Текст книги "Грозный год - 1919-й. Огни в бухте"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

– Садитесь и послушайте меня, Александр Гаврилович. Вы всегда говорили: «Умница ты у меня, Кауфман, министром тебе быть…»

– Говорил, говорил, и сейчас готов повторить, – с добродушным смехом ответил он и сел напротив нее.

– Многого, конечно, я не знаю, но январь и август еще повторятся в Астрахани. Казачество неспокойно. Знаю, что некие силы собирают и вооружают бывших офицеров. Тут еще прольется кровушка!.. Так что вы вовремя уезжаете.

– Пропади она пропадом, Астрахань! – Он махнул рукой. – В здешних делах сам черт не разберется!

– Вот об этом я и говорю, Александр Гаврилович… Через калмыцкую степь идут еще разрозненные группы отступающих. Ни для красных, ни для белых они не представляют ценности. Народ больной, разутый и раздетый. Но тут есть одно «но»! Отступающих прикрывает бригада какого-то кубанского казака, Кочубея, что ли…

«Чертова баба, не знаешь, к чему она клонит весь этот разговор», – подумал он и, заерзав в кресле, спросил:

– Кочубея, говоришь?

– Кочубея. Есть у вас такой?

– Есть… Анархист, хулиган, мальчишка… В Москву вздумал писать, мерзавец!.. – Шляпников не мог спокойно слышать имя этого лихого комбрига, о котором его штабисты рассказывали всякие ужасы, хотя ни разу не видели его в лицо.

– Знающие люди говорят: бригада этого кубанского казака – чуть ли не единственная сохранившаяся часть вашего фронта. Если он дойдет до Астрахани, то тогда многое может измениться в той благоприятной обстановке, которая волею судеб создалась здесь.

– Что ты просишь, Кауфман?

– Что я могу у вас просить? – Она сделала удивленное лицо, развела руками. – Вы председатель Реввоенсовета фронта, я – всего-навсего простая медицинская сестра. Я могу только советовать.

– Ну-ну, не совсем простая, конечно! – Усмехнувшись, он погрозил ей пальцем. – Что ж ты советуешь?

– Вы уедете, Александр Гаврилович, и здесь все перейдет в руки Кирова. Вы это и сами говорите. Не может ли случиться так, что Кочубей станет его главной опорой в наведении порядка в городе?

– Может, конечно. Но тут ничего не поделаешь.

– Думаете? А если не пустить бригаду в город?.. Задержать где-нибудь в степи?.. Учтите, – с плохо скрываемой угрозой проговорила Кауфман, – если кто и сможет поднять ваш Реввоенсовет на штыки, так это кочубеевцы. Про них такое рассказывают!.. – Она даже передернула плечами.

Шляпников пожевал губами, сказал:

– У них нет штыков, у них клинки. Были, правда, и пики, но они их, говорят, давно побросали.

– Это в ваших же интересах. Чем хуже будет здесь, тем легче вам будет в Москве. «Вот видите, – скажете вы в свое оправдание, – и моим преемникам ничего не удалось сделать в этой чертовой Астрахани». Дельный совет я вам даю…

Ушла Кауфман, и еще мрачнее стало на душе у кремлевского затворника. Он снова подошел к окну.

Войска Разина Степана мерещились ему во дворе кремля. Он искоса посмотрел на колокольню кафедрального собора; оттуда, с раската, был сброшен Разиным воевода Иван Прозоровский. Шляпников отчетливо представил себе Прозоровского, с длинной бородой, в дорогих перстнях, лежащим навзничь с широко раскинутыми руками. Рядом, на виселицах, болтались сыновья воеводы и подьячие. Но вот воображение его рисует уже иную картину: вместо Разина Степана во дворе кремля хозяйничает Иван Кочубей со своими кавалеристами, лихими рубаками и песенниками, вместо воеводы Ивана Прозоровского, сброшенного с раската, лежит… он, председатель Реввоенсовета фронта Шляпников.

Шляпников прикрыл глаза рукой, потом подошел к двери, распахнул ее ударом ноги. Порученец вскочил, выронив из рук книгу. Шляпников был в бешенстве, лицо его перекосилось. Порученец не смел нагнуться, поднять книгу и стоял ни жив ни мертв.

На шум в приемную вбежал начштаба Евстигнеев.

– Дмитрий Алексеевич! – крикнул Шляпников. – Бригаду Кочубея не впускать в Астрахань! Задержать в степи! Разоружить! Комбрига живым или мертвым доставить ко мне!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ранним промозглым утром семья Панкрата наконец-то добрела до Форпоста, до его окраин с низенькими дощатыми и глинобитными домами.

Он широко раскинулся на правом берегу Волги – Форпост.

Когда-то здесь была небольшая казачья станица в сотню дворов, прикрывавшая Астрахань от набегов кочевников из калмыцкой степи. Потом, по мере расширения Астрахани, развития рыболовного промысла и торговли, строительства морских и речных судов, сюда понаехали с разных концов Руси гулящие люди, беглые солдаты и крестьяне, осели вокруг станицы, начали строиться на просторном волжском берегу. Каждый занялся каким-нибудь ремеслом, и из военного поселения Форпост превратился в целый город рыбников, бондарей и мастерового люда.

В это утро Форпост напоминал становище древнего войска.

На улицах, занесенных снегом, повсюду горели костры, у которых обогревались толпы красноармейцев и беженцев. Тут же у костров свежевали туши волов, верблюдов и лошадей. В огромных котлах варили мясо, кипятили чай. Рядом пилили дрова, стирали белье и развешивали его на заборах, поднятых оглоблях телег и фургонов. Точно пестрыми флагами расцвечивались улицы. И тут же меж костров, телег и лошадей бегали полуголые детишки, прямо на снегу спали старики и старухи в почерневших шубах, бредили и умирали тифозные, стаями носились собаки.

Над Форпостом стоял непрекращающийся шум и гомон. Отовсюду слышались смех, песни под звуки охрипших и помятых в походах гармошек. Люди радовались, что миновали пустыню смерти и добрели до великой русской реки Волги…

В поисках ночлега Панкрат ходил от дома к дому, стучался в ворота. За ним на самодельных пудовых костылях шел Андрей, брела, прижав к груди трупик сына, безутешная Серафима, семенила в тяжелых изодранных валенках Авдотья, ведя за руку усталого и сонного Павлика… Дома стояли тихие и безмолвные, с закрытыми ставнями, как осажденные крепости: боялись тифа, черной оспы, грабежей и поборов. Только злые, охрипшие от неистового лая собаки метались из стороны в сторону и гремели цепями.

В одном доме толстая, дородная казачка сжалилась над семьей Панкрата и открыла ворота. Долго и напряженно вглядывалась она в лица столпившихся и продрогших людей, отыскивая признаки сыпняка или черной оспы. Убедившись, что нет ни того, ни другого, впустила в сени. Перед тем как пригласить беженцев в горницу, она заставила всех снять сапоги, дала каждому по паре лаптей и лишь после этого открыла двери.

В просторной комнате с закрытыми ставнями, освещенной двумя лампами-«молниями», жарко топилась печь. Старая казачка жарила мясо и рыбу, гремела горшками.

В доме во всем чувствовался достаток и порядок, как будто не было ни четырехлетней изнурительной войны с германцами, ни голода, ни вступивших в Форпост остатков Северо-Кавказской армии, ни беженцев.

Хозяева дома ходили в шерстяных носках, как татары. Пол был вымыт утром и сверкал ослепительной чистотой. С фотографий, развешанных на стенах, сердито глядели усатые и чубатые казаки с заломленными набекрень папахами. То были деды. Внуки сидели за столом, такие же хмурые, чубатые, распаренные, и из широких татарских чаш мелкими глотками степенно тянули калмыцкий чай, поверх которого толстым слоем плавало баранье сало. С большим аппетитом ребята уплетали белые румяные горячие лепешки, макая их в растопленное баранье сало.

Семью Панкрата к столу не пригласили. Все так и остались стоять у дверей. От запаха жареного мяса кружилась голова, нестерпимо тошнило. Казалось, на пытку пригласили их в этот дом. Серафима с трудом расстегнула свою шубенку, сняла нательный золотой крестик, отдала хозяйке. Казачка переглянулась с хозяином, кряжистым бородачом в черной бархатной жилетке, подмигнула ему, ушла в соседнюю комнату, принесла жестяные банки из-под рыбных консервов и в них подала каждому кипятку. Потом принесла по лепешке и кусочку соленой рыбы. Подала Серафиме полкружки молока.

– Напои ребенка, – сказала она.

– Он спит, – с горечью ответила Серафима и отдала молоко Павлику.

Впервые после трехнедельных мук они сидели под крышей, в теплой комнате.

Хозяин долго смотрел на Панкрата заплывшими жиром глазами. Он был из тех казаков, которые уходили за Астрахань, пробираясь к генералу Толстову. Неизвестно, почему он задержался.

– От кого бежали, станичники? – спросил хозяин, расстегивая бархатную жилетку на перламутровых пуговицах.

– Известно от кого, – усмехнувшись, ответил Панкрат.

– А если генерал Деникин придет и сюда? Тогда как?

– Сюда он не придет, – снова усмехнувшись, ответил Панкрат. – Здесь ему ноги обломают. Дай только срок!.. А в крайнем случае – подадимся за Волгу. Россия – она большая.

– А если на той стороне того… прижмет Колчак, тогда как? Ась?..

Панкрат сердито взглянул на хозяина из-под мохнатых седых бровей. Тот захихикал, запрокинув голову, и, держась за бока, ушел в соседнюю комнату, замышляя что-то недоброе.

– Кадюки проклятые!.. – в сердцах выругался Панкрат и встал.

Встал и Андрей, навалившись всей тяжестью тела на костыли. Встала Серафима, мельком взглянула в большое зеркало в причудливой раме. Подумала: «Наверное, из барской квартиры». Не узнала себя, почерневшую от мороза и ветра. Опустила голову, взяла мертвого сыночка на руки, вышла в сени.

За ней гуськом вышли и все остальные, с тяжелым, гнетущим чувством.

Панкрат помог Авдотье спуститься по лестнице.

– Вот, мать, против таких и воюет наш Вася. Чуешь, какое он делает справедливое дело?

– Чую, Панкрат. Ну и зверюга же казак, прости господи.

Собака выбежала было из будки, загремев цепью, но Андрей пригрозил ей костылем, и она повернула обратно.

Вышли на улицу. Кругом все еще стоял невероятный шум и гомон. Безучастные ко всему, они направились к Волге, чтобы переправиться на тот берег, в Астрахань.

На Волге, широкой и просторной, открытой всем ветрам, кружил вихрь, забивался за воротник, слепил глаза. Шли мелкими шажками, скользя по оголенному льду. Вдруг у полыньи, где вот уже седьмой день хлопотала водолазная команда и дежурили члены экспедиции, Павлик увидел Васю-Василька. Он вырвался из рук бабки и побежал к нему с радостным криком:

– Дядя Вася, дядя Вася!..

– Павка! – крикнула Авдотья.

– Павлик! – грозно прикрикнул Андрей.

Но Павлик уже висел на шее у Василия, и тот, обхватив его за бока, кружил по льду. А в следующую минуту, после радостных слез, бессвязных вопросов и ответов, семья Панкрата сидела в палатке водолазов… Василий то и дело подбрасывал в печурку щепки. Огонь ярко пылал, и каждый рассказывал о себе, о событиях, происшедших за полгода…

В сторонке, закинув ногу на ногу, с потухшей папиросой в руке, сидел Оскар Лещинский. С затаенным вниманием он прислушивался к разговорам. «Так это их мы тогда встретили в степи!.. Они могилу вырубали в мерзлой земле… Герои моей баллады «Замерзший мальчик в степи», – думал он. – Старик совсем замечательный! Образ эпический, былинный… Замечательна мать замерзшего мальчика. С нее хоть картину пиши! Одета в старенькую шубенку, повязана шалью прабабушки, все безобразит ее, а она выглядит красавицей!.. Сколько ей лет? Двадцать пять, двадцать восемь?.. Видно – крутая, с характером». Он вспомнил слова старухи, сказанные о ней в степи: «Она у нас упрямая…»

– Скажите, пожалуйста, не попадалась ли вам в пути женщина с двумя детьми? – спросил он. – Звать ее Лидия Николаевна… С нею должны быть девочка и мальчик…

– Тысячи матерей с детьми едут и бредут по степи, – сказал Панкрат, – разве запомнишь всех…

Лещинский полез в карман гимнастерки, достал пачку фотографий, вытащил одну из них, протянул Панкрату. На ней были изображены он с сыном и дочкой. Сняты они были в Пятигорске, прошлым летом, где-то в парке… Он сидел на скамейке, слева от него стояла дочь Леночка, справа – сын Валерий. Дети были в белых костюмчиках и панамках…

– Нет, не встречали, – сказал Панкрат.

Фотография пошла по рукам.

– Какой вы здесь глазастый! – сказала Серафима.

– И красивенький! – сказала Авдотья, глядя на усталое, обросшее лицо Лещинского.

– Тысячи, десятки тысяч идут… – задумчиво сказал Панкрат.

– Моих все не видать! – Спрятав фотографию, Лещинский порывисто встал.

– Придут, не горюйте, – успокоил его Панкрат. – Мы пришли, и они придут. Добрые люди помогут.

– Придут ли?.. – Лещинский вытащил из печурки головешку, прикурил и вышел из палатки.

Если бы колонна «кавказской экспедиции», с которой он недавно пробирался по калмыцкой степи, продвинулась еще совсем немного за Кизляр, тогда бы Оскар наверняка встретился со своей семьей. Она ехала в обозе беженцев, в телеге, запряженной двумя быками. Но этого не случилось: экспедиция в Кизляре повернула обратно в Астрахань…

Немного погодя из палатки вышли Панкрат и Василий.

– Чем же вам помочь, отец? – спросил Василий.

– Не беспокойся, сынок, все уладится. Прежде всего мы сходим на кладбище… А там будет видно. Что делать – время такое. Всем тяжело…

Не прошло и получаса после ухода семьи Панкрата, как невдалеке от полыньи показались знакомые сани. В них сидели Киров и Атарбеков. Старшина бросился в палатку и занялся приготовлением обеда. Качальщики стали пилить дрова, а Костя Большой и Костя Маленький быстро вытащили из лунок свои блесны.

– Ну, как живете, дачники? – шутливо спросил Киров.

– Замечательно, лучше и представить трудно. – Лещинский подошел к саням. – Тут можно умереть от тоски и скуки!

– Дымок из печурки… Звон пилы… Рыбаки у лунок… Нет, так машину мы не найдем! – Киров вылез из саней и направился к палатке.

– А мы дважды уже сегодня спускались на грунт, – подал свой зычный голос Костя Большой.

– Ну и как?

– Без толку, товарищ Киров. Ничего там нет!

– Мы все обшарили, – вмешался Костя Маленький.

– А я, Сергей Миронович, думаю, что машину все же унесло течением, – сказал Василий. – Другого ничего не могло случиться!

Костя Большой махнул рукой и отвернулся.

– Течением? – спросил Киров. – Но машина ведь тяжелая, с грузом.

– А у него, Мироныч, сегодня праздник, – сказал Лещинский, положив руку Василию на плечо. – Пришли мать, отец, брат…

– Такая радость, и вы молчите? – Киров протянул Василию руки, и тот крепко их пожал. – Значит, жив-здоров Панкрат?

– Жив-здоров, Сергей Миронович. И мать здорова. Только вот с братцем… беда у него с ногами.

Киров посмотрел на пригорюнившегося Оскара, потрепал его по плечу.

– Все приходят, и твои придут, – участливо сказал он. – Не сегодня, так завтра придут. А сейчас поезжай домой, отдохни, Георг за тебя подежурит.

– Я подожду вас, – сказал Лещинский и вслед за Кировым и Атарбековым вошел в палатку.

Там втроем они о чем-то долго и горячо говорили со старшиной. Василий их разговора не слышал, но последняя реплика Сергея Мироновича донеслась до него очень даже четко: «Машину с грузом надо найти во что бы то ни стало! На поиски следует пригласить других водолазов».

Из палатки вышел Атарбеков.

– Георгий Александрович, можно с вами поговорить? – Василий отвел его в сторону. – Скажите, Георгий Александрович, чем так встревожен Киров? Что-нибудь случилось? Может быть, я чем-нибудь могу помочь?

– Вряд ли, – задумчиво ответил Атарбеков. – Секретов, конечно, у нас нет, Василий. Но нам просто чертовски не везет!

– Но все же!..

– Конечно, у нас нет никаких оснований не доверять водолазам. Но бог их знает… Это раз! Во-вторых, мы должны как можно скорей найти деньги. Они нам очень сейчас нужны для зафронтовой работы. И, в-третьих, вся эта история – надо учесть обстановку в городе! – уж очень неприятна. Куда ни придешь, всюду тебя встречают с улыбочкой. Сказать что-нибудь а глаза – боятся, а за глаза – болтают всякую чепуху. Распустили сплетню, будто бы мы похитили эти пять миллионов, а концы, понимаешь ли, вместе с машиной – в воду!

Василий был потрясен рассказом Атарбекова.

– Георгий Александрович, а что, если проверить водолазов?

– Вот это же предлагает и Сергей Миронович. Будем искать других водолазов.

– Я не об этом. Что, если… я спущусь на дно реки? – И, не дожидаясь ответа, он побежал к Кирову.

Выслушав Василия, Сергей Миронович отрицательно покачал головой:

– Нет, это опасная затея.

– Да нет же, Сергей Миронович! – не сдавался Василий. – Совсем не опасная! Спросите водолазов, старшину!.. Правда, товарищи, не опасная? – обратился он за поддержкой к Косте Большому, но тот только усмехнулся.

За водолаза ответил старшина.

– Чего уж там опасного, – хмуро буркнул он. – Тридцать лет на воде – жив, здоров, ничего со мной не делается.

– Ну вот видите, Сергей Миронович! – обрадовался Василий.

– Нет, нет, и не выдумывай! – возразил Киров.

– Я хорошо плаваю, Сергей Миронович. Мне реку переплыть – пустяк. Вы не беспокойтесь, сердце у меня – крепкое. Я и без скафандра долго могу пробыть под водой. Да и водолазное дело я знаю неплохо. Ребята мне все рассказали. Тут дело несложное. Я ненадолго! Только одним глазом посмотрю, нет ли там машины, и сразу же дам сигнал: подымите наверх.

За Василия вступился старшина:

– Пусть лезет! Ничего с ним не случится. Давно приглядывается к нашей работе, с самого первого часа.

– Ну вот видите, Сергей Миронович! – с мольбой в голосе сказал Василий.

В разговор вмешались Костя Большой и Костя Маленький, потом – старшина, снова Костя Большой и Костя Маленький.

Киров рассмеялся, поднял руки:

– Сдаюсь! Убедили. Готов хоть сам спуститься на дно Волги.

– Сейчас вы все убедитесь, что я совсем даже неплохо знаю водолазное дело, – счастливо сказал Василий.

И правда, за эти семь дней, ежедневно бывая у полыньи и наблюдая за работой Кости Большого и Кости Маленького, Василий многому научился у них. При нем водолазов снаряжали к спуску на грунт, при нем их поднимали на поверхность. Он видел, как это делалось, с какими трудностями было связано. От природы любознательный, вникающий во все подробности каждого дела, он и сейчас интересовался водолазным искусством, совсем не думая, что когда-нибудь оно ему пригодится. Прислушиваясь к рассказам старшины о подъемах затонувших пароходов, к спорам и разговорам Кости Большого и Кости Маленького, он запоминал назначение каждой части скафандра и воздушной помпы, «азбуку водолаза», все больше и больше познавал эту интересную, рискованную, полную романтики работу.

И вот все это ему пригодилось!

Старшина переворошил ящик с водолазными костюмами, нашел рубаху нужного размера и дал примерить Василию. Потом Костя Большой и Костя Маленький растянули рубаху на полу и накачали через шланг воздухом, чтобы проверить, не порвана ли где она. Старшина, ползая на коленях, стал всю ее прослушивать…

Василий снял сапоги, полушубок, натянул на себя шерстяное белье. Потом влез в водолазную рубаху. На ноги ему надели калоши со свинцовыми подошвами, на плечи – тяжелую манишку, на грудь и спину навесили двухпудовые грузы из свинцовых плит.

– Вы бы выбрали что-нибудь полегче, ребята! – взмолился Василий.

– А без этого груза не потонешь, – сказал Костя Маленький. – Раздует тебя.

– Как пузырь! – загоготал Костя Большой.

– У нас однажды был такой случай… – начал было рассказывать Костя Маленький.

Но его перебил Костя Большой:

– Ладно, ладно! Будет тебе байки рассказывать.

– Ну, с богом, – сказал старшина, приподнимая Василия со скамейки.

Осторожно, еле передвигая ноги по льду, Василий вышел из палатки и, стараясь ни на кого не смотреть, направился прямо к полынье. У самой кромки льда он опустился на колени.

Старшина дал Василию последние советы по сигнализации, надел ему на голову медный шлем, но тут же снял, спросил у Кирова:

– Все это всерьез… или шутки?

Киров нахмурился:

– Всерьез! Какие тут могут быть шутки?

– Простите, – сказал старшина, не то чем-то взволнованный, не то оскорбленный, и снова надел на голову Василия медный шлем.

Заработали маховики воздушной помпы. Накачивали воздух Киров и Атарбеков.

Старшина быстро завинтил гайки на шлеме и бросил ключ на снег:

– Готово!

Василий, как заправский водолаз, взял подводный фонарь, спустил ноги в полынью, помедлил некоторое время, оттолкнулся ото льда и начал медленно погружаться в воду.

На поверхности полыньи забулькали пузырьки.

Все собрались вокруг воздушной помпы и стояли затаив дыхание. Задрожали стрелки на циферблате манометра. Два метра… три… четыре… пять… шесть… семь… восемь…

Старшина дернул за сигнальную веревку. Это значило: «Как чувствуешь?»

Василий ответил таким же сигналом: «Я на грунте, чувствую себя хорошо».

Первое, что предпринял Василий по совету старшины, опустившись на дно, это зажмурил глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Потом сделал три шага по течению. Осветил вокруг себя фонарем и осмотрелся. Ни машины, ни ящиков с деньгами, ни чемодана Сергея Мироновича на грунте не было… У самого фонарного стекла тучей пронеслись какие-то мелкие рыбешки. Василий с большим трудом сделал несколько шагов правее. Снова напряженно вгляделся в темноту, но по-прежнему ничего не было видно. Это его озадачило. Куда же могла деться машина? Значит, водолазы были правы и зря о них так плохо думали… Вдруг течением его повалило на грунт и покатило. От неожиданности Василий выронил фонарь. Его тотчас же унесло течением. В абсолютной темноте ничего нельзя было разглядеть. Василию стало дурно, не хватало воздуха. Тщетно старался он уцепиться за что-нибудь руками. И тут же вспомнил, что водолазную рубаху может раздуть, и тогда он, как пробка, вылетит на поверхность, если не нажмет на головной золотник. Собравшись с силами, он нащупал под ногами точку опоры и с размаху прижал головой пуговку в шлеме. Но его снова понесло вниз по грунту, и он потерял сознание.

Опомнился Василий уже на льду. Рядом с ним лежал его шлем.

– Как ты себя чувствуешь, Василий? – спросил Киров.

Но он не ответил и сжал ладонями уши.

– Что, сильно болят?

– Это с непривычки, – сказал старшина. – Бывает, что и кровь носом идет.

Через некоторое время Василий окончательно пришел в себя. В палатке с него сняли калоши, свинцовые грузы, помогли переодеться.

– Машины нет, Сергей Миронович, – сказал он, жадно затягиваясь папиросой. – Я все осмотрел в радиусе полыньи. Вот рыбы много. Подкормка, видимо, хорошая.

– А нам не верили! – воскликнул Костя Большой.

– Я думаю, вот что случилось, – продолжал Василий. – При падении машину перевернуло, и она стала на колеса. И не как-нибудь, а именно по течению. А течение в этом месте сильное, и машину покатило дальше. Другого ничего не могло случиться! Надо взять метров на пятьдесят ниже, прорубить новую полынью и искать.

– Что на этот счет думает старшина? – спросил Киров.

Старшина опустил глаза, потер подбородок.

– Если машина была, то тогда именно так и случилось, – ответил он. – Василий прав!

Все посмотрели на него с удивлением.

– Я что-то не понимаю тебя, – сказал Киров.

Старшина, очевидно, был чем-то взволнован.

– Над нами, видимо, сыграли злую шутку, – собравшись с мыслями, проговорил он. – В первый же день, как мы пришли сюда и начали поиски машины, мимо нас на санях везли тифозных. Сопровождали их сестры милосердия. Одна из сестер подошла к нам. Она, наверно, знала, что мы ищем, и сказала, что никакая у вас машина не тонула, что это чья-то выдумка, возможно шоферов, и, мол, машину с миллионами, значит, того… угнали… Машины и на самом деле не оказалось на дне реки, и мы сестре той поверили. Но сегодня… после всего случившегося… я вижу, что дело серьезное.

Атарбеков схватил старшину за плечи:

– Так, значит, дорогой, ты работал, уверенный, что никакой машины на самом деле не существует?

– Да, – признался старшина.

– Чудовищно!..

– Почему же в таком случае вы не бросили поиски? – спросил Киров.

Старшина посмотрел на водолазов. Те стояли с виноватым видом, опустив глаза.

– Да вот из-за ребят… Тут рыба хорошо ловится…

Киров вдруг рассмеялся. Старшина в смущении пытался что-то объяснить, но его никто не слушал…

А через полчаса водолазная партия со всем хозяйством стала перебираться на новое место. Пока перевозили воздушную помпу, печку и дрова, ящики со скафандрами и кухонным инвентарем, Атарбеков с Василием очертили место для новой проруби и принялись рубить лед. Лед был рыхлым, почерневшим и большими кусками отваливался под ударами пешни.

Подошел старшина, пыхтя своей трубкой, перекрестил прорубь, сказал:

– Благослови, господи. За две недели пароход поднимали, а тут машину не можем найти!