И обращался только на «ты». Но таким он был почти со всеми!

– Здравствуй, Кауфман. Раздевайся, садись. – Он ленивым движением протянул руку. – Кашляешь! Поди, сильный мороз на улице?

– Мороз-то небольшой, Александр Гаврилович. Но я продрогла на ветру. С утра возила больных и раненых с Форпоста. – Раздеваться сестра не стала, но ворот пальто распахнула.

– А почему этим не занимаются другие сестры? Почему ты? Такую опытную сестру надо беречь.

– И другие занимаются, Александр Гаврилович. Каждой приходится работать за троих. Больных и раненых много. Все возим и возим, конца не видно. Как вы себя чувствуете? Перестало колоть в боку? – Она села, положив меховую шапку на колени.

– Как будто бы сегодня полегчало. – Он сделал глубокий вдох, ткнул себя пальцем в бок. – Нет, не болит. Думаю, вот вечерком еще попариться в баньке да денек полежать дома.

– Ну и хорошо. Чайку выпейте с малиной или с медком. Попотейте как следует. Тогда у вас все пройдет.

Шляпников, поскребывая подбородок, задумчиво прошелся по кабинету.

– Говоришь, возила больных и раненых с Форпоста? Любопытно…

– Что ж тут любопытного, Александр Гаврилович? Ветер пробирает до костей…

– Я не об этом. Любопытно, что говорят раненые?.. Что думают?..

– Ах вот вы о чем…

– Тебе-то, конечно, все равно, ты целый день крутишься на народе, а мне здесь… любопытно. – Шляпников плюхнулся в кресло, протянул Кауфман портсигар, сам взял папиросу.

– Ну, если вам так хочется, Александр Гаврилович, я могу, конечно, рассказать. – Кауфман затянулась папиросой. – Но при условии…

– Что это еще за «условие»? – Он нехорошо взглянул на нее.

Она не смутилась, выдержала этот взгляд.

– Откровенность и правда! – Теперь она сверлящим взглядом своих раскосых, с монгольским разрезом черных глаз посмотрела на него.

«Знает что-то, чертовка!» – Он опустил глаза.

– Ну, это разумеется! – Шляпников закинул ногу на ногу и приготовился слушать сестру.

Зная бешеный характер председателя Реввоенсовета, Кауфман начала осторожно:

– Народ, Александр Гаврилович, усталый, голодный, больной, все воспринимает в мрачном свете. Потому порой нелестно отзывается о начальниках и учреждениях.

«Издалека начинает!» – Он заерзал в кресле, спросил:

– И о Реввоенсовете тоже?

– И о Реввоенсовете! – Кауфман потянулась за пепельницей.

– Ну-ну! Ты со мной не хитри! – Он погрозил ей пальцем.

– Зачем же хитрить?.. Народ говорит…

– Народ, народ! – Шляпников начинал закипать. – Что говорит твой народ?

Она точно выстрелила в него:

– А народ говорит – Реввоенсовет фронта надо поднять на штыки! Так-то, Александр Гаврилович!

Шляпников часто-часто замигал, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась какая-то гримаса.

– Неужели такое говорят?.. И меня вспоминают – начальник?!

– К тому же чересчур часто!..

– Даже часто? – Озадаченный Шляпников пожал плечами. Посмотрел по сторонам. Но взгляд его ни на чем не задержался. – Откуда они меня знают?.. Я, кажется, ни разу еще не выезжал из Астрахани.

Кауфман уже было не остановить: у нее тоже был бешеный характер. Удивительно, здесь, с председателем Реввоенсовета фронта она чувствовала себя куда свободнее и увереннее, чем с ранеными и больными красноармейцами.

– Знают! Они все знают. Сказать?..

– Говори, Кауфман! – Он махнул рукой.

– Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович!

– Ну-ну!.. Ты поосторожней, сестра! – Шляпников побагровел, ткнул недокуренную папиросу в пепельницу, хмыкнул: – Ишь, мерзавцы!..

– Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович, и вас надо сбросить с раската, как это делал Стенька Разин с боярами, – тут, во дворе астраханского кремля…

Шляпников вскочил и заметался по обширному кабинету.

– Еще что слышала?.. Говори, все говори!.. Я приказываю, если на то пошло!.. – в бешенстве прокричал он.

– Ругают вас за шинели, сапоги, патроны. Говорят – воевали без патронов и снарядов, а когда оставляли Кизляр, взрывали целые склады. Учтите, – теперь она погрозила пальцем, – народ прекрасно знает, что кроме турецких там было много и наших боеприпасов.

– Еще?.. Что еще говорят?.. – Шляпников остановился перед Кауфман.

Она замотала головой.

– Нет, и этого достаточно, – с усмешкой ответила она, дав ему понять, что не собирается пересказывать все виденное и слышанное: Кауфман не какой-нибудь его агент, у которого он может бесцеремонно выспрашивать обо всем, что ему заблагорассудится. Пора бы привыкнуть, что она только медсестра, ну и в какой-то мере посредник, через которого он «флиртует» с астраханскими рыбопромышленниками, но не больше…

Кауфман бросила в пепельницу погасшую папиросу и устало откинулась на спинку кресла, а он, точно разбежавшийся человек, на пути которого встретилась стена, отошел к окну, стал смотреть на кремлевский двор, чтобы как-то унять свое волнение.

– Есть телеграмма Свердлова на имя Кирова, – не оборачиваясь, через некоторое время проговорил Шляпников. – Ему поручается оборона города и края. Он уже начал вершить здесь всеми делами! Меня же отзывают в Москву. По личному распоряжению Ленина. Это, конечно, нехорошо, и неизвестно еще, чем кончится. Но что бы там ни случилось – я по крайней мере избавлюсь от этой проклятой Астрахани… Да, штучка же этот Киров! Он тут вам покажет, где раки зимуют. – И он снова зашагал по кабинету.

– Думаете? – Кауфман усмехнулась. – Это же Астрахань, азиатчина. Здесь не такие еще деятели ломали голову.

– Но этот напорист. С крепкой хваткой! – Шляпников стиснул кулак, вспомнив, как на общегородской партийной конференции Киров разделал его под орех. Позор этот трудно ему было перенести.

– Напорист-то напорист, а репутация его уже подмочена, Александр Гаврилович. Украли-таки пять миллиончиков!.. – захихикала она, зажав ладонью рот. – Знаете, что говорит народ?

– Знаю… Угнали машину с деньгами или пустую потопили в проруби… Судить должны их за это.

Кауфман рассказала о своем разговоре с водолазами на Волге.

– Я сделала все, чтобы они бросили поиски машины. Пусть теперь Киров ищет новых водолазов. В Астрахани их не скоро найдешь!

– Ну-ну, молодчина ты у меня! – Шляпников потрепал ее по плечу.

Она на это ответила сочувственными словами:

– Я все думаю о вас, Александр Гаврилович, как вам помочь… Приедете в Москву, и там будут вешать на вас всех собак – и за развал этой чертовой Одиннадцатой армии, и за положение в Астрахани. С вас за все будут спрашивать…

– Будут. А что я мог поделать? – Он взял новую папиросу, закурил. Закинув руки за спину, снова стал шагать по кабинету.

– Вот об этом я и говорю… Хотя надеюсь, что у вас все обойдется благополучно. У вас такой покровитель, как Лев Давыдович!

– Да-да, на одного Троцкого вся надежда. Мы с ним ведь старые друзья, – не без удовольствия проговорил Шляпников.

– Вы хорошо знаете, Александр Гаврилович: Одиннадцатой армии как таковой больше не существует. Развалилась она, как карточный домик. Остатки же былых полков сгорят в тифу, как щепки, брошенные в огонь. Вы знаете, что такое тиф? Нет, вы этого не знаете, это могу знать только я, как медик. В городе один госпиталь и один лазарет, они не могут вместить десятков тысяч больных и раненых.

– К чему ты мне все это рассказываешь? – Он подошел к ней. – Знаю, что такое тиф.